Многоэтажность геополитики

Этот переход между мифологией, философией, первыми обобщениями античных историков, историческими событиями и современной стратегией, современным устройством мира, яв­ляется самым поражающем воображение в геополитике. Геопо­литика, с одной стороны, очень рациональная наука, она может говорить о тех или иных торговых договорах, битвах, союзах, воинах, о конфликтах, о дипломатических отношениях, об эко­

номических сделках или трансакциях, правовых аспектах ре­гулирования отношений друг с другом. С другой стороны под­разумевает систему глубинных религиозно-мифологических и антропологических представлений. Конечно, получается, если мы займемся анализом геополитики, мы увидим настолько мно­го этажей, уровней, и каждый из них очень сложно соотносится с другим. Есть исторические обобщения, такие мифологиче­ские конструкты, религиоведческие компаративные системы с одной стороны. С другой — геополитические и цивилизацион-ные, а с третьей стороны — уже совсем простые политические, поскольку мы видим, что, , у адмирала Кастекса в голове про Фалеса или про Прокла нет даже и отдаленных ассоциаций. Он говорит о простых вещах, понятных любому политическому деятелю, любому человеку, изучающему стратегию. И, тем не менее, его дискурс в этом геополитическом контексте, имен­но с точки зрения метонимии и синонимии, приобретает уди­вительно насыщенный характер. Как только нечто попадает в сферу геополитики, все начинает (это нечто, это понятие, факт, исторический персонаж, какая-то битва, религиозная, стратеги­ческая, экономическое соглашение, правовой документ) стано­виться совершенно иным по своему содержанию, насыщается глубиной, насыщается смыслом и становится очень простым.

Это как концепт в философии. Создание концепта — это огромный труд, потому что он требует колоссального напряже­ния человеческого логоса, когда мы его получили он становится как pret-a-porter, его можно производить. Поэтому геополитика имеет еще другое свое измерение. Мы пытаемся фундаменталь­но ее продумать, мы пытаемся ее проанализировать на философ­ском, религиозном, мифологическом, социологическом уровне, но на определённом уровне она представляет собой крайне про­стую модель анализа мировой ситуации Суши и Моря.

Геополитика и всемирная история

Всемирная история — это просто история борьбы континен­тальных держав против морских. Остается только установить,

что является морской, а что является континентальной, на ка­ком этапе зафиксируется та или иная империя, где у нас Карфа­ген на сегодняшний момент, а где Рим. И мы уже представляем себе приблизительно тот контекст, в котором будут развиваться те или иные политические события. Потому что это метод не только ретроспективного анализа истории, но и метод анализа актуальный истории, а так же прогнозы построения стратегии, программ на будущее. Шмитт говорит еще одну фундаменталь­ную вещь, что Англия не всегда была островом, что, несмотря на то, что она отделилась от континента очень давно в геогра­фическом смысле, долгое время Ла-Манш был просто озером, речкой, и англичане так же участвовали в европейской истории, как европейцы в английской. Но в определенный момент, когда Англия открылась морю, когда Англия отправилась в море, она, как и древние афиняне, древние карфагеняне, открылась это­му морю, впустила море в себя, позволила «ergriffen sein» т. е. «стать охваченной, одержимой» морем. Вот этот тонкий циви-лизационный момент к простой географии не имеет никакого отношения.

«Von Meer ergriffen sein» значит быть «охваченным морем». Вот тогда то, что говорили Честертон, Платон и Аристотель от­носительно стихии моря становится очень принципиальным. Быть охваченным морем значит быть оторванным от корней, значит пуститься в путь, где суша будет уже не базовым оби­танием, а тем, к чему мы приближаемся с морской террито­рии, т.е. берегом. И вот этот берег дальше становится берегом, и когда колонизатор углубляется на ограниченное расстояние вглубь суши в своих походах, тогда меняются фундаментально-культурные архетипы сознания, цивилизации, социологические установки в обществе. Происходит изменение социального со­знания. И тот же Шмитт указывает на то, что Гегель в своей философии права показывает, что все историческое право фор­мировалось вокруг фигуры дома. И семейное, и частное право, и политическое. Дом, семья, брак, имущество, господство, от­

ношения подчинения, налоги, соблюдение правил, все имеет свои парадигмы — это дом, т.е. стоящий на одном и том же ме­сте, фиксированном ландшафте центр человеческого бытия. И дом лежит в основе права, как сухопутного права. А когда мы переходим от фигуры дома к фигуре корабля, именно корабля как дома, полностью оторванного от чего-то постоянного, воз­никает новое право — демократически изменяющееся космо­политическое право, не знающее твердых и четких границ. Воз­никает динамика, инновация, модернизация. Корабль и право корабля несет в себе не только разграничение морских границ. Это корабль, когда мы впускаем его внутрь, и когда Шмитт описывает, что Испания при всем объеме своих морских вла­дычеств, никогда не приняла море в себя, никогда не была одер­жима морем, она продолжала строить свои колонии так же, как строила свою собственную землю. Поэтому Латинская Америка и Португалия в значительной степени, создали особую колони­альную модель сухопутного типа, а англо-саксонские колонии создали Северную Америку. Это общество с абсолютно другой ориентацией. Там море было впущено в себя. Англо-саксонская империя была охвачена морем, она перешла на сторону моря, она совершила трансгрессию со стороны суши в сторону моря, а Испания несмотря на свои огромные морские могущества и владения этого перехода не сделала, этой трансгрессии не вы­полнила. Она осталась сухопутной империей, и все ее колонии четко отражают до сих пор вот это противостояние Северной и Южной Америк, они отражают эти колонии, тот континенталь­ный сухопутный тип, который доминировал в Испании. И вот для Шмитта победа над непобедимой армадой английского бри­танского флота, торжество пиратов как специфического типа, которые удостаивались даже звания «сэров» (sir) от английских королей за счет того, что эти грабители морей приносили эконо-мическо-политические успехи английской короне. Эта победа английского флота над испанцами была победой принципов над принципами. Это была победа Карфагена над Римом. Поэтому

мало просто иметь морской флот, морские колонии, важно пе­рейти или не перейти на сторону моря, т.е. стать или не стать Левиафаном или остаться просто плавающим Бегемотом. Две разные вещи — купающийся Бегемот или Левиафан, как змей, живущий в морских глубинах. Это два разных модуса бытия, две различных онтологии.

И дальше, что чрезвычайно важно, как показывает Шмитт, в реальности Лоренц фон Штейн (немецкий социолог XIX века), замечает: «Как странно, что индустриальная революция в Англии точно совпадает с ее пиком морского колониального могущества». Шмитт говорит, что это совершенно не странно. Индустриальное развитие, повышенное внимание к торговле, бизнесу, финансам, к построению машин, построению аппара­тов, превращение Левиафана в пароход, создание искусствен­ного Левиафана, создание корабля и мира как корабля постоян­но двигающегося, такое построение гигантского Титаника, это на самом деле тесно связанные между собой вещи. Поскольку индустриализация, утверждает Шмитт, это и есть пик и торже­ство талассократии. Если бы Карфагену не помешали римля­не, то, питая своих злых богов младенцами, они бы построили паровую машину, ткацкий станок, и все то, чем замечательна современная Англия, потом было бы разделение властей и, в конечном счете, интернет. То есть, движение в сторону техно­логической индустриализации имеет необходимым условием отрыв от корней и переход на сторону моря. И современная гло­бализация, современный процесс открытия границ, открытое общество, глобальный мир, все это ни что иное, как торжество исторической талассократии. То есть, теперь на данном этапе это все становится осмысленным, научным явлением, научной теорией.