panchenko-monogr

ное поведение, не только дестабилизирующее взаимоотношения коммуникантов и затрудняющее достижение ими общей коммуникативной цели, но и создающее (поддерживающее) эмоциональное состояние неприятия, антипатии. Подобное коммуникативное поведение частично объясняется понятиями власти, социальной дистанции, эмоциональных отношений, а также так называемой «шкалы добрых дел / расплаты», общепризнанными в данном сообществе.

С точки зрения лингвоэкологии определенный интерес представляют «эмоциональные доводы (аргументы)» (заблуждения, некооперативные шаги во время споров). Их можно подразделить на эмоциональные доводы (аргументы), рассчитанные на 1) личные чувства и 2) эмоции масс. В первой категории следует выделить такие стратегии невежливого (грубого) поведения, как а) прямые атаки на личность, ставящие под сомнение ее (его) умственные или физические способности и часто сочетающиеся с оскорблениями и бранными словами («оскорбления, рассчитанные на чувства»); б) обвинения в свойственном данному человеку постоянном пристрастном отношении к кому-то («отравление колодцев»); в) упреки по поводу членства в определенной социальной группе, пользующейся, по мысли адресанта упрека, дурной славой («виновность из-за совместной деятельности или по ассоциации») [Kienpointner, 2008, p. 245—248].

Еще одним типичным проявлением неэкологичного эмоционального состояния адресанта выступают ругательства, мат, сквернословие. Для лингвоэкологии эти языковые единицы интересны тем, что они символизируют очевидную грубость одного коммуниканта по отношению к другому (другим), а с другой стороны, мат часто выступает проявлением очень сильного эмоционального возбуждения коммуникантов, никак не связанного с грубостью.

В лингвистике последних лет данной теме посвящен ряд интересных и глубоких исследований [Шаховский, 2008в, 2012; Hughes, 2006; Jucker, 2000; Jucker, Taavitsainen, 2000; McEnery, 2006]. В.И. Шаховский, рассуждая о неразрывной связи эмотиологии, лингвоэкологии и валеологии, отмечает опасность мата для здоровья нации, общества, т.к. «во многих случаях мат становится неощутимым для речевой нормы коммуникантов и используется носителями языка всех типов — от школьников до политиков и педагогов. В большинстве случаев говорящие с помощью мата не выражают эмоции, для них мат не эмоционален, безоценочен и неэкспрессивен, что указывает на его деэмоционализацию» [Шаховский, 2012б, с. 68]. Полагаю, что употребление матерных слов и выражений просто так, ради своеобразной моды, ведет к «обесчеловечиванию» человека разумного.

371

В подтверждение слов В.И. Шаховского о норматитвности мата для многих коммуникантов приведу точку зрения Дж. Хьюза о том, что «ругательства и сквернословие представляют собой укоренившуюся часть языковой среды, время от времени насильственно (курсив мой. — Â.Ë.) овладевая даже представителями самых воспитанных и контролируемых общественных кругов. Едва ли можно найти сферу деятельности, где нельзя услышать сквернословия, и существует несколько жанров поп-культуры вроде рэпа, телепрограмм о знаменитостях, которые во многом зависят от низких языковых регистров» [Hughes, 2006, p. ix].

Детальный анализ ругательств (swearing), т.е. табуизированной лексики, применяемой, по мысли авторов, с основной иллокутивной целью выразить эмоции (например, эмоции гнева и разочарования) и коммуницировать их адресату, проведен Т. Джеем и К. Яншевиц. В их терминах первичная функция этих лексем заключается в передаче коннотативного или эмоционального значения. Авторы отмечают, что в ряде случаев ругательства вообще нельзя характеризовать как невежливые речения и при этом личный языковой опыт коммуниканта значительно влияет на суждения об их вероятности и оскорбительности. Утверждается, что ругательства могут быть применены в любом эмоциональном состоянии коммуникантов.

Интересна идея о категоризации ругательств на пропозициональные и непропозициональные. Первые намеренны, тщательно спланированы и, соответственно, тщательно контролируемы. Вторые не планируются заранее, не намеренны, не поддаются контролю со стороны адресантов, являясь мгновенными эмоциональными ответами адресатов на внезапные эмоциональные всплески адресантов. Поэтому они не относятся ни к категории вежливых, ни к категории невежливых высказываний. Пропозициональные ругательства могут быть как грубыми, так и вежливыми. Они коммуницируют вежливость, если содействуют появлению (укреплению) социальной гармонии между коммуникантами, но они грубы в случае намеренной атаки адресантов на лица адресатов. Грубыми, но с меньшим проявлением интенциональности, счи- таются ругательства, являющиеся следствием диспаритета между коммуникантами в понимании правил вежливости и следовании им. Ругательства как средства публичного выплескивания эмоций также однозначно неэкологичны, грубы, что следует из идеи о грубости чрезмерно эмоционального состояния, именуемого «вулканической грубостью» (термин Л. Биби). Ругательства можно также рассматривать как конечный продукт неврологических и психологических, социокультурных и прагматических факторов [Jay, Janschewitz, 2008, p. 268—275].

372

Общеизвестно, что к числу наиболее табуизированных лексем во всех языках относятся слова, номинирующие интимные части человеческого тела. Они часто служат языковым инструментом оскорбления адресата или третьего лица: You prick!; major league asshole [Hughes, 2006, p. 8]; You first-class prick … You second-class cunt [Там же, p. 112]. В то же время своеобразным средством защиты чистоты английского языка можно счи- тать фонетические эвфемизмы для большинства данных языковых единиц. Так, в разные эпохи в английском языке фонетическими «масочными эвфемизмами» для лексемы cunt выступали лексемы queynte, quim, cunny, coney [Òàì æå].

По данным Дж. Хьюза, подавляющее большинство представителей среднего класса американского и английского обществ по-прежнему избегают применять все еще самую табуизированную лексему английского языка ‘fuck’, не упоминавшуюся в словарях английского языка с середины XVIII в. до 1961 г. [Там же, p. 188]. Тем не менее эта всегда очень распространенная в живой речи лексема постепенно вторгается даже в вежливый дискурс. В эмоциональной речи она помогает коммуникантам выразить эмоции досады, гнева, раздражения, являясь непропозициональным ругательством (в терминах Т. Джея и К. Яншевиц). Рассмотрим пример подобного употребления данной лексемы бывшим министром труда Великобритании А. Кларком, зафиксированный в его личных записях, в его чрезвычайно эмоциональном ответе на реплику М. Тэтчер в последние месяцы ее правления о возможности рассматривать М. Портилло в качестве ее преемника. Нарушив все постулаты вежливости, А. Кларк перебил свою вежливую собеседницу: Who the fuck is Michael? No one, nothing. He won’t last six months (Кто такой, черт возьми, Майкл? Да он никто, ничто. Он не продержится и полгода), охарактеризовав М. Портилло как очень слабого политика [Там же, p. 192]. Внешний контекст употребления лексемы (отсутствие при разговоре самого объекта негативной оценки), интонационный рисунок высказывания (первое предложение имеет структуру эмотивного риторического вопроса) позволяют считать высказывание не оскорблением, а вербальным выражением эмоции возмущения, презрения.

Подводя итоги анализа ряда невежливых и грубых высказываний, а также речевых стратегий и тактик, применяемых адресантами неэкологичных, некооперативных речевых единиц, следует сделать вывод об острой потребности во все более активном совместном участии лингвоэкологов, прагмалингвистов и социолингвистов в изучении невежливого коммуникативного поведения с детальнейшим учетом контекстов высказываний. В этом случае совместными усилиями ученые смогут

373

выработать наиболее действенные методы по недопущению к употреблению в речи различных нетерапевтических языковых ресурсов, чтобы речь коммуникантов стала максимально уместной, хорошей и приятной для собеседников.

ЭКОЛОГИЧНОСТЬ КОММУНИКАЦИИ СКВОЗЬ ПРИЗМУ ДОСТОВЕРНОСТИ ИНФОРМАЦИИ

Н.Н. Панченко

Необходимость экоконтроля, о которой все чаще говорится в последнее время, распространяется не только на природу, окружающую среду, но и на прогнозирование языковой политики для регулирования коммуникативного взаимодействия, гармоничных отношений между коммуникантами. Совершенно очевидно, что лингвоэкология (эколингвистика), о которой ещ¸ недавно было принято говорить как о лакуне на карте лингвистической науки, сегодня представляет собой достаточно самостоятельную научную отрасль, занявшую определенную лингвистическую нишу и притягивающую интерес все большего числа исследователей. На наш взгляд, доказательством научной самостоятельности, теоретической и методологической зрелости лингвоэкологии служит тот факт, что она становится фундаментом для построения новых научных направлений. Одним из таких новых, формирующихся в настоящее время лингвистических направлений является эмотивная лингвоэкология, которая тесно связана с культурой речи, стилистикой, социолингвистикой, лингвокультурологией, с одной стороны, с эмотиологией, или лингвистикой эмоций — с другой. Последняя, как известно, изу- чает широкий спектр проблем эмоционального и эмотивного в языке и коммуникации. К сфере научных интересов эмотивной лингвоэкологии относятся проблемы функционирования и развития языка, терапии языка и речевой реабилитации, но сквозь призму воздействия на эмоциональную составляющую в сознании человека, с точки зрения эмоциональной сферы коммуникативного взаимодействия.

Если ориентированность современной лингвистики на исследование эмоциональной сферы, роли эмоций в организации целенаправленного поведения человека [Шаховский, 2008а] не принято оспаривать, то вопрос о роли эмоциональной составляющей и ее влиянии на экологичную / неэкологичную коммуникацию пока ещ¸ остается открытым.

© Панченко Н.Н., 2013

374

В первую очередь, сами терминопонятия экологичной/неэкологичной коммуникации требуют уточнения. Заметим, что в последние годы к традиционному списку типов дискурсов прибавился так называемый экологический дискурс, выделяемый по тематическому параметру. К данному дискурсу исследователи относят множество функционально разнообразных и разнообъемных текстов по экологическим темам и проблемам. Ключевым концептом и темой экологического дискурса предлагается считать природу и состояние окружающей среды [Иванова, 2007].

Экологичная коммуникация понимается нами как общение, не оказывающее вредоносного влияния на здоровье человека, его психоэмоциональное состояние. Ответ на вопрос, что составляет пространство неэкологичной коммуникации, кажется очевидным. Это любые вербальные / невербальные средства, стратегии и тактики коммуникативного поведения, противоречащие коммуникативно-прагматическим и этико-речевым нормам, снижающие комфортность речевого общения и негативно влияющие на эмоциональное здоровье человека. Очевидным также видится факт, что речевые преступления (т.е. правонарушения разного содержания и разной степени тяжести [Кара-Мурза, 2009, с. 254]), включающие в себя клевету, диффамацию, оскорбление и т.д., а также «грязные» речевые технологии воздействия на сознание людей, причиняющие вред участникам коммуникативного взаимодействия, априори относятся к неэкологичной коммуникации.

В этой связи нам представляется целесообразным определить роль положительно маркированных коммуникативных феноменов в экологичной / неэкологичной коммуникации. Речь, в частности, идет о таких безусловных коммуникативных ценностях, как правдивость, искренность, честность, откровенность и т. п., заполняющих когнитивное пространство достоверности. Кроме того, небезынтересно проследить, какие эмоции может провоцировать достоверное коммуникативное поведение.

По мнению С.А. Биби, важным критерием для определения эффективности коммуникации является этичность общения: коммуникация должна соответствовать моральным и этическим нормам [Биби, 2001]. Основы этического поведения в межличностном общении сформулированы Р. Иоханнесеном в виде конкретных установок. Перечислим те, которые нам представляются наиболее релевантными: 1) быть беспристрастным и искренним в разделении взглядов и чувств. В идеале, если вы говорите «нет», то и действуйте соответственно; нас не удовлетворя-

375

ет непонимающий партнер или партнер, который не выражает свое несогласие прямо; 2) информация должна быть передана точно, с минимальными потерями или отклонениями от подразумеваемого смысла; 3) преднамеренная ложь всегда неэтична; 4) вербальные и невербальные сигналы, слова и действия должны соответствовать смыслу, который в них вкладывается; 5) неэтично намеренно прерывать коммуникативный процесс, обрывая говорящих прежде, чем они высказали свою точку зрения, меняя тему, когда другой явно хочет сказать что-то еще, или невербально отвлекая других от обсуждаемой темы (приводится по: [Биби, 2001]).

На наш взгляд, еще одним критерием эффективной коммуникации должно стать стремление говорящего к экологичности общения, поскольку эффективный коммуникант не только умеет корректно кодировать и декодировать сообщения, подбирая знаки для адекватной передачи мысли, соответствующей действительности, но и заботится при этом о поддержании позитивного эмоционального состояния партнера по коммуникации, его психическом здоровье.

К. Кристианс и М. Трейбер выделяют три прототипические нормы, регулирующие человеческие отношения: правда, уважение достоинства другого человека и ненанесение вреда невинному, подразумевающее поиск справедливости и неприятие ситуации, при которой попирают слабых и немощных [Christians, 1997]. Думается, что последнюю норму следует понимать расширительно — как ненанесение вреда Другому, в том числе вреда психоэмоционального, нарушающего душевное равновесие человека.

Не вызывает сомнения факт, что правдивость, искренность, честность относятся к морально-нравственным ориентирам общения. Данные коммуникативные феномены, по нашему убеждению, наряду с истиной и доверием входят в структуру достоверности как сложного когнитивного образования. Они представляют бесспорную ценность для русской духовной культуры: способность и готовность к искреннему общению, открытию души Другому — одно из ключевых качеств русского национального характера. Будучи одновременно условиями успешной коммуникации и личными нравственными достоинствами говорящих, правдивость, искренность, откровенность, доверительность призваны маркировать экологич- ное коммуникативное взаимодействие. Далее охарактеризуем их и попытаемся определить, как они воздействуют на эмоциональное состояние собеседника и какие реакции вызывают у партнера по коммуникации.

Психологи относят правду к числу предельных, бытийных ценностей, которые не могут быть сведены к другим или компенсированы другими и определяют в структуре личности то, что А. Маслоу называет метапотребностями [Маслоу, 1982]. Их подавление порождает экзистенциальную тре-

376

вогу, подрывает доверие к людям. Правдивость предстает как свойство социального субъекта, составляющее презумпцию общения.

Связь правды с живой коммуникацией, ее принадлежность к сфере повседневной человеческой жизни свидетельствуют о прагматической адаптированности правды и позволяют определить ее как наивно-жи- тейский вариант истины. Приобретая статус истины в межличностном взаимодействии, правда становится одним из условий успешности реализации коммуникативной категории «достоверность».

Правда основывается на осознании субъектом моральной ответственности за свои высказывания. Однако семантика правды включает субъективный оттенок, т. е. элемент личностного отношения к передаваемой информации. Не случайно принято говорить о вариативности и субъективности правды: У каждого Павла своя правда.

В.В. Знаков среди тр¸х основных типов понимания окружающими того, что они считают правдой, выделяет инструментальную правду, в которой правдивое высказывание трактуется как «средство достижения значимой для субъекта цели или способ выражения его кредо, убеждения: “Лучше горькая правда, чем сладкая ложь”» [Знаков, 1999, с. 121]. Говорящий субъект в данном случае руководствуется догматическим убеждением, не признающим исключений из правила, что любая правда является благом для человека, и требует безоговорочной правдивости в любых ситуациях. Данная позиция возвращает к вечному и практи- чески нерешаемому вопросу о выборе между категоричным, непреклонным неприятием лжи во всех ее разновидностях и одобрением так называемой святой лжи (лжи во спасение). Последняя, мотивируемая альтруистическими соображениями, интерпретируется как орудие добра, как совпадение интересов коммуникантов и, вследствие этого, получает этическую санкцию.

Уверенность говорящего, следующего принципу «лучше горькая правда…», в том, что он тем самым приносит пользу окружающим, определяет, с его точки зрения, ценность подобного поведения как высоконравственного поступка. Данная позиция не может не приносить чувства удовлетворения самому говорящему. Соответственно, очевидно, что такое поведение оказывает благоприятный терапевтический эффект на самого правдолюба и для него является экологичным. Однако в результате категоричного «правдивого» коммуникативного поведения соотношение удовольствия адресанта, его удовлетворения от исполненного долга и страданий адресата вряд ли можно назвать сбалансированным. Как справедливо пишет А. Вежбицкая, такие фразы, «как резать правду в глаза, показывают, что носители русской культуры

377

отдают себе отчет в том, что слушать правду может быть неприятно и даже больно. Тем не менее эти фразы показывают, что в иерархии ценностей, характерной для русской культуры, желание говорить правду стоит, может быть, выше желания не причинять боли собеседнику» [Вежбицкая, 2002, c. 24].

Если признать коммуникативную ориентированность на Другого, включающую прогнозирование результата того, как «слово наше отзо- в¸тся», экологично значимой, то поведение правдолюба противоречит принципам экологичной коммуникации. Не случайно жизненное кредо правдолюба — говорение правды всегда и всем, независимо от обстоятельств и статуса участников коммуникации — оценивается окружающими негативно. Тем самым ценность правдивости как сознательной приверженности правде нейтрализуется, что подтверждается отрицательно маркированной лексикой и семантикой уничижительности, присутствующими в контекстах описания: Тоже мне правдолюбец!; Это был известный правдолюбец (всегда такой негодяй водится в любом коллективе).

Респондентов, которым было предложено выбрать между «горькой правдой» и «сладкой ложью» (98 человек, возраст от 18 до 74), так же как и пользователей Интернета, обсуждавших эту же проблему (например: [URL: http://www.playcast.ru/communities/priroda/] или [URL: http:// blog.i.ua/]), можно разделить на три приблизительно одинаковые в коли- чественном отношении группы. Первые (35,7%) выбирают правду независимо от результата: Не умею и не люблю врать. Это некрасиво; Правда любой ценой; Только правда, какой бы разрушительной она не была (из опроса); Правда — она всегда горькая ...почти. Но мне она дороже всякой сладкой лжи; И сама говорю, и люблю, когда мне говорят. Иногда правда о том, что о тебе реально думают, выливается в неконструктивную критику, наезды и тупое влезание не в свое дело, но всяко это лучше, чем камень за пазухой (интернет-форум).

Вторые (31,1%) «голосуют» против «горькой правды», оберегая собеседника от ее разрушающего действия и осуждая необдуманные поступки: Неведение порой лучше. Человеку не нужны лишние страдания; В жизни и так достаточно других страданий, зачем добавлять?; Кому нужна эта горькая правда? Лучше видеть счастливые глаза близкого человека, чем грустные и полные слез (из опроса); Не торопитесь с правдой, подумайте сто раз, прежде чем ее высказать. Надо хорошенько все обдумать, прежде чем сказать. Невозможно просчитать все последствия; Если бы все люди были честными и прямолинейными — планета погибла бы от непрекращающихся войн; Я сама никогда никому не говорила эту правду, а мне один раз сказали. А может, это и не

378

правда была, но я поверила и ... разрыдалась… (так что лучше уж пусть некоторые «доброжелатели» молчат, чем будут мне такую правду говорить!); Сказать правду в лицо — большого ума не надо, но все равно правда будет такой, как ты ее понимаешь, грубее, чем нужно и на твой лад (вс¸ намного сложнее) (интернет-форум).

В третью группу (33,2%) входят сторонники дифференцированного и более экологичного подхода, которые согласуют свое коммуникативное поведение с конкретной ситуацией общения и/или учитывают психологическое состояние собеседника, прогнозируя возможный эффект: Бывают ситуации, когда человеку знать правду не надо; Говорить правду не стоит, если человек слабохарактерный; Нужно знать, кому можно сказать правду; Вс¸ зависит от человека, от того, как он воспримет правду или ложь. Если это не близкий тебе человек, зачем ему нужна твоя правда? (из опроса); Я сторонница горькой правды. Но и ложь иногда нужна, нельзя причинять боль человеку своей правдой; Жизненные ситуации бывают разные, общаешься с разными людьми, поэтому и решения не могут быть одинаковыми (интернет-форум).

Отвечая на вопрос, какие реакции может провоцировать горькая правда, большинство опрошенных отмечают обиду, ухудшение отношений, боль, оскорбление: Это вызывает у меня огорчение. Горькая правда не может вызывать положительных эмоций. Но это все равно правда (из опроса); Зависит от человека, который говорит правду. Правда некоторых людей меня просто бесит (из опроса); Это может причи- нить боль, оскорбить или унизить человека, расстроить его, что само по себе неприятно, поэтому я не сторонник подобного обмена эмоциями; Когда я без приглашения занимаюсь правдорубством, это почемуто обижает некоторых — подчеркиваю, некоторых людей. Нежные все какие-то (интернет-форум).

Речь, таким образом, идет об экологичности лжи, дарующей надежду, позволяющей верить в лучшее, смягчающей жизненные удары, и неэкологичности правды, повергающей в уныние, обижающей, унижающей, причиняющей боль и приводящей в итоге к различным заболеваниям. При выборе экологичной / неэкологичной стратегии поведения говорящему следует учитывать ситуацию, фактор адресата, его индивидуальные психоэмоциональные особенности и ориентироваться на поведен- ческую реакцию партнера по коммуникации.

В этой связи по-прежнему важным и дискуссионным остается вопрос об информировании больных, необходимости раскрытия пациентам их диагноза, количестве и качестве информации, которую может сообщить врач. Выбор стратегии информирования пациента, в частности,

379

о фатальном для него диагнозе оказывается под воздействием двух противоположно действующих интенций, ориентированных на разные ценностные и этические шкалы. Речь вновь идет о нравственном выборе между достоверной информацией, которая может повлечь за собой негативные для пациента последствия (эмоциональные, физические и т.д.), и недостоверной — оправдываемой гуманистическими соображениями.

Известно, что в русском и зарубежном медицинском дискурсах действуют разные стратегии информирования пациента. У зарубежных медиков более строгие правила информирования пациентов, в том числе и безнадежно больных, в отличие от них российские врачи в большинстве слу- чаев при согласии родственников предлагают пациенту эвфемистические замены фатального диагноза.

По-прежнему остается открытым вопрос о том, кто должен определять стратегию информирования — врач или сам пациент?

При установлении социальных и индивидуально-личностных факторов, влияющих на желание и нежелание человека знать правду о состоянии своего здоровья, выяснилось, что правду предпочитают знать «относительно большее число мужчин, чем женщин; молодых людей, чем пожилых; высокообразованных, чем малообразованных; жителей больших городов, чем живущих в деревне» [Знаков, 1999, с. 170]. Представляется, что выбор достоверной информации о диагнозе связан с доверием к медицинскому обслуживанию в стране, что, в свою очередь, обусловлено развитием медицины — уровнем диагностики, оказываемой медицинской помощи и последующей реабилитации. Несмотря на то, что в России отмечается рост уровня медицины, отношение большинства врачей к пациенту не меняется. За рубежом перед какой-либо процедурой врач подробно информирует обо всех ее стадиях, дает рекомендации по подготовке, предупреждает о последствиях и возможных осложнениях. В России отношения с пациентом ограничиваются, как правило, расшифровкой диагноза и перечислением медицинских препаратов.

Возвращаясь к рассмотрению межличностного общения, вспомним, что в русской лингвокультуре межличностное взаимодействие отличает установка на взаимопонимание, задушевное, доверительное, эмоционально открытое, откровенное, искреннее, правдивое общение. Особую ценность коммуникативной правды, искренности именно для русской лингвокультуры, их связь с душой человека подчеркивает А. Вежбицкая: «…правда, которая процветает в человеческой речи, в искреннем общении людей не с “открытым умом” (“an open mind” — выражение, не существующее в русском языке), а с “открытой душой” (“an open soul” — выражение, не

380