Владимир Сергеевич Соловьев

Владимир Сергеевич Соловьев (1853-1900)— один из виднейших русских философов, публицист, богослов и поэт-мистик. Оставил яркий след в обсуждении таких актуаль­ных проблем своего времени, как право и нравственность, христианское государство, права человека, отношение к социализму, славянофильству, революции и судьбе России.

Основные произведения: «Кризис западной филосо­фии», «Оправдание добра», «История и будущность тео­кратии», «Идея человечества у Аугуста Конта».

Действительное противоречие и несовместимость существуют не между правом и нравственностью, а между различными состояниями как правового, так и нравственного сознания.

Между идеальным добром и злою действительно­стью есть промежуточная область права и закона, слу­жащая воплощению добра, ограничению и исправле­нию зла.

Правом и его воплощением — государством — обусловлена действительная организация нравствен­ной жизни в целом человечестве, и при отрицательном отношении к праву, как таковому, нравственная про­поведь, лишенная объективных посредств и опор в чу­ждой ей реальной среде, осталась бы в лучшем случае только невинным пустословием, а само право, с другой стороны, при полном отделении своих формальных понятий и учреждений от их нравственных принципов и целей потеряло бы свое безусловное основание и, в сущности, ничем уже более не отличалось бы от про­извола.

Когда мы говорим о нравственном праве и нрав­ственной обязанности, то тем самым устраняется, с одной стороны, всякая мысль о коренной противопо­ложности или несовместности нравственного и юри­дического начала, а с другой стороны, указывается и на существенное различие между ними, так как, обо­значая данное право (напр., право моего врага на мою любовь) как только нравственное, мы подразумеваем, что есть кроме нравственного еще другое право, т.е. в другом, тесном смысле, или право как такое, кото­рому нравственный характер не принадлежит как его прямое и ближайшее определение.

И в самом деле, ...с одной стороны, нашу обязанность любить врагов с их соответствующим нравственным правом на нашу любовь, а с другой стороны, возьмем нашу обязан­ность платить в срок по векселю или нашу обязанность не убивать и не грабить своих ближних при их соответствующем праве не быть убитыми, ограбленными или обманутыми нами, то между этими двумя родами отношений очевидна существенная разница, и толь­ко второй из них принадлежит к праву в собственном, или тесном, смысле.

Различие сводится здесь к трем главным пунктам:

1) Чисто нравственное требование, как, напр., любовь к врагам, есть по существу неограниченное или всеобъемлющее; оно предполагает нравственное совершенство или, по крайней мере, неограниченное стремление к совершенству.

Всякое ограничение, принципиально допущенное, противно природе нрав­ственной заповеди и подрывает ее достоинство и значение: кто отказывается в принципе от безус­ловного идеала, тот отказывается от самой нравствен­ности, покидает нравственную почву.

Напротив того, закон собственно правовой, как ясно во всех случаях его применения, по существу ограничен; вместо со­вершенства он требует низшей, минимальной степе­ни нравственного состояния, лишь фактической за­держки известных проявлений безнравственной воли. Но эта противоположность не есть противоречие, ведущее к реальному столкновению.

С нравственной стороны нельзя отрицать, что требование добро­совестного исполнения долговых обязательств, воз­держание от обязательств, воздержание от убийств, грабежей и т. п. есть требование хотя и элементарно­го, но все-таки добра, а не зла, и что если мы должны любить врагов, то и подавно должны уважать жизнь и имущество всех наших ближних, и без исполнения этих низших требований нельзя исполнить высших заповедей; а со стороны правовой — хотя закон гра­жданский или уголовный не требует высшего нравст­венного совершенства, но и не отрицает его, и, за­прещая кому бы то ни было убивать и обманывать, он не может, да и не имеет надобности мешать кому угодно любить своих врагов. Таким образом, по этому пункту (который в некоторых нравственных учениях ошибочно принимается за единственно важный) от­ношение между двумя началами практической жиз­ни может быть выражено только так, что право есть низший предел или определенный минимум нравст­венности.

2) Из неограниченной природы чисто нравствен­ных требований вытекает и второе отличие, именно то, что исполнение их не обусловливается непремен­но, а также и не исчерпывается никакими определен­ными внешними проявлениями или материальными

действиями.

Заповедь о любви к врагам не указывает (иначе как для примера), что именно должно делать в силу этой любви, т. е. какие определенные внешние действия совершать и от каких воздерживаться, а вместе с тем если приходится выражать свою любовь определенными действиями, то нравственная запо­ведь не может считаться уже исполненною этими действиями и не требующею уже ничего больше, — задача исполнения этой заповеди, как выражение абсолютного совершенства, остается бесконечною.

Напротив того, юридическим законом предписывают­ся или запрещаются вполне определенные внешние действия, совершением или несовершением которых этот закон удовлетворяется, не требуя ничего даль­ше: если я достал в срок должные деньги и передал их кредитору, если я никого физически не убил и не ограбил и т.д., то закон удовлетворен мною, и ему ничего больше от меня не нужно.

И в этой противо­положности между нравственным и юридическим законом нет никакого противоречия: требование нравственного настроения не только не исключает внешних поступков, но вообще прямо предполагает их, как свое доказательство или оправдание: никто не поверит внутреннему милосердию человека, когда оно не проявляется ни в каких внешних делах благотво­рения.

А с другой стороны, и предписание определен­ных действий нисколько не отрицает соответствую­щих им внутренних состояний, хотя и не требует их непременно. И нравственный и юридический закон относятся, собственно, к внутреннему существу че­ловека, к его воле, но первый берет эту волю в ее общности и всецелости, а второй —лишь в ее частич­ной реализации по отношению к известным внешним фактам, составляющим собственный интерес права, каковы неприкосновенность жизни и имущества вся­кого человека и т.д.

С точки зрения юридической важно именно объективное выражение нашей воли в совершении или недопущении известных деяний. Это есть другой существенный признак права, и если оно первоначально определилось как некоторый минимум нравственности, то, дополняя это определение, мы можем сказать, что право есть требование реализа­ции этого минимума, т. е. осуществления определен­ного минимального добра, или, что то же, действитель­ного устранения известной доли зла, тогда как интерес собственно нравственный относится непосредствен­но не к внешней реализации добра, а к его внутрен­нему существованию в сердце человеческом.

3) Через это второе различие проистекает и третье. Требование нравственного совершенства, как внут­реннего состояния, предполагает свободное или доб­ровольное исполнение, всякое принуждение, не только физическое, но и психологическое, здесь по существу дела и нежелательно и невозможно; напротив, внеш­нее осуществление известного закономерного поряд­ка допускает прямое или косвенное принуждение, и, поскольку здесь прямою и ближайшею целью призна­ется именно реализация, внешнее осуществление из­вестного блага — например, общественной безопас­ности, — постольку принудительный характер закона становится необходимостью, ибо никакой искренний человек не станет серьезно уверять, что одним словес­ным убеждением можно сразу прекратить все убий­ства, мошенничества и т.д.

Соединяя вместе указанные три признака, мы получаем следующее определение права в его отно­шении к нравственности: право есть принудительное требование реализации определенного минимально­го добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла. — (из: Оправдание добра. Нравст­венная философия).

Без личной свободы невозможно человеческое достоинство и высшее нравственное развитие. Но человек не может существовать, а следовательно и развивать свою свободу и нравственность иначе как в обществе. Итак, тот самый нравственный интерес, который требует личной свободы, он же тем самым требует, чтобы личная свобода не ротиворечила ус­ловиям существования общества.

Для этого, то есть для согласования личной свободы с общественным са­мосохранением, не может служить безусловный иде­ал нравственного совершенства, поставленный отвле­ченно, как цель свободных единичных усилий, ибо он, спасая и совершенствуя признающих его, для непри­знающих его лишен всякого действительного значе­ния...

Требование личной свободы предполагает —для собственного своего осуществления — стеснение сво­боды в той мере, в какой она при данном состоянии человечества несовместима с бытием общества или общим благом. Эти два интереса — индивидуальной свободы и общественного благосостояния, — противо­положные для отвлеченной мысли, но одинаково обя­зательные нравственно, в действительности сходятся между собою. Из их встречи рождается право. Право­вое начало может рассматриваться отвлеченно, в нормальной воле субъекта, и тогда оно есть лишь прямое выражение справедливости: я утверждаю мою свобо­ду как право, поскольку уважаю свободу других как их право.

Но понятие права по самой своей природе за­ключает в себе, как мы видели, элемент объективный, или требование реализации: необходимо, чтобы пра­во всегда имело силу осуществляться, то есть, чтобы свобода других, независимо от субъективного моего признания, или от моей личной справедливости, все­гда могла на деле ограничивать мою свободу в равных пределах со всеми. Это требование справедливости принудительной, составляющее окончательный суще­ственный признак права, коренится всецело в идеи общего блага или общественного интереса, которая всецело вытекает из чисто нравственного интереса — реализации добра... Мера и способы этой правовой реализации добра зависят, конечно, от состояния нрав­ственного сознания в данном обществе и от других исторических условий. Таким образом, право естест­венное необходимо есть вместе с тем и право положи­тельное, и с этой стороны может выражаться в такой формуле: право есть исторически-подвижное опреде­ление принудительного равновесия между двумя нрав­ственными интересами: формально-нравственным интересом личной свободы и материально-нравствен­ным интересом общего блага.

Личность прямо заинтересована в своей свободе, общество прямо заинтересовано в своей безопасно­сти и благосостоянии, но право и правовое государст­во заинтересовано прямо не в этом, а только в рацио­нальном равновесии этих эмпирически-подвижных элементов. Именно равновесие есть отличительный специфический признак права.

Право в интересах свободы дозволяет людям быть дурными, не вмешивается в их вольный выбор между добром и злом; оно только в интересах общего блага препятствует дурному человеку пребывать торжест­вующим злодеем, опасным для самого существования общества. Задача права вовсе не в том, чтобы лежа­щий во зле мир обратился в Царствие Божие, а толь­ко в том, чтобы он до времени не превратился в ад.

Вообще, государственность в простейшем виде зачинается так: превосходящий других индивидуаль­ными силами и способностями член рода, переросший низкий уровень родового быта и недовольный его тесными границами, чувствуя свое историческое при­звание дать своим ближним более широкую и совер­шенную форму жизненного единства, а вместе с тем понуждаемый личными обстоятельствами и внешни­ми событиями, отождествляется от своего рода (сна­чала внутренне, а потом и наружно) и притягивает к себе подходящих людей из разных родов или колен, образуя с этой своею дружиной некоторое меж­дуродовое или междуплеменное ядро, вокруг которо­го затем добровольно или же принудительно соби­раются целые роды и племена, получая от вновь образовавшейся верховной власти законы и управле­ние и теряя в большей или меньшей степени свою родовую самостоятельность.

Когда в какой-нибудь об­щественной группе мы находим единое организован­ное правительство с центральною верховною властью, постоянное войско, финансы, основанные на податях, и налогах, наконец законы, снабженные уголовной санкцией, то мы в такой группе узнаем подлинный характер государства.

С основанием государства возникает не сущест­вовавшее прежде различие между публичным и част­ным правом, особенно ясно в области права уголовно­го. При родовом быте в законе кровной мести, как и в других важнейших отношениях, интересы собиратель­ной группы и отдельного лица были непосредственно солидарны...

Но когда с образованием государства общественная группа обнимает собой сотни тысяч и даже миллионов людей, такое личное реальное от­ношение между частями и целым становится невоз­можным: является более менее ясное различие между общими интересами и частными, и между соответ­ствующими областями права... Чтобы оправдать свои требования от частных лиц, государство должно взять их интересы под свою действительную защиту, чтобы решительно упразднить частное право кровавой мес­ти, государство должно превратить его в публичное, то есть принять на себя его исполнение... Всякий под­данный становится членом самого государства, спол­на принимающего на себя задачу охранять его бе­зопасность; всякое ее нарушение рассматривается государственной властью как посягательство на ее собственное право, как враждебное действие против общественного целого. Все произвольные насилия против личности и имущества кого бы то ни было принимаются уже не за частные обиды, а за наруше­ния государственного закона, а потому наравне с пре­ступлениями политическими подлежат кровавому отмщению самого государства. — (из: Право и нрав­ственность. Очерки из прикладной этики).