СБОРНИК

Актуальным представляется рассмотрение развития проблематики на материале литературы страны, ставшей эпицентром всеобщего кризиса – Германии. Война, раскол государства и мучительное воссоединение, которое ментально не закончилось и по сей день – эти катастрофы происходили на протяжении жизни нескольких поколений и, в конечном итоге, стали острым знаком вопроса в мире множащихся симулякров.

Итак, вопрос в очередной раз задан: как функционировать личности в мире, где хаос бесконечно множит эклектику? Секуляризация не сбавляет темпов, поэтому идеалистические, креативистские и психо-социальные теории уже не могут дать исчерпывающий ответ. Началом отсчета примем годы Второй мировой войны как точку бифуркации.

Первое решение, которое было принесено реальной политической обстановкой и военным-послевоенным временем – заняться конкретным делом. Либо в прямом смысле брать в руки оружие, либо строить по инициативе фюрера «Фольксваген», можно сначала выявлять «врагов нации», потом судить надзирателей после Нюрнбергского процесса, а также строить металлургический комбинат в ГДР. Оборонять границы и идеалы лидеров решил Вернер Хольт, герой романа Дитера Нолля «Приключения Вернера Хольта» [1].

Вернер – молодой человек, которому прискучила спокойная жизнь в городе. Учеба для него – непомерный и скучный груз, необходимость, которая порядочно надоела. В силу того, что он жил вне семьи, мальчик привык принимать решения и отвечать за свои поступки самостоятельно. Но его личностный кризис наложился на пик Второй мировой войны.

Меланхолия романтически рисовала ему картины иной жизни, полной приключений и подвигов. Вернеру хотелось убежать от однообразия школьной жизни, он желал выразить себя полностью. Выход был найден достаточно категоричный – уйти на войну. Его друг Вольцов был помешан на войне, его древний род поставлял стране высококвалифицированных офицеров на протяжении нескольких столетий. Охота за «недочеловеками», превосходство нордической расы, все это было для Хольта в порядке вещей. В информацию, транслируемую радиоприемником, пламенные речи фюрера мальчик не вслушивался. Желание поиграть в войну, спасти образ призрачной, погибающей Германии стало самым важным. Поведение человека в толпе лишено личной воли и подчас даже рефлексии, и на первых порах, попав в зону боевых действий, Хольт напоминает винтик, подчиняющийся приказам вышестоящего начальства: спустить курок, убить изменника, сбить определенное количество вражеских самолетов, танков и получить за это значок отличия. Люди, избавленные от необходимости думать и принимать решения, становятся подобны послушным животным, для которых приказ заменяет все. Ярким примером является Феттер, однополчанин и старый друг Хольта, чьему успеху на военном поприще помогли детские комплексы и переживания, побои со стороны родителей. Это

21

вырастило в нем патологическую жестокость. Помноженная на солдатскую муштру, она явила свой конечный продукт: жестокий, не обремененный интеллектом субъект, которым можно достаточно легко манипулировать – идеальное оружие против врагов! Отличие Хольта на его фоне разительно и трагично; его мысли не встречают поддержки, а только вызывают подозрения со стороны окружающих. В Хольте зарождается чувство отчаяния, с течением времени это позиция углубляется, становится заметно, как исчезают его юношеские идеалы, а власть авторитетов расплавляется под действием логики и разума. Вернер Хольт не сможет вынести бремени солдата. Речь, конечно, идет не столько о физических тяготах, сколько об осознании бессмысленности и моральной неоправданности сопротивления, герой больше не находит в себе романтический образ Германии, за которую надо погибнуть, как погиб Вольцов. В сущности, ведь он погибает геройски, но в глазах Хольта это воплощение глупости и солдафонства. После этого случая Хольт окончательно лишен воли и желания что-либо делать даже ради своего спасения. И дальше, когда развитие событий продолжилось во втором томе, Хольт, на фоне окружающих его деятельных людей (отец, принимающий участие в строительстве завода, политически активно настроенная молодежь), предстает молчаливым бездельником, не поддающимся на призывы к деятельности. Как носитель травмированного сознания, Вернер Хольт предпочитает бездеятельность, что, в конечном итоге, скорее приведет к тому, что его, пассивно реагирующего, подведут под общую гребенку.

К концу шестидесятых годов волна рефлексии по войне начала спадать, исторические реалии продолжали развивать литературный процесс. Вырастает послевоенное поколение «детей», взамен исчерпанным идеалам утверждаются другие. Социалистическая идеология, воплощенная в виде ГДР, придала новое дыхание традиционному обществу, в котором «коллективная личность» превалировала над индивидуальностью. На этой волне появилось много реакционных произведений биполярного содержания: от патетически-серьезных до гротескно-ироничных.

Роман «Буриданов осел» Гюнтера де Бройна [2], писателя, жившего на осси-стороне, написан тоном выдержанным, и, тем не менее, передающим всю высокопарность филистерского уклада среднего социалистического бюргера. Жизнь главного героя, Карла Эрпа, достигшего сорокалетия и бытовой равномерности, наполнена уравновешивающими мелочами: чтение за завтраком, заведование библиотекой, уход за газоном – он окружен хлопотами хозяйственной жены, которая поддерживает функционирование всей этой системы. Однако в какой-то момент Карл решает бросить эту размеренность ради попавшей в поле его зрения юной практикантки из библиотеки, которой он заведовал. Развивается действие в таком темпе, что герой не успевает отдавать себе отчет в поступках. Бунт личности выражается в его попытке соблазнить фрейлин Бродер. Бунтарства Карла Эр-

22

па хватило ровно на то, чтобы уйти из семьи и на время забыть о пресловутом «общественном мнении». Но коллективная личность, представителем которой в романе стал его коллега по библиотеке Хаслер, продолжает довлеть над его сознанием, и Карл Эрп быстро остывает и «одумывается».

Герои романа Гюнтера де Бройна – до мозга костей конформисты, в полной мере дети эпохи, когда реакция на события сороковых и рефлекторное ощущение вменяемой вины за происшедшее передавалась уже по наследству от участников войны детям. Проблема памяти и возможность вариативного к ней отношения настолько сковывала индивидуальность, что гораздо проще было существовать в виде индивида, но – в безопасной, защищенной идеологией массе.

В обособленной от мира ГДР строй продолжал успешно функционировать. Поколение молодежи, рожденное в 60-70-х годах, впитало в себя изменившийся дух времени, и вот тут-то авторам совершенно не было смысла говорить педантично. Название романа Томаса Бруссига вербально напоминает о пограничной улице – «Солнечная аллея» [4]. Повествование, главным героем которого выступает молодежь, постоянно балансирует на грани между серьезностью и безудержным весельем, верой в бесконечность и осуществимость самых тайных мечтаний. Герои книги, старшеклассники, чувствуют себя частью общности, но, в отличие от более ранних литературных героев, они не ищут острых углов. Они были рождены, когда данный порядок вещей уже укрепился, и другого типа общественных отношений эти ребята не видели. А существующий мир западного многообразия воспринимался ими не как трагическая двойственность, а как некий идеальное пространство, наполненное вещами, которые с восточной стороны Стены достать невозможно. Смещаются акценты: обращая внимание на мир вещный, герои начинают наделять его не присущими этому миру изначально чертами, а именно, предметы материальной культуры становятся символами, знаками свободы. В романе Томаса Бруссига это ненавязчиво выражается в деталях, из которых складывается мозаика быта: достать кассету с «запрещенной» мелодией, уговорить западных родственников привезти игрушечные машинки, шоколад, чулки…

Так, минуя Стену, запреты и ограничения, приближалась ярко выраженная стадия эпохи постмодернизма, когда эра потребления впервые позволила личности решить проблему самовыражения посредством окружения себя предметами массового производства. Предметы стали образами, формируя и переходя в пространство симулякров. Они начали занимать место в реальности, постепенно вытесняя ее. Традиционное общество стало приобретать формы в пространстве массовой культуры, и – как это назвали Ги Дебор и Жан Бодрийяр – наступила эра пассивности, потребности в спектакле, поверхностности и покорности [4].

Но человек волен сам принимать решения – убежден господин Леман, герой романа об осени 1989 года «Берлинский блюз» Свена Регенера

23

[5]. Его фигура показательна. Человек, достигший тридцатилетия, он работает барменом в западной части Берлина, философ, не желающий в своей жизни что-то менять, полностью удовлетворенный профессией, он проводит свою жизнь за рассуждениями под шнапс в кабаках. Стоит ноябрь 89го года, а Франк занят своими мыслями, друзьями, работой. Символично, вероятно, и то, что 30 лет господину Леману исполняется в день, когда пала разделяющая единый народ на два лагеря Берлинская стена. И «господин Леман стоял… и чувствовал себя опустошенным. Ему не хотелось домой... Может быть, стоит как-нибудь тоже завести телевизор, подумал он. Или взять отпуск. Отправиться с Хайди на Бали. Или в Польшу. Или заняться чем-нибудь совсем другим... Пойду, куда глаза глядят, подумал он. Остальное как-нибудь образуется» [5; 319].

Таким финалом хотелось бы завершить наши рассуждения о поиске себя и самореализации человека в бурной, насыщенной событиями второй половине ХХ века. При возможности множественных вариаций развития сценария, принятие решения зависит от выбора каждого конкретного человека.

ЛИТЕРАТУРА

1.Нолль Д. Приключения Вернера Хольта. – М.: Вече, 2007. – 576 с.

2.Бройн де Г. Буриданов осел. – М.: Прогресс, 1970. – 232 с.

3.Бруссиг Т. Солнечная аллея. – М.: Слово. – 2004. – 192 с.

4.Дебор Г. Общество спектакля. – М.: Логос, 2000. – 184 с.

5.Регенер С. Берлинский блюз. – СПб.: Азбука, 2006. – 320 с.

Т.В. Антипова, ИФОМК, ФГБОУ ВПО «БГПУ им. М. Акмуллы» (г. Уфа)

СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ РОМАНА СЬЮЗЕН ХИЛЛ «СТРАННАЯ ВСТРЕЧА» И ОДНОИМЕННОГО СТИХОТВОРЕНИЯ УИЛФРЕДА ОУЭНА

В нашей статье мы попытаемся доказать, что роман Сьюзен Хилл «Странная встреча» посвящен памяти английского поэта-фронтовика, Уилфреда Оуэна, а также рассмотрим проблему биографичности романа, в котором, на наш взгляд, отражены фронтовые будни поэта. Несмотря на то, что Уилфред Оуэн родился в 1893 году, а Сьюзен Хилл в 1942, их произведения отчетливо перекликаются. Скажем несколько слов о личности и биографии поэта. Уилфред Эдвард Сотлер Оуэн (1893-1918), английский поэт, чье творчество в наивысшей степени повлияло на поэзию 1930-х годов. Родился 18 марта 1893 в Освестри (графство Шропшир) и уже в дет-

24

стве писал стихи. Пробыв несколько недель в Университетском колледже Рединга, он в 1912 бросил учебу из-за болезни, уехал во Францию и в 1913 устроился частным учителем в Бордо. В 1915 возвратился в Англию и пошел добровольцем в пехоту. Получив младший офицерский чин в 1916, служил на французском фронте и в 1917 после ранения вернулся домой. В военном госпитале под Эдинбургом познакомился с З.Сассуном (18861967), чьи резко антивоенные стихи уже получили известность. Общение с Сассуном способствовало быстрому расцвету поэтического дара Оуэна. В августе 1918 он вернулся на фронт и заслужил орден "Военный крест" за мужество. Оуэн был убит на канале Уаза-Самбра 4 ноября 1918. Признание пришло к Оуэну посмертно: при жизни только четыре его стихотворения были опубликованы, первый поэтический сборник вышел лишь в декабре 1920, а в дополненном издании, под редакцией Э.Бландена, увидел свет в 1931. Оуэн люто ненавидел войну, но был полон решимости спасти доверенных ему солдат (он называл себя "убежденным пацифистом со жгучим чувством воинского долга"); это сообщает его поэзии ценность документального свидетельства, в то же время, придавая ей общечеловеческое звучание. Стремление донести до читателей страшную правду окопной войны перебороло его юношеский романтизм и помогло создать сильные, одухотворенные стихотворения, в которых социальный протест сочетается с огромным состраданием к человеку.

Таким образом, данных писателей объединяет лишь то, что они оба родились в Англии и пережили ужас войны. История, рассказанная Сьюзен Хилл в романе «Странная встреча», четко повторяет жизненную историю Уилфреда Оуэна, что наводит на мысль о том, что роман посвящен памяти окопного поэта. Здесь мы можем говорить о том, что оба главных героя романа олицетворяют Уилфреда Оуэна. Вспомним первое знакомство с героем романа Сьюзен Хилл, Джоном Гильярдом, мы впервые видим его в госпитале, а затем его возвращение домой для выздоровления. В романе это произошло в самый разгар войны, как и в жизни поэта. Герои романа, как и Уилфред Оуэн служат в пехотных войсках. Даже его смерть отражается в романе Сьюзен Хилл в образе Дэвида Бартона. Он погиб незадолго до окончания войны, как и Уилфред Оуэн (он погиб 4 ноября 1918). Таким образом, мы можем с большой долей уверенности утверждать, что роман был написан в память о Уилфреде Оуэне.

Однако есть ли прямая связь между романом Сьюзен Хилл и одноименным стихотворением Уилфреда Оуэна? Для того, чтобы ответить на этот вопрос сравним строки стихотворения и романа.

«Мне снилось: поле боя я покинул И в каменное подземелье канул, Пробитое снарядами в граните.

А там не то в бреду, не то в дремоте Бойцы лежали на земле вповалку». [2; 144]

25

А в романе «Странная встреча» Сьюзен Хилл пишет: «После этого он потерял фонарик, товарищи догоняли его на своей секции и падали на тех же местах, и тела грудами лежали друг на друге, ямы от снарядов наполнялись ими, появлялись новые и тотчас же снова наполнялись». [1; 112] Здесь, на наш взгляд, Сьюзен Хилл передает картину гибели многих солдат, очевидно, подражая манере Уилфреда Оуэна. Это объясняется тем, что сама Хилл по объективным причинам не принимала участие в той войне, поэтому в романе она восстанавливает события той эпохи при помощи

окопной поэзии Оуэна.

«Один из них поднялся на колени, Простер ко мне истерзанные длани

Искорчил полумертвую ухмылку, Благословляя как бы в никуда...

Итут я понял – я стою в аду». [2; 144]

Так Уилфред Оуэн описывает умирающего солдата, Сьюзен Хилл, в свою очередь, пишет: «Мужчина лежал спокойно, но когда Бартон взглянул на него, его грудь вздрогнула, и он отрывисто вздохнул, и его конечности судорожно дернулись и затряслись, перед тем как снова расслабиться, каска соскользнула на один бок. Его глаза были открыты, и его рот был наполнен кровью. Во всем остальном, он казался невредимым, его ноги были расслаблены, как во сне». [1; 93]

На наш взгляд, данные отрывки также могут быть признаны выражающими одну и ту же мысль, но лишь передающими ее различными средствами. То, что Оуэн называет «благословляющей в никуда ухмылкой», в романе Хилл именуется «вздрагиванием» и «вздохом», после которого к умирающему приходит успокоение.

И, наконец, рассмотрим данные произведения с точки зрения отношения авторов к войне.

«Найдутся те, кто любит пир крикливый, Но не выносит кипяток кровавый, Кто верует, что с быстротой тигриной,

Придет к прогрессу по дороге бранной». [2; 144] Итак, в данном случае мы можем отметить, что Оуэн относится к

войне крайне негативно, легко понять, что в военных действиях он, как и многие другие, винит высшее руководство и правительство. Оуэн обвиняет всех тех, кто знает о ведущейся войне лишь из карт, планов тактических операции, но и понятия не имеет о том, как это происходит на самом деле. Обратимся к роману Сьюзен Хилл: «Но если говорить начистоту, это не его план, план пришел из Дивизии, а у них всегда так. Они основываются на прежних кавалерийских маневрах, которые обычно срабатывают так, как положено. Приемы ведения войны в окопах совершенно другие, каждая битва со времен Нев-Шапель была беспорядочна, но пройдут года, по-

26

ка они осознают это, ты же сам знаешь. К следующей войне сообщение дойдет». [1; 221]

И далее:

«Войны будут всегда».

«Люди не могут быть такими идиотами, Джон. После всего этого? Разве наша единственная цель состоит не в том, чтобы преподать им это урок, показать, насколько все это бесполезно и бессмысленно?» [1; 221]

Таким образом, мы можем сделать вывод, что Сьюзен Хилл придерживается абсолютно идентичной точки зрения, выражает свое негативное отношение к войне и штабным командирам.

Проанализировав биографию авторов и их произведения, мы приходим к выводу, что роман Сьюзен Хилл «Странная встреча» с большой долей вероятности может быть посвящен памяти Уилфреда Оуэна. На это указывают совпадения в биографии Уилфреда Оуэна и главных героев романа и явные параллели в строках двух произведений. Таким образом, можно признать, что роман «Странная встреча» Сьюзен Хилл писала, опираясь на фронтовую поэзию Уилфреда Оуэна и его биографию.

ЛИТЕРАТУРА

1.Hill S. Strange meeting. – Penguin Books Ltd, 1973. – 192с.

2.Оуэн У. Стихотворения // Английская поэзия в русских перево-

дах: ХХ век. – М., 1984.

3.Оуэн У. Стихи. – http://www.reading-hall.ru/publication.php?id= 3921

Л.Г. Арачашвили, ФГБОУ ВПО «ВГСПУ» (г. Волгоград)

К ВОПРОСУ О ПРОЗВИЩАХ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПРОИЗВЕДЕНИИ (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА

М. ПЕТРОСЯН «ДОМ, В КОТОРОМ...»)

На современном этапе развития лингвистики особую актуальность приобретают проблемы ономатопоэтики (литературной поэтической ономастики) – возникшей в 50–60-е гг. XX в. дисциплины, которая изучает специфику употребления имен собственных в художественной речи.

Само положение поэтической ономастики в структуре филологических дисциплин А.А.Фомин называет специфическим, отмечая, что «пограничное положение данной области в лингвистической и общефилологической парадигме, указывает на необходимость совмещения лингвистической и литературоведческой компетенции при анализе литературного онима» [4; 60].

27

Как утверждают исследователи, ономастическое пространство представляет собой полевую структуру с ядерными и периферийными разрядами онимов. Ономастическое поле, таким образом, понимается как определенным образом организованное некоторое количество элементов, единиц, внутри которого реализуются закономерности их систематизации и функционирования. Это упорядоченная иерархичная совокупность имен собст-

венных [3; 73].

Поэтическая ономастика или ономапоэтика, как, собственно, и сама ономастика, занимается в основном изучением антрпонимов и топонимов, так как они являются ядром ономастического поля. Прозвища - периферия ономастического поля, своеобразный второй план. В свою очередь поэтонимы по отношению к традиционным объектам изучения ономастики (антропонимам, топонимам, зоонимам и т.д.) также являются вторым планом. Еще В.В.Виноградов отмечал: «Вопрос о подборе прозвищ в художественной литературе, о структурных их своеобразиях в разных жанрах и стилях, об их образных характеристических функциях очень большая и сложная тема стилистики художественной литературы» [2].

Прозвища являются наименее изученными в ряду других антропонимов. Об это свидетельствует, в частности, тот факт, что пока ученые не говорят о них даже как о специальной антропонимической категории. В поэтической же ономастике прозвища и вовсе практически не изучены.

Мы предлагаем для обозначения прозвищ ввести специальный термин – агномен от латинского «прозвание». Как уже упоминалось выше, агномены в отечественной ономастике рассматриваются крайне редко. По нашему мнению, это объясняется главным образом нехваткой материала для исследования, так как авторы для создания художественного образа чаще пользуются поэтическими антропонимами, лишь изредка прибегая к помощи агноменов. Книга Мариам Петросян «Дом, в котором…» привлекла нас тем, что впервые дала возможность изучения агноменов так обширно: в тексте романа встречается около ста пятидесяти агноменов.

Многие исследователи отмечают, что система прозвищ в русском языке сложилось в результате переработки и перегруппировки личного имени, фамилии и отчества, то есть на основе реальной мотивации. В исследуемом нами произведении нет ни имен, ни привязки ко времени, городу или хотя бы стране; это помогает автору создать особую, несколько мистическую атмосферу произведения.

Автор дает нам лишь одно имя героя - Эрик Циммерман, при этом его кличка (агномен Курильщик) не имеет никакой прямой связи с именем или фамилией. В произведении Мариам Петросян агномены полностью заменяют поэтические антропонимы, переходя из разряда периферийных единиц в основные, становятся ядром ономастического пространства произведения.

28

Прозвища в литературных произведениях чаще всего выступают как вспомогательные средства, раскрывающие характер героя, его социальный статус, отношение к нему окружающих, но именно они несут огромную смысловую нагрузку в отличии от имени, которое может быть абсолютно нейтральным.

Прозвища опираются на прямые значения апеллятивов, они выступают как слова «со вторым художественным планом», как носители ассоциативного фона, вызывающего в сознании читателей определенные образы и представления. В русском языке в основном используются греческие

илатинские имена; коммуниканты не знают их значений, при выборе имени руководствуются только благозвучием, личными пристрастиями, семейными традициями, в редких случаях святцами, либо ассоциациями, связанными с именами. В то время как прозвище несет в себе уже определенную информацию, в отличие от имени обладает определенной семантикой.

Рассмотрим, возможно ли соотносить агномены, обладающие экс- прессивно-оценочной семантикой с поэтическими антропонимами - официальными именами, которые могут представлять своебразный «нулевой знак», не обладать каким-либо значением и не поддаваться дешифровке, в отличие от агноменов.

Имя и фамилия подчас ничего не говорят о литературном герое, тогда как прозвище всегда обладает смыслом. Нет плохих и хороших имен, имя нейтрально, прозвище, почти всегда несет в себе оценочный компонент (о бледном человеке можно сказать Бледный и можно назвать его Поганкой (ср.: бледный как поганка), блондин в книге Мариам Петросян получает кличку Белобрысый, в то время как альбиносу дается кличка Седой, что подчеркивает его мудрость и старшинство).Прозвища ярко эмоциональны и экспрессвны, так как обладают эмоционально-оценочной функцией. Они наглядно демонстрируют процесс перехода познанных и отобранных фактов объективной реальности в эмоционально-оценочные художественные образы. В прозвищах постоянно осуществляется движение от конкретного к абстрактному и через него вновь к чувственноконкретному, предметно зримому. [1; 143].

На еще одно отличие прозвищ от официальных имен обратил внимание В.К.Чичагов, который дает следующее определение прозвищам: это «слова, даваемые людям в разные периоды их жизни по тому или иному свойству или качествам этих людей и под которыми они известны обычно в определенном частодовольнозамкнутомкругуобщества» [5; 17].

Прозвища даются в разные периоды их жизни, подобное происходит

ис агноменами в романе «Дом, в котором…», где герои сменяют по несколько прозвищ за период обучения (Кузнечик /Тутмосик /Сфинкс, Плакса /Лэри). Следует также отметить, что официальное имя может быть только одно, тогда как несколько прозвищ могут функционировать одно-

29

временно, что мы и видим в исследуемом нами произведении (Черный Ральф /Р Первый, Стервятник/ Хромоногий/ Птица /Большая Птица /Желтоглаз).

Вместе с этим «метки» идентифицируют лицо в определенном коллективе, иногда очень узком, за пределами которого они перестают действовать. Именно в коллективе «прозвищное самосознание» реализуется личностью наиболее ярко и активно; за пределами сообщества прозвище обычно уходит в пассив [1; 144].

Что наиболее полно реализуется в романе, где речь и идет об узком круге лиц, своем особом мире. Поскольку для героев Мариам Петросян будто и не существует ничего за пределами Дома, агномены становятся важнее официальных имен.

Существует различные классификации прозвищ, в частности, классификации А.М.Селищева в статье «Происхождение русских фамилий, имен, прозвищ», где он выделил 19 мотивировок, благодаря которым могли возникнуть прозвища как предшественники фамилий, И.Ю.Карташовой

-она говорит о четырех группах с учетом их художественной образности («Прозвища как явления рус. уст. нар. творчества. М, 1985). З.П.Никулина в своей статье «Региональные особенности оценочно-характеристических прозвищ» разграничивает прозвища с точки зрения семантической мотивированности. Данный подход является наиболее подходящей основой, чтобы составить нашей классификацию агноменов, функционирующих в романе Мариам Петросян «Дом, в котором…»

Мы предлагаем разграничить агномены в романе «Дом, в котором…» следующим образом:

1)Прямо мотивированные агномены. Например, у мальчика болезнь позвоночника и он ходит согнутым - Крючок, другой герой прихрамывает - Хромой, хотя его можно было бы назвать, например, Байроном. Эту группу агноменов можно разделить на следующие подгруппы:

а) мотивированные внешностью - Родинка, Волосач, Прыщ б) мотивированные характером - Ангел, Ехидна в) мотивированные физическим недостатком - Слепой, Хромой

г) мотивированные характерным аксессуаром - Череп (герой носил кулон из черепка обезьяны), Костыль.

д) мотивированные привычками - Хлюп, Курильщик, Сип.

2)Косвенно мотивированные. Косвенные ассоциации требуют работы воображения, более длинной ассоциативной цепочки (Шакал Табаки — пронырлив, не прочь сыграть с кем-нибудь злую шутку, неприхотлив в еде, Лорд

-красивый, с аристократическими манерами мальчик, Македонский - «витает воблаках, будтообдумывает новыйплан»).

3)Немотивированные. Происхождение таких агноменов автор никак не объясняет в произведении, они не могут быть дешифрованы самим чи-

тателем (Стёкла, Рон, Лери).

30