Першоджерела до вивчення теми: Жак Ле Гофф. О цивилизации средневекового Запада.

Ментальность, мир эмоций, формы поведения (Х-XIII вв.)

Чувство неуверенности – вот что влияло на умы и души людей Средневековья и определяло их поведение. Неуве­ренность в материальной обеспеченности и неуверен­ность духовная; церковь видела спасение от этой неуверенности лишь в одном: в солидарности членов каждой общественной группы, в предотвращении разрыва связей внутри этих групп вследствие возвышения или падения того или иного из них. Эта лежавшая в ос­нове всего неуверенность в конечном счете была неуверенностью в будущей жизни, блаженство в которой никому не было обещано наверняка и не гарантировалось в полной мере ни добрыми делами, ни благоразумным поведением. Творимые дьяволом опасности погибе­ли казались столь многочисленными, а шансы на спасение столь ни­чтожными, что страх неизбежно преобладал над надеждой.

Именно в природных бедствиях средневековый человек нахо­дил образы для выражения и оценки духовных реальностей, и исто­рик имеет основания говорить, что продуктивность умственной дея­тельности казалась средневековому человечеству такой же низкой, что и продуктивность его сельскохозяйственной деятельности. Итак, ментальность, эмоции, поведение формировались в первую очередь в связи с потребностью в самоуспокоении.

Прежде всего хотелось опереться на прошлое, на опыт предшест­венников. Подобно тому как Ветхий завет предшествует Новому и служит основанием для него, поведение древних должно было обосно­вывать поведение людей нынешних. Если и можно было предположить что-то определенное, так только то, что могло найти подтверждение в прошлом. Особенное значение придавалось тем, кого считали автори­тетами. Конечно, именно в теологии, наивысшей из наук, практика ссылок на авторитеты нашла свое наивысшее воплощение, но и она, став основой всей духовной и интеллектуальной жизни, была строго регламентирована. Высшим авторитетом являлось Писание; к нему прибавлялся авторитет отцов церкви. На практике этот всеобщий авто­ритет воплощался в цитатах, которые как бы превращались в «досто­верные» точки зрения и сами начинали в конце концов играть роль «ав­торитетов». Как бы то ни было, ссылка на то, что то или иное высказывание заимствовано из прошлого, была в средние века почти обязательна. Новшество считалось грехом. Это касалось и технического про­гресса, и интеллектуального прогресса. Изобретать считалось без­нравственным.

К доказательству авторитетом, то есть доказанной древностью, прибавлялось доказательство чудом. Средневековые умы привлека­ло совсем не то, что можно было наблюдать и подтвердить естест­венным законом, регулярно происходящим повторением, а как раз, наоборот, то, что было необычно, сверхъестественно или, уж во вся­ком случае, ненормально. Даже наука более охотно избирала своим предметом что-то исключительное, чудеса. Землетрясе­ния, кометы, затмения – вот сюжеты, достойные удивления и иссле­дования. Средневековые искусство и наука шли к человеку стран­ным путем, изобиловавшим чудовищами.

По всей вероятности, доказательство чудом стало сначала упот­ребляться для определения святости, которая сама по себе исключи­тельна. Когда в начале ХIV в. регламентировалась процедура канонизации, в нее включили обязательное требование наличия специальных записей о чудесах, совершенных кандидатом. Но Бог ведь творит чудеса не только через посредство святых.

Чудеса могли случиться в жизни каждого – вернее, в критиче­ские моменты жизни всякого, кто в силу той или иной причины спо­добился вмешательства сверхъестественных сил. Однако главным доказательством истины посредством чуда служил так называемый Божий Суд. «Бог на стороне правого» – эта прекрас­ная формула узаконивала один из самых варварских обычаев Сред­невековья.

Большое место занимало мышление символами не только в теологии, в литературе и в искусстве средневекового Запа­да, но и во всем его ментальном оснащении. Символизм был универсален, мыслить – означало вечно откры­вать скрытые значения, непрерывно «священнодействовать». Природа виделась огромным хранилищем символов. Элементы различных природных классов – деревья в лесу символов. Минера­лы, растения, животные – все символично, и традиция довольство­валась тем, что некоторым из них давала преимущество перед дру­гими. Среди минералов это были драгоценные камни, вид которых поражал зрение, воскрешая миф богатства. Среди растительности это те растения и цветы, которые упоминаются в Библии, среди жи­вотных – это экзотические, легендарные существа, звери-чудовища, удовлетворявшие тягу средневековых людей к экстравагантному.

У камней и цветов символический смысл совмещался с их благотворными или пагубными свойствами. Животный мир чаще всего виделся как сфера зла. Страус, от­кладывающий яйца в песок и забывающий их высиживать, – таков был образ грешника, не помнящего долга перед Богом. Козел симво­лизировал сластолюбие, скорпион, кусающий хвостом, воплощал в себе лживость. Символика, связанная с соба­кой, раздваивалась, включая в себя античную традицию, в котором она была символом нечистого, и тенденцию феодального общества к реабилитации собаки как животного благородного, необходимого спутника сеньора на охоте, как символа верности, самой возвышен­ной из феодальных добродетелей. Но настоящими обличьями дьяво­ла выступали фантастические звери, имевшие сатанинское происхо­ждение: все эти аспиды, василиски, драконы, грифоны.

Средневековая символика нашла исключительно широкое поле для применения в самом строении религиозной архитектуры. И круг­лая, и крестообразная форма являлись образами совершенства. Круглая форма несла в себе завершенность круга. Форма, базирующаяся на квадрате, обозначала четыре основных направления, символизировавших вселенную. И в том, и в другом случае церковь олицетворяла микрокосм.

Удовлетворив свою первейшую потребность – в пище, средневековые люди имели очень немного. Но, мало заботясь о благо­состоянии, они всем готовы были пожертвовать, если только это было в их власти, ради видимости. Их единственной глубокой и бескорыстной радостью был праздник и игра, хотя у великих и сильных и праздник тоже являлся хвастовством и выставлением себя напоказ. Замок, церковь, город – все служило театральными декорация­ми. В церкви праздником были религиозные церемонии, а из литургических драм уже просто получался театр. В замке один за другим следовали бан­кеты, турниры, выступления труверов, жонглеров, танцовщиков. поводырей медведей. На городских площадях устраивали подмостки для игр и представлений.

В этом сума­сшедшем обществе особое очарование имела игра. Турниры и военный спорт выражали самую суть жизни рыца­рей; фольклорные праздники - существование сельских общин. Даже церкви пришлось примириться с тем, что ее изображали в маскараде Праздника дураков. И особенно увлекали все слои общества музыка, песня, танец. Церковное пение, замысловатые танцы в замках, на­родные пляски крестьян. Все средневековое общество забавлялось самим собою. Средневековые люди обретали забвение, чувство уверенности и внутренней свободы в музыке, ко­торая пронизывала их жизнь. Они ликовали.

Ле Гофф Ж. Цивилизация средне­векового Запада. – М., 1992. С. 302, 307-316, 336-337.