Глава XVI

ВИДЫ СЛОВЕСНО-ПРЕДМЕТНОЙ ИНОСКАЗАТЕЛЬНОСТИ

До сих пор мы рассматривали иносказательность отдельных словосочетаний в художественной речи. Но иносказательность в устном народном творчестве и, далее, в художественной литературе может быть свойственна не только отдельным словам и оборотам, но и целым образам, которые складываются из отдельных слов и словосочета­ний. Это могут быть образы персонажей, действующих в сюжетах эпических, а иногда и драматических произве­дений, или же образы тех или иных явлений жизни, которые воспроизводятся словесно в лирических медита­циях и описаниях.

Такие образы складываются не только из слов, но и из предметных деталей, обозначенных этими словами. Поэто­му можно говорить о разновидностях с л о в е с н о-п р е д-меткой иносказательности, нередко встречающихся в устном народном творчестве и в художественной литера­туре. Разновидности эти были усвоены словесным искусст­вом из первобытного синкретического творчества. А оно, как уже известно, основывалось прежде всего на олице­творении природы. Поэтому образы-олицетворения — это исходная разновидность словесно-предметной иносказа­тельности.

Олицетворение

Выше уже говорилось об олицетворяющих метафорах как виде словесной иносказательности. Подобно этому виду метафор олицетворения также основаны на отождест­влении явлений природы, растительного и животного мира с сознательной жизнью и деятельностью людей по принци­пу сходства между ними. Но если метафора — это отдельное словосочетание, то олицетворение — это целый образ, складывающийся из отдельных словесных метафор, но имеющий в произведении самостоятельное предметное значение.

Так, в поэме «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов, исходя из традиций устного народного творчества, дал лирический образ «эха». Эхо «вторит всем», «Ему одна заботушка || Честных людей поддразнивать, || Пугать ребят и баб!..»; «Без тела — а живет оно, || Без языка — кричит!»

312

Здесь «эхо» — механически возникающее акустическое явление — олицетворено: его «забота» — нарочно «под­дразнивать» людей, оно «живет», «кричит». С помощью ряда олицетворяющих метафор поэт создал словесно-предметный лирический образ.

В первобытном синкретическом народном творчестве образы-олицетворения были не только формой, но и содержанием. Тогда люди верили, точнее — им тогда представлялось, что животные, растения, явления неорга­нической природы живут сознательной жизнью, что они могут и говорить, и действовать по своему усмотрению и выбору. Так они и изображены в народных сказках, часто содержащих в себе обобщающие наблюдения над нравами и повадками зверей. В русской сказке «Волк и лиса» осмысляется хитрость лисы и глупость волка. Лиса лакомится рыбкой, украденной у мужика, и советует волку самому наловить рыбы, сунув для этого хвост в про­рубь и приговаривая: «Ловись, рыбка, и мала и велика». Волк так и делает, а лиса — про себя: «Ясни, ясни на небе звезды, мерзни, мерзни, волчий хвост!» Хвост у волка примерз ко льду, и его убили едущие мимо мужи­ки.

В лирическом народном творчестве образы-олицетворе­ния часто создавались в помощью обращений к тем или иным явлениям природы как к живым и сознательным существам. Так, в «Слове о полку Игореве» Ярославна, узнав о поражении Игоря, обращается с укоризной и прось­бой к ветру, Днепру, солнцу («Светлое и пресветлое солн­це!.. Зачем, господине, простерло ты горячий луч на воинов милого?..» и т. д.).

В последующие эпохи эта наивная убежденность обще­ства в сознательной жизни природы, подобной жизни людей, постепенно все более сменялась трезвым понима­нием того, что ни стихии природы, ни животные и растения не имеют такой сознательности. В силу этого и в художе­ственной словесности образы-олицетворения постепенно теряли свою былую содержательность; в дальнейшем они сохранились там в качестве формы, в качестве средства выражения художественной мысли.

В литературной лирике олицетворения природы в фор­ме обращения сохранились как средство эмоциональной выразительности. «О чем ты воешь, ветр ночной? || О чем так сетуешь безумно?..» — писал поэт-романтик Ф. Тютчев в одном из лучших своих стихотворений. «Я крикнул солнцу: «Погоди! || Послушай, златолобо, || Чем так, без

313

дела iзаходить, || Ко мне на чай зашло бы!» — писал Мая­ковский.

Но в устном народном творчестве, а позднее и в худо­жественной литературе встречаются олицетворения не только природы, но и явлений человеческой материаль­ной культуры. Так, в русской народной сказке «Гуси-лебеди» девочка, ищущая пропавшего братца, рас­спрашивает о нем и реку, и яблоню, и печку, стоящую на лугу. На вопрос, куда унесли гуси-лебеди мальчика, печка отвечает: «Покушай моего ржаного пирожка, тогда скажу». В художественной литературе олицетворения предме­тов, сделанных руками людей, применяются преимущест­венно в лирических стихотворениях и поэмах. Таково, например, олицетворение трактора у Есенина: «На тропу голубого поля || Скоро выйдет железный гость. || Злак овся­ный, зарею пролитый, || Соберет его черная горсть»; или поезд у Н. Матвеевой: «Шел состав разворотистый такой, II Он помахивал дымом, как рукой, || И с презреньем коро­ля || Долы, реки и поля || Он отталкивал левою ногой». Наконец, еще в народных песнях и сказках нередко можно встретить также олицетворения различных общих представлений. Таков, например, образ Горя в од­ной из русских сказок. «Мужик, — говорится в ней, — за­пел песню, и послышались ему два голоса; он перестал петь и спрашивает: «Это ты, Горе, мне петь пособляешь?» Горе отозвалось: «Да, хозяин! Это я пособляю». — «Ну, Горе, пойдем с нами вместе». — «Пойдем, хозяин! Я теперь от тебя не отстану».

И в художественной литературе такие олицетворения развивались как средство словесно-предметной иносказа­тельности. Так, в поэме Маяковского «Облако в штанах» уже на совершенно иной философской основе волнение лирического персонажа изображается как действие его нервов: «Слышу: || тихо, || как больной с кровати, || спрыг­нул нерв. || И вот, — || сначала прошелся || едва-едва, || по­том забегал, || взволнованный, || четкий. || Теперь и он и новые два || мечутся отчаянной чечеткой».

ОБРАЗНЫЙ ПАРАЛЛЕЛИЗМ

Олицетворения лежат в основе других традиционных видов словесно-предметной иносказательности, прежде всего — образного параллелизма. Этот вид образности возник еще в устном синкретическом творчестве. В древно­сти люди, будучи зависимыми от сил природы, не только

314

уподобляли ее явления и процессы своим сознательным действиям, но и наоборот — мыслили о своих действиях и отношениях по аналогии с процессами, протекавшими в неорганической природе или в мире животных и расте­ний. Они смутно сознавали закономерности жизни приро­ды и через сопоставление с ними осмысляли социальные и психологические закономерности человеческой жизни. Отсюда и возникли в их словесном творчестве параллели между отношениями в природе и в жизни людей.

Так, в русской народной песне поется: «Не свивайся, не свивайся, трава, с повиликой. || Не свыкайся, не свыкай­ся, молодец, с певицей. || Хорошо было свыкаться, тошно расставаться». Это — параллель двух образов: первый отражает отношения в природе, второй — отношения между людьми.

Изображение природы в образном параллелизме всегда на первом месте (это — первый член параллелизма); изображение человеческих действий и отношений — на втором (это — второй член параллелизма). Между первым и вторым членами параллелизма существует прямая связь. Такая разновидность образности называется прямым двучленным параллелизмом.

Отношения, возникающие в природе, как бы проясняют действия и отношения людей. Крепко сплетена трава с повиликой — столь же крепкой может быть человеческая любовь; траву с повиликой трудно разорвать — столь же трудной может быть разлука любящих. Изображение того и другого приобретает обобщающее значение.

В специальной статье о параллелизме А. Н. Веселовский определяет этот вид образности как «сопоставление по признаку действия, движения». «...Параллелизм, — писал он, — покоится на сопоставлении субъекта и объекта по категории движения, действия, как признака волевой жизнедеятельности» (56, 126). Он называл такой паралле­лизм «психологическим», в отличие от параллелизма «ритмического», т. е. от интонационного сопоставления фраз, стихов в процессе пения или декламации. Однако такое определение сужает значение параллелизма образов, так как он основан, по существу своему, не только на эмоциональной, психологической связи между явлениями природы и отношениями человеческой жизни, но и прежде всего на их объективном сходстве, получающем обобщаю­щее познавательное значение.

В обрядовых и бытовых народных песнях образный параллелизм встречается очень часто. Иногда на нем

315

основывается вся песня от начала до конца. Такова, на­пример, одна из русских свадебных песен, изображающая сватовство:

• Ой вы, соколы, соколы, Вы куда вечор летали?

• Ах, мы летали На море на синее.

• А что вы там видели?

• Ах, мы видели серую уточку, Серую уточку на заводи.

• Ах, вы что ее не пымали, Сизы перышки повыщипали.

• Ой вы, бояре умные, Куда, бояре, ездили?

• Ох, мы ездили с городу на город. Уж мы видели, видели

Крас ну девицу во тереме.

• Что ж вы ее не взяли?

• Мы хотя и не взяли, Русу косу расплели, Шелковый косник выплели.

Здесь отношения хищной птицы — сокола — и его жертвы — уточки — освещают отношения между сватами-«боярами» и выбранной ими в невесты девушкой. Соколы уточке «перышки выщипали», сваты расплели девушке косу — «сговорили ее в замужество».

Возникнув первоначально на аналогии жизни природы и человека, образный параллелизм затем иногда распро­страняется и на предметы, сделанные человеком. Напри­мер: «Как у рюмочки у серебряной || Золотой у нее венчик, || Как у Михаила Ивановича || Дорогой у него разум». Развившись в устном народном творчестве, этот вид словесно-предметной изобразительности, так же как и олицетворение, был усвоен в исторически более поздние времена и художественной литературой. Здесь он перестал быть традиционным принципом образного мышления, вытекающим из наивного уподобления человека природе, а стал порождением личной творческой фантазии авторов, средством усиления эмоциональной выразительности их художественных обобщений.

Вот стихотворение Ф. Сологуба:

На серой куче сора, У пыльного забора, На улице глухой Цветет в исходе мая, Красою не прельщая, Угрюмый зверобой.

316

В скитаниях ненужных, В страданиях недужных, На скудной почве зол, Вне светлых впечатлений Безрадостный мой гений Томительно расцвел.

Своеобразное применение параллелизм получил отчасти в эпической литературе — и как средство образного по­знания, и как способ усиления эмоциональной выразитель­ности.

Таков «психологический» параллелизм в «Войне и мире» Л. Толстого. С чувством безнадежного разочарования в жизни князь Андрей едет в усадьбу Ростовых и по дороге видит большой дуб с обломанными сучьями и корой. Дуб выглядит старым, седым уродом, как бы презирающим «весну, любовь, счастье», и князь Андрей мысленно согла­шается с ним. Но у Ростовых Андрей встретился с Ната­шей, увлекся ею, почувствовал, что в нем «поднялась не­ожиданная путаница молодых мыслей и надежд», и на об­ратном пути, увидев тот же дуб, но уже «преображенный, раскинувшийся шатром сочной, темной зелени», испытывал «беспричинное весеннее чувство радости и обновления».

Параллелизм между внезапной грозой и трагическим ожиданием Катериной возмездия за ее измену мужу яв­ляется высокохудожественной кульминацией «Грозы» А. Островского. Тонким мастером образных параллелей между характерами и переживаниями действующих лиц и окружающей их природой проявил себя Тургенев в ряде рассказов, повестей и романов («Бежин луг», «Свидание», «Затишье», «Фауст», «Рудин» и др.).

Гораздо меньшее распространение получил возникший на основе прямого параллелизма параллелизм от­рицательный, встречающийся особенно часто в уст­ной народной поэзии славянских народов. Так, в русской песне поется:

Не сокол летит по поднебесью, Не сокол ронит сизы крылышки, Скачет молодец по дороженьке, Горьки слезы льет из ясных очей.

Здесь, как и в прямом параллелизме, дано сопоставле­ние явлений природы и человеческой жизни — сокола и молодца — по сходству их действия и состояния. Сокол летит, молодец скачет; оба в беде — сокол роняет перья из своих крыльев, молодец льет слезы. При этом оба явления сохраняют свое самостоятельное значение и не подчиня-

317

готся одно другому. Но сходство между ними и их дейст­виями уже не есть их тождество: их тождество отри­цается с помощью отрицательной частицы «не». Кажется, сокол летит и роняет перья — нет, это молодец скачет и роняет слезы. И отрицание тождества явлений здесь более важно, чем утверждение их сходства. По замечанию Весе-ловского, «психологически на отрицательную формулу можно смотреть, как на выход из параллелизма...» (36, 188).

Поэтому отрицательный параллелизм не может слу­жить самостоятельным средством предметной изобрази­тельности, основой построения целого произведения. Он употребляется обычно в зачинах произведений или отдель­ных их эпизодов.

Отрицательный образный параллелизм настолько ха­рактерен для устной народной поэзии, что в художествен­ной литературе он употребляется только тогда, когда поэт подражает стилю народного творчества. Так Пушкин начи­нает поэму «Братья-разбойники»: «Не стая воронов слета­лась || На груды тлеющих костей...»; Некрасов — один из эпизодов в поэме «Мороз, Красный нос»: «Не ветер бу­шует над бором, || Не с гор побежали ручьи...»; Есенин — «Марфу Посадницу»: «Не сестра месяца из темного боло­та || В жемчуге кокошник в небо запрокинула...».

Итак, наряду с олицетворением образный параллелизм, в особенности в своей основной — прямой двучленной — форме, представляет собой очень распространенный вид словесно-предметной иносказательности, зародившийся в древнем народном творчестве, позднее применяемый и в художественной литературе, прежде всего — в лирической.