4.9. Проблемы специфики словесного выражения психологических процессов и состояний

Прежде всего нужно отметить, что Потебня не признает возможности абсолютно независимой от воздействий внешнего мира деятельности души, т.е. сознания – мысли, чувства и воли, точно так же как не является и сторонником идеи абсолютной зависимости внутреннего от внешнего: «Нельзя себе представить таких действий души, которые бы не были вызваны внешними условиями, хотя, с другой стороны, нет и таких, которые бы вполне объяснялись посторонними влияниями. В последнем смысле даже хаотическое состояние восприятий и свойства каждого из них порознь – творчество души; в первом даже самосознание и свобода воли – явления зависимые и несвободные» [144].

Мысль, с одной стороны, и чувство, с другой, – сферы сознания, разные по своей специфике и отличающиеся друг от друга как с точки зрения возможностей их непосредственного выражения в слове, так соответственно и по характеру средств такого выражения. В книге «Мысль и язык» у Потебни есть специальная (7-я) глава – «Язык мысли и язык чувства», – посвященная этой проблеме.

Одно из отличий между мыслью и чувством как объектами словесного выражения заключается в том, что мысль расчленяется в слове, объективируется в нем и благодаря этому может быть запечатлена, сохранена и может стать объектом наблюдения, самонаблюдения и анализа.

Чувство же неделимо, «не заключает в себе никаких частей. Мы знаем, что сила и качество чувства определяются расположением и движением представлений, но эти представления только условия, а не стихии чувства. Малейшее изменение в условиях производит новое чувство, не сохраняющее для сознания никаких следов прежнего. Подобным образом мы можем знать, из скольких частей составлены духи, но чувствуем только один неделимый запах, который весь изменится от присоединения новых веществ. Мысль имеет своим содержанием те восприятия или ряды восприятий, какие в нас были, и потому может стариться; чувство есть всегда оценка наличного содержания нашей души и всегда ново». Поэтому «чувство разрушается самонаблюдением, которое необходимо прибавляет нечто новое к тому, чем занято было сознание во время самого чувства» [107].

В связи с этим есть своя специфика в словесном выражении как мысли, так и чувства, но если они словом вообще не выражены, то их как бы не существует не только для другого, но и для самого мыслящего и переживающего. «Наши душевные состояния уясняются нам лишь по мере того, как мы их обнаруживаем, даем им как бы самостоятельное существование, находя их, например, в других или выражая в слове. Навсегда темными остаются для нас те особенности нашей душевной жизни, которых мы не выразим никакими средствами и которых не увидим ни в ком, кроме себя» [113]. Правда, чувство может быть выражено не только прямым словом, но и «метонимически» – движением, действием, выражением лица и т.п. Но литература – не театр, в ней и все вышеперечисленное все равно выражается главным образом словом.

Поскольку мысль в слове объективируется, т.е. находит выражение не только во внутренней речи, но и во внешней, звуковой (или письменной) форме, то она может быть воспроизведена: «Мысль, с которою когда-то было связано слово, снова вызывается в сознании звуками этого слова», так как внешняя форма слова не есть просто пустой набор звуков, но «проникнута объективною мыслью» [106]. Потебня имеет в виду здесь объективность в том смысле, что эта «мысль» является общим достоянием всех людей, говорящих на данном языке. Поэтому движение, развитие мысли может быть передано средствами повествования, поскольку «рассуждение есть повествование о последовательном ряде мыслей» [289].

Чувство в слове выразить (а тем более воспроизвести) сложнее, чем мысль. Специальных словесных средств, предназначенных именно и только для прямого выражения чувства, намного меньше, чем средств для выражения мысли, и они имеют гораздо менее отчетливое формальное выражение (и во внутренней, и во внешней форме).

К таким средствам относится, например, тон, интонация произнесения слова. Это особенно очевидно, например, в случае иронии. Слово «голова» можно произнести так, что оно будет выражать восхищение умом собеседника, но можно произнести и так, что оно будет нести в себе прямо противоположную оценку. Однако речь не только об иронии, которая достаточно хорошо улавливается, тем более, что она может быть выражена не только интонационно, но и композиционно. Потебня имеет в виду гораздо более широкие возможности тона и интонации. «Известно, – писал он, – что в нашей речи тон играет очень важную роль и нередко изменяет ее смысл». Причем этот тон «уловить и назвать иногда нет возможности» [поэтому в письменной речи он гораздо более неуловим, чем в устной – С.С.]. В знаменательном слове тон является только дополнением, эмоциональной окраской содержащейся в нем мысли. «Слово вы я могу произнести тоном вопроса, радостного удивления, гневного укора и проч., но, во всяком случае, оно останется местоимением второго лица множественного числа; мысль, связанная со звуками вы, сопровождается чувством, которое выражается в тоне, но не исчерпывается им и есть нечто от него отличное. Можно сказать даже, что в слове членораздельность перевешивает тон» [105].

Иначе говоря, мысль здесь (т.е. в слове) как бы первична, а чувство вторично, дополнительно. В составе х эмоциональное содержание более неопределенно, подвижно, изменчиво и вариативно, чем рациональное (причем как со стороны творящего, так и со стороны воспринимающего субъекта). Поэтому «есть много поэтических произведений, которые могут быть понимаемы так или иначе, смотря по свойствам понимающего, степени понимания, мгновенному настроению» [344].

Но есть в языке единицы, которые специально предназначены для выражения чувств, эмоций, единственно и только их. Это междометия. И анализ отличий междометия от слова как такового, предпринятый Потебней, отчетливо показывает разницу в средствах выражения чувства и мысли в словесном искусстве.

С его точки зрения, есть по меньшей мере три принципиальных отличия междометия от слова как такового в этом отношении.

Во-первых, если в слове, как было сказано выше, «членораздельность [т.е. смысловая сторона – С.С.] перевешивает тон», то в междометии – «совсем наоборот: оно членораздельно, но это свойство постоянно представляется нам чем-то второстепенным. Отнимем у междометий о, а и проч. тон, указывающий на их отношение к чувству удивления, радости и др., и они лишатся всякого смысла, станут пустыми отвлечениями, известными точками в гамме гласных. Только тон дает нам возможность догадываться о чувстве, вызывающем восклицание у человека, чуждого нам по языку» [105].

Во-вторых, в звуковой форме междометия нет той «объективной мысли», которая есть в звуковом составе слова и которая делает его неким инвариантом, обеспечивающим «способность иметь объективное значение для одного и того же лица», так же как и возможность понимания его другими. «Междометие, – считает Потебня, – не имеет этого свойства. Чувство, составляющее все его содержание, не воспроизводится так, как мысль» [106]. Если мысль можно воспроизвести, то чувство воспроизвести, испытать заново гораздо труднее, если вообще возможно, потому что оно, как правило, мимолетно и непрочно: «Воспоминание о предметах, внушавших нам прежде такое-то чувство, вызывает не это самое чувство, а только бледную тень прежнего или, лучше сказать, совсем другое» [106] (Хотя, как говорит поэт, «память сердца» «сильней рассудка памяти печальной». Но помнить – не значит иметь возможность пережить заново). Чувство единственно и неповторимо¹. Поэтому междометие как специальное языковое средство для выражения чувства «не имеет объективной жизни, свойственной слову», – писал Потебня [107]. Попытка вспомнить и воспроизвести междометие, произнесенное прежде при переживании какого-либо чувства, не приведет к воспроизведению этого чувства, потому что это будет сознательное усилие мысли, а «междометие уничтожается обращенною на него мыслью, подобно тому как чувство уничтожается самонаблюдением» [107].

А отсюда, в-третьих, еще одно качество междометия – его непроизвольность, или, как выражается Потебня, «непонятность», уточняя при этом: «Непонятность междометия – в том, что оно совсем незаметно сознанию субъекта» [108]. И еще: «Непонятность междометия можно иначе выразить так: оно не имеет значения в том смысле, в каком имеет его слово… Как часовая и минутная стрелки на двенадцати не значат двенадцать часов, а только указывают на известное время, как озноб или жар, скорость или медленность пульса не означают болезнь, а только служат ее признаками для врача, так и в междометиях наблюдатель видит бессмысленные сами по себе признаки состояний души, тогда как в слове он имеет дело с готовою уже мыслью» [108].

Эмоциональное содержание художественного образа, по Потебне, всегда связано с тем, что как его «первичное создание» (в процессе творчества), так и «пользование» им («вторичное создание») «сопряжено с известным волнением, иногда столь сильным, что оно становится заметным постороннему наблюдателю» [333]. Как пример этого Потебня приводит отрывок из «Египетских ночей» Пушкина: «Лицо его [импровизатора] страшно побледнело; он трепетал, как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он … отер платком высокое чело, покрытое каплями пота». Из этого примера видно, что чувство в словесном произведении может быть выражено не обязательно непосредственно (в тоне или междометии), но и в описании, теми же средствами, какими воспроизводится портретный (т.е. пространственный) образ.

А в итоге эмоциональная содержание образа выражается всею совокупностью примененных для его создания средств, т.е. вся форма, внутренняя и внешняя, «настраивает», как говорил Потебня, читателя на тот эмоциональный регистр, который вложен художником в созданный им образ.

Внутренний мир души представляет собой очень сложное явление, соединяющее в себе сознательное и подсознательное, рациональное и эмоциональное одновременно. Структура сознания многослойна. «Выражаясь метафорически, – пишет Потебня, – все находящееся в душе находится не на одном плане, но или выдвинуто вперед, или остается вдали» [128].

От чего же зависит выдвижение какой-либо мысли на «передний план», в «светлое поле» сознания и соответственно обеспечивает большую степень ее воздействия на другие мысли?

Потебня считает, что это определяется либо силой сопровождающего данную мысль чувства, либо ее большей ясностью сравнительно с другими [см. с. 128 – 131]. Мы говорили об этом выше при анализе явления «апперцепции».