Сванидзе А.А. (ред.) - Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 2. - 1999

только в силу необходимости сплошной обработки необозримого оно мастического материала высокого и позднего средневековья, но и по­ тому, что зачастую происхождение того или иного мендиканта можно установить только на основании денежных субсидий, адресованных ему родственниками, проживающими в данном городе. В Базеле из тех нищенствующих монахов, которых удалось идентифицировать, от 60 до 80% обязаны именно такой информации, но речь в каждом из этих случаев идет, соответственно, исключительно о происходивших из го­ рода или его ближайшей округи.

Более однозначно выглядит социальный состав женского ответ­ вления нищенствующего монашества, хотя репрезентативность дан­ ных относительно ли второго ордена в целом, отдельных конвентов или социальной характеристики женского монашества конкретного го­ рода, также оставляет желать лучшего. В свое время мы уже констати­ ровали, что женские монастыри мендикантов были ближе традицион­ ному монашеству, жесткие же требования закрытости от мира и осед­ лости определяли достаточно высокий имущественный ценз, необходи­ мый для вступления в обитель. Функционально женские монастыри не­ редко служили престижным пристанищем для девушек из влиятельных фамилий, которым не удавалось подыскать подходящую партию, а также бесприданниц и вдов.

Не удивляет, например, что в доминиканском конвенте св. Екате­ рины в Трире в 1288 г. из 38 сестер все, кого удалось точно идентифи­ цировать, а именно 17 монахинь происходили из семей министериалов собора и архиепископства или городского патрициата. Причем в ряде случаев речь идет о двух или трех представительницах одной и той же фамилии, которые жили в конвенте одновременно. Монахини из тех же семей затем регулярно встречаются среди сестер св. Екатерины и позднее, что говорит об устойчивости и традиционности установив­ шихся духовных связей конвента с отдельными городскими родами. От случая к случаю источники позволяют констатировать корреляцию ди­ намики городских элит и социального состава монастыря, которая на примере базельских мужских конвентов выглядела, скорее, как пред­ положение. Так, в 1288 г. в монастыре св. Екатерины фиксируются три представительницы семьи фон Бриттенов, а в XIV в. - еще две. Фон Бриттены принадлежали к числу министериалов соборного капитула Трира, а в XIV и вплоть до начала XV в. многие выходцы из этой семьи занимали видное место в шеффенской коллегии, в архиепископской дворцовой юстиции, в гильдии менял и, наконец, в городском совете. Аналогично выглядит судьба другой трирской семьи, Кройцов, пред­ ставители которой упоминаются в источниках первой половины XIV в. как шеффены дворцовой юстиции и скорее всего также должны быть отнесены к числу министериалов, но уже архиепископских. В течение XIV в. многие Кройцы фигурируют в составе городской шеффенской коллегии и гильдии менял. Приобретенный ими значительный имуще­ ственный и финансовый вес позволил Кройцам, в отличие от многих патрицианских семейств, сохранить свою власть и в новом органе об­ щины, городском совете, членами которого они были вплоть до сере­ дины XV в. С 70-х годов XIV в. и до начала XVI в. упоминается шесть

210

сестер св. Екатерины, принадлежавших к фамилии Кройцов. Из них две, - соответственно, в 1372 и 1398 гг., одна как приоресса, другая как монахиня, три - в середине и в 70-х годах XV в., - все в качестве приоресс конвента, и наконец, в 1508 г. - в списке сестер названа еще одна Кройц. Таким образом, можно предположить, что по крайней мере че­ рез одно поколение, а в середине XV в. и чаще, женщины из семейства Кройц пополняли ряды монахинь св. Екатерины, причем, как правило, достигая руководящего положения в конвенте.

Следующие после 1288 г. более или менее целостные данные об общине св. Екатерины содержит список сестер 1508 г. Общее число монахинь, по сравнению с концом XIII в., изменилось незначительно: теперь в монастыре жила 31 женщина, но лишь две из них принадлежа­ ли к городской верхушке, остальные, судя по всему, происходили из не­ больших деревень и городов трирской округи. О социальном статусе этих женщин никаких данных нет, но очевидно, что их преобладание в конвенте сигнализировало о падении интереса жителей Трира, почти независимо от их социального статуса, к монастырю св. Екатерины. О причинах такого кардинального изменения состава конвента в начале XVI в. - ведь еще и в XV в. многочисленны упоминания представитель­ ниц трирских влиятельных фамилий, - остается только гадать. Воз­ можно, ответ вообще следует искать в изучении персонального соста­ ва других духовных институтов вне Трира, скажем, женских бенедик­ тинских аббатств или каких-либо прославленных нищенствующих кон­ вентов, которые, возможно, обладали большим духовным авторитетом или лучшей репутацией в этот конкретный период. Любопытно, что монастырь кларисс, основанный в 1453 г., также рекрутировался глав­ ным образом не из трирских семей. Из восьмидесяти монахинь, кото­ рые умерли к 1540 г., почти половина принадлежала знатным фамили­ ям из западных областей империи. В том числе некоторые насельницы имели графские и княжеские титулы.

Но преобладание в конвенте св. Екатерины в начале XVI в. лиц из деревень и городков вокруг Трира заставляет задуматься также о роли мендикантов за пределами города, которую, по-видимому, никак не стоит преуменьшать. Так, из всех известных нам базельских мендикан­ тов конца XIII-XV вв. выходцы из пригородов Базеля составляли: у до­ миниканцев - примерно 16%, у францисканцев - 11%, у августинцеверемитов - 15%. Соответственно, на сам город у доминиканцев прихо­ дилось 20%, у францисканцев - 28%, а у августинцев-еремитов - 15%. При всей относительности этих цифр они указывают на тот значитель­ ный отклик, который получала деятельность нищенствующих братьев в сельской округе городов. В связи с интересующей нас в данном раз­ деле проблемой сама констатация этого факта позволяет выявить до­ полнительный аспект централизаторской функции городов, притяги­ вавших и структурировавших экономически, социально, но и духовно прилегающую к ним область. Эта функция крупных городских центров была очевидна уже в первой четверти XIII в. генералу доминиканского ордена Хумберту Романскому: “Также и маленькие местечки {minora loca), которые расположены вокруг городов, в большей степени обре­ тают свой вид (conformantur), благодаря городам, чем наоборот, а пото­

211

му плоды проповеди, читаемой в городе, скорее распространяются и этих местах, чем наоборот” Уже тесные связи земельной знати с го­ родскими монастырями бенедиктинцев, как и паломничества сельчан к городским святыням, следует рассматривать именно в этом контексте. Но и нищенствующие монастыри не ограничивались только пропове­ дью в городе, имея в его округе свои терминии, откуда осуществлялось пастырское служение в деревнях и местечках, укрепляя, в том числе и на персональном уровне, за счет рекрутирования новых членов или пожертвователей, нити притяжения между городом и регионом.

Таким образом, при данном состоянии источников и единичности исследований, попытки определить социальный состав нищенствую­ щего монашества не могут претендовать на достаточную убедитель­ ность. Пожалуй, кроме открытости конвентов всем слоям населения, ни одно другое наблюдение не выходит за рамки предположений. Про­ ще выглядит задача определения удельного веса нищенствующего мо­ нашества внутри городского населения. Хотя историки, конечно, не располагают полными данными и на этот счет. Тем более, что не все братья из списочного состава должны были обязательно присутство­ вать в своем конвенте. Они могли находиться в орденских терминиях, опекать паломников у какой-нибудь прославленной святыни, переме­ щаться на дальние расстояния как с целью преподавания, так и обуче­ ния, наконец, ездить с проповедями, подобно знаменитому фран­ цисканцу Бертольду Регенсбургскому (1210-1272), который вообще любил проповедовать в поле.

Вкрупных и некоторых средних городах в одном конвенте могло проживать в среднем до 30 человек. Соответственно, если были предста­ влены хотя бы четыре главных ордена мендикантов, то общая числен­ ность нищенствующих монахов достигала 100-120 человек, а вместе с женскими конвентами доходила до 150-200. В средневековых мегаполи­ сах, вроде Кёльна, мы имеем дело уже с тремя - четырьмя сотнями. Так, один кёльнский конвент кармелитов в 1384 г. насчитывал 98 братьев. Небольшие города, соответственно, не могли похвастаться численно­ стью нищенствующего монашества. Например, в Дюррене, имевшем около 2000 жителей, в 1384 г. в конвенте кармелитов жили 12 братьев. Демографические катастрофы, вроде почти постоянных эпидемий чумы

вXIV-XV вв., наносили не менее ощутимый удар по нищенствующему монашеству. Так, скажем, “черная смерть” унесла жизни 5000 августин- цев-еремитов. Регенерация конвентов проходила долго, прежде всего по причине общего снижения плотности населения после пандемий.

Вцелом очевидна зависимость между численностью городского населения и величиной конвентов, что диктовалось уже прозелитическими задачами орденов. Несколько мендикантов в небольшом городе, по-видимому, были не менее заметны, чем их великие множества в та­ ких городах, как Кёльн или Париж. По удачному выражению Д. Ноул­ са, нищенствующие братья были “вездесущи”: практически вся жизнь горожанина от рождения до смерти и погребения обслуживалась мендикантами, которые создали параллельную церкви орденскую, т.е. не связанную границами епархий и приходов, систему сига animarum (за­ бота о душах).

212

Самым ее заметным явлением, в буквальном смысле “родовым признаком” была проповедь. Прочувствовать ее значение для религи-

• иной жизни горожан высокого и позднего средневековья, оценить глу- (шну воздействия звучащего слова на неискушенные и невежественные умы массы illiterati, idiotae, людям, выросшим в книжной культуре, иряд ли удастся. Да и те, кто слышал, а затем читал проповеди просла­ вленных монахов, признавались, что едва улавливали в них смутный пбраз того, о чем вещалось с кафедры. Было бы ошибкой видеть в про­ поведи нищенствующих братьев лишь апелляцию к рациональному co­ inанию паствы, противопоставляя проповедь чувственности богослу­ жения, иных религиозных церемоний, их аудио-визуальной содержа­ тельности.

Так, кармелит Петр Фома (1305-1356) переходил во время пропоиеди от слез к смеху, понижал голос до шопота или, напротив, взрывал­ ся визгом. В спектакль вовлекались сами слушатели. Знаменитый до­ миниканский проповедник Винцент Феррер (ок. 1350-1419) редко не (вставлял паству плакать. И когда его голос грозно живописал карти­ ны адских мучений и Страшного Суда, когда раскатами грома проносипись угрозы неотвратимости наказания, бросая притихших слушателей н дрожь, когда немногих чеканных слов хватало, чтобы открыть всю мерзость греха, когда, наконец, плавно, в лирической, певучей тональ­ ности разворачивались картины Страстей Христовых, указующие путь правды и блаженства, - тогда все, и проповедник, и паства плакали. Нинценту Ферреру приходилось надолго умолкать, пока не прекраща­ юсь рыдания и стоны. А грешники нередко бросались тут же на зем­ лю и, сотрясаемые истерикой, обливаясь слезами, словно чуя близость Конца, спешили покаяться перед всеми собравшимися.

Винценту приписывали чудо, которое в полной мере характеризу-

•т отношение к голосу как к чему-то материальному. Однажды мимо лого места, где он проповедовал, вели осужденных на смерть. По просьбе Винцента казнь была отложена, дабы несчастные могли услы­ шать о своих грехах. Когда проповедь окончилась, то под амвоном, где оставили приговоренных, обнаружили лишь горстку костей, и народ был убежден, что проповедник испепелил грешников своим словом. Вызвав столь “глубокое” покаяние, он открыл им жизнь вечную. Впро­ чем, один итальянский проповедник, не удовлетворяясь возможностя­ ми голоса, на четверть часа в молчании застывал перед оглушенной па­ ствой в положении распятого.

Эффектность спектакля проповеди - это, безусловно, существен­ нейшая часть “проповеди примером”, которой требовали от своих пос­ ледователей и св. Доминик и св. Франциск. Вызывая сопережевания, дрожь и судороги, смех и слезы, метания и импульсивный, неконтроли­ руемый порыв к покаянию, проповедники воздействовали на те же по­ таенные струны человеческой души, что и яркость, величественность и сакральная таинственность богослужения. Не случайно среди просламленных проповедников столь многочисленны мистики, такие как до­ миниканцы майстер Экхарт (ок. 1260-1327), Иоганн Таулер (ок. 13001361), Генрих Сузо (ок. 1295-1366) и другие. Мистика как опытный, экстатический, чувственный способ познания потустороннего, проти­

213

воположный сухому рационализму схоластической традиции, особенно отвечала задачам нищенствующих проповедников: передать другим плоды монашеского созерцания.

Какой силой могли обладать проповедники над душами и умами паствы, свидетельствует случай Джироламо Савонаролы (1452-1498), приора доминиканского монастыря св. Марка во Флоренции. Подгото­ вив в своих проповедях свержение Медичи, фактически возглавив Фло­ рентийскую республику, он попытался воплотить тот идеал благочес­ тивой христианской жизни, который столь увлек его слушателей. Сре­ ди прочего граждане одного из крупнейших центров раннего капита­ лизма с удовольствием приветствовали разрушение кредитно-финансо­ вой сферы города. И те же граждане столицы итальянского гуманизма и Возрождения с энтузиазмом принимались “сжигать суету”: картины, книги, статуи, музыкальные инструменты. О чем-то подобном сообща­ ется в связи с проповедями некого брата Фомы, выдававшего себя за кармелита, но позднее разоблаченного. Проповедуя в 1428 г. во Флан­ дрии и Северной Франции он подвиг людей к массовому сожжению иг­ ральных карт, костей, шашек, ларцов, украшений. Схожие акции из­ вестны и в Париже в 1429 г. В целом, отражая громадное возбуждение, вызванное страстностью проповедников, “сожжение суеты” принима­ ло форму особой покаянной церемонии, которая обозначала публич­ ный отказ от мирского тщеславия и праздных удовольствий. Пропове­ ди нищенствующих монахов нередко сопровождались еврейскими по­ громами, хотя непосредственно их инициатива исходила, как правило, от городских советов, сеньоров или государей, что было следствием на­ растания религиозной агрессии и экстремизма в высокое и позднее сре­ дневековье.

Конечно, проповедники, о которых шла речь, были явлением экс­ траординарным. Со всяческим почтением их приглашали городские власти. Савонарола же, например, был завсегдатаем Синьории, так что злые языки судачили, будто бы его пророчества открылись не в боже­ ственном откровении, ниспосланном ему за святость жизни и помы­ слов, а подслушаны на заседании или в кулуарах флорентийского пра­ вительства.

Известно, что разные города оспаривали друг у друга честь первы­ ми заручиться обещанием прославленного проповедника посетить именно их город, а не соседний. Им оказывали всевозможные почести, встречая всей общиной, во главе с советом, городским клиром и мона­ шеством, даже епископом, устраивая босые процессии, распевая гим­ ны. Знатные лица, словно оказывая почести монарху или папе, вели на поводу мула или осла, на котором, подобно Христу, въезжающему в Иерусалим, восседал проповедник. В дороге к нему присоединяются толпы приверженцев, предающиеся песнопениям и самобичеванию, а также многочисленные нищенствующие монахи всех орденов, кото­ рые помогают служить мессы и исповедовать. В окружении проповед­ ника встречаются и нотарии, поскольку все уверены, что святой муж сможет разрешить любые тяжбы и в любом деле вынести справедли­ вое решение. Так, магистрат испанского города Ориуэла с гордостью сообщает епископу Мурсии, что Винцент Феррер в бытность свою в го­

214

роде добился заключения 123 актов о прекращении вражды, причем в 67 случаях речь шла о кровной мести. Во время проповедей все остав­ ляют работу и к проповеднику стекается огромная толпа, которую не способна вместить ни одна церковь. Так, легенда сообщает, что знаме­ нитый францисканец XIII в. Бертольд Регенсбургский собирал до 200 000 человек. Если эта цифра, безусловно, плод благочестивой фан­ тазии, то известно, например, что Винцента Феррера защищали дере­ вянной оградой от напора желавших поцеловать ему руку или край одежды. В Орлеане в 1485 г. во время проповеди Оливье Майера, прав­ да, не состоявшего ни в каком ордене, на крыши домов взбиралось столько народу, что понадобившийся затем кровельщик представил счет за 64 дня работы.

Если популярному проповеднику угрожала какая-нибудь опас­ ность, прежде всего вследствие обличительного пафоса его собствен­ ных речей, то народ готов был защищать своего кумира всеми возмож­ ными средствами. Так, Филипп де Коммин замечает, что некоторые жители Флоренции, подстрекаемые папой и герцогом Миланским, ут­ верждали, будто бы Савонарола “всего лишь еретик и обманщик, кото­ рого нужно посадить в мешок и бросить в реку”. Но тут же оговаривал­ ся, что “он (Джироламо. - Н.У.) пользовался такой поддержкой в горо­ де, что никто не осмелился бы это сделать”. В конечном итоге в откры­ тый спор с доминиканцем отважился вступить лишь францисканец Франческо Апулийский, обвинивший его в прельщении паствы. Божь­ его суда, испытания огнем, кажется, убоялись обе стороны, но больше все же доминиканец, что, видимо, и нанесло решающий удар по его ре­ путации в народе. Парижский проповедник, францисканец XIV в. Ан­ туан Фраден, на проповеди которого был наложен запрет, оставил по себе иную память. Когда он вынужден был затвориться в парижском монастыре кордельеров, то женщины, опасавшиеся расправы над ку­ миром, охраняли его, снарядившись золой и каменьями. Эта манифе­ стация народной любви вызвала еще большее раздражение властей и Фрадену велели покинуть город. Народ провожал его, “громко рыдая и воздыхая, ибо он оставил их”.

Конечно, на обыденном уровне, не освященном ни особым красно­ речием, ни даром “внутреннего горения”, вряд ли стоит приписывать проповеди аналогичную силу, но неосмотрительно отказывать ей в ка­ ком-либо значении вообще, как нередко поступают исследователи ло­ кальной истории, порою вообще не упоминая о проповеднической дея­ тельности братьев конкретных монастырей. Действительно, источни­ ки почти не оставляют возможности выявить воздействие тех рутин­ ных, повторяющихся изо дня в день слов на чувства и мысли паствы. Во многом исключение составляют дневники состоятельных флорентий­ цев, которые свидетельствуют о сознательной и весьма живой реакции их авторов на содержание проповедей. Кроме того, мы можем судить об этом лишь по косвенным данным: притоку новых братьев или сес­ тер, динамике финансовых поступлений в пользу конвента и т.п. Одна­ ко они отражают в комплексе эффективность действий мендикантов и во всех прочих секторах религиозной практики горожан и их непосред­ ственных соседей за городской чертой.

215

Первоначально успех проповеди оценивался сборами милостыни, столь существенными в идеологии нищенствующего монашества как signum paupertatis (“знак бедности”). К проповеди логически примыкали исповедь и отпущение грехов. С широким распространением индульгеп ций в XV-XVI вв. эта связь проповеди, исповеди и отпущения грехов ос лабевала. Индульгенции в основном продавались нищенствующими мо нахами. Дело дошло до того, что в сознании как простолюдинов, так и теологов-реформаторов индульгенция прочно вошла в расхожий образ мендиканта, из сумки которого выглядывает целый “ворох” вечного блаженства. Само по себе сколь массовое, столь и наивное стремление получить материальное подтверждение собственного спасения, раство рить страх вечных мучений за ведомые и, в особенности, неведомые грс хи в формальностях вещных отношений, придать трудно уловимому вну треннему покаянию денежную весомость, вполне вписывается в картину позднесредневекового благочестия. Индульгенцию можно было купить не только в церкви, но и на людном перекрестке, в местах массовых па­ ломничеств, на рынке, просто на шумных улицах города.

Свободная продажа индульгенций делала проповедь и исповедь второстепенными, хотя то, что они продолжали играть не последнюю роль в практике нищенствующего монашества, сохраняя и немалую притягательность для паствы, не вызывает сомнения. Об этом говорят хотя бы постоянные конфликты с приходским клиром, за которыми отчасти стояли меркантильные соображения, как и неустанные попыт­ ки папства нащупать компромисс между новыми орденами и церковью. Контуры такого компромисса вплоть до Тридентского собора опреде­ ляла булла папы Бонифация VIII “Super cathedram” (1300), согласно ко­ торой мендикантам разрешалось свободно проповедовать в собствен­ ных церквях и на улицах, а в приходских храмах - с санкции священни­ ка. При этом подчеркивалось, что проповедь не должна совпадать с воскресными или праздничными богослужениями в приходах. Если проповедники с самого начала составляли особую группу внутри кон­ вента, каждого члена которой персонально утверждали провинциаль­ ные официалы ордена, то, согласно булле, и те братья, кто определен для исповеди, должны пройти апробацию, но уже у местного епископа.

В то же время на протяжении всего средневековья раздавались то скептические, то негодующие голоса многих клириков, утверждавших, будто бы исповедь у мендикантов не имеет настоящей силы. Так, в нача­ ле XIV в. профессор теологии в Париже Жан де Поилли заявлял, что ве­ рующим, несмотря на отпущение грехов нищенствующими братьями, все равно следует перед пасхой вновь исповедаться у своего приходско­ го священника. Хотя эти взгляды были официально отвергнуты Иоан­ ном XXII (1321), еще и в XV в. нередкими были попытки белого духовен­ ства помешать братьям выслушивать исповедь, вплоть до отлучения от церкви тех прихожан, которые все же соблазнились “ложными” посула­ ми мендикантов обрести вечное блаженство. То же в полной мере отно­ сится и к проповеди. В памфлете, широко распространившемся в конце XV в. в землях по среднему течению Рейна, среди всяческих невзгод и унижений, которые якобы терпят приходские священники от дьявола, называлась и проповедь мендикантов: “Девятый демон - это сам пропо-

216

медник. Чем более славится он наукой, тем презрительней относится к илебану (т.е. приходскому священнику. - Я.У.), и, подобно медяку, ни во что плебана не ставит”. В проповедях же, - продолжает негодующий аноним, - мендиканты публично обвиняют священников во всяческих пороках, “скандализируя” народ и тем зарабатывая его любовь.

Еще в XIII в., с развитием оседлых поселений нищенствующих мо­ нахов, заметную роль в их практике начинают играть также традици­ онные для старого монашества и клира сферы деятельности, как от­ правление месс, в том числе “частных”, на заказ, соборование, поминомение покойных, организация погребения. Правда, в последнем случае булла Бонифация VIII “Super cathedram” предусматривала отчисление мендикантами четверти легата, полученного за погребение, в пользу прихода, к которому принадлежал покойный. Очевидно, что и в этих сферах духовной деятельности мендиканты жестко конкурировали с приходами, причем сплошь и рядом перевес был на стороне нищенстмующих братьев. Так, нередки были завещания, в которых своими ду­ шеприказчиками горожанин назначал одновременно и приход, и ка­ кой-либо конвент мендикантов: избрав место упокоения на приход­ ском кладбище, он, однако, предпочитал, чтобы заупокойные мессы служил не приходской священник, а братья того или иного нищенству­ ющего ордена, но не у себя, а близ его тела, в приходской церкви. Еще более красноречива типичная оговорка: если между приходом и менди­ кантами возникнут споры, то все мессы следует перенести в соответстнующий нищенствующий конвент.

Полемика, разгоревшаяся в XIV-XV вв. по поводу действенности исповеди и отпущения грехов у мендикантов, охватывала и все осталь­ ные таинства и обряды. Так, например, в Люксембурге приходской свя­ щенник отказал прихожанину в соборовании на том основании, что тот желает покоиться на кладбище францисканцев. Менее решительные пытались найти иной подход к сердцам паствы, вопрошая у прихожан, хотят ли те, чтобы их родственники или они сами лежали в неосвящен­ ной земле, в могиле, лишенной спасительной силы. Могло ли такое предостережение действительно поколебать авторитет мендикантов среди горожан, сказать трудно. В ряде случаев прослеживается корре­ ляция духовной активности монахов, выражавшейся в том числе в при­ нятии орденской реформы, и отношения к ним горожан. Так, на клад­ бище парижского конвента кордельеров с 1479 по 1502 г. фиксируется всего пять захоронений, тогда как после реформы в 1502 г. и до 1525 г. - 22 захоронения.

Почти полное уподобление приходу обеспечивали неуклонный рост числа орденских священников и отмена уже в XIII в. первоначального за­ прета принимать так называемые облации во время богослужения, т.е. регулярные денежные подношения, которые прежде лишь одни приход­ ские священники требовали приносить на алтарь церкви, где верующие приняли крещение. В результате некоторым плебанам то и дело прихо­ дилось уговаривать прихожан хотя бы по фиксированным дням годово­ го цикла доставлять в церковь облации. В Страсбурге же каноникату св. Тронда удалось в 1266 г. добиться от августинцев-еремитов отчисле­ ния половины всех облаций для инкорпорированного прихода св. Авре­

217

лиана. Порою мендиканты притязали и на сбор десятины, что, однако, им было запрещено буллой папы Сикста IV от 1483 г.

Из Трира середины XV в. мы слышим тревожные и обиженные го лоса клира, которые обвиняли кармелитов в том, что они, “подобно мимам”, увлекают народ и собирают его на собственные процессии. И результате приходские церкви пустуют. Священники предлагали хоти бы запретить проведение новых процессий, а существующие зарегист рировать по видам и названиям. Их призыв, однако, не был услышан, Во время эпидемии 1518 г. совет Трира, напротив, вручил каждому коп венту мендикантов по нескольку бочек вина за их согласие участвовать в целой веренице городских процессий. Подобно каноникатам и беж* диктинским монастырям, женские конвенты мендикантов, разумеется, не имевшие своей самостоятельной системы сига animarum, иногда при обретали права патроната над приходами, но использовали их по прей муществу с целью обеспечения своего монастыря необходимыми сред ствами. Наконец, мы то и дело встречаем в источниках упоминания оО отдельных мендикантах как духовниках знатных персон или карика турные изображения “трехгрошевых” священников - нищенствующих монахов, отбившихся от орденов и готовых служить что угодно, как угодно и за любую плату.

Специфической сферой духовной деятельности мендикантов явля лась пастырская опека религиозных общин терциариев, а также все возможных братств мирян, образовавшихся во множестве н XIVXV вв. на основе общности духовных устремлений. Обе эти труп пы, выделившиеся внутри городского населения поначалу самостоя тельно, вне безусловной связи с нищенствующим монашеством, отра жавшие общие тенденции массовой религиозности высокого и поздне­ го средневековья, в то же время обеспечивали интенсивность проник новения мендикантов в среду мирян как разного социального статуса, так и местопроживания в городе. Этому служил хотя бы отказ тех лиц, которые объединялись в полурелигиозные общины и братства, от вступления в уже существующие духовные организации. Будь то бене­ диктинский монастырь, не отвечавший стремлению к активной благо­ честивой деятельности в миру и одновременно накладывавший чрез мерно строгие ограничения на личную жизнь, как, например, обет без­ брачия. Или приход, сковывавший поиск “духовных радостей” опреде­ ленным кругом лиц и четко очерченным пространством внутри города. Кроме религиозных братств к отдельным конвентам мендикантов в XVXVI вв. тяготели и профессиональные объединения, —ремеслен­ ные цехи, заключавшие с монастырями, как правило, договоры об от­ правлении нескольких месс в году для членов цеха, поминовении усоп­ ших и т.п., которые, как и прочие общецеховые мероприятия, были призваны усилить дух корпоративности. Причем наряду с сильными це­ хами встречались и малые, стремившиеся с помощью авторитетной ду­ ховной санкции укрепить собственное положение в городе.

Ответ на вопрос, какие слои городского населения особенно тяго­ тели к мендикантам, предпочитая удовлетворять свои религиозные по­ требности именно в их храмах, представляется не менее проблематич­ ным, чем характеристика социального состава нищенствующих кон-

218

центов. Правда, уже реакция приходского клира на деятельность мендикантов свидетельствует, что братья скорее всего пользовались успе­ хом у масс горожан. О том же говорят и примеры общего, внесословиого, энтузиазма при появлении в городе прославленных проповедни­ ков. Причем не только городское население, но и мелкопоместное дво­ рянство, даже титулованная знать, проживавшие вне города, могли гимпатизировать мендикантам. Это подтверждают, в частности, много­ численные надгробия знати в церквях нищенствующих конвентов. На­ пример, во Фрибуре в монастыре кларисс покоится вдова графа Харт­ манна фон Кибург Младшего, надгробие которой имеет характерную шитафию: “Сестры ордена св. Клары, молитесь за меня” Среди мно­ гочисленных почитателей трирских мендикантов из числа негородской шати выделялся род фон Буршайдов, который в конце XIV в. пристро­ ил к церкви доминиканского монастыря капеллу, ставшую усыпальни­ цей, насколько нам известно, четырех членов семьи.

Социальный облик городских заказчиков, дарителей и покровите­ лей мендикантов выглядит, как правило, чересчур однородно, посколь­ ку главным образом лишь крупные заказы и пожертвования позволя­ ют однозначно установить статус конкретного горожанина, если о нем не сообщается никаких дополнительных сведений. Так, рассмотренный иыше в связи с социальным составом братии трирский монастырь кар­ мелитов выступает и теперь в окружении благородных и состоятель­ ных, патрицианских фамилий города. Примерно также выглядят связи литургического характера базельских мендикантов. Следует, по-види­ мому, предположить, что разница в социальном статусе проявлялась не и четко очерченных предпочтениях к тому или иному типу монашестна или каких-то особых формах религиозной практики, а скорее в ко­ личественных параметрах этой практики. Будь то кастовое бенедик­ тинское монашество или социально более открытое нищенствующее, - словом, обе основные формы исторического бытования аскетическо­ го идеала в средние века, так или иначе позволяли всей массе городско­ го населения реализовать свои духовные устремления.

** *

Спеременами в религиозном сознании в XVI в., его относительной рационализацией, распространением идей пиетизма и реформации от­ мечается постепенный упадок монашества. В реформированных стра­ нах, в том числе в городах, где власть в советах забрали протестанты, монашество вовсе исчезает из городской жизни. Тезис бывшего мона­ ха Лютера об оправдании верой, развитый в трактате против монаше­ ских обетов (1522), переносил акцент с праведности по принуждению на праведность по совести, с праведности поступков, на праведность помыслов, что в конечном итоге ограничило религиозную жизнь лишь приходской церковью с минимизированным культом и приматом чте­ ния, а также проповеди.

Вкатолических странах в XVI в. интерес к монашеству по меньшей мере ослабевает. Бенедиктинское монашество, реформаторы которо­ го еще в XV в. стремились к возрождению строгостей киновии и вос-

219