1 Слова Миранды в "Буре" (акт V, сц. 1).

Дельты поворчали, потолкались и успокоились. Угроза подействовала.

Остаться без сомы -- какой ужас!

-- Вот так-то, -- сказал альфовик и опять открыл ящик.

Линда жила и умерла рабыней; остальные должны жить свободными, мир

нужно сделать прекрасным. В этом его долг, его покаяние. И внезапно Дикаря

озарило, что именно надо сделать, точно ставни распахнулись, занавес

отдернулся.

-- Следующий, -- сказал раздатчик.

-- Остановитесь! -- воскликнул Дикарь громогласно -- Остановитесь!

Он протиснулся к столу; дельты глядели на него удивленно.

-- Господи Форде! -- пробормотал раздатчик. -- Это Дикарь. --

Раздатчику стало страшновато.

-- Внемлите мне, прошу вас, -- произнес горячо Дикарь. -- Приклоните

слух... -- Ему никогда прежде не случалось говорить публично, и очень трудно

было с непривычки найти нужные слова. -- Не троньте эту мерзость. Это яд,

это отрава.

-- Послушайте, мистер Дикарь, -- сказал раздатчик, улыбаясь льстиво и

успокоительно. -- Вы мне позволите...

-- Отрава и для тела, и для души.

-- Да, но позвольте мне, пожалуйста, продолжить мою работу. Будьте

умницей. -- Осторожным, мягким движением человека, имеющего дело с заведомо

злобным зверем, он погладил Дикаря по руке. -- Позвольте мне только...

-- Ни за что! -- крикнул Дикарь.

-- Но поймите, дружище...

-- Не раздавайте, а выкиньте вон всю эту мерзкую отраву.

Слова "выкиньте вон" пробили толщу непонимания, дошли до мозга дельт.

Толпа сердито загудела.

-- Я пришел дать вам свободу, -- воскликнул Дикарь, поворачиваясь опять

к дельтам. -- Я пришел...

Дальше раздатчик уже не слушал; выскользнув из вестибюля в боковую

комнату, он спешно залистал там телефонную книгу.

-- Итак, дома его нет. И у меня его нет, и у тебя нет, -- недоумевал

Бернард. -- И в "Афродитеуме", и в Центре, и в институте его нет. Куда ж он

мог деваться?

Гельмгольц пожал плечами. Они ожидали, придя с работы, застать Дикаря в

одном из обычных мест встречи, но тот как в воду канул. Досадно -- они ведь

собрались слетать сейчас в Биарриц на четырехместном спортолете Гельмгольца.

Так и к обеду можно опоздать.

-- Подождем еще пять минут, -- сказал Гельмгольц. -- И если не явится,

то...

Зазвенел телефон. Гельмгольц взял трубку.

-- Алло. Я вас слушаю. -- Длинная пауза, и затем: -- Форд побери! --

выругался Гельмгольц. -- Буду сейчас же.

-- Что там такое? -- спросил Бернард.

-- Это знакомый -- из Парк-лейнской умиральницы. Там у них Дикарь

буйствует. Видимо, помешался. Времени терять нельзя. Летишь со мной?

И они побежали к лифту.

-- Неужели вам любо быть рабами? -- услышали они голос Дикаря, войдя в

вестибюль умиральницы. Дикарь раскраснелся, глаза горели страстью и

негодованием. -- любо быть младенцами? Вы -- сосунки, могущие лишь вякать и

мараться, -- бросил он дельтам в лицо, выведенный из себя животной тупостью

тех, кого пришел освободить. Но оскорбления отскакивали от толстого панциря;

в непонимающих взглядах была лишь тупая и хмурая неприязнь.

-- Да, сосунки! -- еще громче крикнул он. Скорбь и раскаяние,

сострадание и долг -- теперь все было позабыто, все поглотила густая волна

ненависти к этим недочеловекам. -- Неужели не хотите быть свободными, быть

людьми? Или вы даже не понимаете, что такое свобода и что значит быть

людьми? -- Гнев придал ему красноречия, слова лились легко. -- Не понимаете?

-- повторил он и опять не получил ответа. -- Что ж, хорошо, -- произнес он

сурово. -- Я научу вас, освобожу вас наперекор вам самим. -- И, растворив

толчком окно, выходящее во внутренний двор, он стал горстями швырять туда

коробочки с таблетками сомы.

При виде такого святотатства одетая в хаки толпа окаменела от изумления

и ужаса.

-- Он сошел с ума, -- прошептал Бернард, широко раскрыв глаза. -- Они

убьют его. Они...

Толпа взревела, грозно качнулась, двинулась на Дикаря.

-- Спаси его Форд, -- сказал Бернард, отворачиваясь.

-- На Форда надейся, а сам не плошай! -- И со смехом (да, с ликующим

смехом!) Гельмгольц кинулся на подмогу сквозь толпу.

-- Свобода, свобода! -- восклицал Дикарь, правой рукой вышвыривая сому,

а левой, сжатой в кулак, нанося удары по лицам, неотличимым одно от другого.

-- Свобода!

И внезапно рядом с ним оказался Гельмгольц. "Молодчина Гельмгольц!" И

тоже стал швырять горстями отраву в распахнутое окно.

-- Да, люди, люди! -- И вот уже выкинута вся сома. Дикарь схватил ящик,

показал дельтам черную его пустоту:

-- Вы свободны!

С ревом, с удвоенной яростью толпа опять хлынула на обидчиков.

-- Они пропали, -- вырвалось у Бернарда, в замешательстве стоявшего в

стороне от схватки. И, охваченный внезапным порывом, он бросился было на

помощь друзьям; остановился, колеблясь; устыженно шагнул вперед; снова

замялся и так стоял в муке стыда и боязни -- без него ведь их убьют, а если

присоединится, самого его убить могут. Но тут (благодарение Форду!) в

вестибюль вбежали полицейские в очкастых свинорылых противогазных масках.

Бернард метнулся им навстречу. Замахал руками -- теперь и он

участвовал, делал что-то! Закричал.

-- Спасите! Спасите! -- все громче и громче, точно этим криком и сам

спасал. -- Спасите! Спасите!

Оттолкнув его, чтоб не мешал, полицейские принялись за дело. Трое,

действуя заплечными распылителями, заполнили весь воздух клубами

парообразной сомы. Двое завозились у переносного устройства синтетической

музыки. Еще четверо -- с водяными пистолетами в руках, заряженными мощным

анестезирующим средством, -- врезались в толпу и методически стали валить с

ног самых ярых бойцов одного за другим.

-- Быстрей, быстрей! -- вопил Бернард. -- Быстрей, а то их убьют.

Упп... -- Раздраженный его криками, один из полицейских пальнул в него из

водяного пистолета. Секунду-две Бернард покачался на ногах, ставших ватными,

желеобразными, жидкими, как вода, и мешком свалился на пол.

Из музыкального устройства раздался Голос. Голос Разума, Голос

Добросердия. Зазвучал синтетический "Призыв к порядку" э 2 (средней

интенсивности).

-- Друзья мои, друзья мои! -- воззвал Голос из самой глубины своего

несуществующего сердца с таким бесконечно ласковым укором, что даже глаза

полицейских за стеклами масок на миг замутились слезами. -- Зачем вся эта

сумятица? Зачем? Соединимся в счастье и добре. В счастье и добре, --

повторил Голос. -- В мире и покое. -- Голос дрогнул, сникая до шепота,

истаивая. -- О, как хочу я, чтоб вы были счастливы, -- зазвучал он опять с

тоскующей сердечностью. -- Как хочу я, чтобы вы были добры! Прошу вас, прошу

вас, отдайтесь добру и...

В две минуты Голос, при содействии паров сомы, сделал свое дело. Дельты

целовались в слезах и обнимались по пять-шесть близнецов сразу. Даже

Гельмгольц и Дикарь чуть не плакали. Из хозяйственной части принесли

упаковки сомы; спешно организовали новую раздачу, и под задушевные,

сочно-баритональные напутствия Голоса дельты разошлись восвояси, растроганно

рыдая.

-- До свидания, милые-милые мои, храни вас Форд! До свидания, милые

милые мои, храни вас Форд. До свидания, милые-милые.

Когда ушли последние дельты, полицейский выключил устройство.

Ангельский Голос умолк.

-- Пойдете по-хорошему? -- спросил сержант. -- Или придется вас

анестезировать? -- Он с угрозой мотнул своим водяным пистолетом.

-- Пойдем по-хорошему, -- ответил Дикарь, утирая кровь с рассеченной

губы, с исцарапанной шеи, с укушенной левой руки. Прижимая к разбитому носу

платок, Гельмгольц кивнул подтверждающе.

Очнувшись, почувствовав под собой ноги, Бернард понезаметней направился

в этот момент к выходу.

-- Эй, вы там! -- окликнул его сержант, и свинорылый полисмен пустился

следом, положил руку Бернарду на плечо.

Бернард обернулся с невинно обиженным видом. Что вы! У него и в мыслях

не было убегать.

-- Хотя для чего я вам нужен, -- сказал он сержанту, -- понятия не

имею.

-- Вы ведь приятель задержанных?

-- Видите ли... -- начал Бернард и замялся. Нет, отрицать невозможно.

-- А что в этом такого? -- спросил он.

-- Пройдемте, -- сказал сержант и повел их к ожидающей у входа

полицейской машине.