Не раньше, чем в XXII веке

Телевизионный эфир — в отличие от пространства киноэкрана в зам­кнутом кинозале — живая среда взаимодействия. Телефильмы, по­вторим еще раз, выпадают из раствора живого вещания, сохраняя многие возможности, обретенные в этой среде. Резонаторы обще­ственного мнения. Документальные сериалы с постоянными героя­ми... Такая диффузия не временное явление, а скорее постоянное состояние. Режим оплодотворяющего взаимообмена. Факт личной жизни, запечатленный художником, становится фактом обществен­ной жизни. Факт его смерти — общественным событием. Когда в январе 1991 года на исходе Советской власти отряд ОМОН пытался захватить в Риге Министерство внутренних дел и был смертельно ра­нен кинооператор Андрис Слапиньш, он из последних сил крикнул своему коллеге: «Снимай меня!» Умирая, он понимал, что, будучи свидетелем, стал жертвой, а значит, и уликой происходящего пре­ступления. Камера, которая выпала из его рук, продолжала снимать сама по себе. Эпизод, явившийся фактом хроники, вошел впослед­ствии во многие фильмы для кино и телеэкранов. Но вернемся к горизонтам телекино.

347

Когда кондуктор ищет новые пути, то трамвай сходит с рель­сов. Это ироничное замечание касается склада мыслей кондуктора на транспорте, обреченном двигаться всегда в одной колее. Но дей­ствительность все настойчивей говорит о необходимости прокла­дывать новые рельсы. Нам надо научиться рассматривать явления, свидетелями которых мы оказались, в том масштабе, какого они заслуживают. И если сопоставить эволюцию экранной культуры с эволюцией развития жизни на земле, то сейчас мы переживаем пе­риод, который пережила планета, когда земноводные выходили на сушу. Период, на который когда-то потребовались миллионы лет, экранная культура преодолела за десятилетия.

Когда-то саратовский режиссер-документалист Дмитрий Луньков попросил меня провести его творческий вечер в Доме кино. В заключение я задал ему на сцене вопрос: «Дима, через сколько лет наступит, по-твоему, время, когда и документали­сты, и зрители, наконец, признают документальное кино видом искусства, а не только разновидностью хроники или пропаганды?» Я ожидал, что Луньков ответит — лет через 20, может быть, че­рез 30. Но тот, недолго подумав, сказал: «Это время наступит не раньше чем в XXII веке». Надо сказать, что меня, как и аудиторию, шокировал этот ответ. Но впоследствии я все чаще приходил к вы­воду, что Луньков несомненно прав. И, может быть, даже излиш­не оптимистичен.

В самом деле, за сто с лишним лет своей биографии игровое кино достигло ступени, когда, с одной стороны, появились класси­ческие произведения высокой культуры (те же Феллини, Бергман, Тарковский...), а, с другой, бесконечные телесериалы, усаживаю­щие к домашним экранам едва ли не целые нации. Ничего равно­великого за эти сто с лишним лет документальное кино не создало и в помине. Какие же есть основания думать, что если за прошлый век ничего подобного не возникло, то непременно возникнет в на­шем?

Документальный фильм — искусство будущего, презираемое настоящим.

Теория документального телекино находится в колыбель­ном возрасте. Мы не очень-то стараемся осмыслить то, что про­исходит на экране у нас на глазах. Поэтому и не заметили, что

348

вошли в эпоху Всемирной Экранной Культуры. Впрочем, само это определение может оказаться временным и условным. Техниче­ские журналы утверждают, что эра киноэкранов, телеэкранов и дисплеев идет к концу. Зритель недалекого будущего, надев специальный шлем, увидит трехмерное объемное изображение, параметры которого будут меняться в зависимости от наших же­ланий. И возможности подобной аудиовизуализации потребуют новых определений.

349