Сванидзе А.А. (ред.) - Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 2. - 1999

др.), выступали экспертами политических процессов и в делах о ереси. Так, теологическая экспертиза проводилась по поводу Жанны д’Арк трижды: одни доктора дозволили ей выступить с армией, другие осуди­ ли как еретичку, третьи реабилитировали. Схоластам удалось разрабо­ тать достаточно гибкое учение о бедности, труде и собственности, ос­ мыслить новые явления экономической жизни, вплоть до коммерче­ ского кредита.

При этом теологи были людьми не очень богатыми. Даже против­ ники не обвиняли их в стяжательстве, скорее уж речь шла о непомер­ ном честолюбии или о политических пристрастиях. Хороших профес­ сионалов было сравнительно немного, в большинстве университетов теологию вели доминиканцы или францисканцы, закосневшие в мел­ ком соперничестве (образ “наших магистров” со знанием дела раскрыт в “Письмах темных людей” или у Эразма). Лишь в Париже, Саламанке, Кёльне, Оксфорде, Кембридже и в “Святой коллегии” при папской ку­ рии можно было найти специалистов высокого класса.

Приведем два произвольно взятых примера карьер теологов.

Жак Панталеон Аншер, уроженец города Труа в Шампани (леген­ да называет его сыном сапожника), учился в Париже каноническому праву и теологии. В 1220 г. он становится доктором теологии и канони­ ком города Лана, затем занимает там пост архидьякона до 1249 г. В Ла­ не он входил в одну конфрерию с Робером Туротом, с которым его свя­ зывала долгая дружба. Став епископом Льежа, Турот пригласил теоло­ га к себе. Затем Аншер попадает в поле зрения Иннокентия IV, кото­ рый отправляет его на помощь крестоносцам. Он выполняет важные поручения в Пруссии, где, в частности, заключил мир между померан­ ским князем Святополком и Тевтонским орденом. За заслуги папа на­ значил Аншера своим почетным капелланом, а в 1255 г. он получил ти­ тул патриарха Иерусалимского. В 1261 году кардиналы избирают его папой под именем Урбана IV. Опыт пребывания в Шампани и Льеже, контакты с Нидерландами (его приближенным был Жан Вийенгем, теолог из семьи антверпенских бюргеров) познакомили его со спиритуальностью бегинок и с формами евхаристического культа, все более популярного в этом регионе. Урбан IV учреждает в 1264 г. праздник Тела Господня, ставший одной из главных отличительных черт католи­ ческой литургии. Проницательный понтифик сумел оценить заслуги парижского доминиканца Фомы Аквинского и вызвал его в папскую резиденцию в Витербо, где тот работал над завершением своей “Фило­ софской суммы” и начал работу над “Суммой теологии”.

В 1363 г., все в той же Шампани, в многодетной крестьянской се­ мье, родился и Жан Жерсон. Он учился в Парижском университете, где Наваррский коллеж предоставлял стипендии для выходцев из Шампани. Выдающиеся способности позволили ему в виде исключе­ ния получить докторскую степень на пять лет раньше положенного по уставам срока - в возрасте 29 лет. Он часто выступает от имени университета с проповедями перед королем, а в 1395 г. становится канцлером университета. Попытки реформирования всего препода­ вания сочетались со стремлением Жерсона поднять престиж учителя и приходского священника. Сенсацию вызвало его желание не просто

240

получать доходы с дальнего прихода во Фландрии, но и реально ис­ полнять там пастырские обязанности. В проповедях и письмах он кри­ тиковал схоластическое пустословие, охватившее университеты, пы­ тался внедрить мистику в университетские стены, провозглашая не­ слыханный здесь тезис “лучше любить, чем знать”. Выступая как мо­ ралист, Жерсон часто поднимает проблемы семьи и брака, воспита­ ния детей, пытается разобраться в некоторых экономических пробле­ мах. Он принимает участие и в любопытной интеллектуальной поле­ мике, развернувшейся по поводу “Романа о Розе”, причем выступает на стороне Кристины Пизанской, защищавшей достоинство женщин от нападок Жана де Мёна. Реформаторский пыл Жерсона распро­ странялся и на дела государственные. В проповеди “Vivat rex”, произ­ несенной перед королем в 1405 г., не только обосновывается высокое место университета в королевстве как советника и представителя ин­ тересов всех сословий, но и содержится призыв к реформам. Некото­ рое время Жерсон пользовался покровительством могущественных герцогов Бургундских, однако после убийства герцога Орлеанского бургиньонами и публичного оправдания этого деяния теологом Жа­ ном Пти, позиция Жерсона меняется. Несколько раз сторонники гер­ цога Бургундского пытались его убить, а в 1413 г., во время восстания кабошьенов, инспирированного герцогом, парижский дом теолога был разграблен. Зато после подавления восстания, Жерсон добивает­ ся осуждения доктрины Жана Пти епископом Парижским и пытается добиться осуждения его на Констанцском соборе (1414-1418), в рабо­ те которого теолог принял активное участие. Захват Парижа бур­ гиньонами помешал Жерсону вернуться туда по окончании собора. По приглашению Фридриха Австрийского он посещает Венский уни­ верситет. Затем, после 1419 г. обосновался в Лионе, где, верный про­ возглашаемым принципам, преподавал детям в школе при монастыре целестинцев. Последним его деянием перед смертью (1429) было письмо, где он как теолог убеждал короля и его советников поддер­ жать Жанну д’Арк.

Юристы

В сборнике “Новелино” есть рассказ и о юристах.

Фридрих Барбаросса спросил двух своих ученых - Болеро и Марти­ но: “Господа, могу ли я по вашему закону взять что-то у одного из мо­ их подданных и отдать другому, кому захочу, не объясняя причины, только на том основании, что я государь, а закон гласит, что желание государя - закон для его подданных”. Один из двух мудрецов ответил: “Мессир, ты можешь так поступать со своими подданными, и за тобой не будет вины”. А другой сказал в ответ: “Мессир, я так не думаю, ибо высшая справедливость заключена в законе, а потому должно соблю­ дать его и подчиняться ему самым неукоснительным образом...”

Поскольку в словах и того, и другого мудреца заключалась истина, он вознаградил обоих ...одному подарил одежду и коня, как жонглеру за его угодливость. А тому, кто заявил, что превыше всего справедли­ вость, поручил судопроизводство.

241

Это не просто легенда (во всяком случае имена юристов соответст­ вуют действительности, как и то, что Болгеро был назначен импера­ торским викарием в Болонье). Средневековому обществу оказались нужны как правоведы, обосновывающие абсолютную власть монарха в духе Юстиниана, так и те, кто эту власть ограничивал законом, гаран­ тирующим права личности. При помощи юристов право обрело здесь авторитет, равного которому не было в других цивилизациях.

Юристов было во много раз больше, чем теологов. В большинстве университетов факультеты теологии и медицины либо влачили жалкое существование, либо вообще отсутствовали, а факультет права был везде, и везде юридическое образование казалось делом привлекатель­ ным. Но и преуспели средневековые юристы во многом. Следует отме­ тить огромную работу, проделанную ими по рецепции римского права, распространенного и на область права канонического, по кодификации

ипереосмыслению норм обычного права, по созданию сводов законов

ипостановлений государей. Если заслуга первого поколения правове- дов-глоссаторов состояла в самом факте рецепции римского права, то на долю постглоссаторов, юристов XIV в., выпала не менее величест­ венная задача по переосмыслению его применительно к принципиаль­ но новым условиям. В XV в. сформировалось и гуманистическое напра­ вление, стремящееся применять к источникам права филологическую критику и выявлять конкретно-исторический смысл терминов законов Феодосия и Юстиниана. Перенос античных реалий на средневековые неизменно порождал проблемы - в средневековом обществе не было вольноотпущенников и клиентов, император обладал совсем иными правами, существенно отличались семейные отношения. Эти несоот­

ветствия, а также возможные противоречия с кутюмами, с нормами феодального или церковного права порождали постоянные казусы, на которых оттачивалась юридическая мысль.

Любопытно, что университетское правовое образование было не­ достаточным для того, чтобы юрист мог выступать в суде. Он узнавал лишь общие основы права, теперь ему еще несколько лет надлежало набираться практического опыта. В Англии такой разрыв теории и практики был оформлен институционально - в Оксфорде и Кембрид­ же учили общим основам права, в иннах - реальным законам и обыча­ ям королевства. Перед средневековым юристом всегда стояла острей­ шая проблема, что предпочтительнее: общие принципы права или кон­ кретные обычаи данной местности (Equitas jus или strictus jus).

Хороший юрист-практик постоянно занимался самообразованием: более других интеллектуалов он был привязан к своим дорогостоящим библиотекам, ведь правоведение развивалось, все более усложняясь и подразделяясь на новые поддисциплины - появлялись специалисты по частному или публичному праву, канонисты и декретисты, февдисты (знатоки феодального права), арестографы (занимающиеся сборника­ ми королевских постановлений), специалисты по кутюмам и мастера процессуального права.

В итоге юристам удалось отделить церковное от светского в праве, вытеснить ордалии, заменив их инквизиционным процессом (основан­ ном на расследованиях, опросах свидетелей и вынесении суждения на

242

основе законов логики), согласовать разные правовые системы, проду­ мать гибкую систему защиты имущественных и личных прав человека, внедрить в сознание правителей и подданных уважение к жестким пра­ вовым нормам, что и отличало монархию от тирании.

Обратимся к примерам карьер юристов.

Сын брабантского рыцаря Жан Оксем изучал искусства и канони­ ческое право в Париже до 1296 г., затем изучал и преподавал римское право в Орлеане до 1312 г. Покинув университет, он уже владел не­ сколькими церковными пребендами. В 1317 г. он стал официалом (гла­ вой епископского суда) в Льеже, руководил там же школой капитула. Его авторитет правоведа был велик: известно, например, что жители города Лувена много лет платили ему жалование как своему советни­ ку. Когда в 1325 г. вспыхнул конфликт между епископом и льежским патрициатом, поддержанным частью духовенства, Оксем остался верен епископу и вынужден был бежать. В результате его бурной деятельно­ сти и убедительных писем, рассылаемых папе, кардиналам и даже ко­ ролю Франции, междоусобицу удалось прекратить.

Вернувшись в Льеж, Оксем работал над толкованием местных кутюм и феодального права. Его привлекали в качестве эксперта в реше­ нии политических споров. Наибольшую славу утраквиста (специалиста и по церковному и по гражданскому праву) принесло ему сочинение “Цветы обоих прав” (Flores utriusque juris), где он составил незамени­ мый для правоведов алфавитный указатель конкордаций. К сожале­ нию, другой его труд - “Цветы авторов и философов” - до нас не до­ шел. Главное же, что прославило имя Оксема для последующих исто­ риков, была его “Хроника епископов льежских”, где ангажированная политическая позиция клирика и сторонника епископской власти ужи­ валась с исключительной информативностью и целостной системой политической теории, отталкивающейся от “Политики” Аристотеля...

Бартоло Сассоферрато родился в 1313 г. в семье горожан Анконской марки. Право он изучал в Перудже и Болонье, где получил докторскую степень. Некоторое время практиковал и преподавал в Пизе, затем вер­ нулся в Перуджу, где составил свои прославленные Комментарии к Коде­ ксу Юстиниана. Как один из главных представителей школы постглосса­ торов Бартоло отдавал предпочтение не букве источника, а окружаю­ щим реалиям.^ Позднее гуманисты обрушат на него за это огонь критики, но неоценимая заслуга Бартоло состояла в том, что он первый осмелил­ ся отказаться от имперской фикции. Император лишь де-юре остается высшей властью, де-факто же в Италии законодателями являются ком­ муны и иные правители городов. Идеи Бартоло нашли горячий отклик не только в Италии, но и в королевствах, настаивающих, что их король есть “император в своем королевстве” (во Франции и на Пиренейском полу­ острове). Ему же принадлежит обоснование права подданных смещать должностных лиц и выступать против тиранов. Перуджа направила его к императору Карлу IV ходатайствовать о привилегиях. Бартоло оказал помощь в составлении знаменитой “Золотой Буллы”, установившей в Империи порядок, просуществовавший до начала XIX в. За заслуги импе­ ратор пожаловал юристу герб, что дало повод Бартоло написать одно из первых юридических сочинений, посвященных геральдике.

243

Медики

И вновь: “Новеллино”: «Маэстро Таддео, читая своим ученикам курс медицины, объявил, что всякий, кто в течении девяти дней будет есть баклажаны, лишится разума. И он доказывал это на основании ме­ дицины. Один из его учеников, слушавших лекцию, заявил, что хотел бы проверить это на себе. И принялся есть баклажаны. На девятый день он явился к учителю и сказал: “Маэстро, то что вы утверждаете в вашей лекции неверно, так как я проверил это на себе, а безумным не стал” С этими словами он поворачивается и показывает ему зад. “За­ пишите, - сказал учитель, - что все это подтверждает действие бакла­ жанов, и сделайте новую ссылку в комментариях”».

Здесь все весьма знаменательно. Таддео Альдеротто, преподавав­ ший в 60-х годах XIII в., сопоставим по своему значению с Константи­ ном Африканским. Считают, что он завершил конституирование меди­ цины как науки. Как университетский доктор он был прав - доказы­ вать вред баклажан надо было в “научном” духе рационализма - со ссылками на Аристотеля, Галена или Авиценну. Грубый эмпиризм сту­ дента мог свидетельствовать лишь о безумии. Но все же практике де­ лается робкая уступка - результаты “опыта” фиксируются на полях, подвергшись соответствующему осмыслению.

Разрыв между теорией и практикой переживался медиками еще более болезненно, чем юристами. Для того чтобы получить разреше­ ние властей лечить больных (а такая практика распространяется по­ всеместно с середины XIV в.), университетская степень была необходи­ мым, но не достаточным условием - требовалась еще как минимум двухлетняя стажировка под руководством опытных специалистов. Но практика мало-помалу берет свое и в университетских стенах. Хоть и редко, но все же вскрытия производятся в Болонье и Монпелье, где фа­ культет для этого получает от властей труп казненного. Хуан I Арагон­ ский дает такую же привилегию медикам Лериды, с начала XV в. ана­ логичный обычай устанавливается и в Париже. Все чаще врачи при­ глашаются на коммунальную службу, они закрывают общественные бани во время эпидемий, в подозрительных случаях проводят вскрытия или иные судебные экспертизы и даже констатируют по просьбе церк­ ви факты чудесных исцелений. Помимо многочисленных лечебников, травников, советов по родовспоможению и иных традиционных сюже­ тов, ученые книги медиков откликаются и на новые требования эпохи. В XV веке растет число трудов, посвященных огнестрельным ранам, после Черной смерти появляется немало новаций в санитарно-гигиени­ ческой области. Формируются представления о врачебной этике и о компетентности. Когда, например, Альберт Габсбург опасно заболел в Вене, ближние советовали ему вызвать местного врача, известного преданностью этому князю. Больной, однако, настоял на приглашении другого медика, принадлежавшего к враждебной партии, но более по­ читаемого на местном медицинском факультете.

Тенденция к обмирщению была выражена среди медиков даже в большей степени, чем среди юристов. Тому немало способствовала са­ ма церковь, запрещавшая священникам пролитие крови. Не только на Юге, но и в консервативном Парижском университете с XV в. для пре-

244

подавателей-медиков целибат был не обязателен. Медики составляли поэтому достаточно замкнутую эндогамную группу, передавая свои знания по наследству. Дети медиков чаще всего также избирали интел­ лектуальную карьеру, оказываясь открытыми к новым веяниям в куль­ туре: сыновьями врачей были, например, Марсилио Фичино и Парацсльс. В отличие от правоведения, рост специализации знаний происхо­ дил в средневековой медицине медленнее (думается, что это скорее до­ стоинство, чем недостаток), кроме того, врачам требовались солидные 'шания в “свободных искусствах” - в “натуральной философии”, в ма­ тематике и астрономии или астрологии, поскольку все большую роль в медицине играли гороскопы. Именно медики чаще других становились алхимиками и пробовали свои силы в оккультизме.

В качестве примера можно привести колоритную фигуру Арноль­ да из Виллановы, родившегося в середине XIII в. в Валенсии. По неко­ торым данным он принадлежал к ордену цистерцианцев. Получил сте­ пень доктора в Монпелье, был знатоком палеоарабской и неоарабской медицины, пропагандировал опыт Салернской школы, его поэтиче­ ский труд “Салернский кодекс здоровья” посвящен традициям траволечения. Ему приписываются и иные сочинения: “О винах”, “О ядах”, “О свойствах териака”. Медицинские познания он стремился связать со своей собственной причудливой философской системой в книге “Роза­ рий философов” Арнольд из Виллановы пытался излагать свое фило­ софско-теологическое учение в Париже, сразу же вызвав гнев местных богословов. Только благодаря связям при дворе ему удалось вырвать­ ся из тюрьмы парижского церковного суда и укрыться в Авиньоне, где папа Климент V оценил его медицинские способности. Арнольд из Виллановы занимался алхимией и составил несколько рецептов изго­ товления философского камня. Он также утверждал, что изобрел эли­ ксир молодости. Но испытать на себе его действие ему не довелось - он погиб во время кораблекрушения в 1319 г.

Неплохую карьеру сделал на медицинском поприще Георгий из Ру­ си (Юрий Котермак, или Юрий Дрогобыч), родившийся в середине XV в. и получивший основы образования от одного из монахов КиевоПечерской лавры. Затем он выучил латынь и поступил в Краковский университет. Получив там в 1472 г. степень магистра искусств, он на­ правился в Болонью, где был приписан к нации “ультрамонтанов”, изу­ чавших медицину. Сохранились его письма бывшим друзьям по Кра­ ковскому университету, в которых он помимо прочего предсказывал дни лунных затмений. С 1478 г. он сам становится доктором медицины и философии и преподает астрономию. В 1481/82 г. он исполнял обя­ занности ректора Болонского университета. Он пользуется все боль­ шей известностью как астролог - его “Предсказания на 1482 год” бы­ ли напечатаны в Риме, а его самого приглашали ко дворам итальянских правителей. В 1488 году Юрий Дрогобыч вернулся в Краков, где про­ должил преподавать астрономию. Как полагают, именно у него начал занятия этой наукой Николай Коперник. Но Юрий Дрогобыч практи­ ковал и как медик. В 1492 году он получает титул “придворного врача” Вернувшись в Польшу, он поддерживает связи со Львовом и Дрогобычем, где он входил в городской совет до самой своей смерти в 1494 г.

245

Новые типы интеллектуалов

К концу средневековья утверждается особый социокультурныii тип гуманиста. Часто в нем видят антитезу некоему “средневековому ученому”. Вряд ли такая оппозиция корректна - ведь “средневековыми учеными” были как Абеляр, так и Бернар Клервосский. Тем более, что

ввысказываниях, приводимых как кредо гуманистов, мы обнаружива ем все те же постулаты университетской культуры.

Трактат Пьетро Паоло Верджерио “О благородных нравах и сво бодных науках” (1402) и его переписка по праву считаются манифестом гуманизма. “Никаких более обеспеченных богатств или более надеж ной защиты в жизни не смогут родители уготовить детям, чем обучить их благородным искусствам и свободным наукам”, - полагает автор, сам преподававший в университетах Болоньи и Падуи, взятый затем и Римскую курию, а оттуда - на службу императору. Среди искусств он выделяет грамматику, “прочную основу любой дисциплины”, логику, которая “открывает путь к любому виду наук”, но особенно хвалит он риторику. Медицина производна от естественной философии, право - от философии моральной, богословие же “дает сознание возвышенных причин и вещей, которые удалены от наших чувств и которых мы ка саемся только разумом”. Он уверен, что государства будут счастливы, если ими будут править ученые или их правителям выпадет на долю выучиться мудрости. Расцвет пороков тем и вызван, что рядом с тира­ нами нет людей, осмеливающихся сказать им правду. Конечно, на эту роль может претендовать философ, поскольку он стоит выше ударов судьбы. Он вполне может обойтись без короля, но король не проигра­ ет, воспользуясь советом таких людей.

Рисуя образ безраздельно преданного занятиям ученого, Вердже­ рио говорит о себе, рассказывая, как он поднимается до рассвета и при свечах читает книги, затем дает две-три лекции, затем проводит время

впрогулках и беседах с коллегами. Общение значит для него почти все. “Приезжая в другой город, я сразу узнаю, есть ли там ученые мужи, славные своей образованностью и жизнью”, и если есть, то он идет к ним, не смущаясь, и добивается расположения. Поэтому родной город Каподистрия для него - пустыня, откуда бежит мысль, а Болонья - “зеркало философов”. К сожалению, ныне многие относятся к образо­ ванности как к торговле - занимаются ею не для того, чтобы стать уче­ ными, но чтобы быть весьма богатыми и почитаемыми. Знание, дости­ гаемое из честолюбия или, хуже того, из-за денег, является недостой­ ным. При этом он сам желал бы иметь достойное содержание и, напри­ мер, получать книги в собственность, а не брать их “в прекарий”.

Трудно найти положения, под которыми не мог бы подписаться любой средневековый городской интеллектуал. Даже рассуждения о несовместности брака и философии удивительно похожи на пассажи Абеляра и Элоизы, аверроистов, Жана де Мёна и Чосера.

Гуманисты вовсе не были априорно враждебны университетской культуре. Конечно, Петрарка ругал падуанских аверроистов, и те отве­ чали ему взаимностью. Но ведь именно Парижский университет пред­ ложил короновать его лавровым венком, и поэт долго выбирал между Парижем и Римом. Падуанский, Болонский, чуть позже и Флорентий­

246

ский университеты были включены в гуманистическое движение, за­ хватившее в XV в. и многие “заальпийские” университеты.

Пожалуй, среди прочих “искусств” гуманисты лучшее место отво­ дили риторике, следуя стародавней традиции итальянских школ. С этих позиций они и критиковали своих коллег - схоластов за небрежение формами выражения, за их технический жаргон, за нараставшую узость специализации (как не мог простить теологам их ужасную ла­ тынь Лоренцо Валла), опять же во многом повторяя нападки, слыша­ щиеся еще с XII в. Но постулаты университетской культуры не вызы­ вали у них возражений, хотя бы по той причине, что они сами были плоть от плоти этой культуры.

Следуя необычайно важному для их эстетики принципу (varieta), гу­ манисты могли говорить и об ученом незнании, и о прелестях пасто­ рального уединения, не собираясь, однако, покидать города или отка­ зываться от университетских степеней. Но постепенно умение изящно выражать свои мысли стало приносить все большие плоды. Собствен­ но, первой победой итальянского красноречия над парижской схола­ стикой был перенос папского престола из Авиньона в Рим. Гуманистов, умеющих правильно и красиво писать и говорить на хорошей латыни, стали приглашать в секретари и советники не менее, а порой и более охотно, чем теологов или правоведов, остававшихся в рамках чисто схоластических методов. Еще одним триумфом гуманистической рито­ рики стал победа пап в их жесткой борьбе с соборным движением. Те­ перь уже гуманисты не только брались в римскую курию составлять документы и писать речи, но совершали головокружительные карье­ ры, становясь кардиналами, а то и папами (Николай V, Пий II). К сере­ дине XV в. знание латыни, а чуть позже - и греческого, увлечение ан­ тичными древностями, умение вести ученую беседу и владеть хорошим слогом стали столь ценными сами по себе, что человек, преуспевший в этих качествах, мог иметь высокий авторитет, приглашаться на муни­ ципальные или секретарские должности, даже и не имея университет­ ской степени. Джаноццо Манетти имел славу богослова, оратора и фи­ лософа, но принадлежал к купеческим кругам и до самой своей смерти (в 1459 г.) не отошел от занятий коммерцией. 19-летний Лодовико Лаццарелли, прошедший лишь курс “гуманистических наук”, в 1469 г. был коронован как поэт императором Фридрихом III. Но переход этот со­ вершился' весьма постепенно и не был предметом рефлексии современ­ ников до самого рубежа XV-XVI вв. И лишь тогда критика традицион­ ной науки и университетских порядков зазвучала громко. Но речь шла о внедрении гуманизма в университеты и о преобразовании учебных программ, а вовсе не об отказе от старинной убежденности, что знания дают человеку новое социальное качество и что “только мудрец есть воистину человек”, как писал парижский философ, богослов и гума­ нист Жан де Бовель.

Несколько иначе дело обстояло с другой личиной интеллектуала. Из-за плеча средневекового ученого часто выглядывал чернокнижник. Еще ученого X в. Герберта Орильякского (Сильвестра II) считали нигромантом. Много позже в новеллах Франко Саккетти чернокнижни­ ком предстает и Абеляр. Люди могли бояться непонятной учености, и

247

корни этого страха уходили в такую толщу времен, куда нам никак не проникнуть в рамках нашего исследования. Видимо, подобное воспри ятие было свойственно многим культурам (вспомним рассказы москви чей о колдуне Брюсе). Но ведь и всеми уважаемый благородный па рижский студент из “Декамерона”, имевший также и устойчивую славу чернокнижника, отнюдь не отвергает эту репутацию, но использует со для мести жестокой даме. Уже в начале XIII в. сложилась поговорка “студенты изучают право и каноны в Болонье, теологию в Париже, черную магию в Толедо, а добрые нравы - нигде”.

Общество знало о существовании оккультных наук и не удивля лось, если интеллектуал появлялся в обличии мага. Этим пользовалось немало шарлатанов - у доктора Фауста было немало средневековых предшественников. Но и вполне уважаемые доктора, авторитетные теологи и философы - Бонавентура, Альберт Великий, Раймунд Луллий, Роджер Бэкон увлекались алхимией, астрологией, изучали наслс дие каббалы и гностиков. Современники считали их занятия магией, историки науки видят здесь механические и физико-химические опы ты, сами они стремились подчинить свои тайные знания высшим целям (так, оптические наблюдения Роджера Бэкона были связаны с учением о всепроникающем божественном свете). Они не афишировали, но и особенно не скрывали своих занятий, не вписывавшихся в официаль­ ные университетские структуры и программы. Особенно много подоб­ ного рода ученых было среди медиков.

Но во второй половине XV в. тайные знания получили новый им­ пульс развития за счет оживления традиций неоплатонизма, обусло­ вившего рост интереса к трудам Гермеса Трисмегеста (известного в средние века, но заново переведенного Марсилио Фичино), работам гностиков и каббалистов. Различие между университетскими интел­ лектуалами и учеными герметиками было существенным. Дело нс только в рационализме первых, но и в стремлении вторых скрыть свои знания для узкой группы посвященных, что выпадало из тради­ ций университетской культуры. Занятия каббалой или магией для наиболее последовательных из них служили не для углубления своих теорий и даже не для обогащения при помощи трансмутации метал­ лов, но были средством преобразования мира. Даже в самом конце средневековья обнаружить таких людей еще очень трудно, да и име­ ют они у историков совсем иную репутацию. Джовани Меркурио да Корреджо продолжает считаться шарлатаном, Леонардо да Винчи, в чьем облике, по мнению Э. Гарена, отчетливо прослеживается фигу­ ра мага, остается прежде всего художником-конструктором, Теоф­ раст Парацельс или Агриппаа Неттесгеймский - учеными энциклопе­ дистами. Но они заявляли о себе все громче и, что уж совсем удиви­ тельно, порывали с существующей у интеллектуалов системой ценно­ стей - не признавая ни университетских степеней, ни гуманистиче­ ской риторики. “Неученым человеком” (uomo senza lettere) не без вну­ тренней гордости называл себя Леонардо, имея в виду словесную, университетско-гуманистическую образованность, а Парацельс пуб­ лично сжег сочинения Галена и пытался читать в университете курс медицины на немецком языке.

248

В настоящее время историки заново оценивают “герметический импульс” в становлении науки нового времени, возникший на пере­ сечении (или при взаимодействии) официальной схоластической и герметическо-магической (порой “облагороженной” неоплатоника­ ми) традиций. Но это - уже явление, выходящее за рамки средневе­ ковья.

Отметим, что и гуманисты и “маги-герметики” в той или иной ме­ ре использовали то высокое место, которое уже было ранее завоевано в обществе интеллектуалами.

Интеллектуалы и люди искусства

От античности средневековье унаследовало весьма невысокий ста­ тус художника-раба (в отличие от поэта или философа). Схоластика, казалось, при свойственном ей небрежении практикой, должна была еще дальше развести искусства “свободные” и “механические” Тем бо­ лее, что средневековая версия аристотелизма отводила искусству роль рабского копииста, имитирующего творения природы.

Связь философско-теологической мысли и искусства интригует не одно поколение искусствоведов. Прямых данных о контактах художни­ ков с учеными весьма немного. Однако параллелизм расцвета город­ ских готических соборов (“энциклопедий в камне”) и возникновения ученых “сумм” и “зерцал” несомненен.

История сохранила нам рассказ аббата Сугерия о том, как идея Бо­ жественного света, знакомая ему по трактату Псевдо-Дионисия (ото­ ждествлявшегося с патроном монастыря), побудила его полностью пе­ рестроить главный собор, добывать самоцветы и заказывать их огран­ ку ювелирам. Ученые XII в. вообще проявляли неслыханное доселе внимание к “механическим искусствам”. В “Поликратике” Иоанна Солсберийского им отводится особое место в воображаемом государ­ стве. Гуго Сен-Викторский дает классификацию знания, куда включа­ ет и механические искусства, правда, следуя Аристотелю, считает ис­ кусство обманом: “Работа художника притворна, потому что копирует природу, принося, однако, дань человеческому разуму своей изобрета­ тельностью”. Такую же оценку искусства мы находим и в “Романе о Розе” При этом Жан де Мён, как и Гуго, как и Фома Аквинский и Род­ жер Бэкон, любят использовать для своих философских конструкций примеры из деятельности скульпторов, ювелиров, литейщиков, чекан­ щиков, сапожников. В середине XIII в. парижский магистр Иоанн Гарлянд составляет “словарь для пользы клириков”, знакомящий со все­ возможными ремеслами и искусствами города.

В XIII-XIV вв. архитекторы иногда назывались в документах “гео­ метрами”. На фасадах соборов аллегорию Архитектора трудно отде­ лить от Геометрии - в руках у него тот же циркуль, угольник и линей­ ка. Кстати, миниатюры Библий того времени часто изображали Бога с циркулем в руке как “artifex mundi”. Порой сами ученые делали шаг на­ встречу некоторым из “механических” искусств. “Искусство архитек­ торов благороднее почти всех остальных искусств. Мы обозначаем этим именем особенно хорошо знающих главные основы искусства и

249