Герберт Спенсер

Герберт Спенсер (1820-1903) — крупнейший предста­витель английского позитивизма и один из идеологов анг­лийской буржуазии предымпериалистического периода истории. Эволюционист, автор теории равновесия. В со­циологии соединял буржуазный либерализм и пропаганду промышленной экспансии.

Основные произведения: «Основные начала», «Основа­ния социологии», «Основания этики».

Чем чаще вмешивается правительство, тем глуб­же укореняется это воззрение и тем настойчивее требуется правительственное вмешательство. Всякое расширение административной регламентации ведет за собой учреждение новых регулирующих агентов, более обширное развитие чиновничества и усиление группы чиновников.

Люди, несущие тяжелый труд и обремененные обязательствами, составляющие огромное большин­ство, а тем более люди неспособные, получающие постепенно помощь и жаждущие еще более широкой Помощи, поддерживают все проекты, от которых ожидают того или другого благополучия при посред­стве административного вмешательства.

Такие люди готовы верить всякому, кто говорит, что эти благо­деяния могут и должны быть им оказаны. Они без­условно доверяют всем, тешащимся политическими химерами... и каждый раз, когда они видят, что обще­ственные деньги служат для их пользы, они укрепля­ются в надежде на подобные же меры и в будущем. И по мере того, как усиливается вмешательство государ­ства в общественные интересы, растет между граж­данами уверенность, что все должно делаться для них и ничего не требуется от них.

Мысль о том, что желанная цель должна быть достигнута личной энергией или ассоциациями част­ной инициативы, делается с каждым поколением все более и более чуждой людям, тогда как убеждение в том, что эта цель должна быть достигнута при помо­щи правительства, становится все более и более при­вычным, и наконец вмешательство правительства начинает считаться единственно практическим спо­собом.

В каждом социализме подразумевается рабство. Что составляет идею рабства? ... Характерной чертой рабства является то, что человек работает по прину­ждению, чтобы удовлетворить желаниям другого. Степень его рабства колеблется сообразно с отноше­нием между тем, что он должен делать и что он может оставить для себя; а кто его господин: личность или общество? — это не имеет значения. Если он должен отдавать весь свой труд обществу и получает из об­щего достояния ту часть, которую общество ему на­значило, — он раб общества. Социалистическая орга­низация требует подобного рода рабства.

Пораженные бедствиями, существующими при настоящей организации общества, и не желая припи­сывать их недостаткам человеческой природы, плохо приспособленной к социалистическому строю, они воображают, что могут сейчас же помочь злу тем или другим преобразованием.

Любовь к власти, честолюбие, несправедливость, нечестность часто в течение сравнительно недолгого времени являются причиной распадения частных организаций, там же, где их влияние накопляется с каждым поколением, они неизбежно приведут к го­раздо большим и гораздо труднее поправимым бедст­виям, так как правительственная администрация, более обширная и сложная и снабженная всеми сред­ствами, будет неотразимой, раз он (коммунистический механизм) достигает полного развития и утверждения.

Преуспеяние общества и доля справедливости в его организации зависят, в сущности, от характера его членов, и никакой прогресс не может осуществиться без усовершенствований в характере, происходящих от мирного труда, подчиненного правилам хорошо регулированной социальной жизни.

Каков бы ни был социальный строй, несовершен­ная природа граждан будет проявляться в их дурных действиях. Такой политической алхимии, с помощью которой можно было бы превращать олово инстинк­тов в золото поступков, не существует.

Если каждый, будучи свободным пользоваться своими способностями до границ, намеченных такой же свободой других, получает от своих товарищей за свои услуги столько, сколько он заслуживает по их оценке в сравнении с услугами другого; если всюду выполняемые договоры доставляют каждому опреде­ленным так способом часть и если он пользуется за­щитой своей личности и своих прав таким образом, что может удовлетворять свои потребности посредст­вом своих доходов, тогда жизненный принцип, как индивидуального, так и социального существования, обеспечен.

Польза, определенная не эмпирическим, а рацио­нальным способом, требует поддержания индивиду­альных прав, а, следовательно, запрещает то, что мо­жет быть им противно.

Здесь мы достигли крайнего предела, у которого должно остановиться вмешательство законодателя. Даже в самой скромной форме всякое предложение вмешательства в деятельность граждан, если только это делается не с целью ограждения их взаимных ограничений, есть предложение улучшить существо­вание путем нарушения основных условий жизни. Когда некоторым лицам препятствуют покупать пиво, чтобы другие не могли напиваться пьяными, то те, которые издают закон, рассуждают, что это вмеша­тельство в нормальные отношения между поступка­ми и их последствиями производит более добра, не­жели зла, как для малого числа неумеренных, так и для большего числа воздержанных людей. Но когда государство налагает новые обязательства на граждан или делает новое ограничение их свобод, мы видим действие и пренебрегаем косвенными и отдаленны­ми последствиями этих постоянных вторжений в об­ласть индивидуальных прав. Мы не видим, что через накопление незначительных нарушений этих прав жизненные условия индивидуального или социально­го существования удовлетворяются так несовершен­но, что самое это существование приходит в упадок.

Эта страшная катастрофа (Великая французская революция) произошла от чрезмерной регламентации человеческой деятельности в малейших ее подробно­стях, от столь возмутительного поглощения продуктов этой деятельности в пользу правительства, что жизнь становилась почти невозможной.

Эмпирический ути­литаризм этой эпохи так же, как и эмпирический ути­литаризм нашего времени, разнился от рационального утилитаризма в том, что он во всех случаях рассматри­вал только действия отдельных актов вмешательства на отдельные классы людей и не обращал внимания на действия, производимые совокупностью таких актов на существование людей вообще.

Законы, издаваемые властью, священны не сами по себе, но все священное в них происходит всецело от той моральной санкции, которая коренится в зако­нах человеческой жизни, поскольку она протекает среди условий социального существования. Отсюда вывод; когда законы лишены этой моральной санкции, они не содержат в себе ничего священного и могут по праву быть отвергнуты.

Из этого следует, что если охранение социальной жизни при такой сложности условий требует безус­ловного подчинения верховному главе и полного до­верия к нему, то установится та доктрина, что подчи­нение и доверие не только полезны, но и обязательны.

И наоборот, если при других условиях подчинение граждан правительству не необходимо для охранения национальной жизни, если, напротив, национальная жизнь крепнет и улучшается по мере того, как граж­дане получают большую свободу действий, в их поли­тической доктрине совершается постепенное измене­ние, результатом которого является уменьшение веры в правительственную власть, увеличение склонности относиться скептически к ее авторитету и стремле­ние в различных случаях противодействовать прави­тельственному вмешательству. Это изменение приво­дит, наконец, к утверждению доктрины ограничения.

Если есть налицо масса компромиссов, которые обстоятельства времени делают или заставляют казаться необходимыми, то не существует понятия о лучшем и худшем в социальной организации; если люди ничего не видят, помимо требований минуты, и привыкают отождествлять ближайшие улучшения с окончательным благом, то настоящего прогресса не может быть. — (из: Личность и государство).