Часть V. Воображение и познание1 воображение и познание

По свидетельству очень многих выдающихся деяте­лей науки, искусства, литературы и т. д., в их творчес­ком (в частности, мыслительном) процессе особо важ­ную, чуть ли не решающую роль играет воображение. Специальные философские и психологические исследо­вания этого процесса тоже приводят обычно к анало­гичному выводу о том, что именно фантазия является основой или «механизмом» мышления, вообще творче­ства². Следовательно, надо признать бесспорным по крайней мере одно: как бы ни понималось воображение, его нельзя обойти при изучении мыслительной, вообще творческой деятельности. Исследованию подлежат преж­де всего те явления, факты и закономерности, которые обозначаются термином «фантазия» (или «воображе­ние»).

Согласно наиболее распространенной и почти обще­признанной точке зрения, под воображением понима­ется обычно «психический процесс, состоящий в созда­нии новых образов на основе переработки прошлых восприятий»³. Следовательно, здесь прямо указывается, что специфика самого воображения — создание нового.

В огромном большинстве случаев при этом призна­ется, и, на наш взгляд, справедливо, что воображение представляет собой одну из разновидностей непосредст­венно лишь чувственного познания, а не собственно

367

мышления⁴. Чувственное познание составляют ощуще­ния, восприятия, представления и воображение. Послед­нее представляет собой возникновение новых чувствен­ных образов, но не новых мыслей, идей, понятий и т. д. Однако есть и противоположная, правда менее рас­пространенная, точка зрения, согласно которой в про­цессе воображения формируются не только новые чув­ственные образы, но и новые мысли. Тогда фантазия понимается, например, как «сложный психический про­цесс, заключающийся в создании новых представлений и мыслей на основе имеющегося опыта»¹.

Обе изложенные точки зрения выделяют в качестве основного именно творческий аспект фантазии, т. е. ее способность к новообразованиям. Отсюда идет хорошо известное понимание воображения как основы или «ме­ханизма» всякого творчества, и прежде всего мышления. Но сразу же возникает обычно не учитываемый вопрос: создание, открытие, выявление и т. д. нового это дела только воображения или также еще и восприятия, пред­ставления, мышления?

Если признать, что воображение заключается «в со­здании новых мыслей» (а не только новых чувственных образов), то придется отказаться от собственно мысли­тельной деятельности. Раз новые мысли создаются непо­средственно воображением, а не мышлением, то послед­нее просто становится ненужным, лишается своей основ­ной функции. В лучшем случае потребуется только так называемое репродуктивное мышление, обреченное на-вечное повторение и воспроизведение лишь старых мыслей. К тому же во II главе уже отмечалось, что су­ществует, как известно, точка зрения (на наш взгляд, наиболее правильная), согласно которой вообще нет никакого репродуктивного мышления, поскольку всякая мыслительная деятельность является продуктивной, творческой, открывающей нечто новое. Следовательно, специфику воображения надо, очевидно, искать непо­средственно в пределах только чувственного познания.

368

Если фантазия и влияет на собственно мыслительную деятельность, то лишь опосредованно,, поскольку послед­няя необходимо опирается на восприятия, представ­ления и т. д. Здесь действует общий основной, пусть даже несколько формальный, принцип, на котором по­строено и все дальнейшее изложение: то, что обычно включают в состав воображения, с целью выявления его специфики, тем самым (так сказать, по определению), должно быть немедленно изъято из всех других форм познания. Иначе нельзя выявить своеобразие вообра­жения. Если «создание новых мыслей» специфично имен­но для фантазии, оно тем самым перестает быть харак­терным непосредственно для мышления.

Аналогичный ход рассуждения неизбежен и в отно­шении чувственного познания, так идет иначе взаимосвя­занного с воображением. Если создание «новых чувст­венных образов» является привилегией непосредственно воображения², то приходится сделать вывод, что в ощу­щениях, восприятиях и представлениях человеку не от­крывается ничего нового. В общей форме все, конечно, согласны с тем, что нечто новое мы узнаем на всех без^; исключения уровнях чувственного познания, однако сде­ланный выше вывод о том, что в ощущениях и т. д. не открывается ничего нового, хотя и неявно, но вытекает из анализа традиционных работ по проблеме воображе­ния.

В самом деле, когда воображение определяют как создание «новых образов на основе переработки про­шлых восприятий», сразу встает вопрос: а как же тогда быть с новыми образами, возникающими в процессе нового восприятия? Ведь существуют не только про­шлые, но и новые восприятия; это тоже новые образы, и они тоже связаны со старыми восприятиями, с их пе­реработкой и т. д. Все «прошлые» восприятия сначала тоже были новыми. Выход, очевидно, может быть толь­ко один: либо следует вообще отрицать наличие новых восприятий, что явно нелепо; либо, признав, что ново­образования возникают в ходе не только воображения,, но и восприятия, определять фантазию не вообще как процесс «создания нового», а в самом этом процессе искать какую-то особую сторону (если она есть) и обо­значить ее как собственно воображение.

369

То же самое относится и к другому чувственному об­разу — к представлению, которое настолько близко и непосредственно связано с воображением, что их обычно (хотя и неявно) просто отождествляют друг с другом. Это наиболее важная часть нашей проблемы, так что ее надо рассмотреть более обстоятельно. Обычно отмечают, что, «являясь преобразованием уже имеющихся пред­ставлений, воображение опирается на знания»¹. Пред­ставление обычно понимается только как «процесс ожив­ления следов прежних ощущений и восприятий, а вооб­ражение — как создание нового образа путем замыка­ния новых связей между следами прежних восприя­тий»². Итак, «материал» прежних восприятий лежит в основе и представления, и воображения, но лишь по­следнее создает из этого материала нечто новое, а пер­вое все равно остается «прежним», т. е. как будто бы не приходит ни к каким новообразованиям, хотя и пользу­ется тем же самым исходным материалом. Здесь раз­личие между представлением и фантазией как будто бы доведено до предела, до их полной противоположности.

Вместе с тем тут же делается и совершенно другой, на наш взгляд, более правильный вывод о том, что очень трудно провести резкую грань между обоими эти­ми процессами чувственного познания³. Однако после­дующая конкретизация такого вывода приводит по су­ществу к его отрицанию, вновь восстанавливая тезис о полной противоположности представления и воображе­ния. Все сводится к следующему: «Обычно бывает так, что возникающее представление, часто дополняясь эле­ментами других представлений, уже перестает быть простой репродукцией, а становится новым образом, т. е. воображением. В сложном процессе воображения бы­вают моменты, когда специфика самого воображения — создание нового — вдруг исчезает, и мы имеем уже дальше типичный процесс простого оживления прежних связей»⁴.

Легко видеть, что и в данном случае представление по-прежнему выступает только как простая репродукция

370

прошлого опыта (прежних восприятий и т. д.), только как «старое» представление, а создание чего-то нового остается исключительной функцией фантазии. Старое представление, становясь новым, сразу перестает быть собственно представлением и «переходит» в воображе­ние. Фантазия — это новое представление (отсюда и идет, на наш взгляд, правильная тенденция отождеств­лять воображение просто с представлением). Представ­ление — это старое восприятие (воспроизведенное при соответствующих условиях). Понимание представления только как «старого» прочно закрепляется давней, но до сих пор очень сильной традицией рассматривать вся­кое представление исключительно или преимуществен­но в качестве «представления памяти». Иначе говоря, представление выступает как воспроизведенный образ лишь чего-то прошлого, например воспринятых в про­шлом предметов и т. д.⁵ Неужели для того, чтобы до­казать существование воображения, нет иного способа, как предельно обеднить все другие формы познания?

Итак, традиционное и наиболее распространенное по­нимание фантазии и ее источников может быть выра­жено несколько огрубленно в виде следующей формулы: восприятие — это всегда только «старое» восприятие; представление — это воспроизведенное старое же вос­приятие; воображение — это новое представление (при­чем последнее сразу же перестает быть таковым). По­добное понимание имеет под собой довольно веские основания. И действительно, в каждом процессе позна­ния всегда с необходимостью функционирует нечто ста­рое, уже известное (выработанные прежде знания, способы действия и т. д.), и на этой основе открывается нечто новое, до того неизвестное. Почему бы первую «сторону» познавательной деятельности не обозначить как восприятия, представления и т. д., а вторую — как воображение? Вся проблема может показаться к тому же чисто терминологической и, значит, не заслуживаю­щей глубокого рассмотрения. В конце концов абсо­лютно бесспорным при любых условиях остается лишь признание существования той важнейшей «стороны» познавательного процесса, которая обозначается тер­мином «воображение». Так не все ли равно, как ее назвать — фантазией, представлением, мышлением или

371

как-то иначе? И тем не менее именно в этом важней­шем пункте обычное понимание фантазии и связанное с ним традиционное разделение познавательной деятель­ности на репродуктивную, «старую», и продуктивную, новую, наталкиваются на очень большие, но обычно не учитываемые трудности.

В исследовании любого, и в частности познавательного, процесса наибольшая сложность всегда состоит в том, чтобы правильно понять преемственность развития •от старого к новому, т. е. переход к новому, источники и возникновение нового и т. д. Рассмотрим фантазию с этой точки зрения.

Традиционная теория воображения более или менее четко фиксирует два основных, но как бы взаимоисклю­чающих условия этой сложнейшей проблемы, с тем чтобы, разрешив «противоречие» между ними, найти решение всей проблемы. Во-первых, все признают, что «всякое новое всегда является отражением действитель­ности и опирается на опыт человеческой практики»¹. В этом отношении воображение, будучи одной из форм психического отражения внешнего мира, абсолютно ничем не отличается, очевидно, от всех прочих форм такого отражения. Иначе говоря, подобно восприятию, яредставлению и мышлению, фантазия черпает все свое многообразное содержание не из себя самой, а их окру­жающей объективной действительности. Внешний мир — «единственный источник ее содержания. Во-вторых, воображение, не порывая своих связей с внешним ми­ром, «создает новое» и тем отличается от всех прочих форм психического отражения объективной действитель­ности. Чтобы удовлетворить обоим этим условиям, ссы­лаются обычно на следующий основной «механизм» воображения. Отвечая на вопрос о том, как, каким спо­собам, по какому принципу и т. д. работает фантазия, представители традиционной теории и формулируют свой самый главный тезис: «механизм» воображения это 'преобразование, переработка и т. д. прежних вос­приятий и представлений; причем качественная специ­фика подобного преобразования в большинстве случаев не указывается². Предполагается, что с помощью такого преобразования только и можно создать нечто новое,

372

т. е. «в данной нам действительности не встречающееся» и имеете с тем отражающее внешний мир³. Так снима­ется «противоречие» между обоими вышеуказанными условиями. На этой основе, значит, и осуществляется переход от старого к новому и сохраняется преемствен­ность в протекании познавательного процесса. Иначе говоря, старое не отбрасывается целиком и полностью, а необходимо входит в состав нового, но при этом He-остается неизменным, а соответственно преобразуется, развивается, обогащается и т. д. Как будто все очень четко и правильно.

Однако, когда воображение в своей специфике вы­ступает «как процесс преобразующего отражения дей­ствительности»⁴, то неизбежен вывод, что все осталь­ные формы познания являются тогда отражением не преобразующим, а зеркальным, чисто механическим,, пассивным и т. д. Например, мы уже видели, что пред­ставление остается в этом случае «простой репродук­цией», «оживлением прежних связей» и т. д.

В действительности же основным способом сущест­вования психического является его существование в ка­честве процесса, в качестве деятельности. Психическое как процесс означает, что в ходе непрерывного, в част­ности в идеальном плане, взаимодействия субъекта с объектом, в ходе постоянного преобразования послед­него из него «вычерпывается» новое содержание, кото­рым все более насыщается, обогащается психика, и по­тому она развивается и выполняет столь важную роль в регуляции поведения. Иначе говоря, существование психического в качестве процесса исключает существо­вание динамического образа в качестве «простой ре­продукции», т. е. мертвого, застывшего, пассивного отпечатка. Поэтому нет никакого «репродуктивного» мышления. Его существование означало бы, что психи­ческое не выступает как процесс, как непрерывное взаимодействие субъекта с объектом. Такая репродуктивность несовместима с процессом. Она приостановила бы мышление, вообще познание, лишила бы его содер­жания и вовсе оторвала бы его от объекта — от источ­ника его обогащения и развития.

373

На самом деле всякий акт отражения (восприятия, мышления и т. д.) представляет собой, как известно, не механическое, застывшее, пассивное и зеркальное репродуцирование или воспроизведение объекта, а «бо­лее или менее значительное его идеальное — чувствен­ное, мысленное — преобразование. В образе объекта одни его стороны акцентируются, выступают на передний план, восприятие других... тормозится. Они «маскиру­ются», сходят на нет. Образ предмета, таким образом, в самом процессе восприятия ретушируется, моделирует­ся, преобразуется в зависимости от взаимоотношения субъекта и отражаемого объекта, жизненного значения этого последнего для субъекта и отношения субъекта к нему»¹.

Следовательно, традиционное определение фантазии как «преобразующего» отражения не выражает ее спе­цифики и потому неправомерно. Оно ведет к признанию всех других форм психического отражения чисто меха­ническими и пассивными, что явно ошибочно. Из позна­вательной деятельности по сути дела изымается все са­мое основное и существенное, его творческий момент и все это богатство главных «механизмов» и операций познания включается в состав воображения, приписы­вается только ему. В итоге огромное многообразие различных форм и способов познания (восприятие, представление, мышление и т. д.) полностью опусто­шается и сводится к «простой репродукции», а роль воображения в познавательной деятельности неизмери­мо возрастает. Фантазия неизбежно превращается тогда в какого-то поистине фантастического «деятеля», кото­рый один только способен создавать новое и преобра­зовывать старое. Действительный субъект познаватель­ной деятельности и все богатство ее многоразличных форм и «механизмов» сводятся на нет. «Превращение воображения из процесса, или, точнее, специфической стороны, аспекта процесса психического отражения ми­ра человеком в особого деятеля есть дело по меньшей мере бесполезное, праздное, потому что «свойства» этого «деятеля» все равно можно определить, лишь выявив закономерности соответствующей деятельности или процесса. Это дело вредное, мистификаторское, посколь­ку ссылка на воображение... создает видимость того,

374

что можно не исследовать закономерности процесса, что достаточно сослаться на соответствующего «деяте­ля» и «объяснить» все, что угодно, ничего по существу не исследуя и не объясняя, ссылкой на его с этой целью специально ему приписанные свойства»².

В конечном итоге, принимая во внимание, что пре­образование образа предмета отнюдь не является специ­фичным только для фантазии и учитывая, что фантазия, как и любая другая психическая функция не должна выступать в качестве некоего «деятеля», подменяющего собой реальный субъект и его деятель­ность, С. Л. Рубинштейн приходит к следующему основному выводу в отношении воображения. По его мнению, «воображение», т. е. процесс преобразования образа предмета, — это аспект, сторона, и притом не­обходимая сторона, всякого процесса чувственного отражения действительности, вообще единого общего процесса психического отражения мира человеком¹. Иначе говоря, фантазия вовсе не рассматривается здесь как отдельный, относительно самостоятельный психи­ческий процесс, существующий наряду и в связи с другими процессами: восприятием, представлением, мышлением и т. д. Только такой новый подход к воо­бражению является единственно перспективным, даже если он равносилен отрицанию фантазии (по крайней мере в ее традиционном понимании). Возможно, что намеком на ее отрицание является также и тот факт, что С. Л. Рубинштейн, формулируя вышеприведенный основной вывод, нарочито берет слово «воображение» в кавычки.

Следует учесть, что в 30-е и 40-е годы в своих преж­них трудах, поскольку они касались воображения, С. Л. Рубинштейн рассматривал его в основном с тра­диционной точки зрения и считал его особым процессом, существующим наряду, хотя и во взаимосвязи, со всемет другими психическими функциями². Однако впослед­ствии в течение 50-х годов, С. Л. Рубинштейн со своими сотрудниками провел цикл систематических — теорети­ческих и экспериментальных — исследований познава-

16

375

тельной деятельности, и прежде всего мыслительного процесса, и в результате пришел к ряду существенно новых выводов, в частности относительно воображения³. Стало ясно, что преобразование образа предмета есть необходимая сторона любого познавательного процесса, и, значит, не оно вопреки традиции характеризует фан­тазию. Последняя, очевидно, либо имеет какие-то дру­гие, пока еще не раскрытые свойства, либо вообще не существует.

Впрочем, против столь радикального вывода некото­рые сторонники традиционного понимания воображе­ния могут выдвинуть на первый взгляд сильный аргу­мент. Он состоит в следующем. Иногда при традицион­ном подходе фантазия рассматривается не как преоб­разование образа предмета вообще; предпринимаются сравнительно немногочисленные попытки специально раскрыть специфику того преобразования, которое счи­тается характерным лишь для фантазии. Приведем один из примеров: «Всякий новый образ всегда бывает пост­роен из элементов, известных человеку уже в прежнем опыте — это новый синтез уже известного. То, что в действительности бывает разобщено, может быть соедино в воображении. Даже самое фантастическое всегда есть соединение уже известного⁴. Легко видеть, что «преобразованию» подвергаются здесь в ходе нового синтеза только связи между «элементами», но не сами элементы, уже ранее известные, т. е. выделенные в прошлом опыте в результате «прежнего» анализа и по­тому неизменные. Следовательно, специфика такого преобразования состоит, очевидно, в том, что оно относится лишь к синтезу, а не к анализу. Поэтому пер­вый — всегда новый, а второй обречен, по-видимому, навеки оставаться старым. Разрыв между ними неиз­бежен.

Вообще при традиционном разделении всей познава­тельной деятельности на репродуктивную и продуктив­ную дуализм старого и нового настолько пронизывает

376

любой из познавательных процессов и раскалывает его надвое, что не остается потом никакой возможности вос­становить расколотое и сохранить преемственность, пе­реход от старого к новому.

Следовательно, всякое деление познания на репро­дуктивное и продуктивное неправомерно уже потому, что исключает какую бы то ни было возможность перей­ти от первого ко второму. Между ними образуется про­пасть, которую ничем не заполнить. В общей форме это обнаруживается в том, что источники воображения — ощущения, восприятия, представления — рассматрива­ются как старые, а само воображение — как новое. Но если в истоках фантазии нет ничего нового, значит, новое, т. е. все свое содержание, она черпает из себя самой (а не из внешнего мира, с которым она связана только через генетически предшествующие ей формы психического отражения — через ощущения и т. д.). Другим проявлением того же общего парадокса явля­ется трактовка анализа «элементов» как только старого, а их синтеза — как нового. Выходит, что «элементы» давно известны, в них субъект не открывает ничего для себя нового, т. е. не «преобразует» их в ходе познания и не «вычерпывает» из них нового содержания, а все эти познавательные операции, приводящие к открытию нового, он совершает только над «связями» элементов. Это и значит, что объективно, в онтологическом плане связи, отношения оторваны от элементов, от вещей, от предметов, а в гносеологическом и психологическом планах соответственно синтез оторван от анализа.

Так в самом разгаре современных дискуссий по по­воду воображения как основного «механизма» откры­тия нового опять — уже в который раз! — обнаружива­ется все тот же, очень старый и вместе с тем до сих пор исключительно живучий и сохраняющий влияние меха­нистический «атомизм». Если всякий новый образ всегда бывает построен из элементов, известных человеку уже в прежнем опыте, то это и означает, как неоднократно было отмечено, что все новое во внешнем мире и в по­знании возникает одним-единственным, чисто механи­ческим способом: путем унылого перекомбинирования или «перебирания» одних и тех же постоянных, уже имеющихся, неизменных элементов, или «кирпичиков», не связанных друг с другом существенными, внутрен­ними взаимоотношениями (отсюда и возник «перебор»

377

как основной способ действия в кибернетических «ду­мающих» машинах).

Недостаточность и односторонность такого механи­стического «атомизма» состоят, конечно, вовсе не в том, что он вообще признает наличие подобных элементов, или «кирпичиков». Эти последние — в том или ином ви­де — как определенные материальные предметы, вещи; и т. д. существуют объективно, необходимо и законо­мерно. Но все дело в том, что они существуют в процес­се непрерывного взаимодействия друг с другом, в си­стеме существенных, внутренних взаимосвязей и зави­симостей, т. е. на основе внутреннего противоречия из­меняются и развиваются в той или иной степени. Значит, вопреки механистическому «атомизму» нет никаких не­изменных и раз навсегда, данных элементов, вещей, предметов и т. д., чисто внешне связанных друг с дру­гом. Связь того или иного предмета с другими веща­ми — это не чисто случайное и не внешнее лишь до­полнение к его якобы самодовлеющей, абсолютно обо­собленной и вечной «сущности». В действительности всякая вещь возникает, существует, изменяется и раз­вивается только в системе других вещей, т. е. в сущест­венных взаимосвязях с ними.

Вследствие того, что отношения неотрывны от мате­риальных вещей и их свойств, между которыми эти свя­зи, отношения только и существуют, синтез столь же неотрывен от анализа. Такова онтологическая, объек­тивная основа неразрывного единства анализа и син­теза.

Если же в трактовке фантазии не учитывать нераз­рывной взаимосвязи анализа и синтеза и пытаться вы­вести из «старого» анализа новый синтез, то возникно­вение последнего всегда будет казаться каким-то чудом, делом случая или произволом. Приведем характерный в этом смысле пример простейшего, наиболее элемен­тарного проявления творческого воображения: «Ребенбк старшего дошкольного возраста начинает строить из кубиков домик, такой, какой он строил уже вчера, но в процессе строительства случайно упавший кубик вдруг является основой для какой-то пристройки, а создание пристройки уже влияет на изменение всей композиции в целом. Так происходит переход от простого воссозда­ния того, что было в прежнем опыте, к творческому со­зданию того, чего еще в таком виде в прежнем опыте

378

и вовсе не было»¹. Здесь переход от старого к новому сводится к простой случайности: упавший кубик пре­образует постройку. Этот разрыв между репродуктив­ным и продуктивным все более возрастает, приводя к произволу и к индентерминизму, по мере того как тра­диционные теории воображения начинают анализировать более сложные проявления творчества. Посмотрим те­перь, как в этом наиболее интересном случае раскры­вают специфику того преобразования образа предмета, которое считается характерным именно для фантазии и только для нее.

Например, по мнению В. А. Штоффа, преобразова­ние и «переработка»² образа объекта в процессе вооб­ражения отличаются тем, что они являются относитель­но свободными и произвольными. Этот относительный произвол специфичен для фантазии в отличие именно от мышления, подчиняющегося строгим закономерностям. «...Активность воображения, относительно свободно и произвольно оперирующего наглядными понятиями, пе­реплетается с активностью мышления, работающего по определенным правилам и законам»³.

По логике этого тезиса относительная свобода и про­извол воображения состоят в том, что воображение по-видимому, вовсе не подчиняется никаким правилам и законам. Однако автор, очевидно, имеет в виду произ­вол не в смысле полного индетерминизма, а лишь тот факт, что деятельность фантазии регулируется какими-то другими специфическими закономерностями. Поэтому-то она и не подчиняется законам, управляющим собст­венно мышлением. О самих этих закономерностях во­ображения здесь по существу больше ничего не гово­рится, и дело ограничивается их негативным противо­поставлением законам мыслительной деятельности. Основанное на вышеотмеченном принципе столь резкое противопоставление фантазии и мышления получило у нас за последнее время довольно широкое распростра­нение. Наиболее типичны и интересны в этом смысле работы А. И. Розова.

379

А. И. Розов прямо пишет: «Те случаи, когда строго» соблюдаются логические законы, и описываются как: факты мышления. Если же в ходе такой деятельности имеет место пренебрежение отдельными или многими требованиями логики, результаты умственной деятель­ности обычно квалифицируются как фантастические»⁴. По его мнению, там, где мышление определенного субъ­екта «оказалось бессильным», в игру вступает фанта­зия. Следовательно, воображение, понимаемое как ос­нова познания, творчества вообще, обнаруживается лишь тогда, когда собственно мыслительная деятельность оказывается несостоятельной. Мышление здесь — это еще не фантазия, а фантазия — уже не мышление (даже если одно продолжает другое и чисто внешне до­полняет его).

Совершенно очевидно, что под мышлением при этом понимается лишь то, что подчиняется только законам логики, т. е. не нуждается больше ни в каких других: закономерностях. Воображение, напротив, выступает как нечто выходящее из-под контроля чисто логичес­ких законов. Тогда основой всего познания и вообще творчества становится не мыслительная деятельность, а только воображение, благодаря которому «удается пре­одолеть косность мысли, отойти от утвердившихся ка­нонов», от логических алгоритмов и жестких норм правильного мышления. Такое «пренебрежение логи­ческими принципами представляет собой некоторое (но не абсолютное) пренебрежение самой реальностью»¹. Выходит, что логика фиксирует лишь соотношение «старых» мыслей и вовсе не распространяется на новые мысли. Иначе говоря, здесь как будто намечается сле­дующая альтернатива: либо надо полностью подчинить­ся логическим законам мышления, выражающим зако-

380

номерности самой объективной реальности, но тогда ни­чего нового не откроешь и творчество невозможно; либо придется хоть в чем-то нарушить эти законы логики и лишь таким способом удастся совершить творческое открытие чего-то нового. Неужели логика и творчество (познание, воображение и т. д.) полностью исключают друг друга?!

Такой подход к воображению как к творчеству сви­детельствует о слишком узком и потому неверном пони­мании мыслительной деятельности. Мышление здесь выступает только в своей чисто логической характери­стике, в его другом — собственно психологическом оп­ределении оно исключается целиком и полностью. Следо­вательно, исчезает и психология мышления как наука. Она лишается своего предмета, поскольку для исследо­вания мыслительной деятельности вполне достаточно лишь логики.

Однако и в данном случае позитивная трактовка во­ображения по-прежнему отсутствует. Опять-таки дело ограничивается по существу чисто негативным противо­поставлением фантазии мышлению, поскольку первая призвана лишь «преодолевать» логические нормы и «косность» второго. Но если чисто логические законо­мерности вовсе не распространяются на воображение, которое подчиняется якобы только психологическим за­конам, и если позитивная характеристика последних никак не намечена хотя бы в виде постановки вопроса, то воображение, вообще творчество остается без каких бы то ни было закономерностей. Уже отмеченная выше тенденция к индетерминизму в трактовке фантазии и творчества становится теперь совершенно отчетливой. Такая тенденция выражается в том, что одним из свойств фантазии, как мы видели, признается «некото­рое пренебрежение самой реальностью». В действитель­ности же мышление и вообще творчество — это не игно­рирование реальности (хотя бы только частичное), а, наоборот, максимально возможное и в данных условиях наиболее глубокое проникновение в объективную реаль­ность. Некоторое пренебрежение последней означало бы, что воображение хотя бы частично «вычерпывает» свое содержание не из внешнего мира, не из объекта, а из какого-то совсем другого источника (из себя самого, из «мира» чистой субъективности и грез и т. д.).

Следовательно, еще раз подтверждается вывод о

381

том, что фантазия и в данном случае не рассматривается как одна из форм психического отражения. Но все су­щество важнейшей проблемы творчества, и в частности мышления, именно в том только и заключается, что как бы ни понималось «создание нового», оно отнюдь не является творением «из ничего». Новое создается из «материала» внешнего мира в ходе деятельности чело­века. В этом суть теории отражения диалектического материализма, что в первую очередь и учитывается в вышеизложенной трактовке основного «механизма» мышления — анализа через синтез. Это, на наш взгляд, единственно возможное понимание важнейшего «меха­низма» мыслительного и вообще творческого процесса оказывается прямо противоположным традиционным тео­риям фантазии, с точки зрения которых она тоже играет роль якобы аналогичного «механизма».

Таким образом, рассматриваемая и критикуемая нами трактовка воображения уязвима по крайней мере в силу двух причин. Во-первых, она приводит к индетер­минизму и, во-вторых, по существу отрицает психоло­гию мышления как науку. Само мышление здесь берет­ся только в его чисто логическом определении, без вся­ких психологических характеристик. Так проблема во­ображения переходит в проблему соотношения логики и психологии мышления.

Конечно, в творческом (мыслительном) процессе всегда есть некий «остаток», необъяснимый только с по­мощью законов логики — диалектической и формаль­ной. Спорным является лишь следующее: а) рассматри­вать эту очень существенную сторону мышления, этот «остаток» как воображение, т. е. изъять его в качестве совсем особого фактора из мыслительной деятельности, или б) сохранить его в составе собственного мышления. Рассмотрим сначала первую часть этой альтернативы.

Независимо от того, как понимать фантазию, она, так сказать по определению, может быть в лучшем слу­чае одной из форм или сторон лишь чувственного по­знания. Иначе говоря, прямо и непосредственно она еще не относится к собственно мышлению (абстрактному понятийному познанию), хотя последнее невозможно

382¹

-без опоры на ощущения, восприятия и представления. Следовательно, не приходится, на наш взгляд, обозна­чать в качестве воображения ту сторону («остаток») мыслительного процесса, которая, согласно общепри­знанному мнению, не может быть объяснена только за­конами логики. Эта весьма существенная сторона мыс­лительной деятельности и составляет предмет психоло­гии мышления. Другими словами, она должна быть сохранена именно в составе собственно мыслительного процесса (так мы перешли ко второй части намеченной выше альтернативы).

Все трудности в трактовке воображения связаны, как мы видели, с тем, что мышление, противопоставля­емое фантазии, берется обычно в его только логических характеристиках. Чтобы признать существование фан­тазии, здесь приходится явно или скрыто отвергнуть психологию мышления, поскольку психологические зако­номерности последнего исчезают. В результате мысли­тельная деятельность лишается части своих существен­ных закономерностей, потому что логика, как известно, не претендует на полное и исчерпывающее объяснение мышления. Полное его объяснение предполагает со­трудничество логики с психологией и другими конкрет­ными науками на основе определенных философских принципов. Отрицание психологии мышления создает в изучении мыслительной деятельности существенный «вакуум». Его-то и стремятся как-то заполнить сторон­ники традиционной теории воображения. Они в какой-то форме по существу тоже признают наличие этого «вакуума», который образуется по мере обеднения мыш­ления и сведения его к чисто логическим характеристи­кам. Но вместо того чтобы восстановить мышление во всем богатстве и сложности не только логических, но и психологических его закономерностей, они попросту изымают последние из собственно мыслительной дея­тельности и в качестве уже немыслительных законов приписывают воображению. Сторонники традиционного понимания фантазии придают ей самодовлеющее и решающее значение в познавательной, вообще в твор­ческой деятельности именно потому, что они в какой-то степени — осознанно или неосознанно — тоже чувству­ют необходимость как-то компенсировать эту ущерб­ность собственно мышления (в его наиболее развитых формах), лишенного существенных психологических

383

характеристик. «Относительно свободная и произволь­ная» фантазия призвана дополнить и компенсировать обедненное таким образом «косное» мышление. В резуль­тате, чем большая роль приписывается воображению, тем большему опустошению подвергается собственно мыслительная деятельность. Выход состоит, очевидно, в том, чтобы восстановить правомерность и необходи­мость психологического подхода к мышлению и соот­нести его с логическим подходом к нему.

Все закономерности логики — формальной и диалек­тической — распространяются на все стороны, стадии и т. д. мыслительного, вообще творческого процесса. Логические законы распространяются в том числе и на так называемые этапы «инсайта», догадки, «озарения» и т. д. (традиционно относимые лишь к «ведомству» психологии), т. е. они имеют силу и для «старых», и для новых, еще только возникающих мыслей. Но это, ко­нечно, не значит, что закономерности логики полностью объясняют все происходящее на указанных и вообще на всех этапах мышления. В целях полного и всестороннего объяснения всех стадий мышления психология сущест­венно дополняет и продолжает логику. Логика необхо­дима, но недостаточна для понимания любого и каждого этапа мыслительного процесса. Так снимается упоми­навшаяся ложная альтернатива, согласно которой либо мышление целиком подчиняется законам логики и тогда оно остается «косным», т. е. не открывает ничего нового, либо оно приходит к открытию чего-то нового и тогда нарушает законы логики, переставая быть мышлением, т. е. превращаясь в фантазию.

Очень важно, кроме того, участь, что в изучении мыс­лительного процесса психология уделяет особо присталь­ное внимание различным способам и «механизмам» взаимосвязи между мышлением и чувственным познани­ем. (Напомним, что формальная логика, наоборот, от­влекается от взаимосвязей мышления с ощущениями, восприятиями и представлениями.) В реальном позна­вательном процессе даже самые абстрактные понятия и чувственно-наглядные элементы всегда функционируют только в единстве и взаимопроникновении. Наглядные элементы в мышлении — это более или менее генерали­зованное содержание восприятий, обобщенные образные представления и особые схемы (план, замысел и т. д.), которые как бы предвосхищают словесно еще не развер-

384

нутую систему мыслей¹. С помощью таких наглядных схем устанавливается особенно тесное взаимодействие между чувственным познанием и абстрактным мышлением.

Таким образом, для того чтобы содержательно ста­вить и решать вопрос о якобы ведущей роли воображе­ния в познавательной, вообще в творческой деятель­ности, надо прежде всего обратиться к конкретному ис­следованию мышления во всем богатстве не только его логических, но и психологических закономерностей, во всем многообразии его взаимосвязей с ощущениями, восприятиями, представлениями и т. д. Но тогда ока­зывается, что в результате весьма различных и много­численных специальных исследований такого типа — теоретических и экспериментальных — для воображения (в любом его понимании) либо вовсе не остается места, либо ему отводится весьма незначительная, от­нюдь не решающая роль. По крайней мере к такому выводу приводит анализ основных современных моно­графий по психологии мышления².

Итак, трудности в трактовке фантазии свидетельст­вуют о том, что традиционное у нас понятие вообра­жения остается пока, очень расплывчатым, нестрогим и двусмысленным. Как мы видели фантазию опреде­ляют обычно сочетанием двух основных признаков: 1) открытие, создание нового и 2) преобразование об­раза познаваемого предмета. В отличие от первого вто­рой из них характеризует непосредственно не столько самый результат или продукт фантазии (создание но­вого) , сколько процесс или «механизм», с помощью которого этот результат получается. Мы пытались по­казать, что оба этих признака не специфичны только для воображения, а в одинаковой мере характеризуют вообще все формы и уровни (психического отражения: ощущения, восприятия, представления, мышление и т. д. Следовательно, если воображение все же существует,

385

то его специфика заключается в чем-то другом, пока неизвестном. Мы, разумеется, не предлагаем просто и сразу же отказаться вовсе от понятия и термина «во­ображение». Цель этой дискуссионной главы другая — привлечь внимание специалистов (философов, психоло­гов и др.) к обычно не замечаемым трудностям в тра­диционной трактовке воображения и тем самым сопо­ставить друг с другом два основных «механизма», с помощью которых происходит открытие нового: анализ через синтез и фантазию. Сопоставление это приводит к бесспорному выводу о том, что второй из них не вы­держивает никакого сравнения с первым. Это дает нам право сосредоточить в дальнейших главах все внимание только на анализе через синтез.

Отметим только в заключение, что к аналогичному выводу о преимуществах анализа через синтез приводит также рассмотрение всех других трактовок этого важ­нейшего факта включения познаваемого объекта во все новые связи. Например, во многих работах указанный факт выступает как «изменение функционального значе­ния» или же как «переосмысление» одного и того же элемента задачи. С. Л. Рубинштейн справедливо отме­чает, что в обеих этих интерпретациях данного явления выпадает основное — вскрытие и выделение мыслящим субъектом новых свойств познаваемого объекта, нового предметного содержания, как бы вычерпываемого имен­но из объекта. Трактовка этого явления как переосмыс­ления создает, по его мнению, ложную видимость, буд­то дело здесь в чисто субъективном акте придания дру­гого значения тому же (неизменному) содержанию; в действительности же речь должна идти о выявлении в ходе познавательного процесса нового объективного предметного содержания по мере преобразования (в идеальном плане) познаваемого объекта. Новое осмыс­ление решаемой задачи имеет место, но оно основано на раскрытии именно нового ее объективного содержа­ния. Столь же неудовлетворительно и сведение данного явления к изменению функционального значения какого-либо элемента ситуации или задачи. Такое толкование этого процесса связано с гештальтистской концепцией, согласно которой мышление сводится к трансформации переходящих друг в друга феноменальных, чисто субъ­ективных ситуаций. На самом же деле в основе динами­ки и изменения значений тех ил иных элементов задачи

386

лежит опять-таки раскрытие все нового предметного содержания¹. Здесь, как и везде, содержательность мышления имеет своим источником только объект, во­обще внешний мир, но никак не чистую субъективность оторванного от него «духа». Включаясь в ходе анализа через синтез в новые связи, познаваемый объект все бо­лее насыщает мыслительную деятельность все глубже и адекватнее раскрываемым содержанием.

Такова самая существенная, принципиальная и наи­более общая характеристика важнейшего психического «механизма», посредством которого человеческое мыш­ление открывает нечто новое, ранее неизвестное.