Западноевропейская политико-правовая мысль второй половины XIX-XX вв. Карл Маркс

Карл Маркс (1818-1883) — один из величайших предста­вителей западноевропейской философской и социально-по­литической мысли Х/Х в.; основатель марксистской школы в философии, социологии, политической и правовой теории. Характерным для его учения является рассмотрение, в русле материалистического понимания истории, государ­ства и права как надстроечных и исторически преходящих явлений, а классовой борьбы — как основы их неизбежного отмирания.

Основные произведения: «Манифест коммунистиче­ской партии» fcoBM. с Ф.Энгельсом), «Немецкая идеология» (совм. с Ф.Энгельсом.), «Критика гегелевской философии права», «Капитал».

Разделение труда и частная собственность — это тождественные выражения: в одном случае говорит­ся по отношению к деятельности то же самое, что в другом — по отношению к продукту деятельности.

Далее, вместе с разделением труда дано и проти­воречие между интересом отдельного индивида или отдельной семьи и общим интересом всех индивидов, находящихся в общении друг с другом.

И, наконец, разделение труда дает нам также и первый пример того, что пока люди находятся в сти­хийно сложившемся обществе, пока, следовательно, существует разрыв между частным и общим интере­сом, пока, следовательно, разделение деятельности совершается не добровольно, а стихийно, — собствен­ная деятельность человека становится для него чуж­дой, противоречащей ему силой, которая уничтожает его, вместо того чтобы он господствовал над ней.

Именно благодаря этому противоречию между частным и общим интересом последний, в виде государства, принимает самостоятельную форму, оторван­ную от действительных — как отдельных, так и совме­стных —интересов, и вместе с тем форму иллюзорной общности.

Именно потому, что индивиды преследуют толь­ко свой особый интерес, не совпадающий для них с их общим интересом — всеобщее же вообще являет­ся иллюзорной формой общности, — они считают этот интерес «чуждым», «независимым» от них, т.е. опять-таки особым и своеобразным «всеобщим» интересом, или же они сами должны двигаться в пределах этой разобщенности, что и происходит в демократии.

Форма общения, на всех существовавших до сих пор исторических ступенях обусловливаемая произ­водительными силами и в свою очередь их обуслов­ливающая, есть гражданское общество, которое име­ет своей предпосылкой и основой простую семью и сложную семью, так называемый племенной быт.

Гражданское общество обнимает все материаль­ное общение индивидов в рамках определенной сту­пени развития производительных сил. Оно обнимает всю торговую и промышленную жизнь данной ступе­ни и постольку выходит за пределы государства и нации, хотя, с другой стороны, оно опять-таки долж­но выступать вовне в виде национальности и строить­ся внутри в виде государства.

Выражение «гражданское общество» возникло в XVIII в., когда отношения собственности уже высво­бодились из античной и средневековой общности.

Развитие крупной промышленности породило массу производительных сил, для которых частная собственность стала такими же оковами, какими це­ховой строй стал для мануфактуры, а мелкое деревен­ское производство — для развивающегося ремесла.

При господстве частной собственности эти про­изводительные силы получают лишь одностороннее развитие, становясь для большинства разрушительны­ми силами, а множество подобных производительных сил и вовсе не может найти себе применение при частной собственности.

Настоящая частная собственность появляется у древних, как и у современных народов, лишь вместе с движимой собственностью.

У народов, ведущих свое происхождение от сред­невековья, племенная собственность переходит ряд различных ступеней — феодальной земельной собст­венности, корпоративной движимой собственности, мануфактурного капитала — прежде чем превратиться в современный, порожденный крупной промышлен­ностью и всеобщей конкуренцией, капитал, в чистую частную собственность, отбросившую всякую види­мость общности и устранившую какое бы то ни было воздействие государства на развитие собственности.

Этой современной частной собственности соот­ветствует современное государство, которое, посред­ством налогов, постепенно бралось на откуп частны­ми собственниками и, благодаря государственным долгам, оказалось совершенно в их власти; самое су­ществование этого государства, регулируемое повы­шением и понижением курса государственных бумаг на бирже, целиком зависит от коммерческого креди­та, оказываемого ему частными собственниками.

Так как буржуазия уже не является больше со­словием, а представляет собой класс, то она вынуж­дена организовываться не в местном, а в националь­ном масштабе и должна придать своим обычным интересам всеобщую форму. Благодаря высвобожде­нию частной собственности от общности, государст­во приобрело самостоятельное существование наря­ду с гражданским обществом и вне его; но на деле государство есть не что иное, как форма организации, которую неизбежно должны принять буржуа, чтобы взаимно гарантировать свою собственность и свои интересы.

Самостоятельность государства существует в наше время лишь в таких странах, где сословия еще не до конца развились в классы, где сословия, упразд­ненные уже в передовых странах, еще продолжают играть некоторую роль, образуя неопределенную смесь, — где поэтому ни одна часть населения не мо­жет добиться господства над другими его частями.

Так как государство есть та форма, в которой ин­дивиды, принадлежащие к господствующему классу, осуществляют свои общие интересы и в которой все гражданское общество данной эпохи находит свое со­средоточение, — то из этого следует, что все общие установления опосредствуются государством, получа­ют политическую форму. Отсюда и происходит иллю­зия, будто закон основывается на воле, и притом ото­рванной от своей реальной основы, свободной воле. Точно так же и право в свою очередь сводят затем к закону.

Частное право развивается одновременно с част­ной собственностью из процесса разложения естест­венно сложившихся форм общности.

Как только промышленность и торговля — спер­ва в Италии, а позже в других странах — развила дальше частную собственность, тотчас же было вос­становлено и вновь получило силу авторитета тщатель­но разработанное римское частное право. Когда впо­следствии буржуазия так усилилась, что государство стало защищать ее интересы, чтобы с ее помощью сокрушить феодальную знать, тогда во всех странах — во Франции в XVI в. — началось настоящее развитие права, происходившее повсюду, за исключением Анг­лии, на основе римского кодекса.

Право точно так же не имеет собственной исто­рии, как и религия.

В частном праве существующие отношения соб­ственности выражаются как результат всеобщей воли. Однако уже «право употребления и злоупот­ребления», т.е. право распоряжаться вещью по сво­ему произволу, свидетельствует, с одной стороны, о том, что частная собственность стала совершенно не­зависимой от общности, и с другой —об иллюзии, будто сама частная собственность основана исклю­чительно на частной воле, на произвольном распоря­жении вещью.

Вещь, рассматриваемая только в отношении к его (собственника) воле, не есть вовсе вещь; она стано­вится вещью, действительной собственностью, толь­ко в процессе общения и независимо от права. Эта юридическая иллюзия, сводящая право к чистой воле, неизбежно приводит — при дальнейшем развитии собственности — к тому, что то или другое лицо мо­жет юридически иметь право на какую-нибудь вещь, не обладая ею фактически.

Этой же иллюзией юристов объясняется то, что для них и для всякого кодекса является вообще про­стой случайностью, что индивиды вступают между собой в отношения, например, заключают договоры; эти отношения рассматриваются ими как такие, в которых по желанию можно вступать и не вступать и содержание которых всецело зависит от индивидуаль­ного произвола договаривающихся сторон.

Всякий раз, когда развитие промышленности и торговли создавало новые формы общения, например, страховые и т.д. компании, право вынуждено было их санкционировать как новые виды приобретения соб­ственности.

Сами индивиды совершенно подчинены разделе­нию труда и поэтому поставлены в полнейшую зави­симость друг от друга. Частная собственность, по­скольку она в рамках труда противостоит труду, развивается из необходимости накопления.

В существовавших до сих пор суррогатах коллек­тивности — в государстве и т.д. — личная свобода существовала только для индивидов, развившихся в рамках господствующего класса, и лишь постольку, по­скольку они были индивидами этого класса. Мнимая коллективность, в которой объединялись до сих пор индивиды, всегда противопоставляла себя им как не­что самостоятельное; а так как она была объединени­ем одного класса против другого, то для подчиненного класса она представляла собой не только совершенно иллюзорную коллективность, но и новые оковы.

Прежнее объединение было лишь соглашением насчет тех условий, в рамках которых индивиды по­лучали затем возможность использовать случайность в своих интересах. Это право беспрепятственно поль­зоваться, в рамках известных условий, случайностью называли до сих пор личной свободой.

Все свои рассуждения о праве он начинает с об­щего его объяснения, которое «вырывается» у него, когда он говорит о праве, и ему лишь тогда удается поймать его, когда он начинает говорить о чем-то совершенно другом, а именно — о законе.

Если признавать силу базисом права, как это делают Гоббс и другие, то право, закон и т.д. — толь­ко симптом, выражение других отношений, на кото­рых покоится государственная власть. Материальная жизнь индивидов, отнюдь не зависящая просто от их «воли», их способ производства и форма общения, которые взаимно обусловливают друг друга, есть ре­альный базис государства и остается таковым на всех ступенях, на которых еще необходимы разделение труда и частная собственность, совершенно незави­симо от воли индивидов. Эти действительные отно­шения отнюдь не созданы государственной властью, а напротив, сами они — созидающая их сила. Поми­мо того, что господствующие при данных отношени­ях индивиды должны придать своей воле, обусловлен­ной этими определенными отношениями, всеобщее выражение в виде государственной воли, в виде зако­на, — выражение, содержание которого всегда дает­ся отношениям этого класса, как это особенно ясно доказывает частное и уголовное право.

Подобно тому, как от индивидуальной воли или произвола этих индивидов не зависит тяжесть их тел, так не зависит от их воли и то, что они проводят свою собственную волю в форме закона, делая ее в то же время независимой от личного произвола каждого отдельного индивида среди них.

Выражение этой воли, обусловленной их общими интересами, есть закон. Именно самоутверждение независимых друг от друга индивидов и утверждение их собственной воли, которая на этом базисе взаимо­отношений неизбежно является эгоистическим, дела­ет необходимым самоотречение их в законе и в пра­ве, самоотречение — в частном, и самоутверждение их интересов — в общем.

Подобно праву и преступление, т.е. борьба изо­лированного индивида против господствующих отно­шений, также не возникает из чистого произвола. Наоборот, оно коренится в тех же условиях, что и существующее господство.

Можно опять-таки оторвать право от его реально­го базиса: таким путем получают некую «господскую волю», которая различным образом видоизменяется в различные эпохи и обладает в своих творениях, в за­конах, собственной самостоятельной историей. Бла­годаря этому политическая и гражданская история идеологически превращается в историю господства следующих друг за другом законов. Такова специфи­ческая иллюзия юристов и политиков.

В положении о том, что единичная воля связана выраженной в виде закона всеобщей волей, заверша­ется идеалистическое воззрение на государство, — воззрение, для которого все дело сводится только к воле.

С развитием гражданского общества, т.е. с раз­витием личных интересов до степени классовых ин­тересов, правовые отношения изменились и получили цивилизованное выражение. Они стали рассматри­ваться уже не как индивидуальные отношения, а как всеобщие.

Настоящая частная собственность повсюду воз­никла путем узурпации.

В конкуренции сама личность есть случайность, а случайность есть личность. Независимые от личности и необходимые для конкуренции «средства», это—­условия производства и общение самих лиц, прояв­ляющееся в рамках конкуренции по отношению к этим лицам в виде независимой силы, в виде случай­ных для них средств.

То, что является преимуществом данного индиви­да как такового перед другим индивидом, есть в наше время вместе с тем продукт общества и при своем осуществлении должно обнаружиться в качестве при­вилегии. Далее, индивид как таковой, рассматривае­мый сам по себе, подчинен разделению труда, которое делает его односторонним, уродует, ограничивает.

Превращение индивидуального отношения в его противоположность — в чисто вещное отношение, различение индивидуальности и случайности самими индивидами, представляет собой исторический про­цесс и принимает на различных ступенях развития различные, все более резкие и универсальные фор­мы. — (из: Немецкая идеология).

В действительности семья и гражданское обще­ство составляют предпосылки государства, именно они являются деятельными. Семья и гражданское общество сами себя превращают в государство. Имен­но они являются движущей силой.

Политическое государство не может существовать без естественного базиса семьи и искусственного базиса гражданского общества.

Гражданин государства, в качестве того, кто оп­ределяет всеобщее, есть законодатель; в качестве того, кто выносит решение о единичном, кто действитель­но проявляет волю, он — государь.

Специфическим отличием демократии является то, что здесь государственный строй вообще представ­ляет собой только момент бытия народа, что политиче­ский строй сам по себе не образует здесь государства.

Демократия есть сущность всякого государствен­ного строя. Она относится ко всем другим формам государственного строя, как род относится к своим видам. Однако здесь самый род выступает как нечто существующее.

В демократии не человек существует для Закона, а закон существует для человека; законом является здесь человеческое бытие, между тем как в других .формах государственного строя человек есть опреде­ляемое законом бытие. Таков основной отличитель­ный признак демократии.

В монархии или в республике... собственность, договор, брак, гражданское общество выступают как особые способы существования наряду с политиче­ским государством, как содержание, к которому по­литическое государство относится как организующая форма.

В демократии же политическое государство в том виде, в каком оно становится рядом с содержанием и отличает себя от него, само является в отношении народа только особым его содержанием, как и особой формой его существования.

Политический строй был до сих пор религиозной сферой, религией народной жизни, небом ее всеобщности в противоположность земному существова­нию ее действительности.

Абстракция государства как такового характерна лишь для нового времени, так как только для нового времени характерна абстракция частной жизни.

Либо, как это имело место в Греции, республика является действительно частным делом граждан, дей­ствительным содержанием их деятельности, частный же человек есть раб; здесь политическое государство как таковое является подлинным единственным содер­жанием жизни и воли граждан. Либо же, как это имеет место в азиатской деспотии, политическое государст­во есть не что иное, как частный произвол одного единственного индивида; другими словами, политиче­ское государство, наравне с материальным, есть раб. Отличия современного государства от этих госу­дарств, где существовало субстанциальное единство между народом и государством, заключаются не в том, что различные моменты государственного строя раз­вились до особой действительности, а в том, что сам государственный строй развился до степени особой действительности наряду с действительной народной жизнью, что политическое государство стало строем всех остальных сторон государства.

Бюрократия есть мнимое государство наряду с реальным государством, она есть спиритуализм госу­дарства. Всякая вещь поэтому приобретает двойствен­ное значение: реальное и бюрократическое, равно как и знание становится двойственным — реальным и бюрократическим. Но реальная сущность рассматри­вается бюрократией сквозь призму бюрократической сущности. Бюрократия имеет в своем обладании го­сударство, спиритуалистическую сущность общества: это есть ее частная собственность.

В подлинном государстве речь идет не о возмож­ности для каждого гражданина посвятить себя всеоб­щему сословию, как особому сословию, а о способно­сти этого сословия быть действительно всеобщим, т.е. быть состоянием всякого гражданина.

Законодательная власть есть власть, которая должна организовать всеобщее. Она есть власть, которая должна установить государственный строй. Она выше государственного строя. Однако, с другой стороны, законодательная власть есть власть, установ­ленная сообразно государственному строю. Она, сле­довательно, подчинена государственному строю. Го­сударственная власть есть закон для законодательной власти. Он дал законодательной власти законы и дает их ей постоянно.

В отношении каждой отдельной личности обна­руживается, чем является здесь всеобщий закон. Гра­жданское общество и государство оторваны друг от друга. Следовательно, и гражданское общество ото­рвано от гражданина как члена гражданского обще­ства. Человеку, таким образом, приходится подверг­нуть самого себя существенному раздвоению.

Как действительный гражданин он находит себя в двой­ной организации: в бюрократической, — она пред­ставляет собой внешнее формальное определение по­тустороннего государства, правительственной власти, не затрагивающей гражданина и его самостоятельной действительности, — ив социальной, в организации гражданского общества.

В первой организации государство выступает как формальная противоположность по отношению к гра­жданину, во второй организации гражданин сам вы­ступает как материальная противоположность по от­ношению к государству.

Его обнаженная индивидуальность как таковая есть единственное существование, которое он находит для своего политического гражданства... Только как индивид он может стать гражданином государства. Его существование в качестве гражданина государства является существованием, лежащим вне всякой общ­ности, которой он реально принадлежит, следователь­но, чисто индивидуальным существованием.

Политическая жизнь есть воздушная жизнь, эфир­ная область гражданского общества.

Современное гражданское общество есть после­довательно проведенный принцип индивидуализма, индивидуальное существование есть его последняя цель; деятельность, труд, содержание и т.д. суть толь­ко средства.

Политический строй на его высшей ступени есть строй частной собственности.

В том, что политическое государство обособляет частную собственность от семьи и от общества, что оно доводит ее до абстрактной самостоятельности, проявляется власть политического государства над частной собственностью в институте майората. К чему же сводится власть политического государства над частной собственностью? К собственной власти част­ной собственности, к ее сущности, которая доведена до существования.

Там, где частная собственность — землевладе­ние — неотчуждаема, отчуждаемыми являются зато: «всеобщая свобода воли» (к которой относится также свободное распоряжение чем-то внешним, в данном случае — землевладением) и нравственность.

Римляне рассматривали право монарха всецело в рамках норм частного права; другими словами: част­ное право они понимали как высшую норму государ­ственного права.

Римляне — рационалисты суверенной частной собственности, германцы — ее мистики.

Государство существует лишь как политическое государство. Целостность политического государства есть законодательная власть. Принимать участие в законодательной власти значит поэтому принимать участие в политическом государстве, значит выявить и осуществлять свое бытие как члена политического государства, как члена государства.

Стало быть, стремление гражданского общества проникнуть в законодательную власть всей массой, по возможности целиком, стремление действительного гражданского общества поставить себя на место фик­тивного гражданского общества законодательной вла­сти — это не что иное, как стремление гражданского общества достигнуть политического бытия, или сде­лать политическое бытие своим действительным бы­тием.

Стремление гражданского общества превра­титься в политическое общество, или его стремление сделать политическое общество действительным об­ществом, проявляется как стремление к возможно более всеобщему участию в законодательной вла­сти. — (из: К критике гегелевской философии права].

Закон не свободен от общей для всех обязанно­сти говорить правду. Он вдвойне обязан это делать, так как он является всеобщим и подлинным вырази­телем правовой природы вещей. Правовая природа вещей не может поэтому приспособляться к закону — закон, напротив, должен приспособляться к ней.

Если всякое нарушение собственности, без раз­личия, без более конкретного определения, есть кра­жа, то не является ли в таком случае всякая частная собственность кражей? Разве, владея своей частной собственностью, я не исключаю из владения этой собственностью всякого другого? Разве я не нарушаю тем самым его право собственности?

Если вы отрицаете различия между существенно отличающимися друг от друга видами преступлений одного и того же рода, то вы отрицаете и само преступ­ление как нечто отличное от права вы унижаете само право, ибо всякое преступление имеет некоторую общую сторону с самим правом. Законность относиться к преступнику именно как госу­дарство и сообразно с духом государства.

Частный интерес рассматривает себя как конеч­ную цель мира. Значит, если право не реализует этой конечной цели, то оно оказывается правом, противо­речащим цели. Право, вредное для частного интере­са, есть, следовательно, право с вредными последст­виями.

Но, может быть, благие мотивы лучше вредных последствий? Интерес не размышляет, он подсчиты­вает. Мотивы выполняют для него роль чисел. Мотив есть стимул для уничтожения правовых оснований.

Государство может и должно сказать: я гаранти­рую право от всяких случайностей. Только право во мне и бессмертно, и потому я всем доказываю смерт­ность преступления тем, что уничтожаю его. Но госу­дарство не может и не должно говорить: частный интерес, определенное существование собственности, лесной участок, дерево, сучок гарантированы от всех случайностей, бессмертны.

Государство не может идти против природы ве­щей, оно не может оградить конечное от тех условий, которым конечное подчинено, от случайностей. Так же как государство, до того как преступление было совершено, не может гарантировать вашу собствен­ность от всяких случайностей, — в такой же мере пре­ступление не может превратить эту неустойчивую природу вашей собственности в ее противополож­ность. — (из: Дебаты по поводу закона о краже леса).