3. Философия постмодерна: новая идея бытия

Термин «постмодерн» означает буквально «после модерна». Слово «модерн», (от фр. modern – современный) впервые было употреблено в V в. и. э. для разграничения обретшего офи­циальный статус христианского настоящего и языческого римского прошлого. С тех пор «модерность», как принад­лежность к современности, всегда предполагала необходи­мость для сознания эпохи соотносить себя с античностью. Европа пережила немало периодов перехода от старого к новому, поэтому «модерными» (новыми, современными) считали себя практически все века. Но каким бы ни был новый культурный век, он не просто формировал новые ценностные ориентиры, правила интеллектуальной деятель­ности и т. д., но всегда делал это на базе обновленного от­ношения к античности. Культура «модерна» любой эпохи всегда оглядывалась на античность и, критикуя ее, все же никогда полностью от нее не отказывалась. Например, ху­дожники «модерна» во все времена воспринимали античное искусство как нормативный образец. То же происходило и в области философии и философствования. Как показано выше, философия вплоть до середины XIX в. воспроизво­дила, с теми или иными отклонениями, античный способ философствования, положенный парменидовским вопросом о бытии. Именно отношение к бытию определило специфику антично-греческого философствования, отличную, на­пример, от формы философствования в Древней Индии, в которой бытие рассматривалось как нечто призрачное, что целиком закрывало путь к реализму.

Постмодерн в философии – это отказ от греческой традиции, который обозначил, сделал явным тот факт, что в мировоззрении людей в их менталитете произошли глубинные подвижки-изменения. Выше уже говорилось о том, что еще в середине XIX в. ученик Гегеля Кьеркегор отошел от классической философии, выступил против разу­ма, отказался работать в классических философских катего­риях, что потребовало перехода на новый философский язык, изменило привычный философский текст. Постмо­дерн в философии – это трансформация классического об­раза философии, которая началась в эпоху философской классики, Гегель и Кьеркегор – современники. Поэтому нельзя считать, что постмодерн пришел на смену модерна и что в хронологическом порядке он есть нечто, возникшее после модерна. Постмодерн в философии живет рядом с классикой, как Кьеркегор жил рядом с Гегелем, принял его диалектику, чтобы потом разрушить ее.

Ставится ли проблема бытия в философии постмодерниз­ма, и если – да, то как она решается? Чтобы ответить на дан­ный вопрос, сделаем снова небольшой экскурс в V - IV вв. до н. э., вернувшись к рассмотрению ситуации, когда греки потеряли веру в традиционных богов, однако испытав ужас безопорного существования, начали поиски сил, гарантирую­щих порядок и душевный покой. В этот переходный период, когда традиционные опоры человеческого существования рухнули, а новые еще не сформировались, Парменид ввел в философию проблему бытия как чего-то устойчивого, непод­вижного, вечного, находящегося за миром конечных явлений. Но в это же самое время другой философ – Гераклит – пред­ложил грекам иное толкование бытия. Он заявил, что бытие по своей сути есть вечное изменение, процесс, развитие, дви­жение. Грекам предстоял выбор: они, как мы знаем, предпоч­ли парменидовскую трактовку бытия. Несколько огрубляя проблему, можно сказать, что постмодерн востребовал гераклитовскую версию бытия, что сразу же повлияло на сложившиеся традиционные для Европы формы философско­го мышления, а также на его словесное выражение в тек­сте. Философские тексты потеряли границы, отличающие их от иных текстов, например, художественных.

К середине XX в. стало ясно, что философы, развиваю­щие идею бытия как становления, попытались, во-первых, обосновать эту идею, доказать ее право па доминирование в культуре, а во-вторых, найти соответствующую словесную терминологическую, понятийную, мыслительную форму для выражения данной идеи.

Почему же потребовались столь радикальные изменения в практике философствования с переходом к идее бытия как становления? Вспомним, что парменидова идея бытия определила на многие века тенденцию выводить все изменя­ющееся из неизменного. На процесс изменения накладыва­лись рамки необходимости, законосообразности, подчиняю­щие хаос изменений порядку причинно-следственного отно­шения, не позволяющего процессу изменения протекать как угодно. Такое понимание и легло позже в основу научного мировоззрения. Мышление же в подобной ситуации отраба­тывало приемы и методы описания порядка, устойчивых связей и отношений, которые с необходимостью формирова­лись в мире конечных эмпирических вещей то ли под влия­нием Божественного Логоса (как считал Парменид), то ли в силу конструктивной деятельности трансцендентального субъекта (как это понимал Кант). Но в любом случае фило­софы, даже если предметом их внимания был процесс изме­нения, развития (к примеру, Гегель), описывали его с по­мощью логических форм мышления (суждений, умозаклю­чений) и логических форм мысли (категорий): сущность, явление, возможность, действительность, причина, следст­вие и т. д. Отсюда неизбежная системность изложения про­блемы, четкая постановка цели исследования, строго логи­ческое развертывание рассуждений.

Можно, сказать иначе. Философы-классики описывали не столько процесс, сколько его результат, рационально си­стематизированный. В философский текст была заложена четкая и жесткая исследовательская программа, он всегда содержал глубокий смысл, который передавался с помощью категориального мышления. Философское произведение всегда представало перед читателем в своей завершенной форме, с систематизированным содержанием, и читатель мог, приложив определенные усилия, проследить логику мысли автора. Все главы и параграфы текста были связаны между собой: все они представляли развертку, все более и более глубокую, рассуждений об одном и том же предмете или предметах. При этом автор-философ, конечно же, ни­когда сразу не находил ни нужного объяснения исследуемо­го предмета, ни тем более адекватных слов для передачи своих мыслей. И то, и другое всегда было сопряжено с по­иском часто мучительным, с многолетними раздумьями, с огромной и трудной работой «выговаривания» в слове их результатов. Однако все следы этой «черновой», предшест­вующей работы мысли и поиск адекватных слов из текста всегда устранялись, и читатели имели дело с «отстоявшими­ся мыслями», с более или менее удачной, но всегда закон­ченной, формой их выражения.

Итак, философия давно знала, что мысль существует как бы в двух временных интервалах: есть время мышления, когда оно еще не оформлено, еще хаотично и пульсирует, нагромождая мысль па мысль, перебивая их образами; мысль течет, не придерживаясь строгих логических Правил и требований категориальной упорядоченности. Мысль как бы нащупывает подступы к решению проблемы, ее форма находится в становлении, она еще не прояснила для себя самой своего содержания. И есть другое время существова­ния мысли, когда она пытается привести свое содержание в порядок, в систему, опираясь па логические законы и кате­гории. И если в первом случае мысль не предназначалась для внешнего наблюдателя или читателя, то во втором- слу­чае она озабочена тем, чтобы обдуманно выстроить свои до­воды, расположить аргументы «за» и «против» логически четко и точно и этим сделать свое содержание понятным для внешнего наблюдателя.

Философия постмодерна, опираясь на идею бытия как становления, взяла на себя задачу показать, объективи­ровать мысль, находящуюся в становлении. «Естествен­ная» природа мысли, по мнению таких философов, как Ф. Ницше, М. Фуко, М. Мерло-Понти, Т. Адорно, Ж. Деррида и др., не передается в полной мере с помощью логики. Совсем наоборот: логико-категориальная аранжировка (фр. arranger – приводить в порядок) мыслей, неизбежно вно­сит изменения в их содержание, лишает их первозданной эмоциональной наполненности, превращает их в «выжим­ки» из полнокровной мыследеятельности. Разумеется, ни­кто не отрицает, по мнению названных философов, что пе­реложение мыслей на язык логики облегчает не только из­ложение мыслей, но них понимание другими, ибо категории и законы логики универсальны для всех куль­тур. Однако при этом мы трансформируем ее, навязываем ей порядок, не свойственный пребыванию ее в бесформен­ном состоянии.

Но чтобы выразить в слове-тексте данное состояние мыс­ли, нужны иные, отличные от классических, правила интел­лектуальной деятельности, стили говорения, нужен новый ка­тегориальный язык. Поэтому все вышеуказанные философы занялись своеобразным экспериментированием в поисках со­ответствующей словесной и категориальной формы для выра­жения становящейся мысли. Отсюда резкое отличие текстов классического и неклассического философствования.

Философ постмодерна отказывает разуму в правах, вся­кую претензию на поиск истины объявляет ложной, отказы­вается от построения философской системы, не признает подчинение мышления заданным формам и законам, утвер­ждает, что словесно-языковое выражение мысли всегда случайно, считает, что наиболее адекватной формой выра­жения становящегося мышления служит внерациональная словесная текучесть. Эти особенности философского текста прямо связаны с изменением отношения к бытию. В постмо­дернистском философском произведении отсутствует все объясняющий концепт: за описываемыми явлениями нельзя обнаружить никакой глубинной сущности, будь то Бог, Аб­солют, смысл жизни, Истина» Разум и т. д., которая, во-первых, служила бы условием возможности существования этих явлений, во-вторых, гарантировала бы возможность их постижения, в-третьих, являлась бы смысловым центром как для автора, так и для читателя, не допуская возможно­сти бесконечного множества интерпретаций (лат. interpretatio – посредничество), или истолкований содер­жания текста.

Философский текст становится многосмысленным, авто­ры больше не претендуют на истинность своих исследований-рассуждений. Они часто рассматривают себя в качестве участ­ников бесконечной коммуникации, в пространстве которой со­общения бродят по каналам коммуникации, искажаясь, меняя адресат. Источник первоначального сообщения теряется в не­определенном прошлом, постичь которое нельзя принципи­ально. Философы, литераторы, поэты получают информацию – послание неизвестно откуда, передают ее дальше наугад, без определенного адресата, искажая ее.

Именно так, по мнению Ж. Деррида, писалось даже От­кровение Св. Иоанна, т. е. так называемое Апокалиптиче­ское послание, в котором; считает философ, источник ин­формации неясен и даже скрыт. Как это понимать?

Деррида утверждает, что, проанализировав текст Апока­липсиса, он пришел к выводу: Иоанн пишет не о том, что ему самому непосредственно открывается, но лишь передает содержание диктуемого ему неизвестно кем. Ему слышится голос, цитирующий Иисуса, голос самого Иисуса, речь, ци­тирующая Бога, слышатся голоса ангелов и т. д. Все эти послания постоянно перекрещиваются, и неясно, кто и кому говорит. Нет никакой гарантии, что именно Иоанн был главным адресатом названных посланий. Ситуация напоми­нает бесконечный компьютер, в котором заложено бесконеч­ное число коммуницирующих, что делает невозможным вы­деление «начального сигнала» (читай – Бога) и определе­ние четкого адресата.

Философия теряет свои границы, очертания философско­го текста размываются и философия начинает существовать в каком-то «рассеянном» виде – внутри стихов, фильмов, му­зыки и т. д. Возникает ситуация, когда акт философствова­ния практически уже не зависит от профессиональной подго­товки и более того, последняя рассматривается как помеха этому акту. Философия становится уже не профессиональной деятельностью, к числу философов постмодерн XX в. относит писателей, например, А. Белого, В. Хлебникова, М. Пруста, Е. Шварца, кинорежиссеров – С. Эйзенштейна, Феллини и др. «Все дозволено», «ничего не гарантировано» – главный пафос сознания постмодерна; все «священное» и «высокое» воспринимается как результат самообмана людей, иерархия «тело — душа — дух» давно разрушена, а духовность и ду­шевность воспринимаются как признаки слабоумия и шизоф­рении. Человек больше ни во что не верит и ему уже «нечем» верить.

Если в классической философии, опирающейся на парменидовское понимание бытия, (акт непрерывного трансцендирования (ритуального, интеллектуального и т. д.) при­знавался в качестве важнейшего момента существования че­ловека, ибо он был гарантом существования идеалов, иерархии ценностей, вертикали «высшее – низшее», то в философии постмодерна человеку рекомендовано не стро­ить иллюзии по поводу обретения новых ценностей (ведь прежние, как мы отметили, уже разрушены), а просто вос­принимать жизнь как она есть, без попыток диктовать, какой ей быть. Мир повседневности и обыденности превращается в главную ценность и главную тему философских размыш­лений. В этом мире господствуют сиюминутные интересы конечных эмпирических индивидов, каждый из которых считает себя законодателем своих этических, эстетических, политических и иных устремлений. Добро, Истина, Красо­та – эти Абсолютные ценности – оттеснены на периферию общественной и индивидуальной жизни и сознания.

Философия больше не работает с категориями сущность, закон, причина и др., с помощью которых воспроизводился устойчивый порядок бытия, его определенность; главной характеристикой общества и природы объявляется неопределённость. Возникло целое научное направление – синергетика, которое исходит из признания в качестве принципа самодвижения материи возникновение порядка из беспорядка, хаоса. Учёные А.М. Жаботинский, Б.П. Белоусов, а также их последователи – бельгийская школа во главе с И. Пригожиным, разрабатывают новую, нетрадиционную концепцию самоорганизации природы как процесса взаимодействия противоречивых тенденций: неустойчивости – устойчивости, дезорганизации – организации, беспорядка – порядка. Однозначно предсказать результат такого взаимодействия невозможно: в ситуациях неопределённости в силу вступает вероятность, как мера превращения возможности в действительность. Впоследствии вероятностно-неопределённостные характеристики были перенесены на общество. Итак, рассмотренное нами изменение отношения к бытию сопряжено с глубинными мировоззренческими сдвигами, которые философия осмысляет, каждый раз заново перетолковывая тему бытия на своём языке и своими специфическими средствами. Постмодернистская философия в своём понимании бытия не начинает, а завершает старую линию развития той культуры, в которой «Бог умер». Подлинно же новое толкование бытия в философии будет возможно в том случае, если сформируется мировоззрение, в корне отличное от современного. Но это вопрос будущего.