§ 23. Смертная казнь

рии была бы оправдана, если бы можно было доказать, что даже в этот момент (т.е. в момент казни) мыслимо согласие преступника на смерть.

К этому крайнему доводу прибегает Кант против «софистики и крюч­котворства» Беккариа¹. Здесь он с помощью характерного для его обра­за мышления приема трансформирует все то, что у Руссо является как временные отношения, в трансцедентальное. Место якобы данного не­когда преступником согласия на смертную казнь занимает вневремен­ное решение его разума о ее необходимости. Мыслится не реальный участник общественного договора с его реальной волей - все время под­черкивается, что в договорной теории под желаемым имеется в виду только то, что с точки зрения здравомыслия не может не желаться, а приписываемый эмпирическому (реальному) индивиду разум. «...Если я ставлю уголовный закон против себя как преступника, то именно чистый разум во мне, устанавливающий правовые законы (Ьото пошпепоп), подчиняет меня карательному закону как лицо, способное на преступление, стало быть, как другое лицо (Ьото рпаепотепоп), вместе со всеми остальными членами гражданского союза». Правда, не эмпирическая (реальная) воля, но «собственное решение преступни­ка, на которое необходимо считать способным его разум» одобряет, по мнению Канта, смертную казнь также и в момент ее совершения.

Но индивида нельзя мыслить согласным на смертную казнь также и в том случае, если его рассматривают не в его реальной действительно­сти, а как порождение разума². Доказательство согласия собственного разума, заинтересованности собственного разума, заинтересованно­сти преступника в собственном осуждении можно было бы привести и в пользу любого наказания, оставляющего преступнику жизнь, пусть даже в жалком виде: так, пожизненное заключение сохраняет за осуж­денным целый ряд правовых благ, защищенных его собственным осуждением и тем самым устрашающим воздействием на других. Смертная же казнь не может ни в коем случае служить интересам пре­ступника, так как уничтожает сам предмет этих интересов^(ш>. Смерт-

<^ш> Но как быть с предположением, что смерть не уничтожает этот пред­мет, то есть что человек бессмертен? Тогда остается только задуматься об интересах, которым его смерть оказала бы добрую услугу: например, о погашении долгов, что позволило бы ему «чистым» приобщиться к вечной жизни. Но и тогда речь не шла бы об интересах, подлежащих, ответствен­ности государства. Эти соображения были высказаны в: Ь.У. №еЪег, 8е1Ъвтога а1в МогатоШ, А5СпЪ$$. МопзсНг Ва 18.

Кап( I Ме1арЬ$Ж с!ег ЗШеп, 1907, 5. 163 Н.

Против: МеЬоп. ^^е К.есЬ15Ш58еп5сЬа?1 оЬпе КесЬ1. 1917, 5. 135

187

Философия права

ную казнь следует, как и Беккариа, отвергнуть и с точки зрения дого­ворной теории. Но не потому, что преступнику нельзя позволить на нее согласиться, а потому, что сам преступник, как разумное существо, не может на нее согласиться ввиду его абсолютной незаинтересован­ности в подобной экзекуции. Смертная казнь противоречит основной идее индивидуалистических воззрений на государство, которую Штам-млер сформулировал следующим образом: «Любое правовое требова­ние может существовать лишь в том смысле, что обязанному своя рубашка ближе к телу»³.

Но не заходит ли договорная теория слишком далеко, отказывая своей аргументацией государству в праве требовать от участников договора жертвовать своей жизнью, например, на войне? Ни в коем случае! Рис­ковать собственной жизнью может оказаться необходимым не только в собственных интересах, но и в интересах выживших. Государство, как правило, даже во время войн не имеет обыкновения требовать, чтобы граждане жертвовали своими жизнями, шли на верную смерть. В подобных случаях действует лозунг: «Добровольцы, вперед!». Добровольно жертвовать жизнью за идею - не противоречит и инди­видуализму. Это означает воплощение ценности жизни в самопожер­твовании. Это воплощение посредством самопожертвования может, правда, реализоваться также и в смертной казни, если виновный вос­принимает свое наказание как искупление. Но даже в этом случае остается понятийное различие между вынесенным смертным приго­вором и добровольно взятым на себя искуплением⁴.

Более весомо другое возражение против индивидуалистической аргу­ментации, отвергающей смертную казнь. Его приводит Бисмарк в од­ной из своих речей: допустимость убийства при самообороне: власть, как и индивид, наделяется в превентивных целях правом на убийство нападающего, причем не обязательно с намерением убить: почему в нем должно быть отказано в случае отражения агрессии со стороны изобличенного убийцы? Уже Беккариа обратил внимание на это возра­жение⁵. Он признает право на убийство человека, если «оно действи­тельно служит единственным средством удержать других людей от совершения преступления». И при этом считает, что «в случае откры­того мятежа, волнений или беспорядков они могут подавляться по-

В том же смысле см. Ме$5. №е1гзспе а!« Сезе(:г§еЬег. 1930, 5. 70 {. В смертной казни также есть свои психологические особенности по сравне­нию со столь же безнадежным в своей неизбежности наказанием, как пожиз­ненное заключение. См. ЗарЫг. По$1о)е\У5К1 и. То181о1, 1923, 5. 11. Вессапа. 1)Ьег УегЬгесЬеп и. 51гагеп., 1905, 5. 108, Ашп. 1, и. 5. 192.

188