Диалектика интеграции — дезинтеграции и мировой порядок: вид сверху

Одна из тем посвящена кризису послевоенной гегемонии. Ча­стично объяснение кризиса связано с рядом сил глобализации, которые интегрируют экономическую, политическую, социаль­ную и культурную жизнь очень многих людей на земле, но в

то же время дезинтегрируют ранее устроенные формы социаль­но-экономической и политической организации (эта идея отча­сти соответствует историческому процессу Vergesellschaftung). Этот диалектический процесс наиболее ярко проявляется в Восточной и Центральной Европе и в бывших советских ре­спубликах, а также в так называемых странах Третьего Мира и в капиталистических странах-метрополиях. На деле он может быть исследован как часть органического «тройного кризиса» послевоенного мирового порядка, который описан ниже. Од­ним из индикаторов изменений является недавний рост волны мигрантов и беженцев, «глобализация» людей обусловлена пе­рестройкой мирового производства и финансов, и в целом ра­стущими различиями в экономике и окружающих условиях, в также войной и политическими конфликтами.

Однако некоторые неореалисты, например, Джон Миршей-мер (1990), наоборот предполагают базисную преемственность в международных отношениях. Для них состояние анархии в мировой политике сохраняется, и межгосударственное соперни­чество и небезопасность, которые сопровождают эту ситуацию, вновь будет заявлять о себе, несмотря на окончание Холодной войны в Европе. Нестабильность прогнозируема, посколь­ку надстройка Холодной войны, производящая порядок, была удалена. Другие нео-реалисты, используя более тонкие истори­ческие аналогии (например, Лоуренс Фридман, сэр Майкл Го­вард), утверждают, что конец Холодной войны означает возрож­дение национализма и возврат к проблемам, которыми страдала европейская безопасность после окончания Столетнего мира. С этой точки зрения, изменилась именно надстройка безопас­ности Восток-Запад. С ее исчезновением и разрушением со­ветской власти основополагающая (анархическая) структура международных отношений снова проявила себя, а растущее распространение глобальной силы в отсутствие устойчивого баланса сил связано с нестабильностью и конфликтами. Оче­видный недавний рост межобщинного насилия, этнической

напряженности, центробежных сил в некоторых странах (в частности, в бывшем СССР и Югославии) представляют собой доказательства в пользу данной позиции.

Соответственно неореалисты рассматривают не только Большую семерку (G7), но также ООН и ЕЭС, процессы экономического и политического объединения в Западной Европе, а также возможности расширения ЕС путем включения других стран, скорее как отражение ряда межгосударственных сделок и, как следствие, лежащей в основе структуры власти между государствами, а не серии структурных изменений, которые порождают новые условия и способствуют изменению концепции интересов и идентичности, например, в общеевропейском контексте.

Тем не менее, вполне возможно, что ХХ век открыл новую эру в мировой политике, поэтому теперь следовало бы говорить о более глобально интегрированном наборе структур или, как их назвали Дэвид Ло и я, «глобальной политической экономи­ки». Хотя эти структуры, по крайней мере, до конца 1980-х гг., являлись конфигурацией диалектической борьбы между до­капиталистической, капиталистической и коммунистической общественно-экономической системой, недавние изменения в Восточной и Центральной Европе, СССР и Китае, а также в та­ких странах, как Вьетнам, предполагают, что капитализм снова распространяется в качестве преобладающей формы социаль­но-экономической организации, не только среди государств, но также и внутри них путем маркетизации и коммодитизации, углубляющих социальную и географическую досягаемость. В то же время, растущее планетарное осознание экологических и природоохранных вопросов отражает сложную взаимосвязь между совокупными силами экономического развития и отста­лости, взаимодействие между городом и деревней, богатыми и бедными, войной и миром в формирующемся мировом поряд­ке. Однако иногда утверждается, что нынешний уровень интер­национализации экономической деятельности ниже, чем тот,

который существовал до 1914 г. В поддержку этого утвержде­ния может быть приведено несколько показателей. Тем не ме­нее, сейчас мы живем в мире, который характеризуется ростом глобальной интеграции производства и финансовых структур, сложными коммуникационными сетями, стремительным разви­тием инноваций и распространением новых технологий, и воз­можным появлением объединенных форм самосознания, кото­рые включают также и изменения в структурах безопасности и стратегических союзах. Таким образом, существующая сегодня глобальная мировая экономика подразумевает систему плане­тарного охвата, а не только систему независимой националь­ной экономики, функционирование которой координировалось, прежде всего, при помощи биржи, ценных бумаг и спекуля­тивных потоков капитала, т.е. «международной» политической экономики девятнадцатого века, которая существовала вплоть до 1960-х гг. — периода, который совпал с началом массового роста на европейских рынках и существенным ростом актив­ности транснациональных компаний как в добывающей, так и в обрабатывающей промышленности.

Несмотря на появление структуры неофициальной глобаль­ной власти, по крайней мере, на высшем уровне, существует частичное развитие глобального гражданского и политического общества, и, как следствие, слаборазвитая интернационализа­ция политической власти. Действительно, несмотря на инсти-туционализацию глобальных экономических отношений и от­ношений безопасности в рамках международных организаций и союзов, главные рычаги политической власти в значительной степени продолжают оставаться территориально ограниченны­ми границами формально суверенных государств, хотя эта си­туация начинает меняться, как будет показано дальше.

В контексте бурных событий 1989 — 1991 гг., мы, тем не менее, можем наблюдать своего рода «структурный беспорядок». Под этим я подразумеваю попытку движения на уровне правящих кругов к консолидации новой формы гегемонии в центральной

системе, которая базировалась на социальной основе, отличной от предыдущей, существовавшей с 1945 по 1970 гг.. Обсуждения 15-19 июля 1991 г. на саммите «Большой Семерки» были интересны, отчасти, из-за повестки дня (которая включала перестройку в СССР; воссоздание Организации Объединенных Наций; неудавшиеся экологические инициативы, в том числе спасение бразильских тропических лесов; а также вопросы, касающиеся торгового протекционизма и макроэкономических отношений). Форумы, подобные саммиту «Большой Семерки» (и такие его аналоги, как Мировой Экономический Форум и Трехсторонняя Комиссия), важны также потому, что их существование выдвигает на первый план передовые силы, которые могут использоваться для выработки стратегических соглашений при формировании того, что можно было бы назвать «Пирамидами привилегий» в структуре мирового порядка, который пытаются сохранить лидеры Большой Семерки. Не в последнюю очередь эти форумы определяют условия вступления в «основные» институты глобальной политической экономики. Попытки Большой Семерки прийти к объединенному согласию по поводу концепции президента Буша о «новом мировом порядке» отражают сложное взаимодействие между идеями, институтами и материальными возможностями (производством и вооруженными силами) и то, как, при определенных условиях, они могут быть объединены в согласованный план действий. Тем не менее, обсуждения, проходившие после окончания холодной войны, выявили также раскол мнений и конфликты внутри Большой Семерки (например, о том, как реагировать на просьбы Горбачева, а затем Ельцина о помощи: Франция, Германия и Италия, а также страны ЕС выступили против Канады, Японии, США и Великобритании по поводу характера и объема помощи; разногласия США и ЕС на переговорах ГАТТ). Пока, тем не менее, можно было бы оспорить, что наблюдается движение в сторону объединения и переустройства «центральной»

системы, но мы вместе с тем видим прекращение прежних форм государственного, экономического и политического кризиса, войны, голода и экологической катастрофы.

Понимание этих проблем вызвало недавно, вскоре после во­йны в Персидском Заливе, инициативы со стороны Большой Семерки и EC по установлению жесткого режима экспорта ору­жия и предоставлению помощи, что непосредственно связано с «демократизацией» и сокращением военных расходов. Эти инициативы произошли в то же самое время, как и реорганиза­ция военного потенциала НАТО, направленная на обеспечение более быстрого вмешательства вооруженных сил европейских государств по аналогии с Силами Быстрого Реагирования США (которые были созданы вследствие Иранской Революции 1979 г., и которые стали ключевым фактором в победе американцев в войне в Персидском Заливе в 1991 г.). Наряду с рыночными си­лами, например, связанными с предоставлением кредитов, эти инициативы означают двойную форму дисциплины со стороны Большой Семерки относительно возможностей развития стран Третьего Мира. Новые возможности для быстрого вмешатель­ства соединены с институциональным контролем над условия­ми предоставления инвестиций и финансирования (например, в Семерке, Международный Валютный Фонд, Всемирный Банк, недавно основанный Европейский Банк Реконструкции и Раз­вития и в Центральном Банке, Банк Международного Урегули­рования).