IV. Гносеологический субъективизм

Но если для того, чтобы придать естественнонаучному образованию понятий обязательность, чистый опыт оказывается недостаточным, метафизическая же реальность совершенно непригодной, то какой же путь остается еще в таком случае для обоснования необходимых предпосылок научной объективности понятий? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мы прежде всего пытаемся наметить некоторые основные понятия, которыми определяется наше понимание сущности всего познавания.

Можно ожидать, что уже после предшествующих рассуждений нашу гносеологическую точку зрения охарактеризуют как “субъективизм”, употребляя это слово в смысле порицания; и в самом деле, если то, с чем должно сообразовываться познание для того, чтобы быть “объективным”, характеризуют как “объект” познания, то мы не знаем действительного или сущего “объекта познания”, так как этот объект не может быть приравнен ни к некоторому абсолютному бытию, ни к эмпирической действительности. Действителен для нас лишь фактический материал, формируемый в понятия, и поэтому обязательность науки может зависеть лишь от деятельности познающего субъекта, которая и в естествознании оказывает столь же решающее влияние на формирование материала, как в истории. Итак, поскольку речь идет об этом, мы в самом деле стали на субъективистскую точку зрения, и мы намерены прежде всего еще раз выяснить, до какой степени теория познания должна быть субъективистской. С этой целью мы делаем попытку привести в систематический порядок те различные субъективистские факторы познавания, с которыми мы отчасти встречались уже в разных местах.

При этом можно отграничить друг от друга два рода субъективизма таким образом, что первый означает зависимость науки от представляющего субъекта, а второй — некоторым образом еще более субъективный субъективизм, а именно, зависимость от субъекта, производящего оценку. Тотчас же видно, в какой связи находится это различение с вопросом об отношении естественнонаучной объективности к исторической. Так как ценности суть руководящие точки зрения исторической науки, то кажется, что она зависит не только от представляющего субъекта, но и от субъекта, производящего оценку, а потому опять-таки объективность истории заранее могла бы казаться еще более проблематичной, чем объективность естествознания. Однако именно поэтому в связи с обнаружением различных субъективистских факторов познавания мы указываем на то обстоятельство, что естествознание равным образом должно быть поставлено в зависимость не только от представляющего субъекта, но и от субъекта, производящего оценку; то есть мы сперва полностью низводим естествознание на субъективистский уровень истории, чтобы таким образом увидеть, что может означать научная объективность на основе этого гносеологического субъективизма и как в таком случае относится обязательность естественнонаучного образования понятий к обязательности исторического образования понятий.

Для того, чтобы обозреть все субъективистские факторы научного познавания, мы специально различаем кроме представляющего субъекта и субъекта, производящего оценку, еще и зависимость, в которой находится от субъекта материал науки, и ту зависимость, в которой находится от субъекта форма науки; мы получаем тогда четыре различных возможности субъективности. В первом случае лишь форма науки зависит от представляющего субъекта, во втором им определяются и материал, и форма, в третьем — форма, кроме того, не может быть отрешена и от субъекта, производящего оценку, и, наконец, в четвертом случае без отношения к субъекту, производящему оценку, нельзя мыслить ни форму, ни материал. Тогда эти четыре возможности представляют ряд, в котором субъективные факторы все более возрастают, и наконец достигается мыслимо наивысшая степень субъективизма.

Все наше изложение показало, что формы всякого познавания зависят от представляющего субъекта. Если материалом науки служит эмпирическая действительность, а эта последняя представляет собой необозримое многообразие, чисто фактическое констатирование которого никогда не может дать науку, то само собой разумеется, что наука возникает лишь благодаря производимому субъектом преобразованию, и мы знаем равным образом, что без предположения некоего метафизического бытия и материал эмпирических наук в своей голой фактичности существует лишь в зависимости от представляющего субъекта, ибо в таком случае существует лишь одна имманентная действительность. Итак, нет надобности далее останавливаться на более обстоятельном обосновании той точки зрения, для которой форма и содержание науки одинаковым образом находятся в связи с представляющим субъектом.

Но зависимость от субъекта, производящего оценку, конечно, требует обсуждения. Кажется, правда, что она существует для истории, но не для естествознания, так как мы признали отвлечение от всех ценностей прямо-таки необходимой предпосылкой естествознания. Должна ли, несмотря на это, и форма естествознания обусловливаться субъектом, производящим оценку?

При рассмотрении форм естествознания оказывается, правда, что между ним и историей существует вышеуказанное различие, состоящее в том, что исторические объекты могут быть подведены под какое-нибудь историческое понятие лишь благодаря отнесению к ценности, между тем как сущность естествознания требует отвлечения от этого всегда оказывающегося налицо в действительной жизни отнесения к ценности. Но отсюда еще вовсе не вытекает, что и руководящие принципы естественнонаучного образования понятий должны быть во всех отношениях независимыми от субъекта, производящего оценку, и мы уже коснулись того пункта, о котором идет речь при этом¹⁴⁷.

Ведь без предположения некоего абсолютного бытия, которое должны отражать понятия естествознания, те формы, с помощью которых оно подводит свой материал под систему общих понятий, имеют силу лишь коль скоро познающий субъект сам стремится к выработке этой системы как имеющей ценность. Лишь имея в виду эту цель, отличают существенное от несущественного, и это может делать лишь субъект, который сам проявляет отношение к цели, как к некоторой ценности. Итак, форма всякой эмпирической науки должна мыслиться зависящей в последнем счете от некоторой ценности. И мы можем прямо-таки сказать, что и то отвлечение от всех отношений к ценностям индивидуальных объектов, которое необходимо для цели естествознания, может пониматься лишь как акт субъекта, ценящего естественнонаучное образование понятий.

Наконец, остается рассмотреть еще четвертый из возможных случаев, в котором не только форма, но и материал зависит от субъекта, производящего оценку. Или эта возможность была упомянута лишь ради систематической полноты? Что должно означать положение, гласящее, что уже голые факты необходимо связаны с некоторым установлением ценности? Здесь мы приходим к тому пункту, от выяснения которого зависит убедительность всей дальнейшей аргументации¹⁴⁸. Какой-либо факт имеет значение для науки лишь постольку, поскольку констатирующее его суждение может считаться истинным. Но от понятия “истинность” логически нельзя отрешить мысли о том, что называемое “истинным” есть то, что должно быть и имеет ценность для познающего субъекта, и таким образом, констатирование всякого факта в суждении, заявляющем притязание на истинность, уже заключает в себе проявление отношения к ценности истинности и ее признание познающим субъектом. Итак, субъективизм познавания в самом деле доходит до того, что не только формы, но и материал всякой науки, а именно признаваемые истинными факты, зависят от субъекта, производящего оценку¹⁴⁹.

Но что выиграли мы благодаря этому низведению всякого познания на уровень радикального субъективизма? Не прекращается ли благодаря этому всякая возможность вообще обосновать объективность научного образования понятий? Для того, чтобы дать ответ на этот вопрос, мы снова отделяем друг от друга различные субъективные факторы, и притом мы прежде всего устанавливаем, что означает зависимость научного материала от представляющего субъекта.

Мы неоднократно указывали на многозначность слова “субъект” и отличали понятие гносеологического субъекта как от психологического, так и от психофизического субъекта. Если прежде это различение было необходимо для того, чтобы показать, что физический мир дан столь же непосредственно, как психический, то теперь оно имеет значение в том отношении, что психологические и психофизические субъекты индивидуальны, понятие же гносеологического субъекта возникает именно благодаря тому, что все индивидуальное причисляется к объекту и таким образом получается сверхиндивидуальный субъект. Само собой разумеется, что материал науки находится в зависимости лишь от гносеологического субъекта, и отсюда вытекает, что гносеологический субъективизм, утверждающий зависимость материи познания от представляющего субъекта, вовсе не должен упразднять сверхиндивидуальную общеобязательность и необходимость познавания, то есть его объективность.

Напротив того, лишь исходя отсюда, становится совершенно ясно, насколько излишне образованное, по-видимому, в интересах научной объективности понятие абсолютного бытия, которое ведь фактически создает непреодолимые трудности для обоснования научной объективности.

Конечно, с точки зрения индивидуального я мы должны сказать, что известный нам мир есть “наше представление” и, так как сами мы составляем лишь часть мира, прибавить, что поэтому эмпирическая действительность может быть лишь явлением. Тогда явление требует, в качестве необходимого соотносительного понятия, бытия в себе, и оказываются две совершенно отличные друг от друга действительности, или, строго говоря, оказываетя, что существует столько миров явлений, сколько существует индивидуумов, и кроме того еще единая абсолютная реальность. В случае, если эта последняя должна служить предметом познания, возникает вопрос о том, каким образом мышление доходит до бытия — вопрос, на который никогда нельзя ответить при предположении противоположности между доступным опыту явлением и недоступным опыту бытием. В конце концов в наиболее благоприятном случае в результате получится великое гносеологическое смирение.

Напротив того, гносеологический субъективизм освобождает нас от всех этих теорий, делающих проблематичным смысл познавания. Основания для допущения противоположности между абсолютным бытием и явлением оказываются несостоятельными, и исчезает вышеупомянутое изумительное раздробление действительности на тысячи индивидуальных миров и единый сверхиндивидуальный мир. Тогда действительность есть явление с той точки зрения, что она дана в опыте психологическому субъекту; напротив того, она есть абсолютное бытие с той точки зрения, что она есть содержание сознания вообще. Но в обоих случаях это одна и та же имманентная действительность. Наукам нет никакого дела до какой-либо иной реальности, чем эта непосредственно данная, и проблема, состоящая в том, каким образом мышление доходит до бытия, перестает уже быть проблемой. Словом, непреодолимые препятствия, вытекающие из дуализма бытия и явления, по-видимому, служащие помехой объективности познания, устраняются именно правильно понимаемым гносеологическим субъективизмом.

Но каким же образом обстоит дело с объективностью форм познания, если эти последние зависят от субъекта? И здесь теория познания — если она не желает допускать недоказуемые метафизические предположения или на чисто эмпирической почве спастись от скептических результатов лишь благодаря непоследовательности — должна прийти к такому выводу, что именно субъективность руководящих точек зрения оказывается наилучшей опорой для объективности научного образования понятий, и стоит лишь указать на обнаруженную Кантом связь эмпирической реальности с трансцендентальной идеальностью, чтобы понять, в каком направлении будет лежать обоснование научной объективности с точки зрения гносеологического субъективизма¹⁵⁰. Именно потому, что содержание познания должно принимать определенные формы познающего субъекта, эти формальные составные части получают обязательность, простирающуюся далее единичного случая, коль скоро доказано, что они принадлежит не только индивидуальному психологическому, но и сверхиндивидуальному гносеологическому субъекту. Само собой разумеется, что этим лишь в общих чертах указывается тот путь, которого должна придерживаться теория познания, и еще предстоит доказать обязательность специальных форм познания. Однако на первых порах речь идет лишь о том, чтобы показать, каким образом гносеологический субъективизм вообще оказывается пригодным для обоснования научной общеобязательности или объективности.

Однако здесь должно возникнуть возражение. Пока речь идет лишь о представляющем субъекте, можно правомерно строить понятие сверхиндивидуального субъекта, не служающее помехой общеобязательности познавания. Однако нам не достаточно представляющего субъекта. Сущность всякого научного образования понятий состоит в отличении существенного от несущественного, и как мы видели, это отличение предполагает субъект, производящий отделение существенного от несущественного, имея в виду какую-либо цель, признаваемую ценной. Можем ли мы образовать и понятие сверхиндивидуального субъекта, производящего оценку? Не принадлежит ли оценивание, напротив того, с необходимостью индивидиуальному я, и не следует ли поэтому с гносеологической точки зрения всегда причислять его к психологическому я–объекту?

Однако и эта трудность исчезает, коль скоро мы в самом деле последовательно продумаем до конца гносеологический субъективизм и вспомним, что зависящими от субъекта, производящего оценку, следует мыслить не только формы познания, но и факты, которые должны быть истинными. Не имеет смысла мыслить этот производящий оценку субъект как индивидуальный, а его оценки — как принадлежащие я–объекту. Напротив того, и понятие сверхиндивидуального субъекта, производящего оценку, есть абсолютно необходимое гносеологическое понятие. Оно образует логическую предпосылку и всякого чисто фактического суждения, и поэтому его обязательность настолько же абсолютна, насколько и обязательность фактического. Оно содержит лишь общее всем логическим актам признание некоторой ценности, без которого не имеет никакого смысла и констатирование фактов в форме суждений. Но то, что составляет логическую предпосылку всякого чисто фактического суждения, не может принадлежать лишь индивидуальному психологическому субъекту, но должно входить в понятие сверхиндивидуального гносеологического субъекта.

Итак, мы видим: всякое познание основывается не только на “сознании вообще”, но на “сознании вообще, производящем акты суждения”, а следовательно, и на сверхиндивидуальном гносеологическом субъекте, производящем оценку истинности. Конечно, содержание суждений во всяком частном случае индивидуально, но уже и мыслимо наиболее общее понятие суждения логически подразумевает наличие производящего оценку субъекта, и именно об этом идет речь. Получилась бы бессмыслица, если бы логическую предпосылку всякого признания какого-либо факта истинным пожелали рассматривать как индивидуальный фактор.

Теперь должно быть ясно, каким образом полное проведение гносеологического субъективизма, ставящего и фактический материал науки в зависимость от субъекта, производящего оценку, делает возможным обосновать объективность, или необходимость и общеобязательность научного образования понятия; ибо, хотя абсолютно не подлежащие сомнению суждения, констатирующие факты, и предполагают субъект, производящий оценку, указание на то обстоятельство, что предпосылки всякого научного образования понятий находятся в зависимости от производящего оценку субъекта, не может уже вести к тому, что образование понятий признается “субъективным” в смысле “произвольного”. Пока материал науки бывает относим к лишь представляющему субъекту, в то время как обязательность ее форм рассматривается, напротив того, как зависящая от субъекта, производящего оценку, между установлением фактов и их научной обработкой существует подозрительный дуализм. Тогда научная ценность заранее кажется проблематичной, в противоположность фактической истинности. Если, напротив того, и фактическая истинность оказывается зависящей от субъекта, производящего оценку, и из одного лишь наличия оценок нельзя еще делать никаких скептических выводов, то и дуализм между установлением фактов и образованием понятий, по крайней мере в принципе, преодолевается.

Однако все это указывает нам все же лишь наиболее общий принцип: признание ценности истинности есть логическая предпосылка всякой науки. Вытекает ли отсюда в то же время и возможность лишить те специальные предпосылки, относящиеся к ценности, от которых зависит обязательность естественнонаучного и исторического образования понятий, их субъективистского характера, служащего помехой научной объективности?

Отдадим себе еще раз ясный отчет в том, на чем основывается необходимая обязательность понятия сверхиндивидуального субъекта, производящего оценку, то есть почему оценивание этого субъекта должно быть признано безусловно сверхиндивидуальным. Очевидно, что всякая попытка отрицать сверхиндивидуальную обязательность его установления ценностей возможна лишь в форме суждения. Но суждение имеет смысл лишь тогда, когда оно признает обязательность ценности истинности. Следовательно, коль скоро оно отрицало бы сверхиндивидуальную обязательность ценности истинности, оно само себя упраздняло бы. И обязательность предпосылок, относящихся к естественнонаучному и историческому образованию понятий, можно было бы обосновать таким же образом, если бы удалось доказать, что они суть предпосылки научной истинности и образования понятий вообще, то есть показать, что они составляют предпосылку, настолько же неизбежную для понятия акта научного суждения, насколько понятие производящего оценку субъекта вообще служит предпосылкой для понятия акта фактического суждения, и что поэтому без их обязательности не существовало бы решительно никакой науки.

Конечно, при этом мы должны выяснить и то, что всякое обоснование тех точек зрения отнесения к ценностям, которым руководствуются науки при своем образовании понятий, имеет совершенно иной смысл, чем те обоснования, которые возможны в пределах самих эмпирических наук. Здесь речь отнюдь не может идти об установлении какой-либо психологической теории, так как всякая теория такого рода должна уже предполагать то, что впервые должно быть обосновано при посредстве ее. Напротив того, и здесь мы можем всегда исходить лишь из задач научного познавания и рассматривать их как цели, которые должны быть достигнуты. Тогда формы науки оказываются средствами для достижения этих целей. Поэтому их необходимость или обязательность всегда оказывается телеологической и зависит от необходимости или обязательности цели. Итак, обнаружение логически-телеологических связей оказывается единственным приемом, который вообще возможен, коль скоро требуется обосновать обязательность научных форм мышления.

Мы и прежде уже везде пользовались этим приемом. Однако мы допускали при этом признание специальных научных целей всегда лишь как факт, и постольку обязательность средств познания оставалась гипотетической; то есть мы выяснили лишь то, что, если кто-либо хочет получить естествознание или историю, он должен делать и определенные предположения и строить свои понятия согласно определенным руководящим точкам зрения. Прогресс по сравнению с до сих пор полученным результатом состоит лишь в том, что мы пытаемся обнаружить и необходимость признания специальных целей познания, то есть мы желаем доказать, что они зависят отнюдь не от индивидуального произвола, но что хотеть их — прямо-таки неизбежно. Необходимость же этого хотения опять-таки может основываться лишь на том, что оно имеет не гипотетическую и относительную, но безусловную и абсолютную ценность. Итак, и нижеследующее исследование ни в каком случае не приведет далее обнаружения связей между средствами познания и целями познания, то есть оно лишь доказывает, что воля, колторая хочет естествознания, или воля, которая хочет истории, есть необходимое признание безусловно обязательных сверхэмпирических ценностей, и это признание переносит затем эту обязательность на естественнонаучные и исторические формы познания, относительно которых доказано, что они служат средствами для достижения целей познания. Всякий, хотящий достижения цели, должен хотеть средств.

Тот, кто требует иного обоснования научной объективности, сам не понимает своих собственных желаний. Любое суждение имеет силу лишь для того, кто хочет истинности. Итак, эта воля есть последнее a priori всякой науки. Но, раз уже абсолютно не подлежащая сомнению обязательность фактических суждений предполагает наличие хотящей истинности воли, признающей ценность истинности, наукоучение, пытаясь доказать объективность специальных естественнонаучных и исторических форм познания, конечно не может применять иной прием, кроме того, чтобы предположить волю, которая хочет научной истинности вообще, и затем показать, какие дальнейшие предпосылки заключает в себе эта воля и какие формы познания должна поэтому признать всякая научная воля как абсолютно ценные, коль скоро она не хочет упразднить самое себя.

Итак, если возможно вышеуказанным образом доказать, что те логические предпосылки, без которых не может обойтись естественнонаучное и историческое образование понятий, телеологически необходимы, из этого вытекает, что эти логические предпосылки суть такие ценности, которые признает любой, стало быть, — и сверхиндивидуальный научный субъект познания, и тогда основывающееся на них научное трактование вправе заявлять наиболее высокое притязание на научную объективность, которое вообще имеет смысл заявлять. Итак, речь идет о том, чтобы вышеуказанным образом логически-телеологически дедуцировать формы естественнонаучного и исторического мышления.