panchenko-monogr

Г. Гессе изображает несколько этапов жизни Сиддхартхи — его детство и отрочество в родительском доме, жизнь среди саманов-аскетов, светская жизнь и жизнь просветленного (der Erleuchtete) перевозчика в лесу, у великой и могучей реки, символизирующей сущность мироздания. Понимание ценности любви к окружающему миру приходит к позднему Сиддхартхе-перевозчику. До этого, четвертого, этапа жизни он, овладев многими из парамит (щедрость, терпение и др.), недооценивает важность неизбирательной любви к миру. Наблюдения за жизнью обыч- ных людей приводят молодого Сиддхартху к мысли об их интеллектуальной ограниченности, неумении рефлексировать, наивности. Этих обыч- ных людей, занятых делами земными (воспитанием детей, повседневной работой, бытом), он характеризуют емким по смыслу словом «Kindermenschen» (люди-дети). Его отношение к ним, видимо, можно назвать снисходительным. Первоначально Сиддхартхе трудно понять «людей-де- тей», в чем он признается в беседе Камале, упрекнувшей его в неумении любить других: «Und dennoch, Lieber, bist du ein Samana geblieben, dennoch liebst du mich nicht, du liebst keinen Menschen. Ist es nicht so?» «Es mag wohl so sein», sagte Siddhartha müde. «Ich bin wie du. Auch du liebst nicht — wie könntest du sonst die Liebe als eine Kunst betreiben? Die Menschen von unserer Art können vielleicht nicht lieben. Die Kindermenschen können es; das ist ihr Geheimnis».

Просветление Сиддхартхи, появление нового Сиддхартхи происходят у берега реки, у ее шумных, разговаривающих голосами тысяч людей потоков. Здесь он овладевает еще одним человеческим совершенством — любовь к человечеству, в целом ко всему миру, всем его обитателям — людям, животным, растениям, камням: In diesem Fluss hatte sich Siddhartha ertränken wollen, in ihm war der alte, müde, verzweifelte Siddhartha heute ertrunken. Der neue Siddhartha aber fühlte eine tiefe Liebe zu diesem strömenden Wasser.

После встречи у реки с Говиндой, ставшим буддистским монахом, Сиддхартха укрепляется в своей вере в необходимость любви к миру: Und wie hätte er, in diesem Augenblick, in dieser herrlichen Stunde nach seinem wunderbaren Schlafe, durchdrungen von Om, irgend jemand und irgend etwas nicht lieben sollen! Eben darin bestand die Verzauberung, welche im Schlafe und durch das Om in ihm geschehen war, dass er alles liebte, dass er voll froher Liebe war zu allem, was er sah. Und eben daran, so schien es ihm jetzt, war er vorher so sehr krank gewesen, dass er nichts und niemand hatte lieben können.

Концепт «неизбирательная любовь» не только обозначается, но и высокочастотно эксплицируется в повести Г. Гессе. Приведем один из примеров вербализации этого концепта посредством его экспликации: Anders

361

sah er jetzt die Menschen an als früher, weniger klug, weniger stolz, dafür wärmer, dafür neugieriger, beteiligter. <…> So erschienen diese Leute ihm nicht fremd wie einst: er verstand sie, er verstand und teilte ihr nicht von Gedanken und Einsichten, sondern einzig von Trieben und Wünschen geleitetes Leben, er fühlte sich wie sie. Obwohl er nahe der Vollendung war, und an seiner letzten Wunde trug, schien ihm doch, diese Kindermenschen seien seine Brüde.

Выделенные нами лексемы в данном контексте косвенно выражают чувство привязанности, симпатии, неизбирательной любви Сиддхартхи к людям. Позитивная оценка любви эксплицируется такими эпитетами, как große Liebe, tiefe Liebe, ungeheure Liebe, rasende Liebe, frohe Liebe, das Gefühl der innigsten Liebe, а в ряде случаев метафорой — strahlte ihm schweigend Liebe und Heiterkeit entgegen.

Лингвоэкологически показателен следующий пример: <…> die Liebe, o Govinda, scheint mir von allem die Hauptsache zu sein. Die Welt zu durchschauen, sie zu erklären, sie zu verachten, mag großer Denker Sache sein. Mir aber liegt einzig daran, die Welt lieben zu können, sie nicht zu verachten, sie und mich nicht zu hassen, sie und mich und alle Wesen mit Liebe und Bewunderung und Ehrfurcht betrachten zu können. Этот отрывок представляет собой финальную часть произведения Г. Гессе. Здесь уже состарившийся Сиддхартха беседует с монахом Говиндой, обсуждая экзистенциальные вопросы человеческого бытия. Нравственность Сиддхартхи состоит в том, что он, переживший самые разные события, открывший себе и миру самого себя, находивший и временами терявший самого себя, каждый раз снова и снова открывавший нового Сиддхартху, не может не любить мир, мир знакомых и не знакомых ему людей, их достоинства, пороки и добродетели.

Повесть Германа Гессе «Сиддхартха. Индийская поэма» — это эталон лингвоэкологичного общения. Автор умело использует языковые (прежде всего стилистические) ресурсы для создания сложного мира образов протагонистов, выражающих вербальными и авербальными поступками оценочное отношение к миру, аксиологически интерпретирующих его. Высокая рекуррентность прежде всего метафор и оценоч- ных эпитетов как средств вербализации суждений персонажей повести (в том числе и персонажей-антагонистов) эмотивно «уплотняет» текст произведения. При этом, однако, эмотивность как свойство повести позитивно модальна. На первый взгляд может показаться, что сами по себе ключевые для рассматриваемого произведения понятия мудрости, самоотречения, терпения, невозмутимости, неизбирательной любви, выступающие моральными регуляторами жизни социума, не могут в силу их позитивной оценки провоцировать негативные оценочные

362

реакции как у протагонистов, так и у читателя. Иначе говоря, само ху- дожественно-идейное содержание произведения как будто бы не может обусловливать нарушения постулатов лингвоэкологичности общения. Однако это далеко не так. Повесть изобилует диалогами персонажей, мировоззренчески конфликтующих друг с другом. При этом, однако, многочисленные сцены их общения, эмоциогенные по сути, не выходят за лингвоэкологичные рамки. Использование в полемике протагонистов стилистически нейтральной и позитивно-оценочной лексики, уравновешенная тональность голоса, плавные буддистские жесты и дружелюбная мимика, добрая улыбка, выражающая несогласие с оппонентом, эмоционально настраивающие собеседника на искренний разговор, — это те коммуникативные средства, которые в высшей степени экологичны и, как оказывается, эффективны.

НЕВЕЖЛИВЫЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ В СВЕТЕ ЭМОТИВНОЙ ЛИНГВОЭКОЛОГИИ

В.В. Леонтьев

Начало XXI в. характеризуется неуклонным технологическим прогрессом, напрямую связанным с расширением информационной среды общества, т.е. совокупности информационных ресурсов, системы формирования, распространения и использования информации [Ионова, 2012, с. 58]. К информационной среде следует отнести всемирную сеть Интернет и новейшие цифровые средства коммуникации (компьютеры и ноутбуки, планшеты и смартфоны и др.). Все они значительно упрощают повседневную деятельность homo sapiens. С другой стороны, эти информационные новшества усложняют нашу жизнь. Увеличи- вая независимость homo sapiens друг от друга, они подчас разобщают нас, не только не всегда помогая обществу отслеживать многочисленные случаи нарушения этики и морали, но и провоцируя членов общества на совершение новых нарушений в данной сфере человеческого общежития.

В результате наблюдается значительный рост невежливого, грубого, агрессивного коммуникативного поведения. Способы проявления невежливости, грубости, агрессивности принимают весьма причудливые формы, особенно в общении коммуникантов посредством компьютеров. Именно отсутствие физического со-присутствия и коммуника-

© Леонтьев В.В., 2013

363

ции лицом к лицу приводит к применению различных неконтролируемых коммуникативных стратегий [Yus, 2011, p. 265].

К числу новых даже для опытных пользователей Всемирной сети стратегий унижения человека языком (термин В.И. Шаховского), распространяющихся в мире общения посредством компьютеров как трудноизлечимое вирусное заболевание, относятся стратегии флейминга и троллинга, ставшие неотъемлемой частью онлайнового общения коммуникантов.

В данном случае нельзя говорить только о присущей молодежи экспрессивизации общения, склонности к примитивной диалогизации или неспособности к рациональным монологическим нарративам [Шаховский, 2009, с. 52]. В виртуальном пространстве вообще нельзя точно сказать, что адресант флейма или тролля представляет молодежный слой общества.

Термин «троллинг» за последние 2—3 года прочно закрепился в лексиконе участников компьютерно-опосредованной формы общения. Под троллингом понимается рассылка по электронной почте анонимных посланий, именуемых на компьютерном сленге троллями, с оче- видным намерением его адресанта (троллера) вызвать гнев или раздражение у других интернет-пользователей, например у собеседников по чату. Как специфическая коммуникативная стратегия троллинг может быть использован в любой момент в ситуации рассылки e-mail-сообще- ний в адрес открытых для широкого доступа дискуссионных платформ, поэтому его типичными коммуникационными каналами выступают форумы, чаты, блоги и гостевые книги. Предполагаемым результатом такого поведения является введение в заблуждение троллером своих потенциальных адресатов, особенно новичков компьютерного дискурса, принуждая их к ответам в невежливой форме пылкого протеста, в том числе при помощи стратегии флейминга [Heyd, 2008, p. 15].

Под флеймингом понимают онлайновое грубое нарушение позитивной вежливости, широко распространенное в сетях Интернета и характерное, в основном, для коммуникативного поведения мужчин [Herring, 1994, p. 286—289; LeBlanc, 2010, p. 529; Yus, 2011, p. 265—266]. Флейминг — это институциализованная форма оскорбления, наиболее характерная для новостных сообществ, в которых пользователи могут посылать e-mail-сообщения, пользуясь своей анонимностью. В таком контексте флейминг считается дурным тоном и его не признает Netэтикет (этикет, узаконенный в границах Интернета). Вместе с тем некоторые новостные сообщества выбирают в качестве единственной цели своей деятельности именно флейминг и начинают вести так называемые «войны флеймов» с целью оскорбить других коммуникантов и спро-

364

воцировать их на ответные оскорбления [Jucker, Taavitsainen, 2000, p. 90—91]. Стратегии нескрываемого флейминга, перебивания и невежливой мены коммуникативных ролей относятся к числу коммуникативных стратегий, применяемых участниками общения посредством компьютеров с целью «вломиться» в данное сообщество по интересам или попытаться стать его участником [LeBlanc, 2010, p. 529]. С развитием компьютерно-опосредованной формы общения определения коммуникативной стратегии флейминга становятся очень разнообразными, но все они основаны на понятиях враждебности, вербальной агрессии, антисоциального коммуникативного поведения [Yus, 2011, p. 265].

Если окинуть взором не виртуальную, а реальную синхронную коммуникацию, то и в ней большое место занимают не только высказывания, направленные на глорификацию адресатов, т.е. на повышение их самооценки в результате общения с адресантами [Шаховский, 2008а, с. 289; Шаховский, 2009, с. 55], но и вербальные проявления агрессии, невежливости, грубости. Примеры невежливого и грубого дискурса должны обязательно стать объектом изучения лингвоэкологии, в частности эмотивной лингвоэкологии.

Лингвоэкология — наука относительно молодая. Ее основы были заложены в 1972 г. в статье Э. Хаугена “The ecology of language”, хотя существует точка зрения, согласно которой Дж. Трим впервые употребил этот термин в 1959 г. [van Lier, 2004, p. 43]. Если быть совсем точ- ным, то о проблемах взаимодействия языка и окружающей его среды стали задумываться В. фон Гумбольдт, Э. Сепир, Б. Уорф (см., например, [Сепир, 1993, с. 270—284]).

Лингвоэкологию, по Э. Хаугену, принято определять как науку, изу- чающую взаимодействие языка как средства общения с окружающей его средой. Истинной окружающей язык средой выступает общество, пользующееся языком как своим кодом. Так как язык существует в сознании коммуникантов как инструмент их взаимодействия друг с другом и обществом, то можно говорить о психологической и социологи- ческой сторонах лингвоэкологии. Психологизм лингвоэкологии проявляется во взаимодействии конкретного языка с другими языками в сознании коммуниканта, владеющего более чем одним языком, а социологизм лингвоэкологии — во взаимодействии конкретного языка с обществом, для которого он является средством коммуникации [Haugen, 2001, p. 57].

Âдальнейшем понятие окружающей язык среды было расширено, и

â1993 г. Э. Филл включил в спектр вопросов лингвоэкологии внеязыковые параметры: возраст коммуникантов и их гендерные характеристики. В рамках исследований всемирного экологического кризиса в цент-

365

ре внимания лингвоэкологов оказалась проблема взаимодействия языка с окружающей его средой [Mьhlhдusler, 2009, p. 250].

По мнению Л. ван Лиера, к объектам, изучаемым лингвоэкологией, также относятся частная жизнь людей, мир художественных произведений (например, Дублин в произведениях Д. Джойса, планета Маленького Принца из сказки А. Сент-Экзюпери, увеличительное стеклышко Алисы из сказки Л. Кэрролла), физический мир (например, Кения, Афганистан, Багдад, Белый дом) [van Lier, 2004, p. 44].

Окружающая язык среда важна для понимания многих особенностей речевого поведения конкретного коммуниканта, т.к. именно она «может непосредственно воздействовать <…> на индивида, а <…> когда мы имеем дело с той или иной чертой общественной культуры, обусловленной исключительно средой, мы должны интерпретировать эту черту как результат суммирования влияний факторов среды на отдельных представителей данного общества» [Сепир, 1993, с. 270].

В нашей работе акцентирована социологическая сторона лингвоэкологии, т.к. объектом исследования выступают неэкологичные, некооперативные, не столько засоряющие язык, сколько унижающие адресатов, уничижающие их лица невежливые высказывания, адресанты которых не соблюдают учтивость по отношению к собеседникам или третьим лицам. Также вкратце мы коснемся лексикона данных рече- вых единиц.

Невежливые и, в большей мере, грубые, т.е. намеренно произнесенные высказывания, в психологической основе которых лежат различные негативные эмоции, постоянно становятся «причиной бытовых и социальных неурядиц во взаимоотношениях людей друг с другом» [Шаховский, Солодовникова, 2010в]. Невежливые высказывания и коммуникативное поведение стало объектом пристального внимания лингвистов и социологов в последние два десятилетия, особенно в последние 5—6 лет. Но ученые, занимающиеся лингвоэкологией, до сих пор не уделяют им должного внимания. Невежливые высказывания являются объектом исследований в основном прагмалингвистов.

Несмотря на то, что область прагматики, изучающая феномен невежливости, «быстро растет и развивается» [Garcйs-Conejos Blitvich, 2010, p. 535], ученые не пришли к единому пониманию того, что следует обозначать этим термином и как наиболее точно определить данный феномен [Locher, Bousfield, 2008, p. 3; Culpeper et al., 2010, p. 598; Hardacker, 2010, p. 217]. В частности, М. Лохер и Д. Боусфилд в каче- стве «наименьшего общего знаменателя» предлагают довольно расплывчатое определение невежливости: «невежливость — это поведение, несущее угрозу лицу в данном конкретном случае» [Locher, Bousfield, 2008, p. 3].

366

Âотечественной лингвистике вопрос о вежливости/невежливости коммуникантов как об оценке их социального статуса был детально проанализирован В.И. Карасиком. По мнению автора, можно говорить о существовании невежливого поведения на персональной и социальной дистанции. Определить цели невежливого поведения значительно сложнее, чем вежливого. Они могут заключаться в стремлении выйти на открытый конфликт и выяснить отношения на персональной дистанции или в унижении партнера по общению с изменением статусного отношения на социальной дистанции [Карасик, 1992, с. 83].

Âслучае невежливого коммуникативного поведения вышестоящего по статусу по отношению к нижестоящему на персональной дистанции налицо проявление грубого доминирования адресанта над адресатом, подчинение адресантом адресата без какого-либо учета желаний (чувств) последнего. Если же речь идет о невежливости человека, обладающего более низким социальным статусом, по отношению к адресату с более высоким статусом, тогда налицо проявление хамства, т.е. дерзко-бесстыдного отношения к старшим. Невежливость по отношению к вышестоящему на социальной дистанции является попыткой понижения социального статуса данного человека и предъявления претензии на право занимать более высокое социальное положение [Там же, с. 84].

Âзарубежной прагматике критерии исследования невежливости в коммуникации были заложены в монографии бельгийского лингвиста Дж. Иилена “The Critique of Politeness Theories”. Автор подвергает критике классические теории вежливости, т.к. они концептуально смещены в сторону вежливых речевых актов (далее — РА), рассматривают вежливость и невежливость как нечто противоположное и обращают основное внимание на «генерацию» вежливости в коммуникации, а не на реакцию адресатов, т.е. все эти теории адресантоцентричны. Дж. Иилен предлагает альтернативную модель (не)вежливости, основными принципами которой выступают доказательность, историчность и дискурсивность. В данной модели оценка высказывания как вежливого/невежливого и адекватное ситуации распознавание интенций адресанта становятся задачей адресата высказывания, что говорит о динамическом подходе при анализе личностно-социальных взаимоотношений (G. Eelen, 2001; цит. по: [Garcйs-Conejos Blitvich, 2010, p. 537]). Благодаря идеям Дж. Иилена динамический аспект стал теоретической основой последующих исследований невежливости (см., например, [Bousfield, 2008a; Locher, Watts, 2008; Garcйs-Conejos Blitvich, 2010]).

Âранних работах по лингвистической невежливости (например, в [Culpeper, 1996]) под невежливостью понимается применение стратегий,

367

направленных на достижение эффекта, противоположного эффекту социальной гармонии, т.е. эффекта социального подрыва, раскола (effect of social disruption), и на атаку на лицо адресата (адресатов). Различаются «врожденная» невежливость, или невежливость по сути (inherent impoliteness), и мнимая, притворная невежливость (mock impoliteness). Первый тип невежливости характерен для ситуации соединения РА и контекста, т.к. в данном случае никакое употребление средств выражения вежливости на поверхностном уровне не может полностью смяг- чить невежливость. Второй тип невежливости, иначе именуемый добродушным подшучиванием, подтруниванием или шутками (banter), проявляется на поверхностном уровне, т.к. у адресанта нет явного намерения оскорбить адресата [Culpeper, 1996, p. 350—353].

Если в универсальной теории вежливости П. Браун и С. Левинсона [Brown, Levinson, 1987] были выдвинуты пять суперстратегий, направленных на сохранение (усиление) лица адресата, то Дж. Калпепер предложил в качестве альтернативы аналогичное количество суперстратегий невежливости, цель которых — нанести урон лицу адресата: 1) bald on record impoliteness (очевидная, недвусмысленная невежливость); 2) positive impoliteness (невежливость по отношению к позитивному лицу адресата); 3) negative impoliteness (невежливость по отношению к негативному лицу адресата); 4) sarcasm or mock politeness (сарказм, или притворная вежливость); 5) withhold politeness (полное отсутствие проявления вежливости в случае ожидания ее одним из коммуникантов) [Culpeper, 1996, p. 356—357].

Каждая из этих суперстратегий реализуется в речи отдельными стратегиями. Выделяется десять стратегий невежливости, направленной на позитивное, и пять — на негативное лицо адресата [Ibid, P. 357—358].

В своем более позднем определении невежливости Дж. Калпепер хотя и остается в лагере сторонников теории Браун-Левинсона, указывает на определенную динамичность взаимодействия коммуникантов. По его мнению, «невежливость зарождается тогда, когда: 1) адресант намеренно осуществляет атаку на лицо адресата и 2) адресат осознает и/или воссоздает данное поведение как намеренно атакующее его лицо, или как одновременное проявление первого и второго действий» [Culpeper, 2005, p. 38].

Отмечается, что невежливость не может быть случайной угрозой лицу адресата, что она всегда преднамеренна, не тождественна добродушному подшучиванию над адресатом и не является открытым проявлением вежливости (bald on-record politeness) [Ibid, p. 36—37]. Дж. Калпепер исключил из списка суперстратегий невежливой коммуникации суперстратегию сарказма ввиду его метастратегической природы, т.к. в

368

этом случае вежливость обусловлена исключительно стремлением проявить невежливость, и заменил ее суперстратегией off-record impoliteness (косвенная невежливость) [Ibid, p. 44].

Среди дискурсов, «принуждающих» коммуникантов быть невежливыми, неэкологичными, следует выделить дискурсы армейского учебного лагеря и зала судебных заседаний. Дискурс армейского учебного лагеря особенно «богат» на невежливое коммуникативное поведение сержантов по отношению к новобранцам ввиду значительной социальной дистанции между ними, что в итоге приводит к деперсонализации новобранцев [Culpeper, 1996; Culpeper, Bousfield, Wichmann, 2003; Mills, 2003]. К стратегиям позитивной невежливости в армейском дискурсе относятся (на материале английского языка) частое употребление табуизированных лексем ‘ass’, ‘bullshit’, ‘damn’, ‘goddamn’, ‘hell’ или местоимения третьего лица ‘he’ / ‘she’ вместо ‘you’ при общении с новобранцами. К стратегии негативной невежливости относится применение диминутивов типа ‘little mouth’, ‘little act’, служащих языковым средством принижения или унижения адресатов [Culpeper, 1996, p. 359— 363].

Неэкологичность невежливого коммуникативного поведения отчетливо проявляется уже на стадии произнесения конкретного высказывания. При определении степени невежливости коммуниканта, при декодировании его интенций необходимо учитывать просодический рисунок высказывания, т.е. не только интонацию, но и громкость, скорость произнесения слов и голосовой тембр. Роль просодии значительна в случае применения стратегий нанесения урона негативному (перебивание или выражение угрозы) или позитивному (намеренное разобщение коммуникантов или отрицание общих для коммуникантов тем для разговоров) лицу адресата [Culpeper, Bousfield, Wichmann, 2003, p. 1569—1575].

Точка зрения британского лингвиста Д.. Боусфилда на невежливое речевое поведение отличается от позиции Дж. Калпепера. Во-первых,

Ä.Боусфилд оспаривает правомерность дифференциации позитивной и негативной вежливости. Во-вторых, он выделяет только две суперстратегии лингвистической невежливости: on-record impoliteness (оче- видная, недвусмысленная невежливость) и off-record impoliteness (косвенная невежливость) [Bousfield, 2008b, p. 137]. В-третьих, соглашаясь с тезисом Дж. Калпепера о том, что невежливость всегда преднамеренна,

Ä.Боусфилд полагает, что эту идею можно понять как противореча- щую определению невежливости в терминах самого Дж. Калперера, особенно в случае отсутствия у адресанта реального намерения атаковать лицо адресата. Верное прочтение идей Дж. Калперера (по Д. Боус-

369

филду) должно иметь следующий вид: адресат невежливого высказывания, мысленно воссоздавая то, что, как он полагает, является интенцией адресанта высказывания, может считать, что адресант был невежливым по отношению к нему, даже если у адресанта в реальности не было такого намерения [Ibid, p. 131].

По Д. Боусфилду, невежливость заключается в намеренном осуществлении интенционально необоснованных, противоречивых, угрожающих социальному лицу РА. Обязательное условие невежливости заключается не только в полном отсутствии какого-либо смягчения, равнозначного вежливости в контекстах, предполагающих митигацию, но и в наличии со стороны адресанта преднамеренной агрессии, характеризующейся усилением, «активной поддержкой» и максимальным увели- чением угрозы лицу адресата с целью усугубления причиняемого ему социального ущерба. Для восприятия невежливости адресатом как успешной, «результативной», он должен распознать намерение адресанта нанести ущерб его лицу [Bousfield, 2008a, p. 72; Bousfield, 2008b, p. 132].

Анализируя в качестве рабочего материала телевизионные документальные многосерийные программы (docusoaps) “The Clampers”, “Parking Wars”, “Soldiers to Be”, “Motorway Life”, “Raw Blues” и “Boiling Point”, Д. Боусфилд выделяет следующие контексты проявления лингвистической невежливости: а) споры между водителями и инспекторами дорожного движения, контролирующими соблюдение правил парковки; б) межличностные столкновения равных по статусу представителей общественности (водителей или новобранцев); в) случаи формальной/неформальной «трепки» офицерами новобранцев; г) столкновения между полицейскими и рядовыми гражданами (задержания, допросы и аресты); д) межличностные столкновения между работодателями и служащими (так называемая «трепка», критика служащих работодателями [Bousfield, 2008a].

Важность учета взаимосвязи эмоций и вербального проявления невежливости/грубости раскрывает М. Киенпоинтнер. В терминах автора понятия “rudeness” и “impoliteness” синонимичны. Опираясь на дискурсивный подход в изучении вежливости/невежливости, различающий идеологии Politeness1/Impoliteness1 (понимание рядовыми носителями языка того, что вежливо и что невежливо) и Politeness2/Impoliteness2 (интерпретация (не)вежливости как научного специального термина в теоретических изысканиях ученых) [Watts, 2003, p. 30—32], он анализирует феномен невежливости с научной точки зрения (т.е. Impoliteness2). По М. Киенпоинтнеру, невежливость/грубость — это коммуникатив-

370