Добавил:
Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Скачиваний:
116
Добавлен:
24.07.2017
Размер:
2.95 Mб
Скачать

II. Определенность понятия

Мы ознакомились с наиболее примитивным родом образования понятий, то есть с утилизированием непроизвольно возникших значений слов для какой-либо научной цели. Но мы должны также подчеркнуть, что здесь речь идет лишь о первом шаге на пути к образованию пригодного научного понятия. Для того, чтобы быть совершенными понятиями, то есть выполнять свою задачу, значения слов нуждаются в дальнейшей логической обработке. Для понимания необходимости и рода этой обработки мы должны несколько точнее представить себе природу значений слов.

При этом мы наталкиваемся на весьма трудный психологический вопрос, для разрешения которого со стороны психологии сделано еще сравнительно мало. Что именно происходит в нас, когда мы понимаем какое-нибудь слово? Что именно, присоединяясь к изображению или звукам слова, придает им значение, которого они сами по себе лишены? Для наших целей мы ставим эту проблему лишь в форме вопроса: можем ли мы при понимании слов обходиться совершенно без воззрительных представлений? Ясно, почему здесь этот вопрос важен. Если на него дается отрицательный ответ, то с воззрением в понятие вновь привходит и бесконечное многообразие, и ценность понятия, которая должна состоять именно в преодолении воззрительного многообразия, с необходимостью становится сомнительной. В таком случае задачу дальнейшей обработки понятия следовало бы усматривать в устранении и этого многообразия.

Но, прежде всего, воззрение, по-видимому, отнюдь не играет существенной роли при понимании значений слов. Мы склоняемся к тому, чтобы вместе с Шопенгауэром, Либманом, Рилем11 и другими предположить, что мы по крайней мере не все слова понимаемой нами речи переводим в воззрительные образы, так как в таком случае совершенно не было бы возможно столь быстрое понимание слов, как оно фактически имеет место. Но благодаря этому обстоятельству проблема значения слов, собственно говоря, лишь резче выдвигается на первый план. Ведь еще никто не был в состоянии сказать, в чем состоит значение слова, если оно не есть воззрительное представление. Однако, быть может, мы вовсе не вправе таким образом ставить вопрос. Быть может, значение и слово не столь раздельны, чтобы можно было спрашивать, что такое есть одно без другого. Риль12 заметил, что видимость (Schein) полного отделения друг от друга слова и значения может возникать лишь при рассмотрении чужого языка, которым мы не вполне владеем. Мы делаем значение слова чужого языка независимым лишь в тех случаях, когда мы можем передать это значение словами нашего родного языка, стало быть, поставить на место одного слова другое. В самом нашем родном языке значение остается неотделимым от слова. Это, конечно, правильно и в значительной степени способствует выяснению вопроса, но и это не есть разрешение проблемы.

Мы не можем дать решения психологической проблемы в связи с занимающим нас вопросом. Логика должна попытаться самостоятельно трактовать его. Она может сделать это, так как тот вопрос, который мы должны поставить здесь, в значительной степени не зависит от того, о чем только что шла речь. А именно, одно достоверно: что касается большинства тех слов, которыми мы пользуемся, мы не умеем точно выразить, в чем состоит их значение. Это самым недвусмысленным образом доказывается уже тем обстоятельством, что вообще мог возникнуть спор относительно того, что именно присоединяется к слову для того, чтобы придать ему значение. Положим, невозможность точного указания значения может не служить помехой в обыденной жизни, в сфере которой употребление слов тем не менее достаточно обосновано. Но совершенно иначе обстоит дело по отношению к таким словам, которые в качестве обозначений понятий должны служить какой-либо научной цели. В таком случае недостаточно того, чтобы слова вообще понимались, в то время как нам остается неизвестным, благодаря чему это происходит, поскольку при этом условии никогда нельзя вполне устранить возможность неясностей и недоразумений. Поэтому наукоучение не может успокоиться на быть может правильном, но для него чисто отрицательном утверждении, гласящем, что мы не нуждаемся ни в каком воззрении для того, чтобы понимать слова. Наукоучение должно, напротив, требовать, чтобы наука специально занялась выяснением содержания значений, чтобы гарантировать верное применение значений слов для всякого случая. Но она в состоянии сделать это лишь в том случае, если она выделит содержание значения из его слияния со словом. Стало быть, если разделенности значения и слова фактически не существует, то она все-таки есть логический идеал. В научном исследовании мы должны заменить все то, чту значения слов фактически выполняют так, что мы не можем точно указать при этом, благодаря чему они выполняют это, такими процессами, в которые мы вникаем и которые благодаря этому гарантируют необходимую верность выполнения. Итак мы занимаемся теперь не фактическим ходом дела при понимании слов, но мы рассматриваем этот последний некоторым образом как сокращение процесса, который требуется отчетливо выяснить.

Каков должен быть этот процесс, раз он должен достигать имеющихся в виду целей? Что должны мы представлять себе, коль скоро мы представляем себе содержание какого-либо значения слова? Мы можем попытаться вывести это из фактического функционирования значений слов, ставя вопрос: какие особенности должно было бы иметь в качестве необходимых условий для выполнения своей функции отделенное от слова и представляемое само по себе значение? После вышеприведенных разъяснений это само собой понятно. Преодоление экстенсивного многообразия возможно лишь благодаря тому, что в значении слова доходит до сознания то общее, что свойственно нескольким единичным воззрениям, ибо лишь благодаря этому мы в состоянии признать воззрения, в которых оказывается это общее, относящимися к соответствующему значению слова. Мы можем также сказать, что общее должно как-либо выделяться из вообще представляемого в значении слова. Но это выделение есть необходимое условие и для упрощения интенсивного многообразия единичного воззрения. Тогда мы должны обращать внимание не на все содержание воззрения, а только на эту часть, а именно, на общее. Как уже сказано выше, мы утверждаем не то, что это непременно психологически происходит таким образом, а только то, что таким образом должно оказываться возможным отдавать себе отчет в содержании значения слова, коль скоро его применение обязано быть в достаточной степени обосновано для целей науки.

Но, с другой стороны, мы вынуждены теперь поставить на вид, что, коль скоро мы в самом деле попытаемся представить себе содержание какого-либо возникшего без нашего сознательного содействия значения слова, то общее отнюдь не окажется единственным содержанием значения слова, и в силу этого пред нами снова возникает вопрос: можем ли мы при понимании слов обходиться без эмпирического, бесконечно разнообразного, воззрения. В этой связи на данный вопрос приходится дать отрицательный ответ. Коль скоро мы стараемся точно представить себе значение какого-либо слова, нашему сознанию всегда навязывается какое-либо индивидуальное воззрение с его бесконечным многообразием, воззрение, в котором мы представляем себе общее и которое даже только и делает возможным действительное представливание (Vorstellen) общего. Его можно назвать задним планом (Hintergrund) понятия в противоположность общим элементам, находящимся на переднем плане13.

Это обстоятельство имеет большое значение для логики. В воззрительном заднем плане понятия, который может отсутствовать при понимании слов в обыденном смысле, но который проявляется при всякой попытке отчетливо представить себе содержание значений слов, то есть при всякой попытке разделения слова и его значения, мы опять имеем пред собой нечто такое, на чем мы не можем остановиться. Задний план принуждает нас к дальнейшей логической обработке понятия. Если одного лишь понимания слов без возможности особого указания значения было недостаточно для надежности научного исследования, то такого представления значения, как описанное выше, и подавно недостаточно. Ведь мы должны, правда, допустить разграничение переднего и заднего планов, известное рельефное выделение (Sich–Herausheben) общих элементов в содержании значения слова, потому что, как мы видели, без этого значения слов не могут выполнять того, что они фактически выполняют. Но в то же время всякий согласится с тем, что в первоначальных понятиях передний план не отделен совершенно ясно от заднего плана и что путем простого представливания мы не в состоянии представить себе выделившиеся общие элементы таким образом, чтобы мы действительно точно и положительно знали, что именно мы представляем себе как общее. Напротив того, многообразие представляемого содержания всегда влечет за собой некоторую неуверенность, некоторое колебание, и одного этого, быть может, достаточно для доказательства того, что всякое значение слова, содержание которого мы точно представили себе, — пока оно остается образованием, не подвергнутым дальнейшей логической обработке, — обязано своей способностью упрощать многообразие мира лишь значительной неопределенности своего содержания. Эта неопределенность может быть настолько безразличной при утилизировании значений слов для целей обыденной жизни, что может казаться, будто ее вообще не существует. Она постоянно вызывается необходимо проявляющимся избытком воззрительного многообразия, без которого мы совершенно не можем обойтись при действительном представливании.

Это многообразие в содержании понятий, с логической точки зрения, является недостатком. Оно не только мешает нам с уверенностью указать объем понятий; прежде всего, понятие, имеющее неопределенное содержание, способно дать лишь очень мало для преодоления интенсивного многообразия единичных форм. Стало быть, надлежит устранить воззрительное многообразие из содержания понятий, избавиться от заднего плана, на котором мы представляем себе общее, и изолировать ту часть значения слова, которая нас занимает. Надлежит еще более отделить понятие от воззрения, чтобы в самом деле преодолеть многообразие воззрения. Лишь таким образом нам удастся построить совершенные понятия, не содержащие в себе ничего кроме того, что обще различным единичным воззрениям и поэтому определенно содержащие в себе это общее. Поэтому Зигварт вполне прав, рассматривая определенность как существенное свойство логически совершенного понятия. Й. Фолькельт называет понятие определенным представлением об общем. В самом деле, лишь определенные понятия дают нам средство, с помощью которого мы действительно в состоянии преодолеть воззрительное многообразие. Так как в первоначальных значениях слов мы еще не обладаем этим средством, то мы должны создать его себе. Мы должны вызвать такое состояние, при котором попытка представить себе содержание значения слова приводит нас не в воззрительному и поэтому — коль скоро оно должно быть общим — неопределенному многообразию, но к точно отграниченному и определенному значению.

Но тут возникает вопрос: могут ли вообще существовать, как психические образования, такие представления, каких требует логика, — а именно представления, которые как общи, так и вполне определены по содержанию. Уже на основании того, что только что было выяснено, мы можем видеть, что на этот вопрос приходится дать безусловно отрицательный ответ. Мы напрасно старались бы действительно представить себе только общие элементы. Пока мы пытаемся представлять себе, нашему сознанию навязывается и какое-нибудь воззрительное многообразие и снова является задний план, а вместе с тем, и служащая помехой неопределенность понятия. Итак, по-видимому, логика ставит пред нами в данном случае неразрешимую задачу. Определенно всегда только индивидуальное воззрение. Общность какого-нибудь содержания сознания, по-видимому, необходимо связана с неопределенностью. Стало быть, определенных представлений об общем в качестве психических образований не существует. Из этого вытекает, что, коль скоро вообще должны существовать совершенные понятия, то значение слова должно обрабатываться и преобразовываться совершенно иным образом.

Другими словами, чтобы создать в самом деле пригодное для научных целей понятие, мы не можем остановиться на простом представливании, так как всякое представление связано с многообразием, которое служит нам помехой. Но каким образом мы отделываемся от этого многообразия? Средство для этого весьма просто, и оно беспрестанно применяется. Мы перечисляем по одиночке то, из чего состоит содержание какого-нибудь понятия. Благодаря этому у нас получается нечто совершенно новое. Такое определение понятия может быть дано лишь благодаря тому, что мы заменяем единичное представление множеством актов мышления, а именно, некоторым числом следующих друг за другом суждений. В них нам определенно дано содержание значения слова. Теперь воззрительное многообразие не может уже служить помехой. Передний план ясно отделен от заднего плана.

Итак, логически совершенное понятие никогда не оказывается единичным представлением, но всегда течением представлений. Если оно действительно мыслится, оно состоит из ряда предложений. Это не должно, конечно, означать, что при применении понятия в научном изложении всякий раз, когда слышится соответствующее слово, должны специально иметь место суждения, выражающие содержание его значения. Психологически тогда опять может происходить сокращение процесса, на природе которого мы не будем здесь подробнее останавливаться. Только должна существовать возможность того, чтобы коль скоро возникает какое-либо сомнение относительно содержания понятия, могли совершаться определяющие суждения; мы хотим только сказать, что в тех случаях, где существует потребность в том, чтобы точно представить себе содержание понятия, это должно происходить не в форме неопределенного представления, а в форме суждений.

Однако, мы должны сделать еще одно ограничение. Мы желаем на первых порах лишь установить, что указание содержания какого-либо понятия и всякое действительное представление его содержания должно принимать форму суждений. На первых порах мы оставляем нерешенным вопрос о том, имеем ли мы в данном случае дело с подлинными суждениями, то есть с такими предложениями, в которых утверждается истинность чего-либо. В данном случае мы имели в виду только указать, какое средство мы вынуждены применять, чтобы соединить друг с другом оба требования, которые должны быть предъявлены к понятию, — общность и определенность. Если и не существует таких представлений, которые общи и в то же время определенны, то взамен того к нашим услугам оказывается комплекс предложений, который логически эквивалентен общему и в то же время определенному представлению.

Но в самом ли деле это средство устраняет тот недостаток, который свойствен логически необработанным общим значениям слов? Этого, по-видимому, не бывает в том отношении, что каждый из элементов понятия, которые в форме суждений отчетливо сознаются нами и совокупность которых составляет содержание понятия, опять-таки должен быть значением слова и, следовательно, коль скоро точно представляется его содержание, обладать теми же многообразием и неопределенностью, как и само значение слова, которое требуется определить. Мы можем, правда, устранить эту неопределенность благодаря тому, что мы опять-таки определяем элементы в служащих для определения значения слова суждениях, указывая — также в форме суждений — их элементы. Но так как и элементы в этих суждениях суть общие значения слов, и, стало быть, они опять-таки неопределенны, и это, конечно, повторялось бы при всяком новом определении, то, по-видимому, нам предстоит производить бесконечный ряд определений понятий, чтобы достичь цели. Иными словами, это означает, что и благодаря превращению содержания понятия в форму суждений, мы не в состоянии образовать такие понятия, которые имели бы полностью определенное содержание, что, следовательно, и эти понятия не преодолевают воззрительного многообразия.

В самом деле, чисто формально логическое рассмотрение, предъявляющее ко всякому понятию без ограничения требование абсолютной определенности, требует чего-то невозможного. Но дело принимает совершенно иной оборот, коль скоро мы принимаем в соображение, что мы рассматриваем понятие как средство для какой-либо цели и что определенность понятий должна лишь гарантировать надежность пользования ими. Тогда наукоучение может требовать определения понятия, очевидно, лишь в той степени, чтобы неопределенность содержания понятия перестала служить помехой для хода научного исследования. И нам приходится поставить вопрос: оказывается ли для достижения этой цели всегда необходимой абсолютная определенность понятия?

Можно показать, что она не оказывается необходимой по отношению к наибольшей части области научного исследования. Мы должны уметь придавать понятиям лишь большую определенность, нежели та, которой во многих случаях обладают психологически возникшие значения слов, но это не требует их абсолютной определенности. Уже заранее неопределенность значений слов, даже если их содержание указывается лишь при посредстве представления, ограничена известными пределами вследствие разделения между передним планом и задним планом, и речь идет лишь о том, чтобы сузить эти пределы. А такое сужение пределов может быть в значительной степени достигнуто и путем указания элементов, которые сами по себе не полностью определены. Так, например, юрист может, правда, не остановиться на неопределенном значении слова “брак”, но точно установить его понятие путем указания соответствующих законодательных постановлений. Однако при этом ему неизбежно придется оперировать с неопределенными значениями слов, вроде “муж” и “жена”, и, если он обходится в данном случае без нарочитого определения понятий, то это обусловливается тем, что неопределенность значений слов “муж” и “жена” никогда не может простираться так далеко, чтобы вследствие этого в понятии “брак” заключалась служащая помехой для юриста неопределенность14.

Само собой разумеется, что исходя из формально-логической точки зрения нельзя решить, где находит себе предел превращение значений слов в форму суждений, но это возможно установить всегда лишь для отдельных наук, принимая в соображение особенности их предметов. Науки должны относиться к этому вопросу весьма различным образом, и попытка указать виды и мотивы этого отношения являлась бы хотя и связанной с большими трудностями, но и настолько же интересной задачей наукоучения. Здесь достаточно указать на то, что нельзя выводить возражения против нашей теории из отсутствия абсолютной определенности и из необходимой примеси воззрительного многообразия в содержании понятия. Понятия лишь в том случае не нужно выражать в форме суждений, если они не нуждаются в формально-логическом совершенстве, то есть в силу вышеуказанных причин могут оставаться на стадии неопределенных значений слов.

Еще несколько замечаний, касающихся лишь естественнонаучного образования понятий, которым ведь мы исключительно и занимаемся теперь. Здесь, по крайней мере во многих случаях, дело представится таким образом, что значения слов, которые для одной отрасли естественных наук не нужно превращать в предложения, ибо их определенность достаточна для ее целей, воспринимаются другой отраслью естествознания как основа для дальнейшей переработки в форму понятий (begriffliche Bearbeitung), причем эта отрасль, в свою очередь, представляет другую часть своих значений слов для переработки их в форму понятий третьей естественной науке и т. д. Часто значения слов, с которыми одна наука уверенно оперирует несмотря на их неопределенность, образуют именно труднейшие проблемы для другой науки. Можно попытаться произвести с этой точки зрения систематическое разделение отдельных естественных наук. Пришлось бы начать с тех, в которых встречается наибольшее количество не подвергаемых обработке значений слов, то есть в которых речь идет главным образом об упрощении действительности исключительно с помощью возникших без сознательной цели значений слов — стало быть, об “описании” в вышеуказанном смысле. Однако при этом оказалось бы, что уже для отраслей знания, обыкновенно характеризуемых как описательные естественные науки, в таком только случае достаточно значения слов, содержание которых образует лишь непроизвольно появляющееся воззрение, если они подводят такие вещи, которые имеют значительное воззрительное сходство друг с другом, под одно понятие. Однако этой чисто внешней общностью можно руководствоваться лишь в редких случаях. Мышление, оперирующее только значениями слов, причислило бы, например, медянку к змеям, дельфина к рыбам. Такое понятие, которое соединяет медянку с ящерицей, а дельфина с собакой, не может уже быть всего лишь значением слова. Элементы уже этих понятий должны, напротив того, быть точно указаны в форме суждений. Отсюда можно было бы затем перейти к другим наукам, которые стоят тем выше, чем более в них неопределенные значения слов устранены и заменены понятиями, подвергнутыми логической обработке и выразимыми в форме суждений. Однако полное выяснение этой мысли окажется возможным лишь впоследствии, при рассмотрении вопроса о том, насколько суждения, при посредстве которых указываются элементы какого-либо понятия, имеют не только форму, но и содержание или ценность суждений, ибо тогда нам впервые обнаружится подлинная сущность понятия, которая отнюдь не исчерпывается определенностью.

Наметить эту мысль уже здесь побуждает то обстоятельство, что она приводит нас к новой трудности и по отношению к определенности понятия. Ведь именно при размышлении об иерархии естественных наук нам приходится усомниться в том, действительно ли нас может удовлетворить теория, согласно которой одна наука пользуется неопределенными значениями слов, переработку которых в форму понятий она предоставляет какой-нибудь другой науке. Мы не имеем права забывать, что различные отрасли естествознания, правда, прежде всего подвергают действительность обработке с различных сторон, но что, так как телесный мир следует рассматривать как единое целое, все естественные науки должны быть признаны членами одной научной системы, в известном смысле и подготовляющими общую теорию телесного мира, в которую все они вносят свой вклад. Стало быть, все-таки должна существовать такая наука, которая действительно старается довести до конца разрешение задачи, состоящей в устранении всего воззрительного многообразия, так как она имеет дело с элементами, переработку которых в форму понятий она не может уже передать никакой другой науке. Эта наука выполняла бы свою задачу лишь в том случае, если бы она оперировала только такими понятиями, элементы которых были бы как общи, так в то же время и абсолютно определенны. Итак, мы все же вновь приходим к отвергнутому выше требованию, или, по-видимому, пред нами опять стоит бесконечный ряд все новых определений понятий.

Это, конечно, верно. Правда, теперь нам приходится считаться с этим требованием совершенно иначе — в том отношении, что оно не может уже быть предъявлено всякому понятию, но оно в самом деле принимает вид мысли о цели, к которой все более и более должна приближаться фундаментальная наука. Нельзя отрицать, что мы должны, как к последнему идеалу, стремиться к образованию таких понятий, элементы которых оказывались бы совершенно свободными от воззрительного многообразия, и это означает не что иное, как то, чтобы они оказывались абсолютно простыми. В том случае, если бы мы обладали такими элементами понятий, мы могли бы выразить содержание понятий таким образом, чтобы оно оказывалось абсолютно определенным. Однако разрешением вопроса о том, насколько достижимы когда-либо эти последние идеальные элементы понятий и во всех ли отношениях они подходили бы под нашу теорию, мы займемся впоследствии, в связи с обсуждением иных проблем. Мы можем сделать это, так как эти понятия представляют некоторым образом предельный случай. Вообще из них нельзя вывести какого-либо возражения против нашей аргументации, согласно которой существенная функция понятия состоит в упрощении воззрительного многообразия. И определение понятия сводится к все большему и большему упрощению содержания понятия.

То, что упрощение данной действительности составляет истинную сущность естественнонаучного понятия, станет еще более ясно, коль скоро мы постараемся теперь показать, что, исходя из этого, следует понимать и последнее свойство, которое должно принадлежать понятиям наряду с общностью и определенностью.