6. Народна карнавальна культура Середньовіччя та її вплив на поетику романа Рабле «Гаргантюа і Пантагрюель» (за монографією м. Бахтіна).

Празднества карнавального типа и связанные с ними смеховые действа или обряды занимала в жизни средневекового человека огромное место. Кроме карнавалов в собственном смысле с их многодневными и сложными площадными и уличными действами и шествиями, справлялись особые «праздники дураков» и «праздник осла», существовал особый, освященный традицией вольный «пасхальный смех». Более того, почти каждый церковный праздник имел свою, тоже освященную традицией, народно-площадную смеховую сторону. Таковы, например, так называемые «храмовые праздники», обычно сопровождаемые ярмарками с их богатой и разнообразной системой площадных увеселений (с участием великанов, карликов, уродов, «ученых» зверей). Карнавальная атмосфера господствовала в дни постановок мистерий и соти. Смех сопровождал обычно и гражданские и бытовые церемониалы и обряды: шуты и дураки были их неизменными участниками и пародийно дублировали различные моменты серьезного церемониала (прославления победителей на турнирах, церемонии передачи ленных прав, посвящений в рыцари, и др.).

Жанры смеховой литературы: пародийная лит-ра на латинском яз. (пародийные диспуты и диалоги, пародийные хроники), смеховая лит-ра на народных языках (пародийные проповеди, пародийн. героич. эпос).

Все названные организованные обрядово-зрелищные формы были распространены во всех странах средневековой Европы, но особенным богатством и сложностью они отличались в романских странах, в том числе и во Франции.

Все карнавальные формы последовательно внецерковны и внерелигиозны. Более того, некоторые карнавальные формы прямо являются пародией на цёрковный культ.

Карнавал не созерцают, — в нем живут, и живут все, потому что по идее своей он всенароден. Пока карнавал совершается, ни для кого нет другой жизни, кроме карнавальной.

Итак, карнавал был не художественной театрально-зрелищной формой, а как бы реальной (но временной) формой самой жизни, которую не просто разыгрывали, а которой жили почти на самом деле (на срок карнавала).

Особо важное значение имела отмена во время кар­навала всех иерархических отношений. На карнавале все считались равными. Здесь—на карнавальной площади — господствовала особая форма вольного фа­мильярного контакта между людьми, разделенными в обычной, то есть внекарнавальной, жизни непреодоли­мыми барьерами сословного, имущественного, служеб­ного, семейного и возрастного положения.

Здесь вырабатываются и особые формы площадной речи (ругательства, бранные выражения) и площадного жеста, откровенные и вольные, не признающие никаких дистанций между общающимися, свободные от обычных (внекарнавальных) норм этикета и пристойности. Сложился особый карнавально-площадный стиль речи, образцы которого мы в изобилии найдем у Рабле (ругательства и проклятия начинаются уже с самого пролога романа «Гаргантюа и Патагрюэль»).

Величайшим носителем и завершителем этого народно-карнавального смеха в мировой литературе был Рабле.

В произведении Рабле отмечают исключительное преобладание материально-телесного начала жизни: образов самого тела, еды, питья, испражнений, половой жизни. Образы эти даны к тому же в чрезмерно преувеличенном, гиперболизованном виде. Эти образы материально-телесного начала у Рабле являются наследием народной смеховой культуры. Материально-телесная стихия явл-ся началом глубоко положительным, утверждающим, имеет веселый и праздничный (а не буднично-бытовой) характер. Ведущий момент во всех этих образах – плодородие, рост, бьющий через край избыток.

Ведущей особенностью произведения Рабле явл. снижение – т.е. перевод всего высокого, отвлеченного, идеального в материально-телесный план, в план земли и тела в их неразрывном единстве.

К народно-праздничным формам и образам в романе Рабле принадлежат и сцены избиения (избиения ябедников в доме де Баше; «остров сутяг», жители которого, сутяги, зарабатывают на жизнь тем, что позволяют избивать себя за плату и др. примеры). Повреждения каждого ябедника описаны с анатомизирующими перечислениями пораженных органов и частей тела. Эти ябедники – представители старого права, старой правды, старого мира, - они неотделимы от всего старого, умирающего, но они также неотделимы от того нового, что из этого старого рождается. Они причастны к миру, умирающему и рождающему одновременно. Их избиение есть праздник смерти-возрождения.