Особенности речи

Драматурги используют такие формы речи, которые позволяют актерам-персонажам обращаться сразу и к партнерам по сцене и к зрителю: драматическая речь

250

одновременно осуществляет живой речевой контакт ге­роев друг с другом и общение актеров со зрительным залом. Высказывания обладают здесь особой эмоциональ­но-убеждающей силой, что сближает их с ораторскими выступлениями и лирическими произведениями. Главным речевым «носителем» драматического действия является диалог: персонажи общаются (и в частности, конфлик­туют) друг с другом, обмениваясь репликами. Диалог с максимальной активностью выявляет положения данного момента в их неповторимости, «материализует» ход собы­тий и динамику взаимоотношений героев.

Будучи адресована к публике, драматическая речь вы­ступает как монологическая, точнее — в качестве обра­щенного монолога, ибо контакт актеров-персонажей со зрителями является односторонним: последние не в со­стоянии влиять на течение речи, запрограммированное драматургом. Монологические начала драматической речи проявляются двояко: во-первых, в качестве подспудного компонента диалогических реплик, которые косвенно, не целеустремленно адресованы зрителям; во-вторых, в виде собственно монологов — пространных высказываний, выхо­дящих за рамки взаимного общения персонажей и прямо обращенных к публике. Ярко выраженная диалогичность в драматических произведениях, говоря иначе, неизменно сосуществует с монологичностью как скрытой, внутренней, так и явной, внешней.

Монолог в драме — уникальное и неоценимо важное художественное средство. Он выявляет смысл изображен­ного, усиливает драматизм действия и его впрямую выра­жает. О монологе как раскрытии внутреннего мира героев драмы неоднократно говорили классицисты и просветите­ли. По словам Д. Дидро, «монолог является моментом передышки для действия и волнений для персонажа»; монологи «производят очень сильный эффект» потому, что «посвящают в тайные замыслы героев» (53, 409—410, 381).

К тому же монологические начала драмы участвуют в создании эмоциональной атмосферы, общей для автора, персонажа, актера и воспринимающей публики. Это важ­нейшее средство единения сцены и зрительного зала, «ма­териализация» чувств, вызываемых у публики произведе­нием. Таковы выступления хора в трагедиях и комедиях древности, тирады резонеров в драматургии классицизма, а также высказывания героев реалистических пьес, как бы ждущих сострадательного отклика зрителей (финаль-

251

ные монологи «Дяди Вани» и «Трех сестер»), песни («зонги») в современном эпическом театре.

Наряду с пространными монологами контакт со зри­тельным залом успешно осуществляют краткие, афористи­чески-меткие суждения, сентенции, пословицы, часто яв­ляющиеся своего рода редуцированными монологами. Подобные реплики имеют обобщающий характер, а потому способны в равной мере задевать за живое как прямых участников разговора, так и его свидетелей (в том числе театральных зрителей). Афористичность речи дает о себе знать и в античной драматургии (особенно в комедиях), и в народном театре средневековья, и в творчестве Шек­спира, и в трагедиях Шиллера. Неоценимо важны остро­умные реплики-обобщения, ставшие впоследствии посло­вицами, в «Горе от ума» Грибоедова; меткие народные изречения в пьесах Островского; афоризмы в драматургии Горького. «Действующие лица в хорошей пьесе должны говорить афоризмами. Эта традиция идет издавна»,— ут­верждал автор «На дне» (82, 1, 745).

Соотношения в драме между диалогической и моноло­гической речью исторически изменчивы. «Дореалисти-ческая» драматургия в большой степени монологична, в ней ярко выражены песенно-лирические и риторико-поэти-ческие начала. На протяжении же последних двух столетий монолог акцентируется значительно меньше; в реалисти­ческих пьесах он обычно нивелируется в цепи непринуж­денно-разговорных диалогов. «Для монологов «Горя от ума»,— утверждал Г. О. Винокур,— существенно прежде всего то, что подавляющее их большинство непосредственно участвует в сценическом диалоге и облечено в соответству­ющие внешние диалогические формы» (38, 278). Диало­гические приемы преобладают над монологическими в пьесах Гоголя и Островского, Чехова и Горького, в со­ветской драматургии последних десятилетий, в частности в пьесах А. Вампилова. На протяжении XIX—XX вв. драматическая речь освободилась от былой риторической «заданности», обрела большую энергию индивидуализи­рующей характеристики персонажа, каким он является в данный момент действия и в данном психическом состоянии. Однако в реалистической драматургии сохра­няют свою значимость и собственно монологи. Вспомним многочисленные раздумья вслух Катерины из «Грозы», или вдохновенные речи чеховского Пети Трофимова о прошлом и будущем России, или рассуждения горьковско-го Сатина о человеке.

252

Диалог и монолог в драме, как видно, дополняют друг друга и в равной мере необходимы. При этом они активно взаимодействуют, нередко составляя единый, нерасторжи­мый словесный сплав: разговорно-непринужденный диалог поэтически и риторически преображается, а исполненные лиризма и риторики монологи, напротив, окрашиваются в разговорно-диалогические тона.

ДРАМА В ЧТЕНИИ И НА СЦЕНЕ

Драма находится в точке пересечения театра как ис­кусства синтетического (в спектаклях драматического театра искусство слова соединяется с пантомимой, т. е. изображением человека посредством движений, жестов и мимики, а нередко и с другими искусствами — декора­ционной живописью, музыкой, танцем) и литературы.

Целесообразно терминологически различать понятия драмы и драматургии. Драматургия — это сюжетно-ком-позиционная основа спектаклей и фильмов. Она может иметь либо форму литературного драматического произве­дения, состоящего в основном из высказываний персона­жей, либо форму сценария (произведение, где наряду с высказываниями персонажей важны описания того, что зритель впоследствии увидит на сцене или экране). Сце­нарная форма драматургии преобладает в киноискусстве. Драматический же театр в большинстве случаев основы­вается на созданной писателем драме, которая впоследст­вии превращается режиссером-постановщиком в сценарий, а затем и в спектакль. Составляя драматургическую ос­нову спектакля, бытуя в их составе, драма имеет и собст­венно литературную значимость. Она воспринимается в чтении, выступая в качестве завершенного словесно-ху­дожественного произведения. Драма, говоря иначе, имеет в искусстве как бы две жизни.

Но так обстояло дело не всегда. Эмансипация драмы от сцены осуществлялась постепенно — на протяжении ряда столетий и завершилась сравнительно недавно: в XVIII—XIX вв. Всемирно-значимые образцы драматургии (от античности и до XVII в.) в пору их создания практи­чески не осознавались как литературные произведения: они бытовали только в составе сценического искусства. Ни Шекспир, ни Мольер не воспринимались их совре­менниками как писатели. Решающую роль в упрочении представления о драме как произведении, предназначен­ном не только для сценической постановки, но и для

253

чтения, сыграло «открытие» во второй половине XVIII сто­летия Шекспира как великого драматического поэта. Отныне драмы стали интенсивно читаться. Благодаря мно­гочисленным печатным изданиям в XIX—XX вв. драма­тические произведения оказались важной разновидностью художественной литературы.

В XIX в. (особенно в первой его половине) литера­турные достоинства драмы порой ставились выше сцени­ческих. Так, Гёте полагал, будто «произведения Шекспира не для телесных очей» (44, 410—411), а Грибоедов называл «ребяческим» свое желание услышать стихи «Го­ря от ума» со сцены. Получила распространение так назы­ваемая Lesedrama (драма для чтения), создаваемая с установкой прежде всего на восприятие в чтении. Таковы «Фауст» Гёте, драматические произведения Байрона, ма­ленькие трагедии Пушкина, тургеневские драмы, по поводу которых их автор замечал: «Пьесы мои, не­удовлетворительные на сцене, могут представить некото­рый интерес в чтении» (94, 542).

Принципиальных различий между Lesedrama и пьесами, которые ориентированы авторами на сценическую поста­новку, не существует. Драмы, создаваемые для чтения, часто являются потенциально сценическими. И театр (в том числе современный) упорно ищет и порой находит к ним ключи, свидетельства чему — успешные постановки тургеневского «Месяца в деревне» (прежде всего это зна­менитый дореволюционный спектакль Художественного театра) и многочисленные (хотя далеко и не всегда удач­ные) сценические прочтения пушкинских маленьких трагедий в XX в.

Давняя истина остается в силе: важнейшее, главное предназначение драмы — это сцена. «Только при сцени­ческом исполнении,— отметил А. Н. Островский,— драма­тургический вымысел автора получает вполне доконченную форму и производит именно то моральное действие, достижение которого автор поставил себе целью» (72, 63).

Полноценная драма обладает как собственно литера­турными достоинствами, так и сценичностью. Сценично то драматическое произведение, которое способно вопло­титься в богатом интонационно-жестовом рисунке актер­ских ролей и впечатляющих режиссерских мизансценах. Критерии сценичности исторически изменчивы. Они за­висят от того, что являет собой театральное искусство той или иной страны в данную эпоху, какие установились

254

в нем соотношения между сценической речью и пантоми­мой, насколько важна в спектакле внешняя, бытовая обстановка действия, в какой мере инициативен и само­стоятелен режиссер и т. п.

Так, напевная патетическая декламация была неотъем­лемой чертой классицистического театра, но она чужда современной сцене. Поэтому трагедии Корнеля и Расина в эпоху их создания были в высшей степени сценичными, а в XX в., когда в театре акцентируются зрелищные, пантомимические начала, они в значительной мере утра­тили это качество. Высказывания, ориентированные на де­кламационную манеру исполнения, стали вызывать недове­рие уже в прошлом столетии. Даже тексты творений Шек­спира и Мольера оказываются излишне многословными для реалистического театра. Режиссеры сокращают или даже устраняют некоторые монологи персонажей, а также вводят новые «сцены без слов». Именно в этом направле­нии К. С. Станиславский обработал трагедию Шекспира «Отелло». В подобных случаях произведение давней эпохи приводится в соответствие с новыми требованиями сце­ничности.

В наш век, когда резко возросла творческая инициа­тива режиссеров и обогатилась постановочная техника, потенциально сценическое начало нередко обнаруживается в произведениях, не принадлежащих к драматическому роду литературы. Об этом свидетельствуют многочислен­ные инсценировки эпических произведений, лучшие из которых вошли в «золотой фонд» нашего театра. Это «Мертвые души», «Анна Каренина» (1930-е годы) и «Гос­пода Головлевы» (1980-е годы) в Московском Художест­венном театре, «Жизнь Клима Самгина» в Театре имени Маяковского, «Петербургские сновидения» в Театре имени Моссовета (по «Преступлению и наказанию»), «Тихий Дон» в Ленинградском Большом драматическом театре.

Создание спектакля на основе драматического произве-ведения так или иначе сопряжено с его творческим достраиванием: актеры создают интонационно-пластические рисунки исполняемых ролей, художник оформляет сценическое пространство, режиссер разраба­тывает мизансцены. В связи с этим содержательная кон­цепция пьесы несколько меняется (одним ее сторонам уделяется большее, другим — меньшее внимание), во многом конкретизируется и обогащается: сценическая по­становка вносит в драму новые смысловые оттенки. При этом для театра первостепенно значим принцип вернос-

255

ти прочтения литературы. Режиссер и актеры при­званы донести поставленное произведение до зрителей с максимально возможной полнотой. Верность сценическо­го прочтения имеет место там, где актеры глубоко пости­гают литературное произведение в его основных со­держательных, жанровых, стилевых особенностях и сопрягают его в качестве людей своей эпохи и куль­туры с собственными взглядами и вкусами. Сценические постановки (как и экранизации) правомерны лишь в тех случаях, когда имеется согласие (пусть относительное) режиссера и актеров с кругом идей писателя-драматурга, когда деятели сцены бережно внимательны к смыслу по­ставленного произведения, к особенностям его жанра, чер­там его стиля и к самому тексту.

В классической эстетике XVIII—XIX вв., в частности у Гегеля и Белинского, драма (прежде всего жанр траге­дии) рассматривалась в качестве высшей формы литера­турного творчества: как «венец поэзии». Целый ряд эпох и в самом деле запечатлел себя по преимуществу в дра­матическом искусстве. Эсхил и Софокл"в период расцвета рабовладельческой демократии, Мольер, Расин и Корнель в пору классицизма не имели равных себе среди авторов эпических произведений. Знаменательно в этом отношении творчество Гёте. Для великого немецкого писателя были доступны все литературные роды, увенчал же он свою жизнь в искусстве созданием драматического произведе­ния — бессмертного «Фауста».

В прошлые века (вплоть до XVIII столетия) драма не только успешно соперничала с эпосом, но и нередко становилась ведущей формой художественного воспроиз­ведения жизни в пространстве и времени. Это объясня­ется рядом причин. Во-первых, огромную роль играло театральное искусство, доступное (в отличие от рукопис­ной и печатной книги) самым широким слоям общества. Во-вторых, свойства драматических произведений (изоб­ражение персонажей с резко выраженными чертами ха­рактера, нерасчлененное воспроизведение человеческих страстей, тяготение к патетике и гротеску) в дореалисти-ческие эпохи вполне отвечали тенденциям общелитератур­ным и общехудожественным.

И хотя в XIX—XX вв. на авансцену литературы выдви-

256

нулся социально-психологический роман — жанр эпичес­кого рода литературы, драматическим произведениям в искусстве принадлежит почетное место.