проблемы взаимодействия

стратегия развития России в этих условиях. Глобализация несет безусловные плюсы – происходит разделение труда, специализация, повышается эффективность производства, становятся доступны товары и услуги, которых раньше порой просто не было. Но она порождает и новые проблемы. Одна из этих проблем – стандарты массовой культуры начинают доминировать во всех странах. И ряд авторов, прежде всего европейских, считают, что глобализация – это форма новой экспансии Соединенных Штатов, а именно экспансия американской массовой культуры, своеобразный «культурный империализм». Одна из причин атак на глобализацию заключается в том, что она представляется процессом, подрывающим традиционные ценности. Самое же главное противоречие глобализации заключается в том, что она увеличивает пропасть между бедными и богатыми. За последние 20 лет разница между бедными и богатыми странами возросла с 15 до 60 раз. Фактически основную часть преимуществ от глобализации получают богатые страны или индивиды. Сегодня глобализация не работает на бедных. Несправедливое распределение благ от глобализации служит объективной предпосылкой для возможных конфликтов.

Какое же место занимает Россия в новом, глобальном мире? К сожалению, на экономической карте мира Россию можно отыскать только с большим трудом. По объему ВВП Россию обогнали Корея, Испания, Бразилия. Более того, Россия уступает Бразилии не только по объемным, но и по качественным экономическим показателям.

На мой взгляд, глобализация предоставляет России шанс, основываясь на развитии науки, образования и приоритетных технологий, прежде всего информационных, войти в постиндустриальный мир. В решении этой проблемы основная роль должна принадлежать государству. В этой связи хотел бы сослаться на нобелевского лауреата по экономике 2001 г. Дж. Стиглица, который писал, что «государство может и должно играть существенную роль, не только корректируя провалы рынка, но и обеспечивая социальную справедливость. Рыночный механизм, предоставленный самому себе, оставляет большому числу людей слишком мало ресурсов для выживания. В наиболее успешных странах, в

[351]

Соединенных Штатах и Восточной Азии, государство играло эту роль, и играло хорошо…»1.

Нужно осознавать, что важнейший источник хозяйственного развития в постиндустриальную эпоху заключен не в запасах природных ресурсов, которыми располагает то или иное государство, и даже не в объемах производимой промышленной продукции, а в его интеллектуальном потенциале, в человеческом капитале. Процессы глобализации, наряду с возможными рисками, открывают новые перспективы и дают России реальную возможность занять достойное место в мировом сообществе в ХXI в. Реализовать же эти новые перспективы возможно только при наличии эффективно работающей системы управления на всех уровнях.

Другой ключевой термин, который характеризует современную теорию и практику управления, – неопределенность. Фактор неопределенности присутствует во всех серьезных задачах, связанных с человеческой деятельностью, причем это справедливо как по отношению к крупным решениям в области экономики, политики, экологии, так и к жизни отдельного человека. Не менее важно, что неопределенность является не только фактором, но и неотъемлемым атрибутом большинства управленческих решений. Восприятие и отношение к неопределенности является одной из характеристик, с помощью которой часто характеризуют ту или иную национальную модель управления. В начале 70-х гг. ХХ в. Г. Хофстед с коллегами провел самое крупное в истории научного менеджмента исследование организаций, в ходе которого было проведено около 116000 опросов в более чем семидесяти странах мира2. Корреспонденты, чьи ответы были использованы Хофстедом в исследованиях, были сотрудниками компании IBM, работающими в большинстве стран мира. Культурные различия, обнаруженные внутри компании, являлись устойчивыми оценками различий, существующих между странами в целом. Исследование было повторено четыре года спустя с результатами, которые подтвердили социокультурную природу обнаруженных различий.

1Стиглиц Дж. Глобализация: тревожные тенденции / Пер. с англ. и примеч. Г.Г. Пирогова. М.: Мысль, 2003.

2Hofstede G. Culture’s Consequences. Sage Publications, 1980.

[352]

В ходе исследований было выделено четыре основных параметра различий между национальными культурами:

1.Дистанция власти.

2.Избегание неопределенности.

3.Индивидуализм.

4.Преобладание мужчин.

Остановимся на втором параметре. Избегание неопределенности – это легкость, с которой культура справляется с новизной. В культурах с сильным избеганием неопределенности (например, Япония, Греция) люди чувствуют потребность в ясности и порядке. Они чувствуют угрозу от неопределенных ситуаций и испытывают высокое беспокойство и стресс. В культурах с низким избеганием неопределенности (например, Гонконг, Дания) эти ситуации воспринимаются более легко. Тот или иной тип национальной культуры управления не означает, что каждый человек этой нации имеет все характеристики, присущие данной культуре. Конечно, существует достаточно много японцев, которые идут на риск, и немало жителей Гонконга, избегающих неопределенности.

Каково же отношение к неопределенности в российском менеджменте? Насколько этот фактор важен при формировании отечественной модели управления? Заметим, что ответы на эти вопросы имеют не только академический интерес.

Если бы Хофстед в начале 70-х гг. включил в свое исследование Советский Союз, имевший, кстати, свою модель управления, то получил бы организационную культуру с высоким избеганием неопределенности. Иного просто нельзя было бы получить в стране с плановой экономикой. Современное же управление в России – это управление в условиях неопределенности. Неопределенность является атрибутом любой рыночной экономики, в условиях конкуренции требуется принимать решения, не просто соответствующие плановым заданиям и директивным указаниям, а такие решения, которые должны укреплять позиции в конкурентной борьбе. Эти факторы требуют высокого профессионализма от руководителя, что обусловлено нарастающей сложностью управления, увеличением его масштабов, ускорением динамики, повышением социальной ответственности, развитием информационных технологий. Профессионализм в управлении сегодня насущ-

[353]

но необходим, но он требует и специальной подготовки, которая должна быть основанной на достижениях науки.

Перефразируя известное выражение, можно сказать, что с тех пор, как управление стало наукой, требуется и его изучение. Важно отметить, что философские основания современной теории управления близки и подобны парадигмам сегодняшней науки. Так, в философско-методологических основаниях теории управления лежат такие понятия, как неопределенность, многозначность, интуиция1. Это связано с тем, что управленческие решения, принимаемые в одних областях системы, оказывают влияния на решения, принимаемые в других областях. Характер этого влияния зависит как от особенностей системы, законов ее формирования, так и от места той области, в которой принимается решение в структуре целого, общей системы. Вместе с тем необходимо отметить принципиальное отличие исходных оснований теории управления и методологии «точных» наук. Например, функционирование технических систем основано на фундаментальных законах физики, химии, механики и т.п., и управление такими системами исходит из этих законов. В социальном мире нет неизменных законов, при этом сам предмет изучения непрерывно меняется. В социально-экономических системах управления всегда присутствует человек, поведение которого определяется его ценностями, потребностями, мировоззрением, волей, установками и другими факторами, которые не поддаются точному описанию, а тем более измерению. Управление «погружено» в культуру, и философия управления, в отличие от философии биологии, например, обязана исходить из этой посылки. Философия управления должна рассматриваться только в контексте национальной культуры, традиций и менталитета.

1Диев В.С. Управленческие решения: неопределенность, модели, интуиция. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 2001.

[354]

Е.В. Антошина

Комментарий В.В. Набокова к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин»

как научный и художественный текст

Комментарий к роману Пушкина был завершен В.В. Набоковым в 1958 г., а опубликован полностью – в 1964. Впервые Набоков выступил как комментатор, когда писал лекции по русской и европейской литературе в начале 40-х гг. Однако тема комментария возникла в творчестве Набокова значительно раньше. Представление о комментарии тесно связано с философией текста, определением того, что именно представляет собой текст и как возможно его понимание. Письмо и истолкование написанного становятся основой сюжета в романах 30-х гг. – «Дар» (1937) и «Приглашение на казнь» (1938).

Если в романе «Дар» автор сосредоточен на описании процесса зарождения и воплощения художественного текста, то в романе «Приглашение на казнь» письмо близко комментированию. Цинциннат Ц. в своей тюремной башне делает записи и пометки. Сам процесс письма помогает герою преодолевать силы развоплощения, так как в процессе письма он удерживает то, что считает истиной: «Я кое-что знаю. Но оно так трудноуловимо! Нет, не могу. Хочется бросить, – а вместе с тем – такое чувство, что, кипя, поднимешься как молоко, что сойдешь с ума от щекотки, если хоть

[355]

как-нибудь не выразишь»1. Истину Цинциннату зафиксировать так и не удается, и он мучается невыразимым знанием о подлинном мире, с которым его мир однажды утратил связь. Письмо – это единственное доступное для него средство структурирования бытия, средство нахождения в нем какой-либо опоры. В последние минуты перед приходом мсье Пьера Цинциннат пишет на листе бумаги единственное слово – «смерть» и зачеркивает его, пытаясь выразить свое сокровенное знание о смерти как фикции. Но письмо как процесс несет в самом себе значение отсутствия наличного смысла. Если человек вынужден писать, следовательно, истина уже утрачена или недоступна, а письмо можно рассматривать как воспоминание о пребывании в истине, обычно никак не связанное с письмом. Эта проблема в контексте европейской культуры была обозначена евангелистами и апостолами. Мир, в котором обитает Цинциннат, не имеет смысла, именно поэтому для героя такое важное значение приобретает письмо. Письмо предполагает одиночество, заключение, обреченность и обусловлено ими.

В своей работе «Письмо и различие» Ж. Деррида обращает внимание на то, что письмо подразумевает предварительное представление о невозможности письма и смысла:

«Оно не знает, куда идет, никакая мудрость не ограждает его от этой существенной для него устремленности к смыслу, который в начале выступает как будущее письма. Но капризно оно лишь по трусости. Нет, следовательно, гарантии от этого риска. Для писателя, даже если он не атеист, если он просто писатель, письмо – это первое безблагодатное плавание»2. В романе «Дар», который можно рассматривать как каталог различных типов дискурсивных практик и типов письма, комментарий становится основой жизнеописания Чернышевского. Комментарий в данном случае строится по принципу комплиментарности, и этот труд оказывается «безблагодатным», как и труды самого Чернышев-

1Набоков В.В. Приглашение на казнь // Набоков В.В. Собрание сочинений: В 4 т.

М., 1990. Т. 4. С. 51.

2Деррида Ж. Письмо и различие // Деррида Ж. Письмо и различие: Пер. с фр. М., 2000. С. 20.

[356]

ского, включающие художественные тексты, переводы, и дневниковые записи.

В романе «Подлинная жизнь Себастьяна Найта» (1941) комментарий становится основой повествования. Автор-повествова- тель в романе – комментатор, в отличие от Годунова-Чердынцева. Предметом комментария является текст жизни писателя Найта, при этом книги Найта не несут никакой истины о его жизни. Тексты подобны «реальности» и строятся по одним и тем же принципам. Текст жизни представляет собой связную цепочку событий, узор, порожденный мимикрирующими силами бытия безначального и, предположительно, бесконечного. Смысл этого текста для повествователя состоит в том, что мимикрические трансформации придают ему определенный ритм. Иногда у наблюдателя (которым может быть и автор текста, поскольку Набоков считал, что он только «переводит» где-то уже существующий роман в план словесного выражения) возникает впечатление, что ритм этот вполне осмысленный. В своем понимании ритма Набоков близок М.М. Бахтину, ритм – это возможность эстетического завершения бытия, не имеющего никакого другого оправдания. Таким образом, текст – это сложно организованный ритм для Набокова. Поскольку текст жизни и художественный текст тождественны для Набокова, то бытие предстает как изначально бессмысленное, единственное, что может сделать художник, – выделить ритмическую тему в хаотическом нагромождении слов, событий, сновидений. Понятие ритма соотносится с представлением о прекрасном. Так понятое прекрасное составляет для Набокова единственный смысл искусства, как это видно в лекциях по русской и зарубежной литературе. В каждой из лекций Набоков пытается выделить приемы, с помощью которых писатель создает свою версию ритмически организованного бытия и слова. Поэтому анализ Набокова не идет дальше анализа композиции и отдельных приемов, которые все-таки не истолковываются, а только феноменологически описываются.

Наиболее отчетливо различие между текстом и комментарием показано В. Набоковым в романе «Бледный огонь» (1962). Название романа («Pale fire») переведено неточно и, возможно, точного перевода не может быть, так как слово «fire» является многознач-

[357]

ным. Его значения: огонь, пламя; пыл, воодушевление; вдохновение; свечение. Слово «pale» имеет не только значение «бледный», но и поблеклый, увядший, отраженный. В романе речь идет о множественном отражении. Письмо как таковое представляет собой вторичное, отраженное бытие. Художественный текст как разновидность письма отличается от текста комментария тем, что строится без участия рассудка. В романе «Бледный огонь» образцом такого текста является поэма Джона Шейда, близкая поэтике сюрреалистов. Образы возникают спонтанно, что напоминает технику автоматического письма, кроме того, реальность не «изображается», а возникает как самостоятельное видение из разрозненных обрывков воспоминаний, сновидений, потерявших свое значение вещей (например, жестяной негритенок с тачкой – детская игрушка Шейда). И саму реальность невозможно назвать словами, она невыразима, можно только зафиксировать ее присутствие или видение.

Имя поэта – Шейд, что означает «тень», также не случайно. Концепт тени Набоков наиболее глубоко разработал в книге «Николай Гоголь» (1944), но следует упомянуть трактат вымышленного автора Пьера Делаланда «Discours sur les ombres» («Рассуждение о тенях»), который цитируется в романах «Дар» и «Приглашение на казнь». «Тень» в системе представлений Набокова – это та часть личности художника, которая бессознательно воплощает знание об иных формах существования, в которые Набоков верил, как, например, верили ОБЭРИУты в существование вестников. Художественный мир произведений Набокова лежит на пересечении эстетик сюрреализма и абсурда, поэтому сочетает в себе их черты. Однако понять, являются ли иные миры просто вымышленными мирами или все-таки где-то существуют (например, мир вестников для Л. Липавского, Я. Друскина и Д. Хармса находился в промежутках между мгновениями), – невозможно. Способность художественного текста эстетически завершать бессмысленное бытие дополняется мыслью о том, что текст способен отразить иные формы существования, которые сами могут показаться бессмысленными, как незнакомые или забытые всеми языки.

[358]

Бытие комментатора – также «отражение». Он существует в бессмысленном мире и для него выходом из ситуации потери речи

исмысла является письмо, заметки по поводу текста, комментарий. Единственной реальностью, доступной комментатору в тексте, является ритм. Комментатор может также подсчитать количество строк, составляющих поэму или роман в стихах. Но текст как таковой для него только ритмически организованная бессмыслица. Поэму Шейда можно сравнивать с поздней лирикой А. Введенского, а также с лирикой Р. Фроста и У.Х. Одена, которые стремятся выйти за рамки письма и вернуться к состоянию слитности с бытием. Кинбот видит в поэме Шейда продукт письма, поэтому уверен в возможности комментария. Но, составляя свой комментарий, он не замечает, что письмо как бы «соблазняет» его,

ион пишет собственный текст – повествование о короле Земблы. Если текст – бессмыслица, то комментарий может содержать

сюжеты, произвольно «дополняющие» текст. Кроме того, комментатор, сталкиваясь с «непонятными» словами, начинает поиски возможных смыслов в других языках. Значения множатся и сдвигаются, поэтому возникает впечатление «плохого» перевода, предчувствие существования оригинала на другом языке. Это ощущение носит субъективный характер, но Набоков постоянно возвращается к этой теме, его возмущали «плохие» переводы произведений Пушкина, Гоголя и других русских писателей на европейские языки. Перевод в данном случае предстает действительно неразрешимой задачей (перевод художественного текста, стремящегося выйти за рамки письма), поскольку переводчик должен передать ассоциативный ряд, порожденный звучанием слов, пересечением отдельных фрагментов смысловых полей, то есть воссоздать на другом языке правила игры и передать суть этой игры. Набоков пытается сделать это в своих комментариях к тексту «Евгения Онегина», который он предварительно перевел на английский.

С другой стороны, ощущение «плохого перевода» дает комментатору знание о тексте как о потенциально возможной связи с другими состояниями бытия, с другими «языками», которых не знает переводчик. Интересно, что Набоков намеренно создавал такие эффекты в своих текстах, используя трудные для перевода

[359]

слова или вставляя в английский текст итальянские, испанские слова (как это происходит в заглавии романа «Ada or ardor: A Family Chronicle», где слово ardor – испанское). В романе «Бледный огонь» происходит автопародирование этого приема, когда Кинбот в поисках смысла отдельных слов обращается к скандинавским языкам и выдуманному языку Земблы. При этом, если воспринимать комментарий как своеобразную попытку перевода, усилия Кинбота оборачиваются пародией на поэму Шейда. Сюжет о короле Земблы также можно считать ненамеренно созданной пародией, которую создает рассудок (названный Набоковым «болтливым драгоманом», то есть переводчиком), пытаясь прокомментировать опыт пребывания в слитности с бытием. Такой опыт передает речь, которая, по определению М. Хайдеггера, «есть не только рабочий инструмент, которым среди прочих обладает человек, но она вообще впервые позволяет стоять среди Открытого Сущего»1. Таким образом, каждый художественный текст содержит несколько сюжетных планов, при этом самым малоинформативным является план, который и подвергается комментированию, он порожден механизмами письма и отражает мир утраченных смыслов. Другим сюжетным планом является план событий или присутствия, он обнаруживается с помощью «намеков», доступных внимательному читателю.

Поиски значений в других языках обречены на неудачу. Рано или поздно комментатор осознает это и начинает самостоятельно изобретать языки или невозможную этимологию непонятных ему слов. То же можно сказать и о ссылках на других авторов, когда непонятные, «темные» места текста воспринимаются как скрытая цитата. Нагромождение ссылок вызывает искушение сослаться на несуществующего автора. В рассказе «Превратности времен» (1945) в роли звездочки к несуществующей сноске выступает звезда в вечернем небе. Иногда комментатор приписывает текст себе, упразднив автора, что практически и происходит в романе «Бледный огонь».

Все названные особенности представлений В. Набокова о тексте и комментарии создают своеобразие его книги о романе Пуш-

1 Хайдеггер М. Гельдерлин и сущность поэзии // Логос. 1991. № 1. С. 40.

[360]