СБОРНИК

В. Хайнеману интертекстуальность может облекаться в следующие формы

– цитаты, аллюзии, пародии, и таким образом включаться в ткань других текстов, влиять на них. Несмотря на то, что данная классификация является на первый взгляд широкой, но она рассматривает интертекстуальность только с лингвистической точки зрения.

Отправной точкой многих исследований является работа Романа Якобсона «Лингвистика и поэтика» (1975), где он представил классификацию функций интертекстуальных связей, в основе которых модели функционирования языка. Прежде всего, он выделяет экспрессивную функцию, через которую автор самовыражается, путём введения интертекста. «Определённый набор цитат, аллюзий позволяют автору выразить главную мысль произведения предельно достоверно» [4; 27].

Следующая функция – это апеллятивная. Она используется тогда, когда автор отсылает читателя к каким-то конкретным источникам. Благодаря этому осуществляется связь между пространством и временными пластами художественного мира: прошлое и настоящее пересекаются. Референтивная функция заключается в передаче информации о внешнем мире. То есть происходит своего рода актуализация информации, содержащейся в другом тексте. Поэтическая функция состоит в применении аллюзий, цитат, которые относят читателя к известным произведениям, часто не указывая адресата. И последняя функция, которую выделяет Р. Якобсон – метатекстовая функция. Она отсылает читателя непосредственно к первоисточнику, чтобы определить толкования с помощью исходного текста. Для полного понимания замысла автора, интерпретации текста необходимо познакомиться с текстом-источником, который дает ответы на многие вопросы, затронутые в произведении. Метатекстами являются чаще всего произведения, относящиеся к классике мировой литературы (Библия, произведения Данте, У.Шекспира, О. де Бальзака, А.Пушкина, М.Лермонтова, Ф.Достоевского, Л.Толстого, А.Чехова и др.).

Данная классификация является самой распространённой, поскольку учитывает одновременно общекультурный литературный и языковой контекст. Ей пользуются сегодня многие лингвисты и литературоведы, обращаясь к интертекстуальному анализу. Но с точки зрения отдельных учёных, теория Р.Якобсона требует коррективы, в частности, исследование Е.В.Михайловой. Взяв за основу классификацию Р.Якобсона, она добавляет к ней референционную, информационную, экспланативную и оценочную функцию, рассматривая интертекстуальность в научном дискурсе, по материалам научных статей. Развивая классификацию Р. Якобсона, она рассматривает функции интертекстуальных связей в более узком языковом аспекте.

Совершенно иной подход к проблеме функций интертекстуальности предлагает Н.А.Фатеева. Она исходит из того, что определяет функцию интертекстуальности как способ «генезиса собственного текста и постули-

381

рования собственного авторского «Я» через сложную систему отношений оппозиций, идентификации и маскировки с текстами других авторов» [2; 103]. Таким образом, в процессе творчества вторым «Я» писателя, с которым он вступает в «диалог» может быть как писатель-предшественник, так

ион сам. Н.А. Фатеева рассматривает функции интертекстуальности в художественном дискурсе. Она выделяет следующие функции: введение в

текст мысли или конкретной форму представления мысли, объективированную до существования данного текста как целого; введение в более широкий культурно-литературный контекст; создание подобия тропеических отношений на уровне текста; конструктированная, текстопорождающая функция. При этом материалом для обобщения становится литература разных эпох. Интертекстуальность неразрывно связана с эстетикой постмодернизма.

Ряд отечественных исследователей склоны рассматривать проблему интертекста в неразрывной связи с литературой постмодернизма. Так, например, известный исследователь в области интертексуальных связей И.П.Ильин рассматривает функции через формы её выражения (цитаты, реминисценции и др.). Разнообразие текстовых связей и бесчисленное множество самых разных текстов, охватываемых ими, не позволяют точно определить число функций интертекстуальных связей. Гораздо легче перечислить функции различных форм интертекстуальности. Так, например, цитата выполняет отсылку на авторитет, на подтверждение достоверности рассказанного. Пародия и стилизация направлены на достижение игрового или сатирического эффекта.

Сэтих же позиций рассматривает функции интертекстуальных связей французская исследовательница Н.Пьеге-Гро, которая раскрывает функции через способы введения их в художественный текст: через характеристику персонажей, место и время, миф и историю. В постмодернистских текстах каждый контакт с предыдущим текстом оборачивается связью, в результате интертекстуальная связь приобретает характер каламбура, гиперболы или их взаимоналожения. Так могут соединяться «высокий»

и«низкий» стиль художественного текста [2; 89]. Функции цитаты далеко выходят за рамки той роли, которая ей приписывается по традиции, — быть авторитетной и орнаментальной. Цитата, усиливая впечатление правдивости высказывания, придает ему аутентичность. Аллюзию также часто сравнивают с цитатой, но на совершенно иных основаниях, она лишена буквальности и эксплицитности, поэтому представляется чем-то более деликатным и тонким. Она по-иному воздействует на память и интеллект читателя, не нарушая при этом непрерывность текста. Понять в полной мере значимость функций интертекстуальных связей в художественном тексте можно только с помощью обращения к контексту, из которого извлечена цитата или к которому отсылает аллюзия. Способ, каким интертекст побуждает читателя к активной деятельности, будет каждый раз меняться, эти

382

способы варьируют не только в зависимости от применяемой в тексте стратегии, но и от типа читателя. Использование писателем в своем произведении элементов других текстов позволяет говорить об игровом начале интертекстуальности. Читателю предстоит в процессе прочтения художественного текста распознать цитаты, аллюзии и др., определив их источник и раскрыв их функцию в данном тексте.

Таким образом, проблема интертекстуальных связей на сегодняшний день остаётся открытой, что объясняется отсутствием единого мнения в определении сути интертекстуальных связей и границ этого явления. В связи с этим наиболее продуктивным для анализа художественных текстов представляется подход И.П. Ильина, который предлагает рассмотрение проблем интертекста в неразрывной связи с эстетикой постмодернизма.

ЛИТЕРАТУРА

1.Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности. – М.: ЛКИ, 2008. – 126с.

2.Фатеева Н.А. Интертекстуальность и ее функции в художественном дискурсе // Известия АН. Сер. Литературы и языка. – 1997. –Т.56. –

№ 5. – 288с. – С.12-21.

3.Хайнеман В. Интертекстуальность и устойчивые элементы текста // Реферативный журнал “Языкознание”. – М. 1999. – №1. – С. 22-27.

4.Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «про-

тив». – М., 1975. – С. 193-230.

Г.Р. Юсупова, ФРГФ, ФГБОУ ВПО «БашГУ» (г.Уфа)

ЭВФЕМИЗАЦИЯ КАК ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ ЯВЛЕНИЕ

ВПОЛИТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХ

Сдавних пор было подмечено, что одну и ту же идею можно выразить разными способами, а точнее употребляя разную лексику. Считалось, что каждое определенное слово, кроме лексического значения, также обладает природной силой. Поэтому древние люди старались избегать от использования некоторых слов, потому что осознавали свою слабость перед природой. Многие ученые считают (Б.А.Ларин, О.В.Афанасьева, О.С.Ахманова и др.), что этот страх у первых людей стал причиной появления запретов, то есть табу. Табу распространяется на негативные предписания, на различные действия людей, нарушение которых должно по-

383

влечь соответствующие санкции, вместо которых постепенно начинают придумывать новые лексические единицы для их замены.

Эвфемизмы являются следствием лексического табу (запрета), который благодаря разного рода предубеждениям, суевериям, религиозным верованиям налагается на употребление названия определённых предметов и явлений окружающего мира, в результате чего человек прибегает к иносказательным выражениям.

Хотя период мифологических верований уже прошел, образованные люди и сейчас очень щепетильно относятся к употреблению определенных групп слов, стараясь найти для них более подходящие замены. Некоторые новые запреты в значительной степени вызваны глобально распространяющимся тенденцией к «толерантности», выражением которой в коммуникации является политкорректность, реализующаяся в появлении эвфемизмов. «Толерантность, по словам М.АТульновой, заставляет современное общество вообще отказываться от прямых номинаций неприятных явлений» [5].

Эвфемизмы, в общем, можно обнаружить в речевом поведении каждой нации во всем мире, независимо от мест обитания. И в каждом языке использование эвфемизмов является повседневным процессом. Но выделить четкие рамки эвфемистической лексики часто невозможно, потому что эвфемия весьма близко соотносится со смежными языковыми явлениями, и тем самым вызывает трудности у лингвистов. Проблема осложняется тем, что сам термин эвфемизм используется во многих сферах и выполняет многочисленные функции. И разные исследователи выделяют различные аспекты функционирования и целевого предназначения эвфемизмов.

Эвфемизм, являясь частью любого языка, развивается и меняется вместе с этим языком, что является ярким показателем значительной подвижности этой единицы. Он также имеет большую восприимчивость к общественному мнению. Более того, эвфемизм тесно связан с жизнедеятельностью человека. И существует эвфемизм там, где избегают использования некрасивого, неприличного и вульгарного. Отсюда следует, что эвфемизм

– это не только языковое явление, но в тоже время и культурное. То есть эвфемия это также «способ говорить непристойности, не нарушая этикетных норм» [ 3].

Можно отметить, что нигде так широко не придерживаются этикетных норм, как в политике. Это можно наблюдать в текстах политической коммуникации, где основной установкой является воздействие на рецепиента и убеждение его в целях достижения прагматического эффекта, используя при этом особые языковые средства.

Появление некоторых ограничений на прямое употребление языковых средств оценочного характера в политической публичной коммуникации связано с юридической и моральной ответственностью автора, а также

384

его эффектичностью воздействия на публику. Известны случаи, когда за недостойное обращение к политическим деятелям в разных видах СМИ, подвергаются судебному преследованию. Поэтому в данном случае политическая эвфемия является более эффективным и в последнее время все более популярным языковым средством, которое помогает сглаживать и завуалированно выражать мысли в политических текстах.

Политические эвфемизмы тесно связаны с явлением «политической корректности». Под «политически корректными» обычно понимают, согласно точке зрения С.Г.Тер-Минасовой, новые способы языкового выражения взамен тех, которые задевают чувства и достоинство индивидуума, ущемляют его человеческие права привычной языковой бестактностью и/ или прямолинейностью в отношении расовой и половой принадлежности, возраста, состояния здоровья, социального статуса, внешнего вида и т.п. [4] Определяя политическую корректность, также следует отметить, что она получила широкое распространение в США и была призвана стать инструментом профилактики «конфликтов в поликультурном обществе путем установления специальных норм речевого этикета, прежде всего, употребления особого языка, содержащего исключительно выражения, которые будут эмоционально положительно восприняты представителями всех или большинства групп адресатов» [1].

В связи с этим политическая корректность зарубежом имеет большую значимость. Например, не приветствуется употребление негативнооценочной лексики, связанной с расами и национальностями. Так более приемлимыми считаются следующие слова и выражения Afro-American вместо Negro (black), хотя Барак Обама в своей победной речи на выборах 2008 г. использует словарную единицу black, что указывает на ее все еще нейтральное употребление. Также лексика в отношении физических особенностей людей имеет свои особенности. Например, Королева Елизаветта II, в своей речи 2006 г. придерживается слов эвфемистического характера, таких как vulnerable, которое заменяет термин poor, и disabled people вме-

сто invalid.

На сегодняшний день можно считать, что «политическая некорректность» является грубой ошибкой не только в речи, но в тоже время носит в себе и поведенческий характер, поскольку от неправильного употребления может пострадать репутация человека. Следовательно, авторы политических текстов вынуждены следовать нормам современного коммуникативного поведения, то есть использовать эвфемизмы вместо некорректных терминов. Так возникает основа для широкого использования политических эвфемизмов в политических текстах - образуются целые группы политических эвфемизмов, служащие для замены терминов в «политически некорректных» сферах.

Политическая корректность требует убрать из языка все те языковые единицы, которые задевают чувства человека, вернее, найти для них соот-

385

ветствующие нейтральные или положительные эвфемизмы. Неудивительно, что это движение, не имеющее равных по размаху и достигнутым успехам в мировой лингвистической истории, началось именно в США. Английский язык как язык мирового общения, международного и межкультурного, используется как средство коммуникации представителями разных народов и разных рас. США же – особая страна, население которой состоит из представителей самых разных народов и рас, и поэтому межнациональные, межкультурные и межэтнические проблемы здесь стоят особенно остро [2]. Политкорректность возникает здесь как вынужденная мера по сглаживанию этнических конфликтов после неуспешной аккультурации негритянских и латиноамериканских общностей в самих США, не пожелавших сливаться в единое русло.

Отсюда можно сделать заключение, что в текстах политического содержания создаются предпосылки для широкого использования политических эвфемизмов, поскольку основной признак текстов политического характера оказывать воздействие на политические взгляды, мышление, поведение людей в обществе. Они широко распространены, так как позволяют смягчить негативные реалии, которые связаны с фактами реальной жизни и их нежелательно прямым текстом сообщать обществу. Из-за этого иногда происходит искажения смысла самого описываемого факта.

ЛИТЕРАТУРА

1.Базылев В.Н. Языковые императивы «политической корректности» // Политическая лингвистика. – 2007. – №3(23). – С. 8.

2.Миронина А.Ю. К вопросу о роли эвфемизмов в политическом дискурсе // Вестник ЛГУ им.А.С.Пушкина. – 2010.– №1(2). – С. 191200.

3.Саакян Л.Н. Вопросы культуры речи // Русский язык в школе. – 2010.

– №4-5. – С.57-62, 80-83.

4.Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. – М.:

Слово, 2000. – С. 215.

5.Тульнова М.А. Табу в контексте глобализации // Политическая лингвистика. – 2010. – №4(34). – С.176-181.

6.Election Night Victory Speech [Электронный ресурс]: Best Speeches of Barack Obama // Режим доступа: http://obamaspeeches.com

7.Full text of Queen's Speech [Электронный ресурс]: BBC NEWS // Режим доступа: http://news.bbc.co.uk

386

З.А. Яковлева, ИФиЖ, ФГБОУ ВПО «СГУ им. Н.Г. Чернышевского» (г. Саратов)

СПЕЦИФИКА УСТНЫХ РАССКАЗОВ О ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ

Целью настоящей работы является выявление специфики жанра «устный народный рассказ о Великой Отечественной войне». Выводы будут подкрепляться примерами, взятыми из сборника «Русская деревня в рассказах её жителей» [8] и архива полевых записей Учебной лаборатории «Кабинет фольклора им. Т.М.Акимовой» ИФиЖ СГУ [1-3].

Сбор устных рассказов начался уже во время войны, и продолжается в наши дни. Научное осмысление жанра первым предложил Л.В.Домановский в книге «Русский фольклор Великой Отечественной войны» под редакцией В.Е. Гусева, вышедшей в 1964 году. В 70-80-е гг. изучением и типологией рассказов о ВОв активно занялась А.В. Гончарова, став главным специалистом по этой теме. Мы ознакомились с монографиями «Устные рассказы Великой Отечественной войны» (Калинин, 1974) и «Русский фольклор о Великой Отечественной войне» (Калинин, 1985) этого автора. Кроме того, под её редакцией вышел сборник «Войны кровавые цветы: Уст. рассказы о Великой Отечественной войне» (Москва, 1979). До сих пор идут споры о принадлежности устного рассказа к фольклору и о месте этого жанра среди других прозаических жанров. Видная представительница Саратовской филологической школы В.К. Архангельская в пособии по семинарским занятиям [9, 195-196] предлагает отнести устный рассказ к исторической прозе.

Исходя из этих позиций, попытаемся осмыслить специфику устных рассказов о Великой Отечественной войне в нижеследующих аспектах.

Во-первых, нас интересует, что позволяет отнести устный народный рассказ к жанру фольклора, а не к жанру устной речи?

Устные рассказы о Великой Отечественной войне сложно отличить от простого живого общения. Они находятся «на смыкании искусства и жизни» [4, 10]. Рассказ о любом событии жизни проходит первоначальную художественную обработку, рассказчик в большинстве случаев выбирает наиболее яркие детали события, сознательно или бессознательно деформирует действительность, всегда может украсить повествование фразеологизмом. Но, в отличие от воспоминания о рядовом событии, вроде приёма на работу, рассказ периода Великой Отечественной войны повествует о том, что коснулось огромной массы людей. Это было несколько лет из жизни не отдельно взятой личности, а целого народа, делающего всё, что возможно, для Победы. Общность устремлений людей из разных городов и республик вызывает общность сюжетных мотивов в их рассказах.

387

Итак, вовлечённость большой массы людей в создание текстов на одну тему и общность мотивов в текстах, рождающихся на разных территориях, позволяют причислить устный народный военный рассказ к фольклору. Коллективность характера создания и передачи, как и художественность формы, являющиеся признаками любого фольклорного жанра, присущи и устным рассказам о Великой Отечественной войне.

Вкачестве примера сходства мотивов повествования можно привести два отрывка из текстов разных рассказчиков о том, как шли брать языка:

«Ну, пошёл. Мы идём уже перед солнечным закатом, всё в лесу, в лесу, в лесу и до этой поляны так, чтобы ни одна птичка даже не порхнула, что она спит. Как кошки вот идут, крадутся за мышкой, так и мы, чтобы не хрустнуло ничего, упаси боже» [8, 310]. (Г.Петрянин, село Белогорное, Саратовская область).

«Было подобрано 5 человек во главе со старшиной. Все солдаты были довольно опытные. Перед их выходом был произведён залп из орудий, с целью отвлечь внимание противника. До блиндажа, где был расположен штаб противников, добрались где ползком, где перебежками» [2]. (Г.Власов, г. Саратов).

Вобоих фрагментах проявлены как коллективность, так и художественность формы: рассказывается о том, с какой осторожностью шли брать языка, но первый рассказчик использует повторения, сравнения, а второй – книжные и канцелярские обороты и военную лексику, что является проявлением варьирования как одного из основополагающих признаков фольклора.

Второй интересующий нас аспект - что отличает устный народный рассказ от других жанров несказочной прозы?

Устные рассказы о Великой Отечественной войне относятся к несказочной прозе, так как им присуща установка на достоверность, а также преобладание познавательной и дидактической функции над художественной. Но для того, чтобы выделить их в отдельный жанр, необходимо выявить различия между устным рассказом и легендами, быличками, бывальщинами. Некоторые исследователи подразделяют устные рассказы на мемораты и фабулаты. Им можно дать следующие определения:

Меморат – устный рассказ, передающий воспоминания рассказчика о событиях, участником или очевидцем которых он был [6, 386].

Фабулат – устный рассказ, основанный на реальных событиях и жизненных наблюдениях, но не являющийся непосредственным их отображе-

нием [6, 389].

Данные определения сближают устный рассказ с быличкой и бывальщиной, так как, по определению Э.В. Померанцевой, быличке соответствует понятие «суеверный меморат», а бывальщине – «суеверный фабулат» [7, 173]. Но уже в этих понятиях заключено главное отличие были-

388

чек и бывальщин от устных военных рассказов: по отношению к рассказам редко можно употребить слово «суеверный».

Итак, если быличка и бывальщина, несмотря на установку на достоверность, заключают в себе элемент фантастики, то в устном народном рассказе о Великой Отечественной войне фантастичность не является одной из ведущих черт. Для него скорее характерен упор на бытовые детали и подробности невымышленного характера. Многие рассказы целиком посвящены быту войны, например, тому, как бойцы ходили за хлебом. Отдельные примеры суеверий и чудес на войне возможно найти среди устных рассказов, но такие рассказы более целесообразно отнести к жанру суеверного, либо легендарного рассказа, подробное описание и классификацию которого можно найти в работе М.А.Горбатова [5]. В таких рассказах просматриваются иные, своеобразные мотивы: мироточение икон, явление образов святых, сон с предупреждением об опасности и др.

Различия можно отметить и в образах героев несказочной прозы. Герой легенды идеализирован, для сюжета отбираются его героические поступки. Он – третье лицо, автор зачастую не знаком с ним лично. Героем устного рассказа чаще всего является сам автор, либо его родственник, товарищ, командир. Здесь тоже допускаются пересечения жанров, так как на войне также были общеизвестные герои, уважаемые всеми. Саратовецветеран Геннадий Власов вспоминает: «Во время войны мне приходилось встречаться со многими военачальниками – с Жуковым, Рокоссовским, Ворошиловым, Василевским, Гречко. Все они были очень примечательные люди, грамотные в военном деле. Солдаты их очень уважали. При одном их появлении перевес сил оказывался на нашей стороне. Если бы не такие военачальники, было бы трудно победить врага» [1].

Яркая черта устных рассказов о Великой Отечественной войне, отличающая их от остальных жанров несказочной прозы – эмоциональность, частое выражение своего отношения к происходящему. Рассказчик делится со слушателем своими переживаниями, он не может быть объективен и холоден, избежать подробностей о своём физическом и моральном состоянии. Так жительница Волгоградской области Валентина Степановна Головизнина рассказывает о своём дежурстве на переправе: «От пылающей нефти першило в горле. Мы стали замерзать, одежда намокла и тянула в воду, только круги и верёвка спасали нас. Течением нас отнесло на середину Волги. Чувствовалась начинающаяся судорога от холодной воды, но мы услышали приближающийся спасательный катер, который подобрал нас и других» [3].

Человек на всю жизнь сохраняет впечатления войны и переживает их заново во время рассказа: «За девять километров от нас были наши. Месяца два стояли, уже морозы ноябрьские. Ужась! Однажды смотрим – плен- ные-то наши, немцы окружили их. Сколько вели, какая лента была! Мы не

389

думали, что у нас остались тут люди воевать» [8, 44]. (А.Степанова, д. Соколово, Смоленская обл.)

Третий интересующий нас аспект – что отличает устный рассказ о войне от письменного юридического акта?

Вслед за А.В. Гончаровой отмечаем здесь беспристрастность юридического акта – жанра, в рамках которого не позволяется выражать свои чувства, а требуется объективно отразить действительность. Составитель акта не украшает свой текст средствами художественной выразительности. Речь акта суха, деловита, включает цифры, например: «На трупе имеется 12 ран, нанесённых штыком, в том числе 5 ран на спине, 2 раны на груди, 2

– на животе, 3 – на голове» [4, 14]. Также в акте невозможен живой диалог, такой, как, например, в рассказе Анны Степановой: «Я ещё хату не домела, говорю: «Черти немые, опять идуть». И девочка моя входит, Надя. Только дверь открыла, она: «Черти немые идуть!». Мои слова, а переводчик тут. Этот немец не понял, гладить её по головке: «Гут, гут». Переводчика спросил, что она сказала, но тот по-другому перевёл, только мне сказал: «Будьте осторожны!». Но тут-то я уже в голову взяла это, а то была бы расстре-

ляна» [8, 169].

Таким образом, мы подтвердили принадлежность устного рассказа ВОв к фольклору, выявили, что тематика и определённый исторический период, придавая этому жанру особые признаки, позволяют отграничить его от других жанров несказочной прозы, а также подчеркнули важность художественной и эмоциональной составляющей в устном рассказе.

Устный рассказ о Великой Отечественной войне – это живая ветвь исторической прозы, так как участники событий ещё живы и могут пополнить копилку воспоминаний, осмыслить которые – долг памяти фольклористов.

ЛИТЕРАТУРА

1.Архив УЛ «Кабинет фольклора им. проф. Т.М. Акимовой» СГУ им. Н.Г. Чернышевского. Практ. на д/о. 1997/98 уч. г. Ф. 5. П. 1. Т. 11.

Ед. хр. 13.

2.Архив УЛ «Кабинет фольклора им. проф. Т.М. Акимовой» СГУ им. Н.Г. Чернышевского. Практ. на д/о. 1997/98 уч. г. Ф. 5. П. 1. Т. 11.

Ед. хр. 22.

3.Архив УЛ «Кабинет фольклора им. проф. Т.М. Акимовой» СГУ им. Н.Г. Чернышевского. Практ. на д/о. 1994/95 уч. г. Ф. 5. П. 2. Т. 12.

Ед. хр. 12.

4.Гончарова А.В. Русский фольклор о Великой Отечественной войне: учебное пособие. – Калинин: КГУ, 1985. – 78 с.

5.Горбатов М.А. Легендарные рассказы о Великой Отечественной войне// Филологические этюды: Сб. науч. cт. молодых учёных. – Саратов: [Изд-во Сарат. ун-та], 2006. Вып. 9. С. 9-11.

390