«Баядерка»
Сюжет этого балета – история индийской баядерки (храмовой танцовщицы) по имени Никия. Несмотря на любовь к Никии, воин Солор нарушает данную ей клятву и женится на другой. Соперница приказывает отравить Никию: баядерка погибает от укуса змеи, спрятанной в корзине цветов. В финальном акте раскаивающемуся Солору снится, будто он ищет возлюбленную в царстве Теней. Подобно Орфею и Альберту из «Жизели», Солор находит Никию и уверяет, что больше никогда не покинет её, но Никия ускользает.
Балет «Баядерка» дожил, хоть и не полностью, до наших дней, и его можно увидеть в Петербурге, в Мариинском театре. При жизни балетмейстера спектакль так и не дождался понимания и оценки. И только в XX веке, в свете всего, чему научился балет после Петипа, стали различать, где прошла дорога к великому балету. Когда «Лебединое озеро», поставленное заново Ивановым и Петипа, получило всеобщее признание – а это тоже произошло не сразу, не вдруг, - стало понятно, что картина теней в «Баядерке» принадлежит той же великой хореографии, только ещё без равноценной ей музыки. И тут спохватились, что великая хореография «Баядерки» (С-29) дожила до наших дней со скромной музыкой Минкуса, а великая музыка «Лебединого озера», поставленного в Москве в тот самый год, что и «Баядерка» в Петербурге, без равноценной хореографии на сцене не выжила и выжить не могла. Она требовала новой, другой хореографии, подобной той, какая уже была в «Баядерке», пусть ещё более совершенной. Ведь хореография не прибавление, не приложение, не воплощение чего-то другого – сценария, или музыки, или оформления, - а самое главное в балете. И, вовсе не умаляя важности других его составляющих, надо подчеркнуть, что их достоинства балету дороги не сами по себе, а именно во взаимодействии с хореографией и в способности к такому взаимодействию.
Картина теней (С-30) свидетельствует о готовности хореографии Петипа к новым отношениям с музыкой, о том, что сама по себе хореография стала воистину музыкальной, что танец стал, как начали позднее о нём говорить, симфоническим. Видный балетный писатель Аким Волынский назвал «Тени» «симфонией пластических идей», и это очень точно. Смысл и содержание этой картины изложены не так, как они излагаются в драматических спектаклях, как они могут быть изложены словом, но так, как они могут быть изложены телодвижениями, то есть по самому методу изложения – без помощи условного слова, а как бы напрямик – гораздо ближе к симфонии музыкальной. Балет, контрастностью происходящего в нём действия близкий к драме, сделал при Петипа важный шаг в сторону от неё и занял место посередине между драмой и музыкой.
Картина «Тени» идёт сейчас во многих театрах. Именно в четвёртом акте «Баядерки», важна не столько сюжетная основа, сколько хореография. Призрачные обитатели царства Теней спускаются по длинному пандусу, расположенному в глубине сцены параллельно рампе, двигаясь в профиль к зрителям и замирая в arabesque penche (арабеск с наклоном корпуса вперёд) на каждом шагу. Из тьмы появляется одинокая белая тень, она сдвигается на два шага вправо, и в опустевшей тьме на её месте в такой же точно позе появляется другая тень, и опять другая, и опять другая. Это повторяется тридцать два раза, но дело, конечно, не в этом конкретном числе, а в настойчивой многократности явления теней. Они рождаются на глазах, вернее, совершают переход из той сферы, где находились прежде, в ту, где им быть отныне. Во всеобщности и неминуемости такого перехода ощущается здесь отдельная участь каждой тени, отдельную судьбу каждого человека, которая вовсе не становится незначащей оттого, что рядом свершаются точно такие же судьбы. И вот все тени вышли, стали в четыре ряда и начали свой общий танец, вернее, смену поз, которые они принимают одновременно, подчёркивая общность и единообразие своих отдельных судеб.
Первые и последующие движения танцовщиц весьма просты в исполнении, однако повторы неизбежно приковывают внимание, создавая впечатление неземного, потустороннего зрелища. Далее следует pas de trios трёх Теней, затем – вариации каждой из них. Танец Солора подчёркивает, что он – единственное человеческое существо среди бессмертных. В pas de deux двух влюблённых соединяет длинный прозрачный шарф. Никия держится за один конец шарфа, а Солор - за другой, поддерживая партнёршу во время исполнения череды поворотов, с которыми по впечатлению способны соперничать только поддержки в финальном акте «Жизели». И снова общий танец кордебалета и солистов, только более стремительный.
Постепенно нарастает подъём к небесам (а для Петипа и его зрителей смерть была таким воспарением), танцовщицы всё возвышаются, начиная с отступления на пальцах в начале картины до прыжков в конце. И одновременно нарастает стремительность движений – от совсем медленного начала к энергичному и неотвратимому финалу. Петипа очень искусно развивает и нарастание высоты, и нарастание стремительности и неотвратимости, чередуя движения и темпы, «работающие» на магистральную идею картины, с другими, как бы противостоящими и даже противоречащими ей, и тем, превращая её не в линейную и однозначную, но в многомерную и многозначную, в которой, однако, свершается то, что свершается. И стремительно несущийся ввысь шарф подчёркивает это.
Картина теней обнажает глубинный смысл сюжета, в котором скоротечность жизни бросает свет на её ценности. Солор, единственный человек в этом сонме теней, ощущает драгоценность ушедшего вместе с Никией и тянется за ней. Этот мотив может по-разному преломиться в сюжете. У Петипа за уцелевшей картиной теней следовал забытый ныне четвёртый акт, где во время свадьбы Солора с дочерью царя, погубившей Никию, вновь появлялась тень баядерки, как бы предвещая гибель присутствующих, а затем разражалась гроза, и стены рушились, погребая всех под обломками. В нынешнем спектакле Солор после «теней» просто кончает с собой. (С-31)
В «Баядерке» стали очевидными редкий талант Петипа как постановщика классических танцев и его характерные особенности как балетмейстера. Помимо неиссякаемой фантазии в сочетании танцевальных движений, Петипа достиг в этом балете предельной простоты построения хореографического номера, будь то сольное или массовое выступление.
Безупречно владея техникой танца, он был ярым противником «затехниченного» танца, акробатической техники и трюкачества и видел совершенство танцевальной части спектакля в стройности и логичности её построения. Вместе с тем в своих балетах он никогда не пренебрегал ни действенным танцем, ни яркими пантомимными сценами. Все эти положительные качества Петипа особенно чётко выступили в его новом произведении. Финальная картина балета «Тени» до сего времени – непревзойдённый образец массового классического танца.
Постановка «Баядерки» знаменовала окончание первого периода балетмейстерского творчества Петипа. Все, даже самые удачные, его спектакли предыдущих лет были лишь попытками продлить репертуарную линию Перро, но не развивали её. В них не было ни социальной остроты, ни идейной глубины, свойственных балетам прославленного балетмейстера. Петипа ограничивался лишь тем, что брал в основу либретто реалистическую фабулу и последовательно исключал из своих постановок элементы фантастики, придавая им чисто дивертисментный характер. В итоге его спектакли не стали новым этапом в развитии балета, а лишь продолжали старый.
Второй период в творчестве Петипа начался с постановки в 1878 году балета «Роксана, краса Черногории», который стал попыткой создать балетный спектакль на современную тему, и был тесно связан с русско-турецкой войной 1877-1878 годов.
Содержание балета представляло собой очень запутанное соединение реального и фантастического. Основными действующими лицами спектакля были девушка-черногорка, превращавшаяся ночью в вилису, и два влюблённых в неё соперника – благородный черногорец и переодетый турок. Преодолев чары виллис, черногорец выходил победителем и освобождал героиню. Балет заканчивался весёлым праздником, в котором принимали участие и русские солдаты-освободители славян. Эта постановка в те годы была очень своевременна и вызвала самый живой интерес широких кругов городского населения.
Последовавший за ней в 1879 году фантастический балет «Дочь снегов» был навеян экспедицией Норденшельда к северному полюсу. Показанная в том же сезоне постановка «Млада» отражала сильно возросший после окончания войны за освобождение славян интерес общества к славянской культуре. Наконец, балет «Призрак-цирюльник» отдавал дань увлечению зрителей опереточными сюжетами. Настойчивое стремление Петипа ставить балеты на современные актуальные темы, было новой попыткой найти путь к созданию реалистического балетного спектакля. Но эти постановки не достигали своей цели и имели лишь кратковременный успех. В этот период всё внимание Петипа было уже направлено на развитие классического танца. Он насыщал свои балеты многочисленными и разнообразными танцами, добиваясь их предельной выразительности и простоты, широко используя огромные возможности петербургской балетной труппы, обладавшей в то время первоклассными солистками и прекрасным кордебалетом. Большинство этих танцев носило исключительно дивертисментный характер, но они всё же развивали балетмейстерское мастерство постановщика.
Петербургская балетная труппа в эти годы после долгого перерыва пополнилась отличными артистами, которые вполне могли соперничать с зарубежными знаменитостями.
В 1867 году окончила Петербургскую балетную школу Екатерина Оттовна Вазем (1848-1937) (С-32), уже через год с успехом дебютировавшая в балете «Конёк-Горбунок», а с 1874 года занявшая первое положение в театре. Вазем была очень сильной классической танцовщицей. Высоко развитая техника, отличные внешние данные принесли ей популярность, несмотря на недостаток выразительности и актёрского дарования. После ухода со службы в театре Вазем до конца своих дней чрезвычайно удачно занималась педагогической деятельностью сначала в балетной школе, а затем частным образом. (С-33)
В 1869 году окончила школу танцовщицей первого разряда Евгения Павловна Соколова (1850-1925). Она дебютировала в «Эсмеральде» и сразу завоевала расположение зрителей. Сценическое обаяние, соединённое с природной грацией и большим актёрским дарованием, позволили ей по праву занять ведущее место в труппе. Несмотря на то, что Соколова не отличалась выносливостью, в тот период она была самой яркой танцовщицей петербургской балетной труппы. Впоследствии Соколова очень плодотворно занималась педагогической и репетиторской деятельностью в театре.
В это время начинает свой сценический путь замечательный русский танцовщик Павел Андреевич Гердт (1844 – 1917) (С-34). Он окончил Петербургскую балетную школу в 1864 году, но на два года был оставлен в ней для дальнейшего совершенствования и зачислен в труппу на первое положение только в 1866 году. В том же сезоне он дебютировал в балете «Тщетная предосторожность», блестяще исполнить роль Колена. Гердта по справедливости можно назвать крупнейшим русским классическим танцовщиком XIX века. Помимо исключительного владения классическим танцем, он обладал врожденным чувством стиля эпохи и редкой непринужденностью исполнения. При этом танец у Гердта не превалировал над образом и пантомимой. В течение пятидесяти трех лет Гердт достойно занимал первое положение в петербургской балетной труппе и уже в возрасте шестидесяти с лишним лет исполнял роли молодых мужчин. Занятия живописью значительно полагали артисту в создании выразительного грима.
Гердт неоднократно выступал как поставщик и регулярно занимался преподаванием мимики и танцев в балетной школе. Ведя курс пантомимы, он, как правило, использовал показ, что, по свидетельству его учеников, невольно заставляло их больше восторгаться мастерством учителя, чем практически совершенствоваться в преподаваемом предмете. В классе поддержки Гердт, помимо прохождения обычных упражнений, часто заставлял учащихся исполнить дуэтные танцы различных периодов развития балета, которые он сам когда-то танцевал или видел. Этот педагогический прием давал очень хорошие результаты и вырабатывал в учениках чувство стиля убежденный противник «затехниченного» танца и хореографической акробатики, Гердт как танцовщик и партнер полностью соответствовал простому и строгому рисунку танцев Петипа и был постоянным первым исполнителем в наиболее совершенных произведениях балетмейстера. (С-35)
Закончивший училище в 1875 году и определенный на первое положение Платон Константинович Карсавин (1854 - 1922) не сумел сделать карьеры как танцовщик. Зато он занял видное место среди русских хореографических педагогов. С 1882 года, в течение более чем десяти лет преподавая в младших классах Петербургской балетной школы, Карсавин заложил твердые основы русского национального искусства у многих выдающихся балетных деятелей XX века. Тем временем в Москве после отъезда Петипа в 1870 году появился новый балетмейстер-австриец Венцель или, как он сам именовал себя: Вячеслав Рейзингер (1827 - 1892). До своего приезда в Россию он работал в Вене, Праге и Лейпциге. Первая его постановка в Москве – балет «Волшебный башмачок, или Сандрильона» - была удачной. Но, не смотря на это, дирекция не заключила с ним контракт. В 1873 году Рейзингер снова появился в Москве и на разовых условиях стал ставить балет «Кащей» на тему русской сказки. «Кощей» не вызывал особого интереса у зрителей, хотя русская тема была разрешена балетмейстером удовлетворительно и спектакль не сопровождался такими скандальными последствиями, как пресловутая «Золотая рыбка» Сен-Леона.
После постановки «Кащея» с Рейзингером в конце 1874 года был заключён контракт. Обосновавшись в Москве, новый балетмейстер в 1875 году создал два балета: «Стелла» и «Ариадна». В них Рейзингер хотел показать зрителю свои новые методы постановки танцев.
Взяв за основу изобразительное искусство античности, Рейзингер стремился применить его в балете и ещё в 1873 году, предполагая поставить в Москве свой одноактный балет «Нарцисс и Эхо», говорил, что «написал балет только в одном акте, опасаясь, по условиям, относящимся до костюмов и танцев древнего времени, в нескольких актах утомить публику».
Как «Стелла», так и «Ариадна» вызвали кратковременное любопытство зрителя, причём последний спектакль поражал ещё роскошью своей постановки. Он обошёлся дирекции в баснословную по тому времени сумму – 40 тысяч рублей (постановка балета «Торжество Вакха» стоила театру всего 800 рублей). Однако эти балеты не стали серьёзным событием. Московская балетная труппа и передовая художественная интеллигенция продолжали поиски новых средств выразительности в танцевальном искусстве, которые и привели к созданию «Лебединого озера», начинающего новый этап в развитии русского и мирового балета.
Балет в провинции как самостоятельный вид театрального искусства в этот период прекратил своё существование. Развивавшиеся коммерческие отношения задушили коммерческий балетный театр. Гонясь за повышением прибылей, провинциальные антрепренёры отказывались от таких ненадежных и малодоходных дел, как балет. Дольше других продержались полукоммерческие балетные труппы в Казани и Тифлисе. Но интерес к сценическому танцу в провинции не прекратился. Это подтверждается как участившимися гастролями столичных артистов балета в губернских центрах, так и сохранением танцевальных номеров в операх, опереттах, водевилях и дивертисментах, шедших в провинции.
Значительным изменениям в период 60-70-х годов подвергся балетный спектакль. Содержание в нём отошло на второй план; параллельно стремительно развивалась техника танца. К концу 70-х годов балетный спектакль превратился в сплошной танцевальный дивертисмент, в котором отдельные исполнители демонстрировали своё техническое искусство. В этом отношении иностранные балетмейстеры и иноземные исполнители-гастролёры стояли на первом месте. Подобное явление в балете в корне противоречило основным путям развития русского балетного театра и требованиям прогрессивного зрителя к балетному искусству. Говоря об артистах в первом акте «Золотой рыбки», Салтыков-Щедрин иронически констатировал, что «они пляшут потому, что налаживают сети, они пляшут потому, что они поселяне и в этом качестве должны плясать». Другой критик прогрессивного направления – Баженов – писал: «Преимущество… старых балетов перед нынешними, новыми заключается главнейшим образом в том, что, не имея назначения служить сборником, хрестоматией разнокалиберных танцев, они удерживают за собою характер пьес и, стало быть, могут действовать не на одни только глаза». Упадок балетной драматургии вызвал постепенный отход серьёзной критики от балета и появление рецензий, обходивших молчанием содержание спектакля и касавшихся только исполнения танцев.
С каждым годом усложнявшаяся техника танца требовала сосредоточения всего внимания исполнителя именно на этой стороне его искусства. Виртуозные движения, зачастую носившие акробатический характер, губили танец, ограничивая возможности создания образов. Танцевальная драматургия ухудшалась, приходила в упадок.
В те годы увлечение техникой распространялось по преимуществу из Италии, откуда пришли название первой танцовщицы – балерина и новый танцевальный костюм. Усложнение техники потребовало укорачивание юбки танцовщицы до колен, а энергичная манера исполнения движений заставила изготовлять эти юбки из упругой ткани. В новых условиях посыл при вращении стал играть более важную роль, чем воздушность прыжка и полёта. Вращательные движения вызвали необходимость уплотнения носка балетных туфель, в которые стали вшиваться стёганные матерчатые подушки, опиравшиеся на пробковую основу.
Техника танца отвлекала внимание исполнителей от создания образа. В балете стала быстро распространяться условная пантомима (это было нечто похожее на язык глухонемых – определённые жесты обозначали мысли и намерения исполнителей), не требовавшая ярких актёрских данных и легко усвоенная артистами, но малопонятная рядовому зрителю и доступная лишь балетным завсегдатаям. Это ещё более отдалило балет от широких масс, превращая его в кастовое искусство. Пётр Дмитриевич Боборыкин в своей книге «Театральное искусство» писал в 1872 году: «Если б в новое время балетная хореография не ударилась в чистую виртуозность… танцы могли сливаться на сцене в одно художественное целое с пантомимой. Большинство же приёмов жестикуляции, введённых в новую хореографию, чисто условного характера. Они стоят вне всякого соответствия реальной правде или даже осмысленному символизму. Они зависят от произвола балетных хореографов».
В Петербурге, где влияние зарубежных течений было сильнее, пантомима прочно вошла в балет. В Москве же были очень сильны реалистические художественные традиции Малого театра, и она прививалась медленнее. Однако крупнейшие русские балетные артисты в обеих труппах стремились обходиться без условной пантомимы, которая очень неблагоприятно отражалась в работе над образом и вела к театральному штампу.
Значительно выросла за истекшее десятилетие техника классического танца. Появилась воздушная поддержка. Характерный танец начал приобретать народную манеру исполнения.
Использование для оформления спектаклей новинок зарубежной промышленности и техники неблагоприятно отразилось на развитии русской декорационной живописи. Водопровод, газовое и электрическое батарейное освещение, рефлекторы открывали новые возможности для создания феерических театральных эффектов. Это особенно ощущалось в балете и отодвигало декорационную живопись на задний план, подчиняя её техническим новшествам. Следствием этого было соединение в одном лице машиниста-механика сцены и художника-декоратора. В этом отношении особенно прославился московский декоратор и машинист Карл Вальц. Нововведения вызвали интерес публики, но в художественном отношении декорации этого периода значительно уступали оформлению предыдущих лет.
60-70-е годы – самый сложный период в развитии русского балета. Изменения в жизни общества, последовавшие за отменой крепостного права, обострили художественные разногласия между артистическим и демократическим зрителем.
Отступавшая буржуазно-дворянская эстетика стремилась удержать свои позиции в балете, уделяя основное внимание развлекательности танца в ущерб идейному содержанию. Этот путь должен был привести балет к гибели.
Наступавшая демократическая эстетика требовала коренного переворота в искусстве, в том числе и в балете. Передовая интеллигенция ждала от балета не развлекательности, а служения обществу.
Реализм стал главенствующим художественным направлением, и балетмейстеры лихорадочно и безрезультатно искали пути создания реалистических спектаклей. При этом они не учитывали, что балет – искусство условное и что реализм в балете значительно отличался от реализма в литературе и живописи. Кризис балета продолжался.
Но, несмотря на свои неудачи, деятели балета продолжали поиски, и их упорство было залогом будущей победы.
Московская балетная труппа, пользуясь своим отдалением от столицы, вела открытую борьбу за новые пути развития балета. Уже в эти годы её деятельность стала привлекать неодобрительные взоры петербургского начальства, и дальнейшая судьба балета в Москве ставилась под угрозу.
Петербургская балетная труппа под нажимом своего зрителя принуждена была отказаться от открытой борьбы и внешне капитулировать перед «балетно-консервативным союзом», но в действительности эта борьба продолжалась, хотя стала носить скрытый характер. Всё это подготавливало дальнейшее развитие русского балета, приведшие его к мировому первенству.
(С-1) Упорное стремление московской балетной труппы найти новые пути, которые приблизили бы балет к запросам зрителей, не встречало поддержки у петербургской дирекции. Несмотря на это, руководители балета в Москве продолжали свои поиски. В тот период значительно повысился интерес общества к серьёзной музыке. Это было связано с деятельностью открывшихся в Петербурге и в Москве консерваторий. Разрыв между симфонической и оперной музыкой, с одной стороны, и музыкой балетных спектаклей, с другой, становился всё более очевидным.
Основным сочинителем балетных партитур в те годы был Минкус.
Алоизий Федорович Минкус (1827-1907) (С-2) родился в Вене, где и получил музыкальное образование. Свою деятельность как создатель музыки для танцев и как дирижёр он начал в родном городе, руководя оркестром, пытавшимся конкурировать с оркестром знаменитого Иоганна Штрауса.
В 1853 году Минкус принял предложение князя Юсупова и, приехав в Россию, стал руководить его крепостным оркестром. В 1855 году Минкус был приглашён скрипачом сначала в оркестр петербургской итальянской оперы, а затем на то же положение в Московский Большой театр. Здесь он впервые выступил как балетный композитор, написав в 1862 году музыку к балету «Два дня в Венеции». Последующие удачные музыкальные композиции создали ему имя, и в 1864 году Минкус был назначен «штатным балетным композитором» московских театров. В 1867 году композитор пишет музыку к балету Сен-Леона «Золотая рыбка». Однако широкое признание пришло лишь после появления в Москве балета «Дон Кихот». Как и партитуры пуни, музыка Минкуса на всём протяжении сценической жизни этого спектакля подвергалась постоянным изменениям, дополнениям и искажениям, так что до нас дошла лишь небольшая часть сочинения, но она-то и есть наиболее известная и популярная. Как музыкант Минкус был изобретательнее и требовательнее к себе, чем пуни. Об этом свидетельствует отзыв критики, находившей музыку, написанную для «Баядерки», «слишком серьёзной» для балета. Однако партитуры Минкуса, несмотря на их большую танцевальность и мелодическое богатство, всё же не выходили за пределы своего узкого назначения и не выдерживали никакого сравнения с балетными сценами в операх русских композиторов. Эта музыка служила хореографу подспорьем для зримых композиций, которые он стремился создать, такую музыку часто называют прикладной служебной. Композитор получал точные указания не только о количестве номеров, из которых состоял балет, но и о продолжительности, темпах и других особенностях каждого. Прикладная музыка была ритмически разнообразна. Композиторы, превосходно зная танец, могли приспособиться к любой его нужде. Это была не столько музыка, чтобы её слушать отдельно, - с этих позиций её можно упрекать и в наивности и в поверхности, - сколько музыка, чтобы при ней танцевать, и в этом качестве она была превосходна. (С-3)
Взгляд на балетную музыку как на какой-то низший вид музыкального творчества, заниматься которым – несерьёзное дело, сложился в середине XIX века, в период кризиса балета. Такой взгляд отрицательно влиял на русскую музыкальную критику, и она не замечала, что крупнейшие русские композиторы, хотя и не сочиняли партитур балетов, но охотно создавали танцевальную музыку и очень серьёзно и по-своему подходили к решению танцевальных сцен в операх. В спектаклях так называемой «большой оперы» в европейских музыкальных театрах балетные сцены в основном представляли собой вставной дивертисмент, который безо всякого ущерба для музыкальной партитуры можно было вычеркнуть. Танцевальные сцены русских композиторов в операх были органически связаны со всем произведением, и их изъятие из спектакля не могло проходить безболезненно. Однако не все композиторы разделяли отрицательный взгляд на балетную музыку. К их числу принадлежал гениальный русский композитор Пётр Ильич Чайковский (1840-1893) (С-4), после которого роль музыки в балете и в самом деле возросла, и композитора даже стали считать самым главным автором балета. И, правда, Чайковскому балет обязан бесконечно многим. И, правда, Чайковский лучше других музыкантов увидел и понял возможности балетного театра как музыкального.
Чайковский любил балет, постоянно посещал балетные спектакли, особенно ценя «Жизель», и всегда возмущался пренебрежительным отношением к балетной музыке. В своё время он гневно писал Сергею Ивановичу Танееву: «Я решительно не понимаю, каким образом в выражении «балетная музыка» может заключаться что-либо порицательное! Ведь балетная музыка не всегда же дурна; бывает и хорошая». Такие взгляды композитора приводили к естественному выводу, что балетная музыка плоха потому, что за неё не берутся серьёзные музыканты. Поэтому Чайковский охотно принял предложение заведующего репертуаром московских императорских театров Бегичева написать музыку для балета.
Чайковский хотел доказать свою правоту и пойти наперекор мнению «специалистов». Этот шаг требовал большой смелости и глубокой убеждённости, так как предвещал уже не реформу, а революцию в области балета. Время для этого настало. Борьба противоречий в балете достигла высшей точки. С одной стороны, наблюдался неуклонный отход от прогрессивных традиций прошлого, с другой – упорное стремление удержаться на этих позициях и снова сделать балет нужным и близким зрителю. В таких условиях решение Чайковского было своевременным, тем более что его первый спектакль должен был быть естественным продолжением того, что было сделано Глинкой, Даргомыжским, Серовым, Мусоргским и молодым Римским-Корсаковым. Танцевальные сцены в операх этих композиторов достаточно подготовили почву для появления первого русского национального балета с симфонической музыкой. (С-5)
Чайковский принял самое живое участие в создании либретто будущего балета, требуя, чтобы сюжет был из времён средневековья и обязательно фантастический.
Новое произведение им было решено назвать «Озеро лебедей».
Сценарий «Лебединого озера», который был основан на «лебединых» мотивах сказок, встречающихся у разных народов, написали Гельцер и Бегичев. После того как либретто было окончательно выработано, композитор немедленно принялся за сочинение музыки. Клавир был закончен Чайковским через семь месяцев, после чего он сразу приступил к оркестровке балета. На этом этапе работы стали возникать неожиданные затруднения.
Партитура «Лебединого озера» оказалась настолько необычной и новой, что поставила в тупик деятелей балета. За долгие годы они привыкли к тому, что музыка в балете полностью подчинялась танцу, а здесь танцу приходилось подчиняться музыке, образная танцевальность которой звала к расширению средств выразительности и требовала нового подхода к решению балетного спектакля. Чайковский, хотя и был знаком с хореографией, но не считал себя вправе вмешиваться в работу балетмейстера.
Композитор добросовестно работал на репетициях балета в качестве концертмейстера, затем встал за дирижёрский пульт с твёрдым намерением вести оркестр на спектакле, но впоследствии отказался от этого решения, видимо, не будучи в состоянии «ловить» танцующих, то есть заканчивать музыкальную фразу одновременно с концом танцевальной. Незадолго до премьеры балет передали дирижёр Степану Яковлевичу Рябову, который при всей своей опытности был не в силах раскрыть всю глубину симфонической партитуры Чайковского.
Когда началась непосредственная постановочная работа на сцене дела пошли ещё хуже. Рейзингер совершенно растерялся, впервые в жизни встретившись со столь новой и сложной как по содержанию, так и по форме балетной партитурой. Ища выход из положения, балетмейстер стал делать купюры, варварски выбрасывая целые музыкальные куски и бесцеремонно переставляя танцевальные номера из одного акта в другой. Чайковский, со свойственной ему скромностью и связанный договорами и сроками, безропотно соглашался на все искажения своего творения, полагая, что балетмейстер в этих вопросах понимает больше, чем он. В итоге этих изменений от новаторски построенной партитуры не осталось и следа, и вся музыкальная структура балета была нарушена. Перекраивание партитуры мало помогло делу, и по свидетельству современников, в постановке танца часто принимала участие вся труппа. Но дело всё-таки не в личных качествах Рейзингера. Балет ещё и не мог на равных сотрудничать с серьёзным музыкантом. Он только ещё овладевал способностью думать схожим с музыкой и отличным от драматического театра образом. Балет нуждался в том, чтобы музыка помогала ему, шла за ним, а не тщилась вести его за собой. Те громадные задачи, которые она могла перед ним поставить, были ему ещё не по силам. Не балетмейстеру Рейзингеру не по силам, а балету 1877 года.
