Классики / Новая / Шеллинг / Философия откровения / Философия откровения, т

254_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ИОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

тории, которая охватывает не один только человеческий род, но само творение с самого начала.

Полагаю, что доказал, насколько это возможно во введении, что без предшествующей философии мифологии и никакая философия откровения немыслима. Однако я не стану представлять здесь первую во всем ее объеме, а выделю из нее лишь то, что безусловно необходимо для философии откровения. Если подлинные причины или принципы, или, как я еще выразился, факторы ложной и истинной религии должны быть одними и теми же (ибо в противном случае ложная религия ни в чем не могла бы больше быть религией), то я объясню именно только формальное, т. е. на самом деле действующие или причиняющие принципы мифологии. Вообще ни одна часть моего курса, даже общефилософская, не будет простым повторением, потому что я все буду излагать сразу в его связи с настоящим, в отношении к возможной философии откровения.

Десятая лекция

Я всегда, даже если мои курсы касались какого-нибудь специального предмета, старался строить их таким образом, чтобы их одновременно можно было рассматривать как посвящение в саму высшую философию. Разумеется, и на этот раз я не откажусь от этой привычки. Я не стану молчаливо предполагать ничего, что требуется для понимания предстоящего курса. Значит, я не буду, собственно говоря, предполагать ничего, — ничего, кроме того логического образования, той способности к мышлению, которая необходима для понимания всякого курса, даже для изучения самой логики. Я начну таким образом, что каждый сможет последовать за мной, стало быть, начну с самого начала. А посему я отправлюсь от первых начал философии и доведу их затем до того пункта, исходя из которого будет возможен непосредственный переход к особенному предмету настоящего курса.

Если философию объявляют наукой, начинающей совершенно сначала, то это можно понять прежде всего субъективно, т. е., к примеру, так, что в философии каждый якобы должен возвратиться по возможности к минимуму познаний или и вовсе к полному незнанию. Правда, всякий, кто приступает к философии в какую-либо эпоху, в особенности же тот, кто сформировал свои первые понятия под влиянием все затрагивающего, обо всем говорящего, но относительно немногого достигшего ясности или ничего не прояснившего времени, пожалуй, нуждается в очень мно-

256_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________

гих предварительных упражнениях, чтобы прежде всего освободиться от путаницы чисто случайно составленных понятий и привычек к ложным мысленным связям или ко все смешивающему словоупотреблению и, таким образом, сделаться восприимчивым к истинному знанию. Однако эти предварительные упражнения, субъективная необходимость которых очевидна, не являются философией в ее объективности, а сама философия никоим образом не боится при своем первом появлении, даже одним своим именем выражать высочайшее требование. Она заявляет о себе не как о науке, которая начинает наобум, т. е. не зная, собственно, того, чего она хочет, или даже, например, с намерением слепо покориться всему, что получится благодаря некоторому способу связывания мыслей; напротив, она заявляет о себе как о науке, имеющей в виду определенную цель, стремящейся достичь чего-то определенного и никоим образом не намеренной почитать за истинное и правильное и то, подчиняться и тому, что противоречит или даже несовместимо с тем твердым желанием. А посему она совершенно открыто заранее предъявляет к самой себе некое требование, она требует от себя самой совершения или исполнения чего-то определенного. Даже зритель не безучастен к тому, что выносит философия, он записывает на свой счет суждение о деле, хотя и не о средствах, при помощи которых оно было сделано. Сервантес1 рассказывает об одном художнике в Оканье, который на вопрос, что он пишет, отвечал: «Что выйдет». Между тем живопись все же имеет значительную свободу. Изображает она церковь или (как многие голландцы) кушанье, великий героический поступок или ярмарку, она всегда делает свое дело. С философией не так. Никто (даже из тех, которые в остальном не предъявляют совершенно никакой претензии на то, чтобы философствовать самостоятельно) не согласится, например, с тем, что какое-нибудь по существу безнравственное,

258_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________

чае разумное. Ведь хотя можно утверждать, что все действительное, насколько оно в самом деле действительно, в конце концов каким-либо образом должно быть разумным, однако это разумное в очень многих случаях столь бесконечно опосредовано, что его нельзя познать как таковое при помощи одного только или, как принято говорить, чистого разума. Во многих случаях разумно лишь то, что с необходимостью следует из нынешнего, некогда установленного порядка вещей. Здесь, таким образом, одного только разума недостаточно, должно добавиться и знание действительных отношений, опыт. Мир, каков он есть, менее всего похож на произведение чистого разума. В нем очень много того, что, как кажется, никоим образом не может быть следствием разума, а может быть лишь следствием свободы. Постольку все-таки с большей правильностью можно сказать, что намерением философии является нравственное, чем разумное.

Что желание, которое руководит философией, даже если бы оно не было ясно осознано, по крайней мере, действует как инстинкт, влекущий философию к определенной цели, что это желание больше нравственно, можно заключить еще и из другого обстоятельства, а именно из того явления, что в вопросах философии или философских системах упрек во лжи или заблуждении ощущается иначе, чем в каком-либо другом знании. Ведь тот, кто нападает на философскую систему другого, по сути дела, нападает не на один только его рассудок, но вместе с тем на его волю. Оттого и происходит, что в философских спорах издавна была заметна особенная страстность. Кого убеждают в том, что он не достиг в философии правоты, т. е. того, чего, собственно, надо было достичь, тот из-за этого в то же время постоянно чувствует себя умаленным в своем моральном достоинстве, как и, конечно, совершенно верно говорится, что каков человек, такова и его философия.

__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ВТОРАЯ КНИГА_______ 259

Уже одно имя «философия» содержит в себе то, что она по существу есть желание. Философия означает любовь, стремление к мудрости. Следовательно, не всякое познание, все равно какого содержания, а лишь то, которое есть мудрость, удовлетворит философа. В самóм обычном словоупотреблении мудрость отличается от ума (Klugheit). Ум приписывается уже тому, кто умеет уберечься от зла. В такой мере ум есть нечто только лишь негативное. Как для всех человеческих занятий, он, разумеется, точно так же требуется и для философии, и притом требуется для нее прежде всего. Initium sapientiae stultitia caruisse.2 Нужны большая осторожность, опыт, даже настоящая изворотливость, чтобы избежать заблуждения, так как имеется так много соблазнов, которые как бы со всех сторон окружают человека неопытного. Но постольку ум имеет значение только лишь средства. Умным в общем называют того, кто столь же искусно умеет выбирать кратчайшие и самые надежные средства для достижения своих целей, сколь и применять их, независимо от того, какого рода эти цели, нравственные они или безнравственные, а также предосудительны ли сами по себе средства или они заслуживают одобрения. Ум, стало быть, уживается и с целями, которые сами по себе, собственно говоря, не являются целями, ибо безнравственное никогда не может быть истинной целью. Мудрость не припишешь тому, кто стремится достичь или безнравственных целей, или даже самих по себе похвальных целей, но с помощью безнравственных средств, такой человек никогда не смотрит на настоящий конец, на то, что в самом деле должно быть в конце концов или в конечном счете, а смотрит лишь на сейчас и в данный момент возможное. Мудрость, стало быть, ориентируется на единственно существующее или могущее существовать в конце концов, что есть именно настоящий, т. е. не сам лишь преходящий, но пребывающий, конец. Значит, мудрость предполагает по-

260________ ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ_____________

знание этого настоящего конца. Но без познания начала нет

иникакого познания конца, и то, что не может закончиться, к примеру какая-нибудь речь, собственно говоря, никогда не начиналось. Следовательно, мудрость предполагает познание, идущее от настоящего начала вплоть до настоящего конца. Человек в начале своего бытия оказывается как бы брошенным в некий поток, движение которого независимо от него, этому движению он непосредственно не может противостоять, от него он прежде всего только страдает; и все же человек не предназначен к тому, чтобы только лишь позволять себя нести или увлекать этим потоком, как мертвый объект, он должен научиться понимать смысл этого движения, чтобы способствовать ему, а вовсе не противиться, прикладывая напрасные усилия, кроме того, чтобы точно различать, что происходит независимо от него сообразно или вопреки этому смыслу, не для того, чтобы всегда напрямую бороться с последним, а с целью по возможности самому обращать зло в добро, а силу или энергию, с которой развивается то, что не должно быть, использовать для истинного движения. При условии же, что человек в результате сколь возможно самого глубокого исследования пришел бы к убеждению, что это движение уже в своем начале совершенно слепо и именно поэтому также либо не имеет вовсе никакого конца, абсолютно бесцельно прогрессирует в бесконечность (история не имеет цели), либо его конец таков, что достигается лишь вслепую, вследствие слепой необходимости, и в случае, если бы он не захотел вести неестественную борьбу стоика против непобедимой судьбы, он, пожалуй, решился бы покориться этому неумолимому

инеотвратимому движению и в своем поведении по мере возможности примкнуть к нему, однако данное решение тогда очевидно имело бы больше характер благоразумия, чем мудрости. Значит, если человек будет устраивать свою жизнь мудро, т. е. с мудростью, он вынужден будет предпо-

__________ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ, ВТОРАЯ КНИГА_______ 261

дожить, что и в самом том движении есть мудрость. Ведь только в таком случае он сможет отдаться и подчиниться ему по свободному самостоятельному желанию, т. е. как мудрец.

Если человек жаждет познания, которое есть мудрость, он вынужден предположить, что и в предмете этого познания есть мудрость. «Каково познаваемое, таково и познающее», и наоборот — это аксиома, относящаяся еще к древнейшему периоду греческой философии. Абсолютно лишенное познания также совершенно не могло бы познаваться, т. е. быть предметом познания. Все, что составляет предмет познания, является таковым, лишь насколько оно само уже несет в себе форму и отпечаток познающего, как это должно быть ясно всякому, кто хотя бы только кантовскую теорию познания схватывает несколько более проницательно, чем это обычно имеет место. Такова и мудрость. Нет никакой человеческой мудрости, если ее нет в объективном ходе вещей. Первой предпосылкой философии как стремления к мудрости является, следовательно, та, что в самом предмете, т. е. в бытии, в мире, есть мудрость. Я жажду мудрости — это означает, что я жажду бытия, положенного с мудростью, предвидением, свободой. Философия предполагает бытие не какое получится, а с самого начала возникающее с мудростью, предвидением и, стало быть, со свободой. А отсюда следует то всеобщее положение, что философия вообще не может иметь намерение оставаться в пределах, однажды ставшего бытия, она должна суметь выйти за пределы этого бытия, действительного, ставшего, случайного, чтобы его понять.

Этим я в то же время поместил вас в подлинное начало философии. Началом философии является то, что есть до бытия, разумеется, до действительного бытия, и я прошу вас теперь полностью уделить внимание понятию «того, что есть до бытия». Тотчас же кажется, что то, что есть до

262_________ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ ЙОЗЕФ ШЕЛЛИНГ____________

бытия, насколько оно есть до бытия, в сущности, само еще есть ничто, т. е. ничто в сравнении с тем, что будет потом, или по отношению к тому бытию, за пределы которого мы только что вышли, — действительного бытия. Хотя мы вышли за пределы бытия, но все же мы рассматриваем то, что есть до бытия, только в отношении к этому именно бытию, ибо другого средства определить или познать его для нас нет. А так как мы его мыслим или полагаем, собственно, не для того, чтобы прежде всего познакомиться с ним самим по себе, а с целью понять из него бытие, то для нас вполне достаточно определить его пока только в отношении к этому бытию. В отношении же к этому бытию оно есгь целиком будущее, еще не сущее, но то, которое будет. Исходным пунктом философии в такой мере является не уже сущее, а то, что будет, и наша ближайшая задача теперь проникнуть в его существо или более подробно определить его согласно этому понятию абсолютно будущего — того, что будет. А здесь кажется, что то, что будет, по своей природе и, по крайней мере, первоначально в нашем мышлении не может быть ничем иным, кроме как непо-

средственно могущим быть. Позже оно окажется другим,

однако именно это может служить примером, как мало в философии следует доверять первой мысли, как всякую мысль следует сначала проверять результатом. Под непосредственно могущим быть нужно мыслить то, что для того, чтобы быть, не предполагает совершенно ничего иного, кроме самого себя, не нуждается ни в чем, кроме того, чтобы хотеть, для которого посредине между бытием и небытием не находится ничего, кроме именно этого воления.

Я повторю это начало.

Первым требованием к тому, кто желает быть направленным на путь философии, является его перемещение за пределы имеющегося и уже существующего бытия в источ-

__________ ФИЛОСОФИЯ ОТКРОВЕНИЯ. ВТОРАЯ КНИГА_______ 263

ник всякого бытия. На это он может ответить, как ученик в «Фаусте»:

An dieser Quelle will ich gerne hangen,

Doch sagt mir nur, wie kann ich hingelangern?3

Т. е. как мне помыслить сам этот источник бытия, дать моему представлению о нем действительное содержание? Ибо я хорошо понимаю, что все те понятия, которыми мы определяем уже имеющееся бытие, должны быть к источнику бытия неприменимы. Одно средство для его определимости все же дано. Ведь хотя он мыслится до и вне всякого бытия, однако он не лишен связи с бытием. Источник бытия следует определить как, правда, еще не сущее, но то, которое будет. Следующим же отношением к бытию этого еще не-су- щего, которое, однако, по предположению, будет, является быть могущим быть, причем я прошу мыслить это понятие не так, как оно используется применительно к случайным вещам; здесь подразумевается не зависимое или обусловленное, но безусловное могущее быть. «То, что будет, есть непосредственно, без всякого опосредования могущее быть» означает, что для того, чтобы достичь бытия, оно нуждается в одном только волении. Употребить это понятие воления мы вправе уже по той причине, что всякая возможность, в сущности, есть лишь бездействующая воля, равно как всякое воление — лишь ставшая действующей возможность. В философии различают potentia и actus. Растение in statu potentiae4 — в состоянии голой возможности — есть зародыш; развивающееся или даже уже развившееся растение есть растение in actu. А могущее быть, о котором здесь идет речь, есть не такая обусловленная, а безусловная potentia existendi,5 оно есть то, что безусловно и без дальнейшего опосредования может перейти а potentia ad actum. Но мы не знаем никакого другого перехода а potentia ad actum, кроме как в волении. Воля сама по себе есть потенция