Ryabkov_V_M_Antologia_form_prosvetitelnoy_KDD

521

прожили вторую жизнь. Война дала каждому выстраданный личный опыт, новые мысли о жизни и людях». Эти слова писались в 1942 г. Прошло лишь несколько месяцев войны. Люди не только сражались, погибали, работали сверх всяких сил — они жили в условиях войны: фронта, тыла, оккупации, плена. Окопы, землянки, блиндажи, лесные партизанские лагеря, короткие привалы в поле, деревенской избе, полуразрушенном пригороде, бесконечные эшелоны. В этих экстремальных условиях естественно изменилось и бытие художественной культуры.

Вновь была опровергнута классическая формула: «Когда гремят пушки

— музы молчат». Эренбург писал: «Я не думаю, что музы на поле боя молчат. Но музы, как и люди, меняются на поле боя. Они не только многое приобретают, они от многого отказываются».

Мы не собираемся писать историю художественного творчества в годы войны. Как и прежде, нас интересует то новое, что возникает внутри самодеятельного искусства, его отношения с профессиональной культурой и фольклором, с одной стороны, и государственной политикой — с другой.

Война сводила, объединяла в одном месте, пространстве и времени носителей разнообразных культурных традиций, людей разных национальностей, уровня образования и т. п. По существу, армейская часть, партизанский отряд, лагерь—это малые социально-культурные «среды» военной поры. Вот почему самодеятельное начало стало определять творческую жизнь.

В армейских частях возникали самые различные художественные коллективы смешанного состава и жанра. Вот, например, история походного эстрадного театра, одним из создателей и участников которого был Ю. Южанин, пионер «Синей блузы» 20-х гг.

«В нашей части нашлись свои поэты, артисты, художники, музыканты

— профессионалы и любители. Как-то само собой вышло, что организовалась группа культармейцев, писавших пьесы, создававших песни, изощрявшихся в сочинении злободневных частушек». На «вооруже-

522

нии» у культармейцев «обычное имущество походного театра: гитары, бубны, мандолина и неизменная двухрядка». В репертуаре — одноактная пьеса «Партизаны пришли», сценка «Мизинец», героем которой является «бдительный советский патриот, разоблачающий диверсанта», частушки, оригинальный конферанс «кашевара» и «горниста». И конечно — боевые песни. «На сцене появлялась двухрядка— друг бойца, а иногда и целый инструментальный ансамбль. Из публики выходили певцы, они затягивали волжскую или украинскую лирическую песню, которую тут же сменяла развеселая краснофлотская пляска».

На одной из фронтовых выставок изоискусства, развернутой прямо на передовой, «в сушилке лесопильного завода» были выставлены работы известного художника-палешанина, участника Нью-Йоркской выставки 1939 г. красноармейца Блохина и рисунки начинающих любителей, вроде младшего политрука В. Нестерова.

В каждой конкретной ситуации в ход шли все имевшиеся под рукой мобилизованные творческие ресурсы — независимо от их происхождения и культурного статуса. К тому же отлаженные механизмы организации и управления культурой в начале войны оказались парализованными.

Обратимся к фронтовой литературе. Тысячи профессиональных литераторов — журналистов, писателей, поэтов — оказались в действующей армии и партизанских отрядах. Появилось несчетное множество фронтовых, армейских и дивизионных газет, боевых листков, рукописных журналов, листовок, песенно-стихотворных плакатов и т. д.

Даже беглое знакомство с огромным массивом оперативной «местной» печати позволяет сделать вывод о быстрой переакцентировке функций прессы.

Публицистика военных лет — статьи, очерки, рассказы, стихи К. Симонова, И. Эренбурга, А. Толстого, Е. Петрова, В. Гроссмана, Н. Тихонова, Л. Соболева, А. Суркова, А. Платонова, Б. Лавренёва, Б. Полевого, А. Гайдара, М. Шолохова и многих, многих других — мгновенно

523

обретала новую жизнь в песнях, эстрадных номерах, театральных спектаклях, фильмах. Многие из этих произведений быстро фольклоризировались, бытовали во множестве «местных» и индивидуальных вариантов.

Снизу шел встречный поток — солдатский и партизанский агитационный фольклор.

«На фронте рождаются и передаются из уст в уста раешники, частушки, поговорки, веселые и добродушные — о боевых товарищах, злые и едкие

— о врагах, — писала в январе 1942 г. газета «Литература и искусство». — Еще несколько месяцев назад были сомнения в том, нужны ли во фронтовой печати „веселые уголки". Теперь мы стали свидетелями бурного притока в эти уголки красноармейских материалов. А на Западном фронте появилась даже насущная потребность в издании журнала „Фронтовой фольклор". Уже вышло пять номеров, причем в каждом из них растет удельный вес красноармейского творчества».

Привычные деления на виды и жанры искусства здесь были несущественны. Фольклорно-самодеятельная природа этого явления обнаруживается в самих механизмах его существования и, может быть, прежде всего — в появлении целого слоя народных типов, героев солдатского творчества.

Гриша Танкин, Иван Хватов, Сеня Пулысин, Никита Штык, Василий Теркин, Андрей Ястребок, Кузя Истребков и десятки их братьев по духу и оружию — это не просто литературно-сценические персонажи. Как подлинно фольклорные, мифологические герои они жили в солдатской среде активной, действенной жизнью.

Часто им приписывались реальные подвиги конкретных бойцов той или иной части — и новые частушки, поговорки, рассказы индивидуального или коллективного происхождения. В своих частях они выполняли функцию летописца, носителя местного эпоса. Они даже могли вести переписку!

524

Это был результат в полном смысле коллективного самодеятельного творчества. Герои-персонажи рождались в народной среде, в их дальнейшей жизни наравне с бойцами принимали участие профессиональные литераторы и художники. Сородители Гриши Танкина

— А. Сурков и Ц. Солодарь. На Ленинградском фронте действовал Вася Теркин, известный еще с финской войны. Отмечая важную роль рисунка в массовой популярности и богатой жизни образа Теркина, Ц. Солодарь писал: «Тексты к этим рисункам делают поэты Б. Лихарев, А. Решетов, Н. Тихонов и другие по темам, выдвигаемым бойцами. А некоторая часть текстов написана самими бойцами».

Подобные персонажи быстро стали известны не только на фронте. Фольклорная литература оживила многие, казалось бы, уже окончательно захиревшие и превратившиеся в псевдонародные формы художественной самодеятельности. Раешники, лубки, сценки, частушки, куплеты «с участием» дяди Власа, Вани Плавкина, Максима Зениткина и других получили повсеместное распространение.

Те же механизмы фольклорно-самодеятельного мышления оперативно использовало агитационное кино.

Уже в 1941 г. вышло несколько «боевых киносборников», в работе, над которыми принимали участие известные советские кинорежиссеры Г. Козинцев, Л. Трауберг, С. Герасимов, К. Юдин и др. Среди составлявших киносборники небольших новелл видное место заняли агитационные переделки популярных фильмов, песен, литературных произведений. Здесь оживали мифологические герои довоенных лент, творились новые сказочные персонажи.

...Улизнув неведомым образом от настигавших его пулеметных очередей, выходил на берег Урала живой и невредимый Чапаев. Осуществилась заветная мечта юных зрителей. Хитро улыбался Василий Иванович знакомой улыбкой Б. Бабочкина — и вот уже в папахе, в

525

развевающейся бурке, с шашкой наголо летел на лихом коне вперед, в гущу боя.

...На экране — темный кинозал. Заканчивается показ фильма о Максиме. Зрители встают, чтобы покинуть зал... и вдруг Максим неожиданно обращается к ним: «Минуточку, товарищи!». Зажигается свет, и с экрана сходит Борис Чирков в кожанке. Оживший киногерой, окруженный радостными зрителями, произносит энергичную агитационную речь. С новым сатирическим антифашистским текстом звучит песня «Крутится, вертится шар голубой»...

...Бессмертный Швейк дурачил тупых фашистов в новелле С. Юткевича «Новые похождения Швейка» (Боевой киносборник. 1941. № 7). А в 1943 г. появился одноименный полнометражный фильм.

Точно так же сложилась судьба другого популярного киногероя, «родившегося» в киносборнике 1941г., — Антоши Рыбкина. Популярность этих героев многократно усиливалась их кровным родством с персонажами армейского фольклора.

Продолжали развиваться и традиционные любительские формы художественного творчества, ориентированные на профессиональное искусство, «книжную» поэзию и литературу. Как обычно, они ориентировались на всевозможный, какой только был под руками, готовый репертуар. Когда же его не хватало или он не вполне удовлетворял конкретным местным потребностям, чувствам, настроения, те же любители сочиняли стихи, рассказы, песни, интермедии и т. д.

Среди таких любительских сочинений были вполне оригинальные произведения". Другие представляли собой переделку литературномузыкального первоисточника, возникали на основе стихотворных моделей популярных песен, прозаических произведений, фильмов и т. д.

В очерке А. Евнина «Песня освобожденного района» подробно описан процесс создания одной из таких песен, певшейся на мотив утесовской «То не тучи, грозовые облака».

526

То не тучи над Полою поднялись, То не вихри с грозной бурей обнялись. Это черная фашистская орда Из Германии нагрянула сюда.

«Четыре строки песни сложил человек с ружьем, в лесу, в конце лета прошлого (1941) года. Крестьяне шли по дорогам. Самолеты врага били по ним из пулеметов.

Первый труп ребенка, лежавший у сосны, вблизи деревни, оповестил о приходе фашистов. Крестьяне прятались в лесах».

Началось создание партизанского отряда. «Человек с ружьем» — колхозник Евгений Малинов записал в шалаше:

Когда солнышко клонилось на закат, Созывал Трофим Петров своих ребят. Собирайтесь-ка, ребята, в дружный стан. Создадим отряд бесстрашных партизан.

Песня стала летописью жизни и борьбы отряда. Вот один из ее боевых фрагментов:

Темной ночью по заснеженной тропе Подошли они к деревне Иломле, И четыреста немецких басурман Удирали от полтавских партизан. По не всем бандитам удалось уйти. Пули метко их косили по пути. Смело били перетрусивших врагов Партизаны Голованов, Иванов.

С развитием наступления войск Северо-Западного фронта «уже не только партизан Евгений Малинов сочинял эту песню. Ее сочинял весь отряд: каждый боец вкладывал в нее свою мысль, свое слово. Отряд пел ее, как гимн».

527

Часто профессиональные композиторы писали музыку на тексты красноармейцев и командиров; так создавались многие песни частей и соединений.

Все это были живые, отвечавшие условиям жизни и быта военных лет формы художественного творчества. В них без труда обнаруживаются фольклорные самодеятельные черты и свойства. Заметно и расширение поля полупрофессиональных, гибридных, составных и синтетических форм. Отмеченные черты, очевидно, можно считать устойчивыми признаками культуры подобных периодов истории общества; не случайно обилие как внешних, так и существенных аналогий и ассоциаций с художественной жизнью начальных послеоктябрьских лет. Стоило лишь чуть-чуть ослабнуть приводным ремням машины управления культурой,

Столь же естественной была многократно отмеченная тяга к популярным, имевшим широкое хождение как в городской, так и сельской среде жанрам и репертуару.

Участник фронтовой бригады, делясь своими впечатлениями с композиторами и поэтами, прямо указывал: «Слушатели неизменно требовали исполнения популярных бытовых песен. Незнание этих песен профессиональным певцом вызывало глубокое разочарование аудитории. Приходилось тут же, на ходу, записывать и разучивать новый материал. Наибольшим успехом пользуется легкий эстрадный репертуар — интимнолирический романс, бойкая джаз-песенка, такие, как, например, „Синий платочек" Петербургского или „Креольская" Феркельмана».

Другой вкусовой доминантой был юмор.

«Перед началом концерта к нам подошел боец и осторожно спросил: „Скажите, пожалуйста, смешное будет?". Боец этот не выглядел особым смельчаком, и нам сразу стало ясно, что это не только его личный вопрос», — писал участник фронтового театра А. Габович.

528

Подобные мотивы преобладали и в самодеятельном фронтовом творчестве. На эти вполне понятные, человеческие запросы быстро ответили многие поэты, композиторы, драматурги. Выступая в Московском клубе писателей, поэт Иосиф Уткин говорил: «У солдата (...) есть Родина — Россия. У него есть любовь: жена, подруга, дети, мать. У него есть нация предков. Вот этими, в большей части эстетическими, проблемами и занялось искусство периода Отечественной войны. Отсюда и лирическая окрашенность всего советского искусства (...), так как лирика есть не жанр, как у нас наивно привыкли думать, а натура художника».

И вот против натуры, естества жизни и искусства, стихийного моря народного творчества выступила система административного руководства культурой.

Председатель Комитета по делам искусств М. Храпченко безапелляционно утверждал: «Если послушать некоторых теоретиков, окажется, что ничего, кроме лирики, в песенном творчестве не имеет сейчас права на существование; никакие другие песни, кроме лирических, не пользуются признанием в Красной Армии, у многомиллионной аудитории радиослушателей и т. д. Это, несомненно, неправильная и вредная точка зрения. (...) Никакие теоретические выкладки, аргументы от „психологии", быта не могут быть противопоставлены задаче создания героического искусства, которое поднимало бы боевой дух народа».

Таким образом, в этот краткий период резко обозначился разрыв между многообразием жизни народной культуры и официальными догмами. Наглядным выражением этого противоречия может, на наш взгляд, служить журнал «Политпросветработа».

«Когда гремят пушки — музы молчат». Удивительно, но именно эта, ежечасно опровергавшаяся жизнью формула фактически определяла лицо руководящего журнала. Материалов, посвященных армейскому быту и богатейшему фронтовому народному творчеству, почти нет! Мало что можно узнать и о жизни села, о фольклоре и сельской художественной

529

самодеятельности, хотя журнал был адресован избам-читальням и колхозным клубам. Всего этого для «Политпросветработы» как бы не существовало, хотя даже центральные газеты давали живые материалы указанного характера.

Что же предлагал журнал читателям в качестве основных направлений работы культурно-просветительных учреждений в суровых условиях военного времени?

Впередовой статье первого номера за 1942 г. заместитель наркома просвещения РСФСР Н. Гаврилов писал: «Удовлетворить огромный интерес населения к текущему моменту, к событиям, происходящим на фронте и за рубежом, — на селе призваны в первую очередь избы-читальни, красные уголки, колхозные клубы, дома социалистической культуры. Дело чести всех организаций и отделов народного образования превратить каждый сельский клуб, каждую избу-читальню или библиотеку в боевой агитпункт, где бы колхозник всегда смог найти газету, послушать радио, узнать обо всем, чем живет и дышит наша великая страна».

Вкачестве практических форм такой работы директивно предлагались лекции, доклады, громкие читки на полевых станах, стационарные и передвижные выставки, тематические вечера. В инструктивнометодических статьях, материалах, обобщающих положительный опыт работы клубов и изб-читален, в критических обзорах и хроникальных заметках всячески выпячивались успехи в использовании этих форм пропаганды — или, напротив, сурово осуждалось их игнорирование.

Впринципе все это вроде бы соответствовало моменту, но выдвижение именно таких форм в реальных условиях клубной работы начала 40-х гг. было формально-бюрократической утопией. Ни материалы самого журнала, ни газеты и радиосводки реальной информации о положении вещей не давали. Вряд ли нужно это доказывать.

Втрагические дни лета 1941 г. в передовой августовского номера журнала торжественно провозглашалось: «В речи товарища Сталина по

530

радио Красная Армия и весь советский народ получили гениальную программу борьбы с врагом. (...) Красная Армия, Красный Флот и Красная Авиация показывают в боях за Родину образцы мужества и героизма. Фашистские летчики, как правило, уклоняются от боя со сталинскими соколами. Фашистская пехота не выдерживает штыковых атак отважных советских пехотинцев». Но ведь именно в первый год войны в результате просчетов верховного командования в плену и окружении оказались миллионы советских воинов! И именно в августе 1941-го появился печально известный приказ Ставки № 270, согласно которому командиров и политработников, попавших в плен, предписывалось считать дезертирами, а их семьи подлежали аресту и высылке. Семьям пленных красноармейцев отказывалось в какой-либо помощи...

Да, таков был общий стандарт времени. И в пропагандистском рвении журнал обнажал антинародную, противоречащую всем жизненным реалиям и потребностям сущность установок массовой культурно-просветительной работы.

Объектом ее выступали не реальные бабы, старики, отвоевавшие свое солдаты, подростки и дети, а сфабрикованные пропагандой человекосхемы, муляжи, манекены. Эти «собирательные образы» советских людей заполняли страницы журнала. В неестественных деревянных позах сидели «просвещаемые» в светлых читальных залах, на ухоженных полевых станах, внимая слову лектора, докладчика, книгоноши.

В одном из номеров была помещена фотография двух колхозниц, работающих на скотном дворе... в противогазах! Этот снимок должен был «документально подтвердить» эффективность самых абсурдных и диких рекомендаций журнала.

Сквозь броню методических установок и идеологических догм все же пробивались живая жизнь, мысль, чувство. В репертуарном отделе рядом с кондовыми пьесами-агитками и халтурными эстрадными раешниками появляются многие из созданных в годы войны популярных песен