Мышление и воля. Принцип тождества мышления и воли в классическом раци

и пространстве. Ich bin, конечно, заключает в себе экзистенцию нашего субъекта, но ни в коем случаем не может быть его познанием, даже эмпирическим, так как в «я есмь» субъект определен в созерцании — относительно времени внутреннего чувства, для чего требуются внешние предметы. Поэтому внутренний опыт опосредован внешним.

Доказывая вместе с Кантом его «теорему», связывающую наше наличное бытие с феноменом мира, мы погружаемся внутрь феноменального пространства, окруженного со всех сторон трансцендентальной границей. Почему так? Потому что открывшийся нам феноменальный мир есть онтологическая проекция трансцендентального медиума. Мы ведь можем мыслить и наше собственное бытие, и мировую субстанцию. Но чтобы перейти от этих пустых абстракций в мир налично-сущего, мы должны воспользоваться услугами трансцендентального медиума — посредника между идеями (понятиями) и созерцанием. Медиум проецирует свою собственную структуру в ткань явлений, высвечивая в них то, что может быть открыто опыту, но не может быть познано в нем. Когда медиальный проект полностью завершен, а максима «сцепки» до конца реализована, мы оказываемся изнутри феноменального мира, смысл которого уже не имманентен, а трансцендентен ему. Медиум продолжает присутствовать в этом мире

ввиде его смысловой границы. Сам феноменальный мир теперь превращен

вмедиум, в котором явлено бытие. Однако выход в медиальный мир всетаки непрост, поскольку требует от воли особого усилия, к тому же воля, совершая этот переход, на глазах меняет «кожу», превращаясь из теоретической в практическую.

«Вирус» репродуктивного воображения. Теорема Канта не может быть истолкована в том духе, что всякое представление внешней вещи непременно заключает в себе ее бытие. Такое представление вполне может быть действием силы воображения, репродуцирующей образы внешних вещей каким угодно способом. Кантовская теорема устанавливает только общий принцип взаимозависимости внешнего и внутреннего опыта, потому что

вдействительности есть только один опыт — опыт о нашем бытии-в-мире. Опыт этот может быть чистым, если он един и целостен, а может быть искаженным и темным, если на стыке его внутренней и внешней сфер образуется зазор. Репродуктивное воображение совершенно спонтанно, во сне или

всостоянии безумия оно может полностью стереть грань между реальностью и вымыслом. Но хуже всего то, что репродуктивная сила воображения

321

может программироваться внешним чувственным интересом в целях достижения суррогатного наслаждения. Вероятно поэтому Кант упорно именует всякий чувственный интерес патологическим. Получается, таким образом, что добраться до чистого медиального мира, в коем несомненно явлена нам экзистенция вещей, невероятно трудно. Чтобы наше внутреннее сознание превратилось в сущее сознание (в бытие со знанием об этом бытии), мы должны полностью прекратить неконтролируемую репродукцию силы воображения. В послекантовские времена (у Шопенгауэра, Бергсона и т.п.) неконтролируемая спонтанность воображения будет часто выдаваться за витальную энергию нашей воли. Сам же Кант, видимо, отлично сознавал, что чистая репродукция овеществляет наш дух, делая его заложником произвольной игры случайностей. Внутренний и внешний опыт — как две половины магического шара, которые, соединяясь, образуют единую основу бытия. Медиальный мир и есть такая целостность, где субъективное и объективное полностью растворены друг в друге. Чтобы войти в медиальный мир, нужно стряхнуть с себя все субъективные грезы, нужно достичь предельной трезвости сознания.

Здесь уместно ввести еще одно понятие, позволяющее более глубоко понять направление кантовской мысли. Кант в качестве необходимого условия познавательной деятельности вводит особого рода практическую максиму — трансцендентальную аскезу. Мы не должны выходить за рамки медиального проекта и его конечного результата — поля феноменальной реальности. Мы должны выйти в поле феноменального пространства и остаться в нем. Именно этот императив превращает наше мышление в бытийную волю. Мышление, таким образом, предполагает следующую экзи- стенциально-личностную предпосылку: воля к мысли должна подавить безумие стихийного воображения и вывести нас к трезвой объективности бытия-в-мире, смысл которого не в нем самом, а в том, что лежит за его трансцендентальной границей (именно поэтому этот мир медиален и именно поэтому мы должны остерегаться всего того, что претендует на нечто большее, чем феноменальный статус, что объявляет себя самодовлеющей, а не относительной реальностью). Трансцендентальный медиум превращается в трансцендентную границу мира, а наше сознание замирает на этой границе, совпадающей с горизонтом нашего бытия.

Медиальный континуум. Выход в медиальный мир проливает свет и на такую фундаментальную проблему, как непрерывность медиальной во-

322

ли. Проблема эта должна быть отнесена к числу центральных, так как всякая рациональная доктрина стремится теоретически обосновать и практически осуществить непрерывный контроль над индивидуальным сознанием, в противном случае она окажется несостоявшейся. В непрерывном потоке разумной воли не должно быть пустот, провалов, случайных скачков или произвола. Это совершенно категорическое условие единства нашего рассудка, а также моральной детерминации наших поступков. Если кто-либо сумеет ответить на вопрос, как возможна непрерывность волевой детерминации, то он раскроет величайшую загадку воли и всей человеческой субъективности. Исток решения этой проблемы Кантом лежит в его теории рассудка. Коротко говоря, дело обстоит так: единство рассудка гарантирует непрерывность синтеза явлений, то есть непрерывность медиальной проекции, а эта последняя — устойчивую детерминацию медиального мира его трансцендентальной границей. Для оценки соответствующего кантовского текста (A 229–230) необходимо освободиться от всех его натуралистических и методологических наслоений, твердо помня о единстве способности познания и желания, определяющем всю архитектонику кантовской системы.

Кант предлагает читателю самому додумать порядок «дедукции» эмпирических законов, обеспечивающих единство и непрерывность медиальной реальности. Совершенно очевидно, что обоснование мирового континуума вполне укладывается в схему медиального проекта. Continuitas mundi выводится из continuitas rationis (voluntatis): в эмпирическом синтезе не должно быть допущено ничего такого, что могло бы нарушить непрерывность связи всех явлений, то есть единство всех понятий рассудка, поскольку только рассудок есть то, в чем возможно единство опыта и где все восприятия только и находят свое место. Непрерывность синтеза (рациональной воли) определяет непрерывность опыта и всей наличной связи явлений, из коей следует непрерывность «природы». Подобного рода рассуждения представляют собой теоретическую реконструкцию опыта, in concreto мы имеем дело с завершенной онтологизацией трансцендентального медиума. Ведь сознание каждого из нас не сводится к системе категорий или чистому созерцанию, каждый из нас — сущий в мире. Чистый рассудок идентичен феноменальному миру (простой предпосылкой которого он является). Безостановочный (continuus) синтез (чистое рациональное воление) равнозначен и параллелен непрерывному преобразованию в медиальном мире —

323

удержанию себя в «природе» как чистой явленности бытия. Эмпирическое «Я», сплошь дырявое, нервно скачущее, случайное и, одновременно, фатальное29, нужно отличать от чистого рассудка, тождественного простой феноменальности бытия. В основе всего рассуждения Канта о континууме лежит формула: от безостановочной непрерывности in ratione (in volunte) — к континуальности in mundo. Безостановочность воления (синтеза) предстает перед нами в виде бытийного императива, исходящего от трансцендентальной границы опыта — в виде безостановчного про-явления и при-сут- ствия мира в факте нашего опыта. Рассудок, будучи известного рода познавательной способностью, закономерно переходит в разум, который, по самому существу дела, может быть только практическим. Скачущую раздвоенность и фатальный произвол нашего чувственного «Я» можно преодолеть, только осуществив выход в медиальный мир. Только медиальный мир может быть типом-схемой чистого практического разума. В самом деле, способность суждения, подчиненная чистому практическому разуму, руководствуется правилом: поступок, который совершает наша воля, должен быть возможен по законам того мира, часть которого мы составляем. Мир, природа, манифестирующие для нас чистую феноменальность бытия (понятого как долженствование), являются единственно возможными наглядными образами той ноуменальной реальности, которая являет себя в факте нашей свободной воли. При этом не нужно забывать, что изменчивый феномен мира целиком определен его трансцендентальными границами (мир как явление есть проект трансцендентального медиума). Сила, с которой мир явлен нам, может служить наглядным образом той силы, которая реализовала себя в нашей свободе. Воля к мысли заставляет нас держаться исконной фактичности феномена опыта и запрещает нашему воображению праздные блуждания. Происходящее здесь у нас на глазах онтологическое обращение познающей воли переводит ее из теоретического регистра в практический. Из всего этого следует, что если обеспечить непрерывность нашего пребывания в пространстве внешнего чувства (то есть обеспечить медиальное обращение нашего «Я»), то тем самым будет обеспечена непрерывность нашей свободной воли, так что можно будет, перефразируя Канта,

сказать: in volunte non datur hiatus, saltus etc.

29 Кант использует четыре латинских формулы, значения которых только что обыграны нами: in mundo non datur hiatus, saltus, casus, fatum; немаловажно, что они соответствуют четырем рубрикам категорий.

324

2.4.3. Феноменальная реальность как медиум ноуменального мира

«Смысл» и «осмысленность». В знаменитом разделе о различии phaenomena et noumena мы встречаем совершенно восхитительную игру слов: смысл понятия (der Sinn) — это соответствующее ему чувственное содержание (die Sinnlichkeit). Русский язык несколько маскирует естественное значение слова «смысл», связывая его только с процессом мышления. Хотя и по-русски «смысл» — это то, что может мыслиться в данном явлении, то есть в слове этом заключен намек на некоторого рода символизацию. Понятие обладает смыслом тогда, когда оно выразилось, воплотилось, явило себя в чувственном мире. Зрелый, онтологически выверенный рассудок оперирует наличным существованием, обремененным смыслом. Игру значений «чувство/смысл» можно было бы передать по-русски так: понятие тогда имеет смысл, когда корреспондирующее ему явление (данное в представлении) о-смыслено им. Понятие вообще не может быть не чем иным, кроме как осмысленным явлением. Понятие, следовательно, неотделимо от процедуры осмысления, которая в кантовской трансцендентальной доктрине силы суждения представляет собой то, что мы называем медиальным проектом.

Понятие определяет объект по отношению к возможному содержанию, само же оно не может быть определено. Определить понятие — значит соотнести его с чувственным созерцанием. Понятие определено только в процессе его применения к чувственному многообразию согласно схеме продуктивного воображения. То же самое Кант утверждает и относительно логических функций суждения (единство и множество, утверждение и отрицание, субъект и предикат); они не могут быть определены сами по себе, поскольку такое определение тоже было бы суждением (сверх возможных функций суждения). Под суждением Кант понимает деятельно-волевой акт синтеза, вне которого формальная структура суждения пуста. В самом деле, к функциям силы суждения Кант относит субсуммирование предмета под формой данного понятия; однако это может иметь место лишь в том случае, если предмет дан в созерцании, без этого условия какое-либо «субсуммирование» невозможно. Категории осмысливают материю ощущений, превращая ее в явление. Чувственный коррелят понятия может иметь при этом только символическое значение. Но что символизирует явление? Категорию, чувственным коррелятом которой оно является? Но в таком случае рассудок был бы замкнут сам на себя, сам себя мыслил в бесконечном кругу

325

аналитических суждений. Явление символизирует, конечно, не категории, но тот объект, который явлен в нем с помощью категорий (как средств и инструментов синтеза). Воля к мысли обличает в явлении бытие; явление, феноменальный мир превращаются в медиум-посредник бытия.

Приоритет phaenomeni. В результате полной проекции трансцендентального медиума на экран чувственного опыта, когда наша воля к мысли переносит категориальную схему на ту сторону чувственного экрана, разумное существо оказывается в состоянии мыслить в явлении некий объект (антиципировать в явлении некоторое бытие). Явления, поскольку они мыслятся согласно единству категорий, Кант обозначает термином Phaenomena. Явления, согласно этому определению, именно мыслятся (а не, скажем, видятся в воображении). В чувственной материи, как это прекрасно показал еще Локк, не может содержаться никакой идеи объекта; когда наличный чувственный материал воспринимается нами в виде объекта, это значит, что мы имеем дело с явлением (собственно говоря, с явлением этого объекта). Возможность представления объекта вообще определяется категориями. Возможность эта реализуется в деятельно-волевом акте синтеза в виде медиального проекта. Явление — не простая чувственная фактичность, но символическое указание на трансцендентный объект. Феномен (phaenomenon) — это не просто явление, но его смысл, то есть объект, который мыслится в нем благодаря медиальной проекции категорий. Вещи, которые только мыслятся чистым рассудком и не могут быть даны в чувственном созерцании, Кант обозначает термином noumena. Как было сказано выше, категории сами по себе и чистый категориальный синтез, взятый вне всякого отношения к механизму медиальной проекции, совершенно пусты и бессмысленны. Смысл, как мы только что видели, может иметь только явление, а не система чистых понятий. Отсюда с железной логикой следует, что

вграницах рассудка не может иметь место какой-либо ноуменальный объект. Конечно, человек может мыслить себе что угодно, но отсюда вовсе не следует реальность мыслимого. Мышление, обладающее смыслом, есть антиципация явления. Воля к мысли, в том виде, как она реализовала себя

врассудке, только вводит нас (если, конечно, мы обладаем ею) в феноменальный мир. Волевое усилие, руководствуясь максимой «сцепки», переводит все трансцендентальные структуры сознания вовне — в пространство феноменальной реальности, которое само оказывается лишь посредником того, что явлено в нем. Когда мы говорим, что чувства представляют нам предметы такими, какими они нам являются, а рассудок такими, каковы они

326

суть, то, с точки зрения Канта, последнее нужно рассматривать не в трансцендентальном, а в эмпирическом смысле: как предметы должны быть представлены в сквозной взаимосвязи опыта. Понятия чистых, только лишь интеллигибельных предметов могут играть не более, чем регулятивную роль по отношению к эмпирическим основоположениям рассудка и не в состоянии указать нам объект в себе. Чистый рассудок и чувственность, говорит Кант, могут определять предмет только сообща, причем то третье, что связывает синтетические понятия, должно располагаться между рассудком

ичувственностью. Как мы знаем, это третье может быть понято только энергетически (что ни в коем случае не составляло секрета для всей классической традиции: вспомним, что врожденное нам «Я» Лейбниц называл энтелехией). Воля к мысли проецирует категории на чувственный экран. Ее энергетический импульс заставляет нас перейти из внутреннего чувства во внешнее (мотив, абсолютно чуждый, например, трансцендентальному идеализму Шеллинга). Сила, опосредующая чистый категориальный рассудок

ичувственность, выбрасывает нас вовне — в саму реальность, где мы явлены миру, а мир явлен нам. Энергия медиальной воли к мысли перестает действовать, когда мир открылся нам (открылся — значит предстал в качестве явления). Тот же энергетический источник, который действовал в виде трансцендентальной силы суждения, теперь угадывается нами по ту сторону феноменальной границы опыта. Теперь мы находим себя не в фокусе нашего «Я», но в центре мира, который есть явленное нам бытие. Ясно, что это не просто «опыт», это феноменальная реальность. Нужна огромная сила воли, чтобы встать на порог бытия, чтобы пробиться к явлению и удерживать себя целиком вовне. Если не замыкаться только в проблемном кругу «Критики чистого разума», но, как мы это пытаемся делать, иметь в виду всю систему трансцендентальной философии, то совершенно очевидно, что феноменальный мир — это арена всей нашей жизнедеятельности, пространство, в котором мы прокладываем свой собственный маршрут. Свобода, законом которой мы при этом руководствуемся, приходит к нам с той стороны феноменальной границы — таинственная по своему источнику, но вполне рациональная по своей форме. Феноменальный мир — это то пространство, в котором мы совершаем наши поступки, то есть действуем в качестве свободной причины. Феноменальный мир и есть то, что следует называть словом «реальность». Реальность у Канта может быть только «миром» и относиться только к сфере phaenomena. Ноуменальный опыт в этом смысле не может быть реальным, поскольку в явленном нам мире его нет

327

ибыть не может (хотя воля, выводящая нас в этот мир, по своему истоку ноуменальна). Теперь мы вполне готовы к тому, чтобы разрушить один застарелый предрассудок, особенно бывший в ходу у нас в России. Считалось, что phaenomena и noumena — это противоположности, выражающие характерное для Канта противостояние чувственного и трансцендентального. Но, как мы показали, с точки зрения Канта, есть только одна реальность — феноменальная и только один — феноменальный — мир. Ноуменальное

ифеноменальное не механические противоположности. В действительности не noumena contra phaenomena, но noumena post phaenomena. Всё очень про-

сто: из самого смысла понятия «явление» следует, что ему что-то должно соответствовать, что само по себе не есть явление; феноменальная реальность есть указание на ноуменальное бытие и его символ; феноменальный мир определяется своей границей, которая тождественна горизонту нашего здесь-бытия. Как и в докантовском рационализме, воля к мысли приводит нас к столкновению с ноуменом мировой воли.

Noumena: трансцендентальный символизм. Итак, движение медиаль-

ной воли замирает в одновременности мирового целого. Чистая трансцен-

дентальная энергия мышления связала формальное единство категорий и поток ощущений. Мышление есть волевое усилие, необходимое для выдавливания нашего «Я» из внутреннего чувства во внешнее, из чистой временности — в пространственную открытость. Вся суть происшедшего перехода состоит в том, что трансцендентальный медиум, овеществляясь

вэмпирическом содержании сознания, уходит из нашего поля зрения, уступая место феноменальной реальности. Трансцендентальный медиум, с которым мы имели дело до сих пор, теперь предстал перед нами в качестве медиального мира. Мы должны осознать и четко зафиксировать этот переход: если раньше мы говорили о том, что структура априорных гносеологических условий, составляющих рациональный аппарат интеллекта, имеет значение не сама по себе, но лишь как средство-посредник для антиципации сущности познаваемого явления (и что налицо медиальная энергия мысли, делающая таковую антиципацию возможной), то теперь мы говорим, что открывшийся нам феноменальный мир также не имеет собственного значения, но выполняет функцию медиума ноуменального бытия. У Канта ноуменальная реальность, вопреки странному мнению большого числа людей

впрошлом и настоящем, вовсе не декларируется догматически — в виде формальной противоположности phaenomenis, но открывается критически —

ввиде смысловой границы феноменального поля. Именно: феноменальная

328

реальность — смысл чистого единства категорий (трансцендентального медиума); ноуменальная реальность — смысл самого феноменального мира. Поскольку феноменальная реальность имеет значение не сама по себе, но лишь как объективация ноуменального бытия, то мы получаем возможность говорить о трансцендентальном символизме рассудка. Феноменальный мир, в котором мы живем и действуем, не может быть самодостаточен, ибо он всего лишь символ или медиум бытия. Феноменальный (медиальный) мир имеет, таким образом, не просто теоретическое, но и экзистенциальное значение: он непосредственно указывает на бытие мира и человека. Феноменальный мир, говоря коротко и точно, это горизонт существования конечного человеческого существа. Медиальный момент в явлении заключается в его трансцендентальной границе. Граница эта кладет предел нашему рассудку и в то же время открывает возможность разумного мышления «ноуменов». Кроме того, феноменальный мир должен быть осознан и как ключевая бытийно-нравственная предпосылка, поскольку он является местом встречи трансцендентальной и трансцендентной энергий выражения. В медиальном поле опыта происходит встреча и взаимное замыкание свободы и природы, разумно-личной и мировой воли, морального закона и звездного неба.

Медиальный мир — единственная положительная реальность. В феноменальное поле опыта мы выходим благодаря значительному усилию воли, налагающей запрет на бесконечную деятельность репродуктивного воображения. Чем продуктивнее воображение, чем полнее оно реализовано в медиальной проекции чистого рассудка, тем выше уровень феноменальной чистоты нашего опыта. Воля к мысли подвергает решительному отрицанию все воображаемые или абстрактно мыслимые миры, выдавливая наше сознание вовне, в круг нашего здесь-бытия. Феномен мира обладает сквозным единством, потому что он не сам по себе сущий, но лишь явление трансцендентного целого. Мы можем удерживаться вовне только благодаря воле, блокирующей воображение и его сумасбродные грезы. Открытие медиального мира означает поэтому преодоление всех субъективных иллюзий сознания и непосредственное переживание явления бытия. Выход в медиальный мир делает возможным избавление от дурной субъективности и обретение ноуменальной воли как доподлинно моей. Возможность эта обусловлена тем, что феномен реального мира, с одной стороны, указывает нам на то, что принципиально выходит за его границы, а с другой стороны, знаменуетсобой присутствие внашемздесь-бытииноуменальнойнеобходимости.

329

2.4.4. Дисциплина медиальной воли

Трансцендентальное рассуждение (reflexio). Трансцендентальное рас-

суждение (Überlegung) определяется Кантом как особого рода действие, посредством которого осуществляется различение (в виде конечного результата нашего критического суда-суждения) познавательных сил, к коим принадлежат данные представления или понятия. Мы судим о том, продуктом какой познавательной силы является данное представление — рассудка или чувственного созерцания. Но мы знаем, что вся медиальная или сре- динно-третейская сущность кантовского учения о силе суждения направлена на выявление того, что лежит между рассудком и чувственностью. Строго говоря, человек обладает только одной познавательной силой, одной формой постигающей воли — продуктивным воображением. Поэтому лучше говорить не о том, какая из двух сил задействована в данном случае (ведь у Канта всегда задействованы обе «силы» — и созерцание, и категории), а о направленности рациональной воли, о векторе познавательной силы. И более того, следовало бы говорить о состоянии нашей познавательной способности, совершившей познавательное действие, подвергаемое нами в данном случае критической рефлексии. Воля к мысли может быть направлена от чистых понятий рассудка — через воображение — к представлению квазиноуменальной реальности. Второй вектор: от категорий — через воображение — к феноменальной реальности. И, наконец, третий вектор или, точнее, своеобразное патологическое состояние познавательной силы,

вкотором дурное чувственное воображение рисует всё, что ему заблагорассудится, и наше дезорганизованное сознание погружается в темные грезы. Кант, таким образом, постулирует необходимость критической рефлексии познающей воли, когда она оказывается в состоянии различить свое собственное направление (ноуменальное и феноменальное). Воля к мысли в состоянии поставить себе диагноз: или она близка к тому, чтобы вывести нас

вфеноменальный мир, или же она болезненно замкнута в себе. Требование критической саморефлексии для познавательной силы — это требование внутренней самодисциплины. В норме рациональная воля связывает чистый рассудок и чувственное многообразие, в результате чего осуществляется выход в феноменальный (медиальный) мир. Но если эта связь нарушена, если наши душевные силы стимулируются или только чувственностью, или только рассудком, то воля к мысли теряет рациональность, медиальная чистота становится недостижимой, а вход в медиальный мир закрывается.

330