panchenko-monogr

аффективов (допустим, что это бранная лексика) в повседневной речи стирает табуированность мата для говорящего. Однако это не означает, что в процессе общения с лицом Х такая лексика не вызовет неожиданного для говорящего эффекта. Интересно, что для говорящего нецензурная брань не является собственно аффективной и мощный энергетический заряд таких слов не ощущается. Но адресат, для которого оскорбительно уже только слышать мат, распознает этот отрицательный эмоциональный посыл, вызывающий у него чувство дискомфорта, и постарается предупредить коммуникативного партнера, что ему не следует так «выражаться». И в этот момент говорящий может не только идентифицировать энергетику слова, но и расценить это как поучение, критику или даже оскорбление. В результате энергия аффективов, потерявших для говорящего свой воздействующий потенциал, вновь станет ощутимой и, кроме того, обернется против самого адресанта, охваченного чувством негодования от услышанных назиданий.

2. Определение порогов коммуникативно-эмоционального эффекта высказываний [Шаховский, 1988, с. 25]. Эта проблема остается малоизу- ченной и перспективной, поскольку нужны обстоятельные наблюдения за тем, как статус эмотивной семантики (аффектив, коннотатив и потенциатив), а также форма выражения эмотивности (номинация, дескрипция и экспрессия) преобразуют одну и ту же эмоцию: disgust (называет) — phew (выражает непосредственно — аффектив) — anass (выражает опосредованно — коннотатив) — stupidly (описывает).

Для примера рассмотрим влияние междометий на экологичность/неэкологичность эмоциональной коммуникации. Так, И. Фонажи касается проблемы воздействия на читателя формы подачи информации. Им рассматривается гортанный приступ, влияющий на смысл сообщения. Автор напоминает, что собственно органов речи человек лишен, поскольку последние выполняют дополнительно коммуникативную функцию, не являющуюся доминантной. К примеру, голосовая щель (la glotte) предназначе- на для того, чтобы предохранять органы дыхания от разного рода вредоносных объектов, а кашель является механизмом такого рода защиты. С первых месяцев жизни гортанный приступ непосредственно соотносится с дискомфортом и отвращением (ср. междометия Ah! Oh!, произношение которых сопровождается «твердыми атаками» (attaques dures ou fortes). Аналогичные «атаки» соотносятся с выражением таких отрицательных эмоций, как гнев, ненависть (Je le hais). Таким образом, эти твердые приступы, как и кашель, являются способом отторжения вредоносных элемен-

71

тов. Цитируемый автор задается вопросом: чем обусловлен прерывистый стиль (на манер словного ударения немецкого языка) новостных передач по радио и телевидению? Отвечая на него, исследователь предполагает, что это может быть обусловлено либо попытками говорящего усилить воздействующий эффект своего сообщения, либо это происходит от некой имманентной агрессивности политических комментариев как таковых [Fonagy, 1979].

Сказанное открывает новую перспективу: фоносемантический аспект текста приобретает особую значимость в ходе анализа данного семиоти- ческого образования на степень экологичности / неэкологичности. Нужно учитывать и то, что выбор фонетического облика слова, интонирование фразы влияют на воздействующий эффект сообщения. Если гортанный приступ изначально содержит в себе деструктивный потенциал, то на бессознательном уровне адресат противопоставит ему, вполне обоснованно, защитную ответную реакцию. В этом и заложена магическая функция языка, когда звук нес в себе еще не объяснимый для говорящего конструктивный или деструктивный заряд. Сказанное оправдывает и то, что на безобидную реакцию (Опять опаздываешь! — Ох!) вполне ожидаема активная негативная контрреакция (Сколько это может продолжаться!). Çà ýòèì Îõ! скрыто и нежелание коммуниканта отвечать, т.е. он не намерен счи- таться с адресатом (отсутствие ориентации на Другого), и бессознательная попытка прогнать этот вредоносный элемент из своего интимного пространства.

3. Контрастирование [Шаховский, 1988, с. 31]. Контрастирование позволяет устанавливать силу или активность эмоции, что подразумевает следующие три этапа: а) толкование слова; б) пример с перифразой этого слова (замена в большинстве случаев на нейтральный вариант, который дается в толковании); в) контекст употребления слова. В последующем можно устанавливать, какие рефлексивные векторы потеряло сообщение после замены одного слова другим. Перспективными кажутся наблюдения за преобразованием нейтральных слов в ситуативные эмотивы, поскольку в последнем случае возникает необходимость уточнения этапов использования этого приема.

Предполагается два направления анализа: от эмотива к его эмотивности через сопоставление с нейтральным вариантом (вышеописанные три этапа) и от нейтрального по форме слова/словосочетания к его эмотивности через восстановление, к примеру, прецедента. Здесь нужно говорить о сознательной субституции или элиминировании из общеизвестного выра-

72

жения Х слова/словосочетания, что имеет форму эвфемизации, но при этом воздействующий потенциал такой конструкции будет только усилен из-за ироничности и публичности (форма модели однозначно восстанавливается представителями некоторой языковой общности) подобного образования.

4. Эмотивная валентность [Шаховский, 1988, с. 36]. Эмотивная валентность суть не только способность слов вступать в эмотивные связи на основе явных или скрытых эмосем, но и прием анализа эмотивной плотности (количественный и качественный аспекты) текста, а также его экологичности / неэкологичности. Предлагается три типа эмотивных валентностей слов на основе признака ‘характер эмосем’, лежащих в их основе: актуализация, экспликация (явные эмосемы) и инвенция (скрытые эмосемы). Проанализируем несколько конструкций с компонентом cœur: chamade du cœur (звук о капитуляции сердца) — charge du cœur (марш сердца) — badaboum, badaboum du cœur (бадабум, бадабум сердца). Каждое из приведенных словосочетаний основано на интегральной семе ‘биение’, однако первый случай (chamade du cœur) является системным, поскольку представляет собой устойчивое словосочетание с фиксированным эмотивным компонентом: оно используется для выражения положительного эмоционального переживания влюбленности. Последнее определяется как актуализация эмотивной валентности. В случае со вторым примером (charge du cœur) определяющую роль для понимания смысла конструкции играет лексема charge (ìàðø). Указывается на соматическое состояние решительного, смелого человека, когда образуется свободное словосочетание по модели устойчивого или отсистемная экспликация. Понимание же последнего примера (badaboum, badaboum du cœur) невозможно вне контекста, в котором употреблена данная единица: badaboum, badaboum, badaboum... lorsque son rythme s’accélère de façon anormale en présence de l’Autre (бадабум, бадабум, бадабум… когда его (сердца) ритм ненормально увеличивается в присутствии Другой (-îãî)) [Lognon:www]. В таком случае инвенция (от лат. invenire — открывать, изобретать) представляет собой «нестандартный ассоциативный контекст слова» [Гридина, 1996, с. 12, 39]. Это «эстетически, этически, прагматически приемлемые анормально-нормальные выражения», «речевые девиации» [Светличная, 2009]. Причем такого рода отклонения понимаются не как нарушение языковой системы, ее разрушение, а, напротив, как развитие и обогащение. Инвенция суть актуализация системного значения посредством личностно и ситуативно актуального оформления.

73

Именно инвенция как неожиданные по форме и содержанию сочетания несочетаемых слов и служит средством активизации интерпретативных усилий адресата, адекватных затраченной энергии говорящего, использованной в процессе лингвокреативной деятельности. Именно таковыми являются оксюморонимы злобро èëè адорай, аккумулирующие в себе мощный энергийно-смысловой потенциал, действие данной энергетики исключительно благотворно, чего нельзя сказать о следующих словосоче- таниях: avoir le cul sur la main (ср.: avoir le cœur sur la main — иметь сердце на руке); aimer de tout le cul (ср.: aimer de tout le cœur — любить всем сердцем); soulever le cul (ср.: soulever le cœur — поднимать сердце); cul qui soupire, n’a pas ce qu’il dйsire (ср.: cœur qui soupire n’a pas ce qu’il dйsire — сердце, которое вздыхает, лишено того, чего желает); mains froides cul chaud (ср.: maines froides cœur chaud — холодные руки, горячее сердце) [Citations et proverbes, www]. Подобные словосочетания явно свидетельствуют о деградации отдельных личностей или целых социальных страт.

Наряду с этим по признаку ‘способ выражения явных эмосем’ выделены два типа эмотивных валентностей: аналитическая (зло — добро) и синтетическая (злобро), а также подтипы: субститутивная (ß Âàì ïèøó, ÷åãî æå áîëå vs ÿ Âàì ïèøó what’s more vs ß Âàì ïèøó quoi encore) и элиминированная (Кто не работает…). Среди выделенных разновидностей эмотивных валентностей особого внимания заслуживает элиминированная, поскольку за недосказанностью лежит не только бесконечность интерпретации, но и норма, о которой нельзя забывать, потерять которую — значит лишиться части себя. Кроме того, аналитические и синтетические эмотивные валентности могут быть как контактными, так и дистантными. В последнем случае у говорящего появляется возможность более тщательно кристаллизовать некий смысл посредством установления интерпретативных рамок своего сообщения. Учет выделенных типов эмотивных валентностей слова становится еще одним этапом (после изучения словарного значения и созначений) анализа экологичности/неэкологич- ности знака на пути ‘смысл—текст’.

Возвращаясь к методике лингвоэкологического анализа эмоциональной коммуникации, нужно отметить, что решающим фактором является коммуникативная ситуация. Необходимо обращать внимание на норму не только языковую, но и дискурсивную, которая преобразовывает эталон, превращает его в новую конструктивную или деструктивную модель, задающую направление процесса речемыследеятельности пользователей язы-

74

ка. К примеру, словосочетание ампутация совести, образованное вследствие открытия у слова ампутация эмотивной валентности, стало продуктивной моделью, от которой по аналогии образовалась композиция хирургия совести. Прагматический эффект последней менее силен не столько в силу ее производности (ср. закон конца шкалы, когда новая единица является интенсивнее прежней), сколько из-за ожидаемости подобной конструкции. Наблюдается и смысловая ущербность семантического деривата, когда ампутация предполагает лишение объекта, а хирургия не исключает положительного исхода. За эмотивной валентностью ампутация совести стоит серьезный прецедент (насилие в армии), и данная речема позволила ее автору (А. Минкин) остро поставить проблему перед широкой общественностью.

Экологичным является не столько тот текст, в котором выражены положительные эмоции, сколько текст, причиной создания которого является конструктивное, а не деструктивное намерение говорящего, т.е. это тот текст, который потенциально не вредит, а приносит пользу. Данная оговорка позволяет исключить ряд заблуждений относительно того, что есть неэкологичные слова или что ситуация агрессивного общения apriori является неэкологичной, т. к. появляется большая вероятность использования коммуникантом (-ами) диффамационных коммуникативных тактик. Так, в следующем примере показано уменьшение степени неэкологичности, а значит, и деструктивности для языка и мышления такого слова с универсальной негативной коннотацией, как террорист, поскольку подобная лексическая единица также не лишена амбивалентного потенциала. На наш взгляд, убедительно это показывает появление композита мцыри-терро- ристы (С. Касьяненко), в котором отрицательная коннотация частично нейтрализуется за счет использования интекст-цитатного имени. В образе мцыри-террориста С. Касьяненко видит путь освобождения от рабства корпоративного духа, царящего в современном мире. Автоматическая отсылка к произведению М.Ю. Лермонтова позволяет глубже понять смысловое наполнение данного образа: речь идет о вечной философской проблеме Другого, человека-скитальца, пребывающего в постоянном поиске себя, готовом пережить любые испытания, чтобы лишь умереть на своей земле (Õîòÿ íà ìèã когда-нибудь // Мою пылающую грудь // Прижать с тоской к груди другой, // Хоть незнакомой, но родной). Полностью отрицательную коннотацию композиту мцыри-террористы побороть не удается, однако на первый план выводится философская доминанта.

75

Эмотив ампутация совести также является отрицательным, но это не указывает на его неэкологичность. Было бы слишком очевидно и наивно относить «плохие слова» к неэкологичным. Неэкологичным является то слово, которое реализует только функцию унижения в анализируемой ситуации или не имеет смысла вообще (жесть, пипец), поскольку такое универсальное слово применимо к любым ситуациям и не достойно ни одной из них; это слово — индикатор эпохи, потерявшей смысл и не задумывающейся о его поиске.

Завершая данный обзор, можно констатировать, что сегодня уже не остается сомнений в том, что лингвоэкология оформилась в самостоятельное научное направление, располагающее своей теоретико-методоло- гической базой, разработанным понятийным аппаратом и намеченным проблемным полем. Лингвоэкологами разрабатываются собственные методы, методики анализа: установлен прием определения коэффициента степени экологичности/неэкологичности субстандартной синонимии, построена семиуровневая пирамида конструктивности/деструктивности текста, сформулирована методика эколингвистического мониторинга содержания медийного пространства, в целях анализа экологичности/неэкологичности текста применяются методы деконструктивного анализа и анализа текста по ключевым словам.

Эмотивная лингвоэкология также претендует на роль самостоятельного направления в современной лингвистике. Она развивает идеи лингвистики эмоций, т. к. за критерий определения экологичности / неэкологичности коммуникации принимается оценка эмоции. В эмотивную лингвоэкологию транспонируются методы и приемы эмотивной лингвистики. Так, целесообразно использовать два основных метода: типологическое описание и контекстуальный анализ эмотивности, что реализуется в обозначенных выше приемах: скорость промысливания эмоций, определение порогов коммуникативно-эмоционального эффекта высказываний, контрастирование, эмотивная валентность. Методика анализа внутренней формы слова З.Я. Кармановой, а также адаптированный для лингвистики А.В. Пузыр¸вым субстратный метод также демонстрируют свою перспективность и дают возможность получать комплексное представление о сущности наблюдаемого явления. Гипотеза о том, что положительная эмотивность определяет экологичность, а отрицательная — неэкологичность языка и коммуникации, требует проверки. Способом подобной верификации служит метод интроспекции, а также эвристиче- ский метод (посредством анализа коллективного опыта, закрепленного во фразеологии).

76

ЛИНГВОЭКОЛОГИЯ (ЭКОЛИНГВИСТИКА) С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ СУБСТРАТНОГО ПОДХОДА К ЯЗЫКУ

А.В. Пузыр¸в

Как известно, в науке выделяются три уровня методологии: общенауч- ная (имеющая отношение ко всем областям научного знания), конкретнонаучная (применительно к конкретной научной дисциплине) и специальная (совокупность исследовательских при¸мов и методик, используемых при изучении конкретного вопроса). Субстратный подход к языку являет собой вариант конкретно-научной (общелингвистической) методологии, который может быть использован при изучении любых языковых феноменов, в том числе и по лингвоэкологической проблематике.

При субстратном подходе к языку исследователь обязуется перед самим собой различать пять ступеней сущности языка (пять ступеней конкретности/отвлеч¸нности рассмотрения лингвистических проблем) и пять целевых подсистем рассмотрения этих ступеней сущности. Не углубляясь в пересказ того, что было нами написано по этому вопросу (см., напр.: [Пузыр¸в, 1995, 2010]), обозначим наиболее общую схему субстратной — общелингвистической по своему характеру — методологии:

Зачем вообще нужен методологический подход к проблемам лингвоэкологии? Ответ достаточно прост: для того, чтобы обеспечить полное и всестороннее рассмотрение лингвоэкологических проблем. Кроме того, специалисты по бесструктурному управлению полагают, что владение

© Пузыр¸в А.В., 2013

77

методологией является знанием высшего порядка в области обобщ¸нных средств управления людьми [Истархов, 2001, с. 127].

Иногда считают, что «предметом лингвистики является материал, только средства речевого общения, а не само речевое общение, не высказывания по существу и не отношения между ними (диалогические)» [Бахтин, 1986, с. 297]. Если согласиться с мнением М.М. Бахтина, то лингвоэкология не может относиться к ведению лингвистики, ибо она невозможна без уче- та высказываний по существу и диалогических отношений между ними. Мне думается, что в этом распространенном представлении — о строго очерченном месте лингвистики, за пределы которого лингвистам не следует «высовываться» (сразу же следует предупреждение сидящего в нас самих милиционера «Это не лингвистика!»), — мне кажется, что в этом представлении об ограниченности возможностей лингвистики как науки содержится принципиальная ошибка, ошибка методологического характера.

Âч¸м заключается неадекватность весьма распростран¸нных взглядов

îместе и роли лингвистики? Дело в том, что если следовать представлениям об ограниченных рамках существования лингвистики, то предметом лингвистики должны быть только язык и речь, т. е. сущность и явление языка, его общее и особенное.

Но что такое язык и речь вне мышления и коммуникации, вне уровней всеобщего, конкретно-абстрактного и единичного, вне своих бытия, необходимости и действительности? Это м¸ртвый язык! Иными словами, нам, лингвистам, авторитетный специалист как бы предписывает относиться к живому русскому языку как к языку латинскому, старославянскому, древнерусскому, т. е. как к языку, здесь и сейчас не существующему. Соответственно, лингвоэкологическими проблемами лингвистам имплицитно предписывается не заниматься вообще, ибо «это не лингвистика!». Лингвистам тем самым отказывается в праве заниматься бытием, необходимостью и действительностью языка (отказывается в праве обращать внимание на мышление, психофизиологию и общение владеющих языком и говорящих на н¸м людей).

Если вы займ¸тесь основаниями сущности языка, т.е. языковым (и не только языковым) мышлением, вам скажут: «Это не лингвистика», это психология, физиология, культурология, история и вообще — «философия». Если вы займетесь проблемами необходимости языка, проблемами реализации языка в речи посредством психофизиологических процессов, вам скажут: «Это не лингвистика», это психология, психофизиология, нейрология, психотерапия и т. д. Если вы займетесь действительностью языка,

78

т. е. самой его жизнью, вам скажут: «Это не лингвистика», это литературоведение, конфликтология, психология общения, трансактный анализ, психотерапия и т. д.

В практической работе нам больше нравится исходить из постулата, что науки различаются отнюдь не по степени их абстрактности, а по их предметам. По этому постулату предмет любой науки — если это наука — можетбытьпредставленвпятистепеняхабстрактности — конкретности: âñå-

общее — общее — конкретно-абстрактное — особенное — единичное

(это логическая градация) — или в пяти ступенях сущности: бытие — сущность — необходимость явления — действительность (это градация уже онтологического порядка). Но прежде чем рассматривать предмет эколингвистики с точки зрения субстратного подхода к языку, следует обсудить четыре вопроса предварительного характера.

Во-первых, следует обсудить название самой науки (Как корабль назов¸шь, так он и поплыв¸т). На наш взгляд, имеются два равноценных названия: лингвоэкология è эколингвистика. Главным достоинством первого наименования является то, что за ним — лингвистическая традиция, а также частое использование отым¸нных прилагательных лингвоэкологи- ческий, лингвоэкологичный. Основным достоинством второго наименования является то, что оно (эколингвистика) соотносит указанную сферу исследований именно с лингвистикой. Понятия «лингвоэкология» и «эколингвистика» соотносятся друг с другом примерно так же, как лингвопсихология и психолингвистика, первое из которых принадлежит сфере психологии, второе — сфере лингвистических исследований.

Полагаем, что понятия «лингвоэкология» и «эколингвистика» могут функционировать какое-то время как абсолютные синонимы, но в перспективе понятие «эколингвистика» для лингвистов является более предпочтительным, поскольку соотносит их лингвоэкологические интересы именно с лингвистикой, а не другими (пусть интересными, но все-таки чужими) предметными областями.

Во-вторых, следует обозначить семантическую разницу между прилагательными «лингвоэкологический» и «лингвоэкологичный». Для этого воспользуемся широко известным словар¸м «Строение русского слова» [Потиха, 1981]. Если учесть, что суффикс -ическ/ий выделяется в относительных прилагательных со значением «свойственный чему-либо, связанный с чем-либо», а суффикс -è÷í/ûé выделяется в прилагательных, обозна- чающих характерное для лица или предмета качество [Там же, с. 244—245], то прид¸тся признать за прилагательным «лингвоэкологический (эколингвистический)» значение ‘свойственный лингвоэкологии’, ‘связанный с линг-

79

воэкологией (эколингвистикой)’, а за прилагательным «лингвоэкологичный (эколингвистичный)»—значение‘характерныйдлялингвоэкологии(эколинг- вистики)’.

В-третьих, следует разводить понятия «лингвоэколог» и «эколингвист». Первое из этих понятий может быть применено к любому человеку, любому носителю языка, обеспокоенному судьбами родного слова, — это и писатели, и поэты, и деятели культуры и т.д. Второе из этих понятий означа- ет лингвиста, занимающегося проблемами экологической лингвистики, т.е. своего рода профессионала, разрабатывающего на материале языка проблемы сохранности культуры языка и речи (а в нашем понимании — и проблемы экологичного мышления, общения и психофизиологии, точ- нее — той ее части, которая соотносится с экологичностью / неэкологичностью мышления).

И наконец, в-четв¸ртых, через все шаги исследовательской рефлексии должна пройти основная оппозиция эколингвистики — противопоставление лингвоэкологичного и не-лингвоэкологичного отношения к языку во всех ипостасях его существования. Лингвоэкологичное отношение к языку во всех ипостасях его существования следует признать проявлением жизнеутверждающего начала в человеке, биофилъи, тогда как не-лингвоэко- логичные психологические установки следует относить к проявлениям Танатоса, некрофилъи [Фрейд, 1989; Фромм, 2004, с. 22, 456]. Обозначе- нием необходимости учитывать в лингвоэкологических, эколингвисти- ческих суждениях основную оппозицию эколингвистики мы и завершим обсуждение вопросов предварительного характера.

Необходимое для лингвистов разграничение пяти ипостасей языка (уровней мышления, языка, психофизиологии, речи и общения) ставит перед эколингвистами задачу различать уровни экологического и экологич- ного мышления, экологического и экологичного языка, экологической и экологичной психофизиологии, экологической и экологичной речи и экологического и экологичного общения. Заметим попутно, что наиболее разв¸рнутое изложение используемого нами общелингвистического исследовательского метода можно найти в монографиях: 20-шаговый классификационный фрагмент [Пузыр¸в, 1995] и 25-шаговый классификационный фрагмент [Пузыр¸в, 2010]. Сформулируем основные группы вопросов, встающих перед эколингвистами. Заметим при этом, что некоторые вопросы уже получили свои ответы в научной литературе, ответы на другую часть вопросов прозрачны, третья часть вопросов ставится впервые.

Какими проблемами должны быть заинтересованы эколингвисты на уровне экологического и экологичного мышления? Существует ли мыш-

80