III. Обязательность понятия[5]

Оказывалось ли бы действительно возможным с помощью понятий, которые удовлетворяли бы вышеизложенным требованиям, преодоление экстенсивного и интенсивного многообразия вещей или хотя бы только приближение к этой цели? Допустим, что науке удалось бы найти абсолютно простые и определенные элементы понятий и, стало быть, полностью достигнуть осуществления идеала формальной логики, — спрашивается, разве она была бы в состоянии благодаря этому совершенно преодолеть хотя бы только интенсивное многообразие какой-либо единичной встречающейся в действительности формы? Очевидно, что нет, так как для того, чтобы довести до конца познание какой-либо вещи таким образом, чтобы в ней не оставалось непонятным никакое необозримое многообразие, мы нуждаемся не только в простых и определенных элементах понятий, но и в совершенно доступном обозрению, ограниченном числе их; то есть для того, чтобы быть уверенными в законченности познания, нам необходимо иметь возможность убедиться в том, что никакое дальнейшее исследование данного единичного объекта не заставит нас увеличить число элементов понятий. А для того, чтобы иметь возможность хотя бы приблизиться к достижению такого состояния, понятие, поскольку мы до сих пор ознакомились с ним, не доставляет никаких средств. И все-таки мы должны поставить себе целью такое состояние познания, целью, к достижению которой мы могли бы, по крайней мере, приближаться, раз вообще должен существовать прогресс в познании. Если, стало быть, эта цель непременно существует, то для того, чтобы наше образование понятий могло идти в направлении, ведущем к этой цели, к вышеуказанным свойствам научно пригодного понятия должно присоединяться еще нечто такое, на что мы до сих пор не обращали внимания.

Необходимость этого станет нам еще яснее, коль скоро мы примем в соображение не только интенсивное, но также и экстенсивное многообразие вещей. И на первых порах мы намерены ограничиться рассмотрением пути преодоления этого экстенсивного многообразия. Мы можем сделать это, так как ведь в последнем анализе познавательное стремление естествознания никогда не направлено на нечто единичное, но всегда на мировое целое. Мы знаем, что телесный мир состоит из бесконечного множества различных форм. А наши понятия мы всегда можем образовывать лишь применительно к какому-нибо ограниченному числу единичных форм. Целое по природе своей никогда не может становиться непосредственным предметом исследования. Поэтому мы должны предполагать, что уже по части мы можем судить о целом, то есть что часть мира делает для нас возможным образование применительно к ней понятий, которые служат для познания целого. На первых порах мы не задаемся вопросом о том, каким образом это возможно. И в данном случае мы довольствуемся указанием на то обстоятельство, что без этой возможности всякая попытка познания мирового целого была бы бессмысленной и что для достижения этой цели понятия, поскольку они изучены нами до сих пор, оказываются недостаточными.

Ведь до сих пор у нас все время шла речь лишь об упрощении некоторого многообразия вообще. Это было достижимо благодаря общим и определенным значениям слов. Теперь, когда мы понимаем многообразие мира действительно в смысле неисчерпаемости или бесконечности, должно стать ясным, что этого упрощения благодаря понятиям недостаточно, что благодаря ему еще ничего не сделано для преодоления бесконечности. Общность значений слов всегда эмпирически ограничена. Точное определение их содержания путем превращения в форму суждений нисколько не изменяет дела. Для того, чтобы было возможно преодоление бесконечного обилия явлений, мы должны быть в состоянии образовывать понятия, с необходимостью обхватывающие неограниченное число единичных форм. Лишь в том случае, если мы найдем путь, ведущий к образованию таких понятий, мы можем в силу вышеприведенных оснований говорить о прогрессе в познании мира. В противном случае все, что делает естествознание, окажется совершенно ничтожным по сравнению с неисчерпаемым обилием явлений.

Мы можем несколько точнее сформулировать это положение, напомнив, что мы мыслим себе мир как пространственно, так и временно необозримым. Стало быть, в естествознании мы предполагаем, что с помощью наших понятий, которые образованы применительно к непосредственно данному нам фрагменту вселенной, мы постигли нечто повторяющееся на любом расстоянии от нас. Иными словами: наши понятия должны быть образованы таким образом, чтобы они были применимы ко всякой встречающейся в мире форме, где бы она ни находилась в пространстве. Из этого вытекает, что содержание выполняющего это назначение понятия само должно быть свободно от всякого определения, относящегося только к той или иной части пространства. И точно так же обстоит дело и по отношению ко времени. Содержание понятия, должествующего служить для постижения мирового целого, никогда не должно заключать в себе что-либо такое, что приурочивало бы его к какому-нибудь определенному времени. Лишь в таком случае к нему применимо замечание Шопенгауэра, что над ним не властно время. Непонятно, каким образом понятия, обладающие лишь теми свойствами, которые были до сих пор рассмотрены, могли бы отвечать этому требованию.

Но чего же еще не хватает подвергнутому вышеуказанным образом логической обработке значению слова для того, чтобы оно стало искомым средством для преодоления бесконечности мира? Каким свойством должно еще обладать понятие для того, чтобы исполнить до конца то назначение, которое оно, как мы видели, начало выполнять в виде непроизвольно возникших значений слов? Для того, чтобы найти ответ на этот вопрос, мы намерены развить далее ту мысль, что научно пригодное понятие должно иметь форму суждений, или, точнее, во всякое время быть в состоянии принять эту форму. Пока мы оставляли без разрешения вопрос о том, обладает ли определенное понятие также и логической ценностью суждения, то есть может ли оно быть подведено под ту точку зрения, что оно истинно. В самом ли деле, спрашивается теперь, определение понятия есть суждение, или же, как доказывал Риль¹⁵, их словесная оболочка вводит нас в заблуждение относительно их подлинного характера?

Этот вопрос является уже решенным для тех мыслителей, которые видят в суждении не что иное, как сочетание какого-нибудь представления с каким-нибудь другим представлением, так как они совершенно не способны проводить различие между подлинным суждением и таким образованием, которое имеет лишь форму суждения. В таком случае различие между понятием и суждением имеет лишь значение словесного различения между словом и предложением. Логическое содержание в обоих одно и то же¹⁶. Но положение дела представляется совершенно в ином свете, коль скоро полагают, что простое сочетание представлений еще вовсе не есть суждение, но что к нему должен еще присоединяться акт утверждения или отрицания, и что в этом-то не имеющем характера представления, но “практическом” элементе и заключаются то, что существенно для суждения. Тогда в самом деле можно спросить: состоит ли понятие из суждений?

Прежде всего надлежит точно установить смысл этого вопроса. Приходится заранее признать, что существует различие между суждением и понятием. Само собой разумеется, что понятие лишь способно превращаться в суждения и, как понятие, оно заключает в себе эти суждения не реализованными как таковыми (nicht ausdrücklich vollzogen). Но, если даже оставить это в стороне, проблема усложняется еще благодаря тому обстоятельству, что и в производимом в словах определении понятия (Begriffsbestimmung), в определении (Definition)¹⁷, те суждения, которые образуют понятие, по большей части не в самом деле формулируются порознь, но объединяются в одно предложение, и притом таким образом, что это предложение непосредственно выражает не содержание понятия, но значение слова, сочетаемого с понятием. Но само собой разумеется, конечно, что указание значения слова не есть то суждение, которое мы имеем в виду. Главная трудность заключается, скорее, в том, что даже если специально совершаются суждения, выражающие содержание понятия, можно держаться мнения, будто образование понятий состоит лишь в сочетании элементов понятия или признаков, и в то же время однако — и благодаря уже этому — ничего не высказывалось бы относительно научного значения именно этого сочетания.

Никто не станет, конечно, отрицать, что возможно просто сочетать без цели элементы понятий или признаки, и, само собой разумеется, что такого рода образование понятий имеет лишь форму суждений. Однако это обстоятельство не должно скрывать от нас существенный пункт. Здесь мы рассматриваем логику лишь как наукоучение, а понятие лишь постольку, поскольку оно есть имеющий важное значение элемент в научном контексте, и в данном случае возможность образования понятий путем сочетания признаков без логической цели не имеет существенного значения для нашей проблемы. Наоборот, нам приходится поставить вопрос о том, не составляет ли задачу науки образование таких понятий, которые по их логической ценности были бы эквивалентны суждениям. В таком случае этого рода понятия могли бы быть подведены под точку зрения истинности, и, если мы допустим, что истинным может быть лишь утверждение или отрицание, они должны были бы, если и не explicite, то хотя бы implicite, содержать в себе существенную для суждения оценку (Beurteilung).

В нашем исследовании речь идет о том, чтобы показать, что лишь в том случае, если мы рассматриваем понятия, пользуясь выражением, которое встречается уже у Риля¹⁸, то есть как потенциальные суждения, то они способны действительно преодолеть бесконечность воззрительного мира. После предшествующих разъяснений легко понять, почему лишь суждения оказываются пригодными для этого преодоления.

Мы знаем, что для высшей продуктивности естественнонаучного понятия требуется, чтобы оно было свободно от пространственных и временных определений для того, чтобы вследствие этого быть применимым ко всякой встречающейся в действительности форме, какие бы пространственные и временные определения ни имела последняя. Иными словами, оно должно обладать не только эмпирической, но неограниченной общностью. Общность же значений слов, с помощью которых мы можем упростить данное многообразие, пока значение стоит еще в прямой связи с воззрением, всегда оказывается эмпирически ограниченной. Непостижимо, каким образом неопределенное, воззрительно представленное или же всего лишь в форме суждений выраженное значение слова могло бы когда-либо стать чем-то большим, нежели эмпирически общим. Поэтому образования, имеющие характер представлений, не могут удовлетворять последним целям естествознания не только вследствие их неопределенности, как мы уже раньше видели, но и вследствие их всего лишь эмпирической общности.

Но совершенно иную роль, чем общие представления, играют по отношению к этой задаче познания общие суждения. Мы допускаем, что мы в состоянии образовывать не только эмпирически общие, но и безусловно общие суждения, то есть суждения, имеющие силу для всяких процессов и вещей, где бы и когда бы они ни встречались. Из этого вытекает, что бесконечное многообразие действительности преодолимо благодаря общности суждений. Такие безусловно общие суждения, в которых что-либо высказывается о действительности, мы называем законами природы. Теперь возможно поэтому сказать также, что мы можем охватить в понятии бесконечное обилие единичных форм в бесконечном пространстве и бесконечном времени лишь при том предположении, что содержание этого понятия состоит из суждений, в которых находит свое выражение закон природы. Ведь лишь в этом случае может идти речь о том, что понятию свойственна безусловно всеобщая приложимость к действительности.

Итак, поскольку речь идет о познании мирового целого, то есть о преодолении экстенсивного многообразия мира, мы можем теперь сказать: при помощи таких понятий, которые представляют собой всего лишь сочетание комплексов признаков, может быть сделана попытка классификации только какой-либо узко ограниченной части действительности. Охватывающая весь мир классификация оказывалась бы возможной с помощью таких признаков понятий лишь в том случае, если бы мы знали все встречающиеся в мире формы по одиночке, что означало бы осуществление вышеупомянутого идеала законченной картины мира — как мы видели, даже и приблизительно не достижимого. Как мало возможно даже приблизительное осуществление упомянутого идеала, так же мало может и естествознание, если оно понимает само себя, хотя бы даже стремиться к простой лишь классификации мира. Напротив того, среди усилий, стремящихся к познанию всего телесного мира, какая-нибудь частная наука может быть признана ценной лишь в том случае, если она ориентируется на конечную цель всего естествознания — уразумение соответствующей законам природы необходимости вещей — уже при первых шагах, ведущих к образованию ее понятий. Но раз она имеет в виду эту цель, она в таком случае всюду будет стремиться к тому, чтобы как можно скорее прекратить чисто классификационное образование понятий, то есть она никогда не будет довольствоваться такими понятиями, которые представляют собой всего лишь комплексы признаков, но всякое объединение каких-либо элементов в понятие всегда будет происходить лишь при предположении, что соединяемые элементы или непосредственно находятся в соответствующей законам природы необходимой, то есть безусловно общеобязательной связи, или в своем соединении по крайней мере служат подготовительными ступенями к образованию таких понятий, в которых находит свое выражение необходимая по законам природы связь. Это составляет как бы молчаливо подразумеваемую предпосылку при всяком ценном научном образовании понятий. Поэтому при последнем отношения между представлениями не только представляются, но implicite — по крайней мере в виде опыта, на первый случай — и утверждаются или отрицаются. Раз только мы предполагаем, что задача понятий уже в примитивнейшей их форме состоит в том, чтобы способствовать достижению целей научного познания мирового целого, от них, стало быть, в любом случае неотделим характерный для суждения момент оценки.

Но как обстоит дело, коль скоро мы не будем касаться познания мирового целого и обратим внимание лишь на образование понятий, играющее роль при научной обработке какой-нибудь ограниченной доли действительности, экстенсивно доступной обозрению (übersehbar) области? Не принимает ли тогда дело иной оборот? Не представляют ли собой в таком случае понятия всего лишь комплексы признаков, не заключая в себе элемента оценки?

Мы видели, что понятия были бы всего лишь комплексами признаков, если бы они служили лишь для классификации, и, конечно, возможны случаи, в которых чисто классификационное образование понятий служит целью в какой-либо области естествознания. Но не говоря уже о том, что такие классификации почти всегда играли бы лишь роль временного палиатива, и эти случаи не выходят за рамки нашей теории, раз только они находятся в какой-либо связи с действительно научной работой. Ведь при более точном рассмотрении все-таки оказывается, что по сути дела не существует такой научной области, в которой образование понятий всецело служило бы исключительно для классификации. Во всяком случае, чисто произвольная классификация не имеет никакой научной ценности. А что означает выражение “произвольная классификация”? Классификация, остающаяся только “классификацией” (eine blosse Klаssifikation), всегда произвольна. Необходимую классификацию всегда можно установить лишь принимая в соображение теорию; по крайней мере, благодаря тому, что образуется понятие и в нем резюмируются отдельные вещи и процессы, уже делается первый шаг к построению теории этих вещей или процессов. А в таком случае оказывается необходимым сочетать именно эти элементы понятий, имея в виду теорию, и, следовательно, содержание понятия уже сводится к отношению между представлениями, но это отношение implicite оценивается как истинное. Стало быть, образование понятия, а конечно, и понятие, в том случае, когда речь идет лишь о познании некоторой части действительности, равным образом логически эквиваленты суждению.

Быть может, мы сделаем этот ход мыслей наиболее убедительным, снова специально рассматривая в единичных формах и процессах действительности то, что мы назвали их интенсивной бесконечностью. Допустим, что нам дан вполне доступный обозрению ряд вещей, в научной классификации которого состояла бы наша задача. Если бы мы могли приступить к этой работе без всяких предварительных условий, без предположений, оказалось бы, что и при доступном обозрению числе вещей к нашим услугам было бы необозримое число принципов для классификации этих вещей и мы не знали бы непосредственно, какой принцип мы должны избрать. Это странно звучит, и тем не менее это несомненно верно. Уясним только, что и всякая единичная форма обладает неисчерпаемым, стало быть, бесконечным многообразием. В таком случае, если мы приступаем к делу без предположений, должно оставаться произвольным, что именно мы выхватываем из этого многообразия для того, чтобы найти принцип сравнения вещей друг с другом. Всякий телесный процесс в необозримо многих отношениях одинаков с каким-либо иным телесным процессом и в столь же многих отношениях неодинаков с ним. Это упускают из виду вследствие того обстоятельства, что благодаря тем значениям слов, которыми мы обладаем, обыкновенно до нашего сознания доходит лишь ничтожно малая доля этих одинаковых и неодинаковых черт. Значениями слов обусловливается поэтому и то, что из многих возможных классификаций вещей всегда осуществима лишь небольшая доля. Но мы всегда должны помнить, что в значениях слов действительность дана нам уже в значительной степени упрощенной и что этот процесс упрощения, с научной точки зрения производимый по большей части случайно, собственно говоря, всюду нуждался сперва в логическом оправдании. У нас не только должно быть некоторое основание для того, чтобы из всех возможных благодаря естественным значениям слов классификаций отдать предпочтение какой-либо одной, но и для того, чтобы вообще выбирать одну из этих классификаций, а не из необозримого множества тех, которые помимо них были бы еще возможны. Однако нам нет надобности далее развивать эту мысль.

Если только мы не будем забывать, что и при наибольшем ограничении области познания мы всегда имеем перед собой бесконечность, которую надлежит преодолеть путем образования естественнонаучных понятий, это должно будет привести нас и к мысли, что познание фрагмента действительности принципиально есть не иная задача, чем познание мирового целого. И для преодоления интенсивной бесконечности единичных форм также оказывается необходимой безусловная общность, находящая свое выражение в так называемых законах природы, так как лишь безусловно общее суждение устраняет произвольность при образовании понятий. Конечно, эти законы природы по содержанию совпадают с теми, которые служат нам для преодоления экстенсивного многообразия мира. Такое образование понятий, которое не оказывается чисто произвольным, достигая своего высшего совершенства, преодолевает всегда оба рода многообразия в одно и то же время. Раз вполне понятна какая-либо единичная вещь, в ней постигнуто вместе с тем и нечто имеющее силу для мирового целого. При преодолении интенсивного многообразия всегда преодолевается вместе с тем и некоторая доля экстенсивного многообразия. Оба эти процесса нельзя изолировать друг от друга. Конечно, это положение оказывается обратимым, так что можно сказать, что и в самом деле научное познание единичного процесса при посредстве понятий находится в теснейшей связи со стремлением к познанию мирового целого, так как без безусловно общего суждения нельзя обойтись и когда речь идет о том, чтобы преодолеть интенсивную бесконечность любого единичного процесса.

Таким образом, мы видим, что стремления науки во что бы то ни стало должны направляться на построение безусловно общеобязательных понятий, то есть понятий, содержащих в себе суждения, выражающие законы природы. Конечно, отнесение мира значений к миру воззрений образует наше познавание, по крайней мере, поскольку речь идет о познавании в смысле естественных наук. Именно поэтому значения не могут быть представлениями, но по своей логической ценности они должны быть такими суждениями, которые или содержат в себе, или подготовляют законы. Ведь мир значений должен быть ограничен, в противоположность неограниченному миру воззрений, и лишь в форме закона мы имеем нечто ограниченное, которое мы можем относить к неограниченному. Таким образом, для нас и последнее свойство понятий, их безусловная общеобязательность, опять-таки вытекает из их логической сущности, то есть из того, что они представляют собой средство для преодоления бесконечного многообразия мира. Объем понятия закона заключает в себе необозримое экстенсивное многообразие, содержание же говорит нам, чту именно из бесконечного интенсивного многообразия принимается во внимание познанием, и поэтому позволяет нам полностью обозреть и это многообразие естественнонаучным путем.

Однако и благодаря этому не вполне достигается завершение идеала образования понятий. Мы должны не только быть в состоянии образовывать понятия законов, из которых каждое преодолевает бесконечное многообразие, но мы должны также предположить, что полностью доступный обозрению ряд законов обхватывает все единичные формы, встречающиеся в бесконечной действительности. Ведь вполне мыслимо допустить, что существует бесконечное число совершенно различных понятий законов, и при этом предположении познание мирового целого опять-таки не было бы и приблизительно достижимо. Однако здесь оказывается необходимым еще только одно предположение, принципиально не отличающееся от предположения, заключающегося в том, что мы вообще можем образовывать понятия законов. Уверенность в том, что существует доступный обозрению ряд законов природы, возможна, коль скоро мы, так сказать, допускаем закономерность законов, то есть коль скоро мы в состоянии установить последнее понятие закона, которое обхватывает различные законы природы как свои виды, или точнее, коль скоро мы вправе предположить, что мы в состоянии все более и более упрощать закономерность и благодаря этому все более и более приближаться к единому последнему понятию закона. Во всяком случае, одно последнее понятие следует постулировать в качестве завершения, и притом с чисто логической точки зрения. Совершенно неверно, будто подобное требование вытекает лишь из эстетической потребности и что множественность последних законов может удовлетворять научное стремление к познанию. А именно, если в конце концов получается несколько последних понятий в качестве чего-то чисто фактического и непонятного, то мы никогда не можем знать, не присоединится ли при дальнейшем исследовании еще неограниченное число новых последних понятий, и в таком случае преодоление бесконечного многообразия ничем не гарантировано. Если же, напротив, мы знаем, почему получается несколько последних понятий, то упомянутая множественность оказывается вовсе не последней, а всего лишь предпоследней ступенью, и тогда в знании того, на чем основывается множественность последних законов понятий, мы имеем действительно последнее понятие. Оно применимо ко всем единичным формам действительности, в нем преодолено все необозримое многообразие.