Гастроли «Театра польского»

Польский государственный театр приехал к нам в Москву в пору своих энергичных творческих поисков, отразившихся и на репертуаре и на его сценическом истолковании. В самом деле, можно ли представить большую полноту жанров, чем та, которую продемонстрировал Польский театр во время московских гастролей. Семь сыгранных пьес наглядно обнаруживают и разносторонность интересов польских художников сцены и последовательную смелость, направляющую их творчество. В них воплотилась та бурная и напряженная жизнь, которой живет польский театр в целом.

Свое наименование приехавший к нам коллектив носит по праву. Оно ему дано его историческим значением в развитии современного польского искусства и тем, что он действительно сосредоточивает в себе лучшие намерения художников сцены Польши и олицетворяет собой страстность их поисков и твердую волю к строительству нового театра. Опираясь на лучшие вековые традиции польского сценического искусства, театр и его художественный руководитель Бронислав Домбровский ни на минуту не рассматривают их как обязательные к исполнению окаменевшие каноны. Театр не боится дерзких режиссерских подходов к пьесе и дает широкий простор крупным режиссерским и актерским индивидуальностям, составляющим его коллектив. Порою даже трудно бывает говорить о каком-то строгом единстве художественного стиля театра в целом, настолько пристально вглядывается он в стиль и манеру каждого исполняемого им автора, в характер и существо отражаемой им эпохи, хотя он далек от поверхностного эклектизма.

Как нечто общее для постановок Польского театра можно отметить мужественную энергию в познании жизни и изящество сценической формы. Когда мы смотрим камерную пьесу А. Фредро «Муж и жена» (режиссер Богдан Корженевский) или широкое социальное полотно инсценированного романа Б. Пруса «Кукла» (режиссер Бронислав Домбровский), мы угадываем в образах каждого из этих {245} произведений черты эпохи, и нужно отметить зоркость режиссеров и актеров, рисующих польскую аристократию или промышленных дельцов прошлого века. Они в самом деле очень наблюдательны, польские художники сцены. Менее всего интересовала их при постановке романа Пруса узколичная судьба героини произведения. Они порою вместе с инсценировщиком жертвовали твердым сюжетным развитием пьесы, они готовы были даже согласиться на некоторую утомительную тяжеловесность спектакля, лишь бы соединить жизнь избалованной Изабеллы Лэнцкой со всем аристократическим бытом Польши XIX века. И действительно, в галерее четко вырисованных образов они раскрывают процессы, происходившие в стране, — распад шляхетства, расцвет промышленного капитала, унизительное положение интеллигенции.

Из комедии Фредро, которую напрашивалось играть в тонах легкого, беззаботного фарса, они извлекли ее социальное зерно. Отнюдь не смакуя пикантности положений, а скорее, насмехаясь над ними, не скрывая своего иронического отношения к образам, рисуют они любовную интригу, в которой смешались муж, жена, любовник и лукавая субретка. В сценическом рисунке театр категоричен, отточен.

В спектаклях «Кукла», «Муж и жена» и своеобразно истолкованном «Сиде» резко выявились черты, коренящиеся в исконных традициях Польского театра. Есть доля известного рационализма и точной выверенности в искусстве польского актера, которое, однако, не носит отвлеченного и беспредметного характера. Это сказалось на трактовке театром «Сида», которая далека от французской традиции истолкования Корнеля. Режиссер Эдмунд Верциньский последовательно, без какого бы то ни было налета стилизации раскрывает сложнейшие переживания Родриго и Химены. Поэтому, несмотря на то, что спектакль показан в нарочито романтизированном стиле, проблема долга, чести, отношения к отчизне сохраняют в нем трепетную силу и современность. Тема ратного подвига, патриотизма является определяющей в строгом и монументальном исполнении Родриго Яном Кречмаром, порой даже жертвующим любовным пафосом. Спектакль театра Комеди Франсэз, который мы недавно видели в Москве, и спектакль Польского театра принципиально различны. Польские актеры наполняют «Сида» горячностью мысли, они гораздо меньше, чем французы, заботятся о внешней красоте и предельно заинтересованы его проблематикой.

{246} Коллектив обращается к широкому использованию русской и советской драматургии. Не со всем можно согласиться в истолковании Польским театром Чехова. Он очень хочет раскрыть и довести до предела динамичность чеховских пьес. При этом он упрощает их сложность. Нужно, впрочем, отметить, что некоторая опасность социологизирования, вообще проскальзывающая в спектаклях театра, сказалась наиболее сильно в «Дяде Ване» (режиссер Мария Верциньская). Хотелось бы, чтобы работа над этим спектаклем была продолжена и углублена театром, тем более что в нем уже есть несомненные удачи. И непоколебимо, как-то озлобленно уверенный в своей безупречности профессор Серебряков — Антон Ружицкий, и угловатая, беспокойная Соня — Рышарда Ханин — это настоящие чеховские образы. Более плодотворным оказалось обращение театра к гоголевской «Женитьбе». Юмор Гоголя ему ближе, и он свежо и полно прочел нашего великого классика. В отрывках из этого спектакля, показанных в концерте, блеснул хитрый и жизнерадостный талант одной из старейших; актрис Польского театра Мечиславы Цвиклинской в роли Феклы. Подчеркивая постоянный, все определяющий испуг своего героя перед жизнью, сыграл Подколесина Александр Дзвонковский.

Результаты успешных поисков театра сказались в спектаклях о наших днях — «Юлиус и Этель» Л. Кручковского и «Такие времена» Е. Юрандота. В раскрытии современности театр сохраняет смелость сценического решения и жажду отражения жизни в ее самых разнообразных проявлениях. Легкий, насмешливый юмор, с которым играют польские актеры комедию «Такие времена», отнюдь не снижает серьезности поднятых в пьесе проблем. Сжатость постановки пьесы Кручковского помогает раскрытию высокого гуманизма, который составляет сущность этой пьесы.

Редко испытываешь в театре такое волнение, как на спектакле «Юлиус и Этель», материалом для которого послужил потрясший весь мир процесс над супругами Розенберг. С самого начала, когда перед глазами зрителя впервые открываются зеленовато-серые стены тюремной камеры, и вплоть до заключительного, полного силы и веры обращения Юлиуса и Этели к зрителям, ни на минуту не ослабевает внимание зала, всецело захваченного этим строгим спектаклем. Ясность драматургического построения, точность режиссерской мысли и подлинная сосредоточенность актеров на внутренней жизни своих героев как {247} бы перебрасывают нити, крепко связывающие зрителя со сценой. Театр нигде не прибегает к внешним эффектам и не впадает в мелодраматизм. Наполненный большой душевностью, спектакль держится на высоте настоящей трагедии, воплощенной со скупостью и силой большого искусства, — нет ничего лишнего ни в сценическом исполнении, ни в тщательно продуманной трактовке талантливого режиссера Александра Бардини, ни в декорациях Отто Аскера, художника тонкого вкуса и верного чувства театра.

Польский театр — большой, сложный организм. Почти в каждой из перечисленных пьес мы встречались с новыми группами актеров и новыми именами режиссеров. Судя же по одной-двум ролям, трудно говорить об актерах. Оказывается совсем невозможным сколько-нибудь подробно останавливаться на ряде выдающихся индивидуальностей богатой дарованиями труппы, насчитывающей в своем составе таких представителей старшего поколения, как Ежи Лещинский и Мария Дулемба, и молодых актеров, как Миколайская, захватившая московского зрителя исполнением роли Этели, таких мастериц комедии, как Юстина Кречмарова, Барбара Людвижанска, Янина Романувна, такого режиссера и актера, как Мариан Выржиковский.

Но существенно важно то, что Польский театр дает возможность широкому развертыванию творчества актера. В качестве примера можно привести Нину Андрыч и Тадеуша Кондрата. Мы видели Тадеуша Кондрата в трех ролях, и московского зрителя поразила смелость сценического решения характеров. Он играл и трагический образ Юлиуса, и комедийную роль директора в «Таких временах», и окрашенный лирикой и юмором образ Саватеева в «Чужой тени» К. Симонова. Не прибегая к сложному гриму, не пытаясь спрятать свою индивидуальность, Тадеуш Кондрат в то же время поднимался до высот подлинно трагического пафоса в «Юлиусе и Этели» и находил легкие комедийные детали в «Таких временах». После того как Нина Андрыч показала образ Куклы в инсценировке романа Пруса, сделав само название определяющим зерно роли, она неожиданно нарисовала трагический и сложный образ Химены в «Сиде». Внутренний холод и светская чопорность горделивой польской аристократки сменились страстностью, мучительным разладом между понятием долга и любовью при строгой пластичности внешнего рисунка. Не менее разительны примеры Чеслава Воллейко, с самозабвенным юмором (порою переходящим даже в некоторое кокетство) играющего любовника в «Муже и жене» и дающего {248} образец строгости и трагической простоты в отрывках из Словацкого, и Эльжбеты Барщевской, показавшей Елену Андреевну в «Дяде Ване», изящный образ инфанты в «Сиде» и милое лукавство девушки в пьесе «Свечка погасла».

Гастроли Польского театра многое дали советскому зрителю и в своих удачах и в своих недостатках. И если Польский театр с уважением и любовью принимает уроки советского театра, то и советскому театру гастроли Польского театра принесут несомненную пользу.

«Литературная газета», 1954, 9 октября