Современный город власть управление экономика. Выпуск 6

этических смыслов. Сказы стали гениальным средством их экспликации и, своего рода, медиатором: безгласное до того прошлое открывало значение настоящего, настоящее отражалось и предуготавливалось в прошлом. Интересно, что оформленные локальные мифы были одобрены политической идеологией, зафиксированы официальной культурой, выходя на общенациональный уровень. Мифология, оформленная П.Б. Бажовым в четкие образы, позволила местному утверждаться как особенному, неповторимому, «центральному», что коррелировало с геополитическим утверждением Свердловска как столицы Уральской области, с концепцией «большого Свердловска».

М.А. Литовская, наоборот, связывает феномен Бажова с травматическим опытом советской модернизации: город терял исторический облик, регион – индустриальную уникальность, население испытывало социальный и идентификационный кризис. «В кризисный для Среднего Урала период такой авторский эпос – “Малахитовую шкатулку” – создал П.П. Бажов и оказался жизненно необходимой региону фигурой, так как неожиданно и точно нашел точку роста для формирования региональной идентичности» [5].

Но вместе с тем городская (локальная) идентичность никогда полностью не совпадает с региональной. Это обусловлено не только разнообразием типов поселения, принадлежащих к одной географической или административной территории, но

иуникальным смысловым комплексом, связанным с событиями

иопытом локальной истории. «Внутренний регионализм мест»

ислед, который он оставляет в культурном ландшафте, на что указывает С.Л. Кропотов, не может быть понят во всем объеме, если смотреть только изнутри системы локальных координат. «Решающим аспектом, влияющим на всю проблему, является отношение с местами, локусами большего масштаба, а также соотношения с локальными образованиями меньшего масшта-

ба» [6, с. 143].

Вэтом контексте столичные претензии Екатеринбурга могут быть поняты не только в рамках регионального самосозна-

221

ния, но и в исторически обусловленных смысловых параллелях с Санкт-Петербургом.

Екатеринбург, как и Санкт-Петербург, возник по приказу Петра I. Его экономические, пространственные, планировочные, архитектурные особенности связаны в большей степени именно с этим, на тот момент столичным, городом. Петербург, в отличие от большинства стихийно возникших поселений, является городом, «придуманным» Петром I в ходе великого преобразования России [7, с. 27]. Такая рукотворная, «ургийная» природа отразилась в принципе регулярного планирования – прямолинейности и компактности, нормативности и академичности классицистской архитектуры обоих городов. Созданные как военные форпосты, города-крепости Санкт-Петербург и Екатеринбург имели общее предназначение и смысловую перекличку, отразившуюся в очевидной созвучности их парных именований, указывающей на цивилизованную «европейскость», а не на архаичную патриархальную «русскость». Екатеринбург – трансляция в Россию модели Петербурга столичного города, города нового типа, противоположного Москве. И.Э. Грабарь в начале XX века написал статью «Москва и Петербург», в которой сравнил обе столицы: «Архитектура Москвы совершенно иная, нежели в Петербурге. С одной стороны, старый город, живописно раскинувшийся “на семи холмах”, с патриархальными нравами, с упрямым тяготением к старине, … с другой стороны – вновь воздвигнутый на ровном месте, “на болоте”, гигантский город, с правильно распланированными прямыми улицами, вначале застроенный кое-как, наспех, потом весь век чинившийся с выраставшими … на месте разнообразных мазанок затейливыми дворцами» [8, с. 6]. То, что сказано о Петербурге, может быть отнесено и к Екатеринбургу, разумеется, кроме места «на болоте».

«Ургийность» находила продолжение и в прагматическом назначении обоих городов. Технические задачи вооружения страны решали и тот, и другой. «Предприятия Петербурга были в среднем крупнее, чем по всей России; они были лучше оснащены технически, располагали более квалифицированными

222

кадрами рабочих» [9, с. 124]; насыщенность промышленности механическими двигателями «весьма высокая» в Петербурге, от него «Москва далеко отставала» [9, с. 89], в Петербурге зажглась первая электрическая лампочка Ладыгина и был применен способ сварки при помощи электрической дуги [9, с. 125]. Исследователи отмечают первенство Петербурга перед Москвой как по научно-техническим открытиям, так и по числу инженеров и технологов [7, с. 190–191]. Екатеринбург, слывя «опорным краем державы», транслирует петербургскую модель властного преобразователя мира.

Однако статус губернского города не оставляет Екатеринбургу шансов на соперничество с административной столицей империи. Екатеринбург, рожденный индустриальной эпохой, даже пережив «золотую лихорадку», оставался прежде всего городом-заводом. Отполированный гранит невской набережной и железная руда уральских недр объединены одной мифологемой камня, преобразованного тяжелым трудом. Но камни северной столицы воплотили холодный блеск власти, торжество культуры над природой, усилия интеллекта над усилием мышц. Уральский камень, вынутый из темных хтонических глубин, навсегда покидал Урал, оставляя пустоты шахт и карьеров. Камень Урала – гора, его неплодородная земля – дикая, периферийная, пугающая. Так горизонтальная парность городов, обращенных к западу и востоку, мифически оборачивается и парностью вертикальной, предлагающей Екатеринбургу символическое место столицы подземного мира.

В ослабленном виде эта «перекличка» двух городов сохранялась и в советское время. В рамках советской мифологии получившие новые имена уже официально не столичный Ленинград и ставший областным центром Свердловск имели своего рода духовное родство. Петроград – колыбель революции, представленный в советском дискурсе как прежде всего трудовой, пролетарский город – место рождения особого, нового типа рабочих. Такой «сознательный рабочий» – лицо индустриального Свердловска. В.Е. Харитонова полагает, что словосочетание

223

«уральский характер» имеет выраженную социальную значимость и эксплицирует смыслы, сформированные именно в советское время: «…об уральском характере обычно говорят применительно к годам Великой Отечественной войны (героический труд и отвага на полях сражений) или к трудовым будням, требовавшим проявления героизма в выполнении поставленных производственных задач» [10]. П.П. Бажов, создавая развернутую систему образов людей труда, с одной стороны, «принял самое непосредственное участие в реализации важнейшей для 1930-х годов идеи «труд облагораживет человека» [11, с. 19], с другой – сумел связать современные идеологические приоритеты с традиционными ценностями. Позитивный образ работающего человека, мастера оказывается наименее уязвимым для традиционных ценностей, «ему удается заполнить пустоту в душе, создать себе насыщенную жизнь и в то же время некую внутреннюю, пусть и иллюзорную защиту от напастей окружающего мира» [12, с. 17]. Если петроградский столичный рабочий с необходимостью является пролетарием, выполняющим революционную миссию, задавая ценностный образец своим собратьям в провинции, то рабочий в СвердловскеЕкатеринбурге – прежде всего работяга, мастер, создающий стране основу, на которую она смело может опереться.

Присутствие и переплетение в конструкте городской идентичности региональных и собственно локальных компонентов, исторических реалий и мифологических смыслов позволяет предпринимать разные методы ее выявления, в том числе сравнительный анализ.

Исследуя территориальную идентичность (в данном случае локальную), М.П. Абашева усматривает «принципиально различные сценарии самоидентификации», выработавшиеся в двух столь близких не только пространственно, но и по демографическим характеристикам, уральских городах – Перми и Екатеринбурге. «...Налицо вполне состязательное отношение к столице, о котором не помышляют пермяки. …Жители Екатеринбурга охотно полагают свой город центром, третьей столицей. … Ека-

224

теринбуржцы акцентируют в рассказах о себе и городе культурное, историческое, пермяки – природное и мифологическое. Первым важен город, вторым – имеющая вполне неопределенные очертания “земля”» [13]. Помимо собственно мифологических оснований – Пермь – глина, Екатеринбург – камень, объяснение этому автор находит в исторической судьбе городов, в том числе совсем недавней, советской. Своей индустриальной мощью Пермь во многом обязана производству, эвакуированному в город во время Великой Отечественной войны, и потому ее военные заводы и закрытый статус ощущаются чем-то случайным, неорганичным, насильственным и противоестественным, в то время как Свердловск в полной мере унаследовал исторические характеристики города-завода Екатеринбурга.

Военное предназначение обусловило специфический статус обоих городов. «Именно война в последние три века была главным заказчиком и потребителем уральской индустриальной матрицы и созданной под ее влиянием подневольной производственной инфраструктуры... Оборонный комплекс – главный мотив психологии коренного екатеринбуржца. ...Вся его жизнь прошла в закрытом городе НЕЛЮБВИ», – пишет екатеринбургский дизайнер Л. Салмин [14]. Мотив «страшной Перми» связан тоже прежде всего с закрытостью города. Это ограничение возможностей для самореализации, «тотальное отлучение от реальности», «отгороженность от мира колючей проволокой» и квинтэссенция советского. «Ведь я жил в ЗАКРЫТОМ городе, в городе военных заводов, запретном для иностранцев, жил в сети прописок и регистрации, точнее, обитал внутри засекреченного пространства...», – вспоминает успешный ныне столичный прозаик А. Королев [13]. Но, как отмечает М. Абашева, у екатеринбургских литераторов это обстоятельство не вызывает столь острых переживаний [13].

Закрытый статус Свердловска провоцировал у горожан скорее амбивалентные чувства. Органичность и укорененность бажовской мифологии, возможно, сыграли главную роль и здесь: закрытость релевантна хтонической, подземной природе Урала,

225

ее работающим «в горе» мастерам, обретающим тайнознание, укрытое в глубинах каменных недр. Свердловчане, скорее, видели в ней повод для гордости: город с высокотехнологичной оборонной промышленностью, высшими учебными заведениями и научно-исследовательскими институтами обеспечивал могущество и обороноспособность страны. Тем более, что такая закрытость была достаточно условной, в отличие от секретных «номерных» городов здесь не было пропускного режима, а вызывающие гордость у руководства СССР промышленные предприятия включались в гостевую программу зарубежных политиков самого высокого ранга.

Идентификационное противопоставление «своего» и «чужого» – одна из важных характеристик идентичности, реализующаяся, как правило, в авто- и гетеростереотипах. В них явственно предстает традиционная мифология периферии и питающаяся ею имперская традиция: чем дальше от столицы, тем хуже. Как и в случае европейского севера страны и Сибири, идентификатором Урала часто служит тема каторжного прошлого, общая для Екатеринбурга и Перми. Отношение к нему двояко: с одной стороны, это образы страшной окраинной территории – места для изгоев, некой генетической несвободы и морального уродства; с другой – это вполне позитивное представление о природе уральцев, их упорстве, живучести и даже свободомыслии. Так, например, рок-музыкант В. Шахрин, отвечая на вопрос о характерных особенностях жителя Екатеринбурга, говорит: «Это пограничный подвид россиянина, когда он еще не сибиряк, но точно не житель Поволжья и, безусловно, не житель средней полосы. ...мы немножко национальность, результат сплава вольного казачества, татарских и башкирских племен, ссыльных каторжан, начиная с уголовников и заканчивая декабристами» [14, с. 311]. Место декабристов как символической «прививки» столичной петербуржской культуры и духовного аристократизма кажется вполне закономерным в этом «генеалогическом» ряду.

226

Интересно, что борьба современного Екатеринбурга за статус третьей столицы по-прежнему указывает на его место относительно Санкт-Петербурга, в данном случае «сразу после него». Борьба ведется не со столицами, а с городами, равными по статусу. Столичные амбиции города призваны подчеркнуть его значимость, уникальность, превосходство, тот факт, что он является административным центром, успешным (привилегированным) регионом и в потенции – мировым городом [15].

Список литературы

1. Поршнева О.С., Казакова-Апкаримова Е.Ю. Столица Урала: эволюция административного статуса Екатеринбурга и идентичности горожан в XXVIII – начале ХХ века // Известия Урал. федер. ун-та. Сер. 2. Гуманитарные науки. – 2015. – № 2. –

С. 178–190.

2.Каганский В.Л. Ареальная парадигма пространственной идентичности: основания, пределы, выход за пределы // Вестник Перм. науч. центра. – 2014. – № 5. – С. 10–19.

3.Иванов А.В. Хребет России. – М.: Азбука, 2012. – 272 с.

4.Замятин Д.Н. Локальные мифы: модерн и географическое воображение // Литература Урала: история и современность: сб. ст. Вып. 4. Локальные тексты и типы региональных нарративов / Ин-т истории и археологии УрО РАН. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2008. – С. 8–14.

5.Литовская М.А. «Гений места» П.П. Бажов: история увековечивания [Электронный ресурс] // Дом Гоголя. – URL: http://www.domgogolya.ru/science/researches/1382.

6.Кропотов С.Л. Локальный текст как интеллектуальная технология символической реструктуризации старопромышлен-

ной территории // Город > Пермь. Смысловые структуры

икультурные практики. – Пермь, 2009. – С. 131–173.

7.Каган М.С. Град Петров в истории русской культуры. –

СПб.: Славия, 1996. – 408 с.

8.Грабарь И. Исторiя русскаго искусства. Т. 3. Архитекту-

ра. – М.: Кнебель, 1910. – 595 с.

227

9. Очерки истории Ленинграда. Т. 2. Период капитализма и втораяполовина19 века. – М.; Л.: Из-во АНСССР, 1957. – 885 с.

10. Харитонова Е.В. Репрезентация русской ментальности всказах Бажова: автореф. дис. … канд. филол. наук [Электронный ресурс]. – URL: http://www.dissercat.com/content/reprezentatsiya- russkoi-mentalnosti-v-skazakh-pp-bazhova#ixzz3fzsN3ZgY.

11.Круглова Т.А. П.П. Бажов и социалистический реализм // Творчество П.П. Бажова в меняющемся мире: материалы межвуз. науч. конф., посвящ. 125-летию со дня рождения П.П. Бажова. –

Екатеринбург, 2004. – С. 18–27.

12.Литовская М.А. Мастер как положительный герой русской литературы 1930-х годов // Творчество П.П. Бажова в меняющемся мире: материалы межвуз. науч. конф., посвящ. 125-летию со дня рождения П.П. Бажова. – Екатеринбург, 2004. – С. 12–18.

13.Абашева М.П. Писатель «здесь и сейчас» (территориальная идентичность современных уральских литераторов: пермяки и екатеринбуржцы) [Электронный ресурс]. – URL: http://www.e-reading.club/chapter.php/137716/46/Abashev,_Belou- sov,_Civ'yan_-_Geopanorama_russkoii_kul'tury__Provinciya_i_ee_ lokal'nye_teksty.html.

14.Салмин Л.К. Екатеринбург – город нелюбви [Элек-

тронный ресурс] // Berlogos. – 20 апреля 2012 г. – URL: http://www.berlogos.ru/interview/ekaterinburg-gorod-nelyubvi.

15.Шахрин В. Мы – уральские горцы. Интервью для «Политического журнала» // Новые известия. – 18.03.2005.

16.Назукина М.В., Подвинцев О.Б Столичные амбиции как отражение регионализации современной России // Науч. ежегодник Ин-та философии и права УрО РАН. – 2009. –

Вып. 9. – С. 290–302.

228