Шмонин А.В. Общие положения и методика расследования преступлений

сья допросить, у кого от тое грамотку взял, и тое грамотку досмотреть и по письмам свесть». Другими словами, отмечает И.Ф. Крылов, они просили произвести допрос, осмотр документов и почерковедческую экспертизу.

К челобитной была приложена и сама «подменна грамотка», попавшая в руки челобитчиков.

Взяв на вооружение предложенную челобитчиками методику расследования, воевода Нарышкин призвал к допросу конного казака Афонасья Папина, который пояснил, что грамотку ему «в прошлом во 194 году» дал Микитка Маслов для передачи в Сибирский приказ. Вызванный воеводой на допрос Микитка Маслов заявил, что никакого письма для вручения в Москву он Папину не передавал. Предъявление «воровской грамотки» на допросе Маслова результатов не дало. После этого была произведена очная ставка между Папиным и Масловым, но и она ясности не внесла, так как и тот, и другой «сказали прежние свои речи».

Оставалось одно средство – попытаться установить исполнителя грамотки с помощью сведущих лиц, т.е. выражаясь современным языком, путем производства судебной экспертизы. Так как у воеводы не было образцов почерка Маслова, от него отобрали «для примеру … письмо против тое же грамотки своею рукою».

Вкачестве экспертов были привлечены грамотные верхотурские дети боярские Михаил Бибиков, Василий Протопопов, Федор Каменский, Иван Томилов и Беломестных казаков атаман Степан Стадухин. После внимательного исследования внешних особенностей почерка, проявившихся в «воровской» грамотке и в «письме для примеру», эксперты не решились дать категорического заключения. Их выводы были сформулированы следующим образом: «Письмоде Микитки Маслова, которое он подал к воровской грамотке для примеру с воровскою грамоткою, многие слова его Микиткины руки сходны; а он ли Микитка тое воровскую грамотку писал, или хто иной, они не ведают».

Такое заключение челобитчиков не удовлетворило, и они обратились к воеводе с просьбой произвести повторную экспертизу, поручив ее более сведущим в письме людям.

Для повторной экспертизы пригласили восемь подьячих приказной избы

иплощадного подьячьего, которые, несомненно, были более квалифицированны, но и они не опровергли заключения первой экспертизы. В своих выводах они единодушно, слово в слово, повторили его, а также подтвердили своим «рукоприкладством».

Вконце XVII – начале XVIII вв. можно выделить следящие тенденции в развитии законодательства об ответственности за преступления экономической направленности и технологии их расследования.

Во-первых, в указанный период наметилось смещение отечественного законодателя в сторону дифференциации преступных посягательств на собственность в зависимости от формы такого посягательства, предмета общественно опасного деяния, места совершения преступления, принадлежности имущества тому либо иному лицу, а также личности виновного. Упоминание в указанный период в нормативных правовых актах отдельных составов преступлений эко-

номической направленности, явилось логическим продолжением развития российского уголовного законодательства об имущественных преступлениях. Так, в Артикулы воинские Петра I (1715 г.) впервые предусмотрели присвоение и растрату чужого имущества, вверенного виновному, в качестве самостоятельных составов преступления. Согласно Артикулу 193 главы двадцать первой – о зажигании, грабительстве и воровстве – под присвоением понималось удержание, невозвращение имущества, находившегося у виновного лица по поручению собственника, на законных основаниях вверенного последним для хранения. Мера пресечения за указанное деяние была аналогична санкции за воровство, а именно: при стоимости утаенного имущества более двадцати рублей либо при совершении присвоения в четвертый раз независимо от цены лицу грозила смертная казнь, а при удержании имущества на сумму менее двадцати рублей первые три раза – телесные наказания. В Артикуле 194 регламентировалась ответственность за присвоение и растрату казенных денег с подлогом в отчетности. В данном случае при назначении наказания законодателем как не учитывались цена утаенного имущества, так и не принимался во внимание факт совершения преступления впервые. Исключение допускалось в отношении офицера за присвоение излишнего жалованья или провианта, когда виновное лицо наказывалось «яко вор» либо смертной казни, либо ссылкой на галеры.

Во-вторых, технологии расследования преступлений, в том числе, преступлений экономической направленности, совершенствуются. Все более подробную законодательную регламентацию получают не только общий порядок уголовного процесса, но и отдельные вопросы проведения розыска и следствия.

Начавшаяся еще с Судебника 1497 года линия на усиление роли розыскного или следственного процесса в ущерб состязательному, достигла в указанный период своего апогея. Указом от 21 февраля 1697 г. «Об отмене в судных делах очных ставок, о бытии вместо иных расспросу и розыску, о свидетелях, об отводе оных, о присяге, о наказаниях лжесвидетелей и о пошлинных деньгах» был нанесен сокрушительный удар по состязательной форме процесса и укреплена розыскная, что соответствовало тенденции укрепления самодержавия в России. Настоящий Указ предписывал: «А вместо судов о очных ставок по челобитью всяких чинов людей в обидах и в разореньях чинить розыск в брани или в бесчестьи или в бою и в увечье и во всяких обидах и в разоренье» (ст. 1). При этом розыскной (следственный) процесс в соответствии со статьями 11, 12 и 14 Указа 1687 г. применялся при разбирательстве как гражданских, так и уголовных дел.

Дальнейшее развитие розыскной процесс получил в «Кратком изображении процессов или судебных тяжб» (1716 г.).

Согласно положениям «Краткого изображения процессов или судебных тяжб» суду отводилась ведущая роль в процессе. Причем, в этот период судебные органы и органы предварительного расследования не были отделены. Поэтому процесс не делился на предварительное расследование и разбирательство дела в суде. Характерной чертой уголовного судопроизводства явилось то, что не допускалось судебное представительство.

Процесс начинался с оповещения о явке заинтересованных лиц в суд, где выяснялись претензии челобитчика и объяснения ответчика, причем, обычно это делалось уже в письменной форме. Затем суд переходил к анализу доказательств, которые были четырех видов, а именно: 1) признание обвиняемого, 2) свидетели, 3) письменные доказательства, 4) присяга (ст. 6 главы 1 «О доказательствах»).

Специальная глава посвящена «расспросу с пристрастием» и пытке, условием применения которой законодатель называет обоснованное подозрение судьи о совершении обвиняемым преступления (глава VI). Достаточность оснований определялась формально: одного свидетеля-очевидца преступления было достаточно не только для обвинения подозреваемого, но и для применения к нему пытки. Одного свидетеля, дающего косвенные показания против подозреваемого, недостаточно для применения пытки. Требовалось не менее двух таких свидетелей, чтобы подозрение стало основанием для применения пытки (ст. 2 главы VI).

Признание под пыткой и данное перед судом рассматривалось как добровольное признание, которое в свою очередь являлось необходимым условием его достоверности. В то же время, если подсудимый вместо того чтобы подтвердить признание, данное им во время пытки, отвергал его на суде, заявляя, что он был вынужден сделать это по причине мук на пытке, он мог быть подвергнут второй и третьей пытке. Если подсудимый выдерживал все три пытки и все же не признавался, он не подвергался допросу и освобождался после того, как представлял своего поручителя в том, что он должен был дать присягу, что за истязание над ним не будет мстить. Считалось, что если обвиняемый упорствует в отрицании, то с него должны быть сняты все улики преступления, которые против него выдвигались. В отсутствии новых улик, отличных по своему характеру от предыдущих, пытка не могла быть проведена (ст. 7 главы VI). Соборное уложение 1649 года таких деталей еще не знало.

Порядок производства самой пытки был регламентирован еще Указом от 23 октября 1673 г., согласно которому запиравшихся преступников пытать велено три раза и жечь огнем. При первой пытке велено было им давать 80 ударов «без спуску», при второй 120, а при третьей 150. Прочих же людей, если они доходили до пытки, подвергали при первой пытке 50 ударам без спуску, при второй 80, а при третьей 100 ударов.

После исследования доказательств суд переходил к вынесению пригово-

ра.

Как нетрудно убедиться, законодатель постепенно, начиная с Судебника 1497 г., стал уходить от описания рекомендаций по расследованию той или иной категории уголовных дел. В «Кратком изображении процессов или судебных тяжб» уже невозможно найти подобного рода рекомендаций, которые, как указывалось ранее, были свойственны еще Соборному уложению 1649 г. В то же время законодатель стал более детально регламентировать процедуру получения конкретных доказательств.

Как известно, на протяжении XVIII века неоднократно предпринимались попытки систематизировать действующее законодательство, в том числе и в

взяточничество может быть без хищений, но редко крупное хищение обходится без взятки. Если взятки «выросли» из обычаев подношений, то хищения – из возможности бесконтрольного распоряжения чужим имуществом.

Торгующие люди назывались в те времена по-разному – в зависимости от приписки (прописки), объема торговых операций и наличного капитала: гости, торговые, посадские люди, купцы и купчины. Последние, как правило, назначались на должности торговых представителей правительства в разные губернии. Купчинам давалось монопольное право на скупку товаров у местных производителей, заготовителей, промысловиков и различного рода посредников. Они имели достаточную свободу и при выборе каналов сбыта приобретенных товаров. Вся выручка от оптовой перепродажи должна была поступать через губернское управление в Камер-коллегию. Отсутствие безналичных расчетов, региональное и сезонное колебание цен, недостатки учета и отчетность создавали благоприятную обстановку для хищений. Расследование таких преступлений поручалось вести комиссиям Камер-коллегии. Комиссии работали годами, докладывали, что в записных книгах купчин разобраться невозможно («цифры зачерканы»), но длительное время держали обвиняемых «под караулом» (под арестом).

В ведении торговых представителей иногда были местные предприятия, например, по обработке кож и производства лосины (вид замши, которая шла на пошив офицерских панталон). Обычно такие предприятия не ревизовались со времен своего основания. Специальные шнурованные приходнорасходные журналы (книги) не всегда запрашивались в канцеляриях того или иного приказа (министерства). Так, купчина Сибирской губернии Михаил Ветошников, не получив вовремя шнурованные книги из канцелярии Сибирского приказа, с 1720 по 1725 г. вел «двойную» бухгалтерию – «черновую» и «беловую». Согласно подсчетам ревизоров из Камер-коллегии, Ветошников присвоил (недодал казне) 150 тыс. р. Купчина был «взят под караул», а имение его опечатано.

Будучи допрошен советником Тарбеевым, Михаил Ветошников показал, что «простотой своей, а не умышленно» раздал без «обязательных писем» - расписок, много казенного товара «разным чинам, людям иным для смотрения, а протчим в продажу». Слезно прося отпустить вину, Ветошников, между прочим, поясняет причину, по которой многие, как он считает, должники отказываются платить ему долги. «Ведая, что ведено (комиссией советника Торбеева) со всех должников такие деньги взыскивать с процентами, и боясь процентов, те должники по тому сыску в таких деньгах отрицаются, якобы таких товаров не бирали, а иные показывают, будто такие деньги платили, а других сыскать не могут, а иные из того числа померли». Находясь «под караулом», Ветошников пишет в Сенат челобитные с просьбами «назначить настоящее следствие по делу, освободить из-под караула под залог, допустить к участию в расследовании и проверке движения товаров и денег, а также к собиранию долгов». В 1734 г. Сенат отпустил Михаила Дементьева, сына Ветошникова, на свободу под залог, но нового расследования не назначил. В сущности, многие

уголовные процессы заканчивались типичным приговором: лишение чинов, конфискация имения и всего имущества.

Главной задачей расследования хищений было возмещение причиненного казне и кредиторам ущерба. У одного из крупнейших казнокрадов того времени князя Александра Даниловича Меншикова было конфиск овано 90 тыс. душ крестьян; города Ораниенбаум, Ямбург, Копорье, Рапенбург, По-чеп и Батурин; 4 млн р. наличной монетой, капиталов в Лондонском и Амстердамском банках на 9 млн р., бриллиантов и разных драгоценных камней и вещей на 1 млн р., 105 пудов золотой посуды.

Примечательно, что замысел комбинации по розыску этого имущества обсуждался 13 декабря 1727 г. на заседании Верховного Тайного совета. Состоялось постановление, чтобы вся переписка Меншикова перлюстрировалась. Опальный князь, не подозревая ловушки, продолжал управлять из ссылки своим богатством. До своей кончины ему удалось удержать только заграничные вклады, которые могли быть выданы не иначе, как только самому вкладчику или законным его наследникам. Таковым являлся молодой князь Александр Александрович, но и он не получил вкладов отца. Обер-камергер, а впоследствии и регент Бирон убедил наследника перевести деньги, а затем 8 млн р. направил в казну, не забыв поощрить и себя в размере 1 млн р.

Как бы ни были велики заслуги Григория Александровича Потемкина перед Россией, но все же приходится сказать, что никто из обыкновенных смертных не обошелся ей так дорого, как великолепный князь Тавриды. Во время командования Потемкиным армией, действовавшей против турок, Екатерина II из экстраординарных сумм отпустила ему 55 млн р. Без всяких обоснований и без документов было истрачено свыше 700 тыс. р. Около 1 млн р. выдано по запискам секретаря Потемкина тайного советника Попова. На 9 млн р. были представлены расписки разных лиц, а 3 млн 300 тыс. пошли неизвестно куда.

В своих «Записках» г. Р. Державин отмечает, что князь Потемкин распоряжался полновластно казенным добром, передавал от себя такое же право и другим лицам.

Так, на полное усмотрение губернаторов было передано право безвозмездной передачи Крымских и Приднепровских «знатных земель», которые тотчас же и продавались за большие суммы.

Президент Коммерц-коллегии тайный советник Гаврила Романович Державин неоднократно участвовал в расследовании хищений. И зачастую ему было непонятно, как кассиры могут похищать крупные суммы без предварительного сговора с начальством. Например, как мог похитить кассир Петербургского Заемного банка 600 тыс. р. без ведома главного директора П. В. Завадовского?

С этим вопросом он обратился к Екатерине II. Императрица назвала Державина «следователем жестокосердным» и вывела его из состава следственной комиссии.

Новый состав, учитывая, что Завадовский был хотя и кратковременным, но фаворитом Екатерины, дипломатично замял дело. Попытки Державина

прояснить ситуацию окончились тем, что Коммерц-коллегия была упразднена. Новый император Павел I не шутейно погрозил несговорчивому экспрезиденту: «Сиди у меня там (в Сенате) смирно, а то я тебя проучу».

Материалы о хищениях придворных особ и государственных деятелей, разумеется, не рассматривались в обычных судах, имея «известный титл» (гриф секретности).

На уровне окружных судов в делах фигурировали губернские канцеляристы и волостные старшины, которые регулярно крали оброчные деньги и деньги из сумм подушного сбора, реже – опекуны.

Опекунское управление касалось наследственной части имущества, представленной в виде имений и промышленных предприятий, и доверялось лицам, назначенным губернскими правлениями. Так, например, велось управление некоторыми заводами Демидова, Баташева, Шепелева и др.

Зачастую выбор управляющих был неудачен. Опекуны запутывали отчетность настолько, что потом годами велась переписка с губернской канцелярией по уточнению прихода и расхода. В безнадежных ситуациях назначались следственные комиссии.

Свыше пяти лет, например, Палицин, при участии управляющих Куракина и Розена «опекали» заводы Шепелева. В результате оказалась недостача 300 тыс. пудов руды. Примерно так же действовал и опекун над имениями и заводами Баташева майор Брендель. Расследование таких дел требовало весьма значительных временных затрат при усердном отношении к работе.

Архивы монетной канцелярии свидетельствуют о многочисленных хищениях золота и серебра на монетных дворах.

В качестве субъектов хищений выступали материально ответственные лица – старосты, счетчики и подьячие. Они похищали не только деньги, но и «сырье» (золото и серебро).

При этом многие преступления оставались нераскрытыми. Например, в 1741 г. на Кадашевском Монетном дворе обнаружилась большая недостача золота и серебра при чеканке медалей.

Ранее там же так и не смогли отыскать виновных в недостаче четырех пудов серебра.

Наиболее крупные хищения совершались поставщиками провианта и амуниции для армии и флота. В Преображенском приказе был пытан рыбопромышленник Илья Юдин. В результате его мошенничества пострадали рыбные запасы Ставского новоприборного полка. «Решение - тать» (вор).

Такие хищения совершались, как правило, в сговоре с интендантскими чинами. Многотомное уголовное дело о хищениях в Главном кригскомиссариате (финансовом управлении армии) и Артиллерийской конторе весьма показательно во многих отношениях. Правительствующий Сенат был до такой степени взволнован масштабами преступления, что немедленно предписал «провести ревизии денежной казны во всех присутственных местах».

После обнаружения первых признаков хищения в Артиллерийской конторе, ее руководством; как всегда, была предпринята попытка скрыть недостачу и замять дело. Однако это не удалось. Тогда один из расхитителей квартир-

мейстер Иван Иевлев всю вину взял на себя. И это не получилось; по предварительным подсчетам, сумма недостачи составила 141 850 р. Слишком большие деньги для одного квартирмейстера (завхоза). Вполне естественно, что выявилась преступная связь Иевлева с цалмейстером (бухгалтером) Рид-дером. Впоследствии оказалось, что участниками многолетних хищений были все члены присутствия Артиллерийской конторы, за исключением генерал-майора Якова Бибикова.

Сенатская следственная комиссия под руководством сенатора Дмитрия Волкова установила, что организатором хищений был асессор Василий Дол- гов-Сабуров. Именно в его ведении находилась денежная казна Артконторы и «хранилась в кладовых за его печатью». Казначей признал свою вину частично, а основную сумму недостачи отнес на умерших во время чумы (1771) счетчиков и казначеев Кишенского и Ведякина, поскольку акта приемки казны («росписных списков») не составлялось. Комиссия зашла в тупик, из которого ее вывело еще большее хищение в кригс-комиссариате. Речь шла о сумме в один миллион триста восемьдесят две тысячи рублей. У одного только казначея ротмистра Руднева из 628 500 р. в наличии оказалось всего 277 242 р. Более того, соучастниками хищения были суконные фабриканты и купцы Василий Выродов, Егор Грунт, Матвей Шигопин и др. Со стороны кригскомиссариата в сговор с поставщиками мануфактуры вступили цейх-вартер (интендант, завскладом) Никита Чевкин и контролер майор Хрущев. От промышленников они получили крупные взятки (в размере имений), составили подложные документы о фиктивных поставках сукна, карамзеи и прочих тканей, а деньги поделили. Опись недостающих «мундирных вещей» на складе Чевкина заняла свыше 300 листов.

После того, как Екатерина II назначила ведать комиссией генераланшефа князя Михаила Волконского, многие подследственные «ударились в бега». Скрылись майор Хрущев и суконщик Грунт, исчезла с деньгами жена казначея Руднева, уехал в неизвестном направлении купец-суконщик Тихон Лахтин, пропали майор Александр Сатин и прапорщик Петухов. Бежали приказчики и управители фабрикантов Выродова и Амосова. Следственные осмотры «частных архивов» подследственных лиц, очные ставки показали, что только за фиктивную поставку сукна Бахмутскому гусарскому полку Василий Выродов получил свыше 300 тыс. р. До своего побега Егор Иванович Грунт успел переписать две фабрики на своих братьев Еремея и Христиана. То же сделал и Матвей Шигонин. А суконщик Иван Овощников свою полотняную фабрику сже г. Стали случаться кражи документов, денег и имущества из домов фабрикантов.

В материалах дела нет данных о проведении каких-либо экспертиз документов или же их сопоставлений (встречной проверки). Например, Егор Грунт свидетельствовал, что в 1772 г. он поставил 32 подводы с сукном, карамзеей и трипом, но его заявление не проверялось, видимо, потому, что всю отчетность Грунт вел на немецком языке. Комиссия же не стала заниматься переводом.

Вконце концов перед Сенатом в 1781 г. предстал один Василий Выродов, которого отправили в ссылку. Интендантов кригс-комиссариата лишили чинов без права поступления на службу.

Следует заметить, однако, что деятельность комиссии в дальнейшем (до 1785 г.) не прекращалась. Она была направлена на взыскание казенных долгов, распродажу конфискованного имущества и розыск подследственных.

Врозыске денег и имущества лиц, скрывающихся от следствия и суда, принимали участие не только члены комиссии. Например, получил вознаграждение мещанин Варламов, за то, что показал, где спрятаны деньги, документы и имущество фабриканта и купца Кишкина (в тайнике дома канцеляриста Осипова).

ВXVIII веке стала отчетливо проявляться связь преступлений экономической направленности с коррупционными преступлениями (прежде всего со взяточничеством). Так, например, в литературе отмечается, что большие притеснения торговым людям чинили взяточники на таможнях. В 1756 г. специально для таможен на границах с Польшей и Турцией был издан указ, «чтобы не брать взяток: с купцов», а тому, кто сообщит о взятке, большое вознаграждение. Такие вознаграждения получили пакгаузный инспектор Оренбургской таможни Василий Берлин, регистратор Иван Матвеев и ревельский купец Юргенс. Последний донес на взяточников – вымогателей Аренсоургской таможни и предъявил иск за простой корабля.

Среди наиболее активных взяткодателей находились желающие стать владельцами казенных откупов: таможенных, заставных, винных, табачных и соляных. После того, как «взятка сработала», владельцы откупов (лицензий) сами становились взяткополучателями и «допускали упущения казенного интереса». Аналогичная метаморфоза происходила с казенными оптовыми поставщиками и подрядчиками. Вершина пирамиды упиралась в поместные приказы и коллегии, а то и в Сенат или Двор.

Время от времени по велению того или иного государя (государыни) снаряжались тайные экспедиции. Большей частью таковые отправлялись в Сибирь, где хозяйничали губернаторы-лихоимцы. Иркутского губернатора князя Гагарина Петр I вызнал в Петербург, якобы для участия в суде над царевичем Алексеем. В Иркутск же тайно выехала следственная бригада (руководитель - полковник С.) для проверки сведений о лихоимстве князя Гагарина. Государь хорошо знал нравы своих проверяющих, а потому им вслед (конечно, тайно) отправился личный денщик царя Егор (Григорий) Пашков. Дело кончилось тем, что сначала был обезглавлен полковник С, получивший взятку еще до выезда в Иркутск, а потом Егору Пашкову перешло несколько тысяч гагаринских крестьян, а сам Гагарин 14 мая 1721 г. был пытан, бит кнутом и 37 июня того же года повешен на площади перед Сенатом.

Та же участь постигла князя Кольцова-Массальского, сильно разжившегося лихоимством при управлении соляными сборами. Следствие о взяточничестве князя вел тот же неутомимый Егор Пашков, состояние которого вновь увеличилось за счет тысяч крестьян и богатого имения повешенного.

«Законодавцы» XVIII понимали, что взяточничество относится к числу «безгласных дел», которые совершаются тайно, без свидетелей. При расследовании требовалось «челобитчика и на кого он сказывал про посулы ставити с очей на очи, и распрашивати и сыскивати про посул всякими сыски накрепко». Протоколы допросов и очных ставок подьячим надлежало вести тщательно, дабы «черненыя бы и межь строк приписки и скребения в тех записках не было». В противном случае подьячего «казнити, отсечи рука». Если один из свидетелей «учнет сказывать ложно, а два начнут его уличать, что он говорит ложно, и в таком деле верить двум, а одного отставить».

Поскольку взяточничество, как правило, связано с различными видами служебных преступлений, то в качестве доказательств использовались не только предметы взятки, но и подложные документы, шнурованные книги, так называемые «черновые» записи, расписки и пр. Например, отставной ротмистр Вороненков, сообщая в Коммерц-коллегию о беспорядках на Исаковецкой пограничной таможне, прямо указал, что «признаками взяток за привозные и отпускные товары будет черновая тетрадь с записями».

При отсутствии доказательств зачастую применялся «расспрос с пристрастием» - допрос с угрозой применения пыток. По существующим в начале XVII в. правилам, для производства расследования («сыска») назначался сыщик, которому давалась письменная инструкция. В инструкции перечислялись действия (задачи) и вопросы конкретным подозреваемым лицам. Сыщик должен был записать каждый ответ на вопрос. Если в ходе сыска обнаруживались соучастники взяточничества или же новые свидетели, то о них сообщалось по начальству. В ожидании новой, дополнительной инструкции лица, «представляющие оперативный интерес», сидели под караулом в цепях. Допросные листы скреплялись подписями сыщика, допрашиваемого и понятых (если инструкция предусматривала проведение сыскных действий в присутствии понятых).

В конце XVIII – первой половине XIX в.в. начались преобразования связанные с: 1) отделением суда от органов административного управления и разделения самого суда на уголовный и гражданский12, 2) официальной отменой указом Александра I от 27 сентября 1801 г. пытки, что привело к пробелу в системе судебных доказательств, 3) систематизацией разнородных, зачастую противоречивых постановлений (оставшихся от древнейшего российского законодательства и изданных впоследствии в разные времена), 4) принятием Уложения о наказаниях уголовных и исправительных13 и другие. В этой связи повышалась значимость первых отечественных работ, в которых прослеживается попытка описания рациональных приемов (методов) расследования преступлений.

12В первой половине XIX в. расследование уголовных дел могли производить нижние земские суды, управы благочиния и различные присутствия, состоящих из полицмейстеров и частных приставов. Расследование наиболее сложных уголовных дел занимались особые чиновники полиции – следственные приставы и приставы следственных дел.

13Система и краткая характеристика преступлений экономической направленности по Уложению о наказаниях уголовных и исправительных (1845 г.) будет приведена в следующей части настоящей работы.