Мышление и воля. Принцип тождества мышления и воли в классическом раци
.pdfПодлинная субстанция воли проявляет себя, правда, только в императиве свободы, на данной же стадии исследования она выступает под именем
силы воли.
Можно ли сказать: я порождаю субстанциальное содержание времени? Есть схема воображения, которая позволяет мне наглядно представить, как моя продуцирующая воля удерживает в качестве своих акциденций все элементы и состояния моего наличного сознания. По аналогии с этой наглядной «моделью» я могу представить себе и субстанциальность явления. В схемах категорий качества воля предстала перед нами в виде энергии схватывания (имеющей ту или иную степень интенсивности); в схеме категории субстанции воля обнаруживает себя в роли эпицентра активности, которому существенным образом принадлежат (при-сущи) все прочие элементы внутреннего опыта. Воля в этой схеме раскрывается как субстанция синтеза, так как любое состояние нашей души может быть теперь определено только через присущность к воле. То, что наше толкование достоверно, доказывается тем, что в таблице категорий свободы отношению присущности (Inhärenz) соответствует отношение к личности. Так и есть: субстанциальная функция трансцендентальной воли превращает наше «сознание» в личность. Познающая воля порождает единство нашего сознания. По отношению к содержанию сознания воля — чистая возможность, из которой временится всякое событие, состояние или процесс.
Каузальному отношению соответствует акт сукцессивного счета согласно правилу: при допущении любого произвольного A из него всегда следует B. Схема причины отличается от схемы числа только этим «правилом», а правило сводится к обязательности имеющегося здесь следования. Это правило связано с природой времени вообще. Время — закон нашего созерцания (а следовательно, воображения и воли). Закон этот состоит в том, что созерцание по форме может быть только сменой мгновений. Внутреннее чувство, в той мере, в какой оно аффицированно внешним, представляет собой смену одних представлений другими, и остановить этот поток совершенно невозможно, ибо для этого потребовалось бы упразднить само созерцание. Время — категорическое следование одного мгновения вслед за другим и, следовательно, чистая каузальность. Как и в случае со схемой числа, мы вполне можем сказать, что, осуществляя синтез по схеме причинности, порождаем само время: каузальное отношение легче всего расшифровывается как чистый волевой акт, где воля является причиной и силой некоторого действия. Поскольку воля в лице продуктивного воображения вообще есть некоторое причинение, продуцирование и дейст-
271
вие, то чистый акт воли совпадает с чистым волением времени, а сама воля оказывается формой каузальности. Категории и схемы отношений, воплощающие в себе три возможных модуса каузальности, играют центральную роль в системе трансцендентальной философии, поскольку синтез по схемам этих категорий лежит в основе идей разума, а сам разум есть проявление способности желания (воли), которая определяется как свободная причинность (чистый разум — причина нравственного поступка). Через категорию и схему причинности осуществляется у Канта переход от проблем познания в узком смысле к проблеме воли и ее рациональной мотивации. Я порождаю в моем созерцании причинное отношение двух следуемых во времени состояний. Поэтому, с одной стороны, я могу усмотреть в явлении реальную причинную связь (по существу дела, я представляю ее себе по аналогии с действиями моей воли), а с другой — я способен мыслить и представлять себя самого в качестве причины внешнего поступка. Итак, схема причинного отношения есть одновременно и схема волевого действия, то есть отношения воли к данному произвольному состоянию сознания. Такое понимание убедительно подтверждается таблицей категорий свободы, где в соответствующей рубрике значится отношение к состоянию лица.
Наконец, категории взаимодействия соответствует схема одновременности (Zugleichsein): два акциденциальных свойства одновременно взаимодействуют друг с другом на основе их общего субстанциального единства...
Именно в силу того, что в нашем внутреннем опыте несколько представлений в равной степени присущи воле (удерживаются продуктивным воображением), мы вообще можем мыслить и представлять себе какие-либо взаимодействия. Две субстанции взаимодействуют, взаимно определяя состояния друг друга... Схема одновременности может быть истолкована и как взаимодействие двух воль (во всяком случае это согласуется с отношением одной личности к состоянию другой в таблице категорий свободы).
Трансцендентальные схемы у Канта имеют смешанную, чувственноинтеллектуальную природу, являются монограммами временного последования/пребывания и, в отдаленной перспективе, связаны с чистым эстетическим удовольствием. Принимая во внимание три эти свойства, мы называем их схемами чистой медитации явлений. Допустим, что в фокус чистого созерцания, структурированного по общей схеме отношений, вводится эмпирическое представление. В этом случае оно будет последовательно представлено воображением то в виде субстратно-акциденциального отношения, то как система причинных детерминаций, то как цельная структура взаимодействующих элементов. При этом мы вовсе не обязаны мыслить себе не-
272
кий субстрат рассматриваемого явления (или причину, или взаимодействие), мы можем переживать его единство, поскольку само соотношение наших познавательных способностей будет последовательно принимать форму субстанции, причины и «общения». Это не вчувствование и не мышление — это нечто третье, срединное и пограничное: это игра познавательных сил, рисующих образы и чертящих схемы еще до поступления в поле созерцания какого-либо материала, это энергийно-волевые интонации, силовые линии которых разлагают наличную материю представлений, это
впрямом смысле продуцирование и порождение образа предмета, независимо от того способа, каким он вошел в наше сознание (и входил ли он вообще). Схематизм чистого разума позволяет увидеть творческую, формопорождающую силу познающей воли, которая разрешает противостояние категорий и ощущений, очищает сознание от погруженности в вещество чувственной стихии или в паранойю формальной силлогистики. Медитация внутренним образом связана с наслаждением (с совершенно чистым, «трансцендентальным» удовольствием) именно в силу этой своей разрешающей катарсисной природы. Сам Кант многозначительно заявляет, что схематизм — искусство, глубоко скрытое в нашей душе. Деятельность чистого созерцания, понятую в качестве особого рода искусства (энергийноволевого синтеза времени, сопровождаемого чувством удовольствия), мы называем, в данном контексте, медитацией.
Полная медитация времени. О схемах категорий модальности Кант говорит лишь мельком, поэтому нижеследующие соображения нужно соотносить с темой модальности в аналитике, второй «Критике» и во всей трансцендентальной философии в целом. Категории модальности, надобно заметить, стоят несколько особняком. Значение их сложно и многообразно, но ясно одно: в них заключен итог всей системы категорий, зашифрована сама идея рассудка. В категориях модальности не просто задано отношение опыта к мышлению, в них ставится вопрос о бытии. Общая же логика системы категорий такова: в первых двух рубриках структурируется созерцание и его состав, в третьей — здесь-бытие в явлении, в четвертой — бытие
вздесь-бытии (возможность, действительность и необходимость присутствия бытия здесь — в хронотопном определении явления). Бытие явлено на-
шей душе в виде интеллектуальной спонтанности, которая воплощена в продуктивном воображении, в котором, в свою очередь, реализована познающая воля (впрочем, все три инстанции — решительно одно и то же). Воля не может не быть трансцендентальной, потому что в отличие от инте-
273
реса и желания она рационально мотивирована, точнее, она и есть сам разум в своей энергетической ипостаси, сам факт свободы. Трансцендентальная воля погранична в отношении всякого здесь-бытия (явления, опыта) и, следовательно, бытийна по своему истоку. Категории модальности ставят вопрос о бытии. Это значит, что в них зашифрована тайная весть об источнике воли. В своем теоретическом применении воля тождественна чистому воображению; воображение есть форма созерцания; закон внутреннего созерцания — время; ergo, структура воли тождественна структуре времени. И если категории модальности рационализируют тайну бытия, то их схематизм должен конструировать образ всего времени, времени как такового. Так оно и есть, ибо схема возможности указывает на неопределенное время, схема действительности — на конкретное определение времени, схема необходимости — на все мыслимые определения времени. Остановимся на этих модусах времени подробнее.
Схема возможности определена Кантом очень неясно. Она определяет синтез представлений относительно времени вообще. Кант, видимо, хочет сказать, что всякий синтез представляет собой возможный сукцессивный ряд. Кант в этом месте скорее определяет понятие, чем рисует схему. Но как мы должны созерцать эту «возможность», каков ее образ — остается неясно. Неопределенное время соответствует неопределенному созерцанию, созерцанию вообще, в коем возможно появление любого представления. Схе- ма-образ возможности определяет поле продуктивного воображения, в котором возможно любое схватывание эмпирии, конституирует сам факт воления времени, в котором заключена возможность всякого познания (das Erkennen). Из короткого замечания Канта не очень ясно, чем схема возможного отличается от схемы числа. Согласно схеме возможного мы должны представлять себе не временную линию (или ряд), но горизонт или поле воображения, куда устремляется наше внутреннее чувство. Синтез возможного осуществляется в горизонте познающей воли, на который ориентирован вектор внутреннего чувства; в этом случае определение Канта принимает следующий вид: схема возможности есть согласованность эмпирического созерцания с волением времени вообще25. Чистое воление времени и есть чистая возможность. Это вполне ясное, в свете кантовской философии, определение относится, тем не менее, к понятию возможности, но не образу ее. Образ трансцендентальной возможности — это наш внутренний взгляд,
направленный к горизонту воли, откуда навстречу нам временится время.
25 Сравни: A 145.
274
Схема действительности определяет наличное здесь-бытие в определенном времени. Это определение, видимо, следует понимать как актуальное схватывание многообразного в поле воображения. Но чем тогда схема действительности отличается от схемы реальности? В последней существенным моментом было содержание, в первой же имеется в виду здесьбытие явления. Там речь шла о структуре созерцания и только, здесь — о конституировании наличного бытия. Мы должны, согласно сказанному, представить себе определенное или наличное время (так сказать, «здесьвремя»). И действительно, мы легко можем представить себе (совершенно a priori) некое «место», некое «здесь», сориентированное относительно горизонта экзистенциальной воли (то есть воли, продуцирующей временной ряд). Актуальное «здесь» нашего чистого созерцания и есть прообраз действительного. Поскольку речь идет о созерцании, то это «здесь» есть временно́е определение — вот это мгновение или вот этот ряд мгновений. Всякому ясно, что в этом «месте» пребываем мы сами; наше собственное здесьбытие в горизонте времени открывается нам в трансцендентальной схеме действительности. Мы могли бы попросту сказать, что возможность продуцирования времени, реализованная в конкретном акте синтеза, и есть схема действительности. Но в таком случае мы упустили бы нечто очень важное (не говоря уже о том, что просто свели бы категории модальности к количеству и качеству). Мы не увидели бы, как время временится из лона бытийной возможности, мы не увидели бы долженствования бытия (в коем и состоит вся суть отношений модальности), а следовательно, никогда не смогли бы понять, почему категории действительности (Dasein) соответствует в таблице категорий свободы долг. Мы снова встречаемся здесь с тем, что обозначили в предыдущей части нашей работы термином экзистенциальная модальность. Благодаря продуктивному воображению воля структурирована так, что мы находим себя стоящими в горизонте бытия — в «действительности» (правда, всё это покамест только формы созерцания). Воление времени и есть проявление бытия в здесь-бытии, то есть реализация экзистенциальной модальности.
В теоретическом применении воля замаскирована под продуктивное воображение, к тому же дело осложняется и запутывается тем, что Кант по ходу изложения может менять акценты, перенося их с воображения на апперцепцию и категории или наоборот. Воля ангажируется познанием, чья логическая машина эксплуатирует ее в качестве наемной силы. Но когда речь заходит о практическом применении чистого разума, то тут же выясня-
275
ется, что весь рациональный аппарат познания служит проводником свободной воли, явленной нам в моральном законе. Свободное решение чистого разума и есть воление времени. Но в чем его исток? И откуда временится время? Оставаясь в рамках чистого рассудка, мы не можем ответить на эти вопросы. Спонтанность, воображение, воля — все это обозначения границы, трансцендентальной зоны, куда наше сознание легко проникает, но, проникнув, стремительно теряет свой привычный, уютный, домашний эгоцентризм. Мы взываем к этим инстанциям, которые, как нам кажется, способны ответить на все вопросы: что есть число? — синтез ряда, осуществляемый воображением; что такое реальность, субстанция? — сила воображения, удерживающая содержание явления; в чем природа причинной связи? — в действии познающей воли; что такое «действительность» (Dasein)? — определение времени, продуцируемое чистым воображением, то есть чистой волей; откуда происходит само познание? — от воли к познанию, от спонтанности интеллекта, которая трансцендентальна по своим истокам… То, на что мы здесь только ссылаемся и к чему только взываем, в практическом разуме явлено собственной персоной: только там воля разоблачает себя в качестве бытия (die Existenz). Так, всё возможное превращается там в дозволенное, а «быть здесь» — в долг. Но поскольку и там и здесь одна и та же воля, один и тот же разум, то категории модальности и их схемы следует с самого начала понимать как выражение долженствования бытия: познание есть энергия возможности, с необходимостью реализующей себя в действительности (в здесь-бытии). Категории и схемы модальности демонстрируют, таким образом, экзистенциальную природу познающей воли и воли вообще. Под маской воли (воображения и проч.) прячется бытие — истинно-сущее-в-себе, открытое практическому разуму в виде закона и долга.
Схема необходимости есть здесь-бытие предмета в отношении ко всему времени. Это очень краткое и неясное определение Канта к тому же внутренне противоречиво. В самом деле, если бытие не только «здесь», но и в любом другом «там», так как оно наличествует во всех возможных определениях времени, то это уже не «здесь-бытие», но скорее «всегда-и- всюду-бытие» или, так сказать, бытие на все времена. Ясно, что отношение здесь-бытия ко всему времени — это просто бытие, коррелирующее со «всем временем», то есть с вечностью. Противоречие между «здесь» и «всё» в речении «отношение здесь-бытия ко всему времени» (Dasein zu aller Zeit) не исчезнет, однако, окончательно, если мы истолкуем его как
276
«бытие в вечности», так как мы абсолютизируем при этом второй момент — «всё». Чтобы сбалансировать оба момента, мы должны сказать: необходимость есть бытие в вечности, явившее себя в данном конкретном «здесь» (и «сейчас»). А если свести всё это к коротенькой формуле, то можно сказать, что необходимость есть отношение бытия к здесь-бытию. Отсюда следует, что необходимо всё то, что находится внутри этого отношения. Это толкование кантовского определения схемы необходимости, которое мы считаем вполне корректным, могло бы быть продолжено и дальше, если бы не было совершенно очевидным, что определение это, как и в предыдущих случаях, касается понятия необходимости и ровным счетом ничего не говорит нам о наглядной схеме необходимости. Как это ни странно, Кант учит нас, как мы должны мыслить необходимость, а не как мы должны ее себе представлять, хотя должен был бы учить именно этому. Правда, определение Канта содержит в себе фундаментальное указание на природу схематизма — связь необходимости со временем (и следовательно, с созерцанием). Но в том-то и дело, что в кратком определении Канта время, скорее всего, фигурирует как понятие, а не как чувственная форма. Итак, какова же должна быть схема необходимости в нашем воображении?
Мы представляем себе возможность в виде горизонта воображения, действительность — в виде нашего местопребывания относительно этого горизонта, тогда необходимость должна быть представлена как устремленность внутреннего взгляда (психологический коррелят понятия «внутрен-
нее чувство») по ту сторону горизонта созерцания. Мы легко можем пред-
ставить себе свой внутренний взгляд, направленный за горизонт продуктивного воображения — туда, откуда приходит к нам познающая воля (и воля вообще, то есть бытие, открытое нам в форме долженствования). Тот, кому это кажется неясным, может просто посмотреть вдаль, на реальный или воображаемый горизонт. После этого пусть он посмотрит в воображаемую «даль» внутреннего чувства — туда, к самому горизонту его внутреннего опыта, так, чтобы ясно увидеть его границы, а увидев границу, увидеть и «заграницу». За горизонтом мыслящей воли располагается она сама — ее источник, из которого временится время; и если по сю сторону границы идет смена отдельных определений времени, ибо здесь возможны только сменяющие друг друга «сейчас», то по ту сторону лежит «всё время», сама вечность. Мы смотрим вдаль и перед нами расстилается пред-, по- и заграничный регионы воображения: и всё то, что в границах нашего внутреннего опыта соответствует горизонту вечности, категорически необходимо. По ту сторону границы расположен сам источник воли — не долг, по-
277
тому что долг пред- и пограничен, а источник и основание всякого долга — совершенный долг. Схемы всех предыдущих трех разрядов категорий вычерчивают в воображении наглядную модель совокупного возможного предмета («природы», «мира как целого»). Схемы модальности чертят границу возможного опыта и делят его на три части: то, что в границах опыта (действительное — Dasein), то, что на границе опыта (возможное), и то, что за границей его (необходимое). Термины «граница» или «горизонт» обозначают продуктивное воображение, понятое в виде воления времени. Таким образом, схемы модальности наглядно изображают явление бытия в нашем опыте в виде воления (воображения) времени.
Еще более интересный результат можно получить, если использовать схемы модальности в качестве форм медитации. Объектом медитации во всех предыдущих случаях могли являться любые эмпирические представления, введенные в монограммы апперцептивного синтеза; разумеется, любое представление может быть аналогичным образом введено в схему модальной категории и преобразовано в энергийно-волевую интонацию. Однако специфика модального отношения такова, что объектом соответствующей медитации должен быть сам субъект: схематизм категорий модальности как таковой есть не что иное, как медитация нашего собственного здесь-бытия. Мы видим себя в горизонте времени и переживаем свое существование как открытую возможность, которая реализуется в каждом конкретном определении времени, задающим наше здесь-бытие; мы видим себя «здесь» — по сю сторону горизонта воображения; мы также видим, что это «здесь» соответствует некоему «там» — самому источнику рациональной воли, пребывающему за границей опыта; мы видим, что воля — императив самого бытия, говорящего нам: «будь здесь». Выражаясь словами Канта, мы переживаем наше наличное здесь-бытие в форме абсолютного веления долга; необходимость, восстановленная волей до вещи в себе и переживаемая нами (для Канта — созерцаемая) в горизонте экзистенциальной модальности,
иесть бытие, тождественное совершенному долгу. Очень важно осознать, что медитация эмпирического материала по схемам модальности всегда зависит от исконного переживания (созерцания) нашего собственного здесьбытия и потому вторична. Конечно, мы можем мыслить возможность, действительность и необходимость чего угодно. Но одно дело — мыслить
идругое дело — созерцать. Созерцание чувственно, а стало быть, неотделимо от конституции нашего индивидуального существования. Поэтому вообразить что-либо возможным, действительным или необходимым — значит ввести его представление в отношение нашего собственного здесь-
278
бытия к горизонту времени. Вполне в духе Канта рассуждать, например, так: мое здесь-бытие — возможно, мое созерцание и воображение — возможны, мое познание — возможно; ergo, я могу представлять и мыслить что-либо возможное.
Мартин Хайдеггер говорил (в «Бытии и времени»), что Кант так и остался в плену cogito Декарта, не сумев соединить его со временем как подлинным бытийным основанием Dasein, а это последнее Кант понимал всего лишь в качестве «подручного» сущего. Конечно, вполне возможно такое толкование Канта, когда его учение будут рассматривать исключительно изнутри картезианско-рационалистической традиции. Такое толкование возможно, потому что Кант действительно принадлежит этой традиции. Но вполне возможно и другое толкование Канта (а заодно и всей линии трансцендентализма в классической философии) — толкование, прежде всего берущее в расчет такие фундаментальные открытия Канта, как тождество времени и чистого созерцания, продуктивное воображение, связь категорий мышления с тем, что Кант называл основоположениями чистого разума...
Возможно и необходимо толкование Канта не только как носителя известной традиции, но и как великого ее реформатора. То, что такое толкование возможно, доказывает пример самого Хайдеггера, ведь интимная связь аналитики Dasein с традиционной аналитикой Канта (и с главой о схематизме прежде всего) не видна разве что слепому. Хайдеггер дает свои оценки, осуществляя деструкцию истории онтологии, но если мы зададимся обратной задачей — реконструкцией экзистенциального опыта, то мы немедленно обнаружим у Канта мотивы, делающие принципиально возможной подлинную аналитику Dasein (и кто посмеет утверждать, что возможность эта была кем-то сполна реализована?). Хайдеггер, если так можно выразиться, сублимировал онтологические возможности кантовской аналитики, настойчивые возвращения его к мотивам cogito и временного схематизма доказывают глубочайшую интимную связь онтологических новаций «Бытия
ивремени» с этими учениями. Хайдеггер нуждался в радикальном переформулировании основ европейского мышления, и он осуществил его, разыграв трансцендентальный кризис классической метафизики, столь полно
ивсеобъемлюще выразившейся в кантовской критике разума. Поэтому упреки Хайдеггера нужно перевести из негативного в позитивный план: Кант сделал возможным синтез «я мыслю» с временем, этой первичной и исконной характеристикой здесь-бытия, нарушив тем самым рутинную традицию понимания времени как «подручной» характеристики сущего. Осмелимся сказать, что наш анализ кантовского текста вполне подтверждает это. Более
279
того, мы хотим специально обратить внимание на то, что наше толкование лишь с натяжкой может быть названо интерпретацией. По существу дела, это пересказ кантовских сюжетов, лишь чуть-чуть развернутых по герменевтическому меридиану. Это «чуть-чуть» как раз показывает и доказывает онтологический ресурс трансцендентальной аналитики Канта и ее самой загадочной части — главы о схематизме.
1.5.4. Схема вечности или формула воли
Схемы третьих категорий в кантовских рубриках могут считаться схемами всей триады в целом (так можно говорить об общей схеме количества или модальности). Вместе с этим вполне дозволено поставить вопрос о схеме всей таблицы категорий как единой целостной структуры. Если открытие такой схемы возможно, то это будет монограмма самой идеи рассудка. Поскольку всякая схема по определению — операция воображения во времени, то такая суперсхема должна быть монограммой продуктивного воображения (рациональной воли) в целом. Наконец, она должна быть формулой самого времени. Схематизм нашего рассудка, говорил Кант, есть глубоко скрытое в человеческой душе искусство, чьи истинные приемы мы едва ли выведаем когда-либо у природы… Глубоко в человеческой душе скрыт образ вечности. И чем еще может быть искомая формула вечности, как не монограммой воли, порождающей время внутреннего чувства?
Благодаря проделанному выше анализу мы можем довольно легко представить себе предварительные условия нахождения монограммы воли. Ясно, что она должна быть прежде всего связана со схемами модальности (в силу их итогового значения). В основе такой супермонограммы, очевидно, должна лежать схема необходимости, так как она результирует, в свою очередь, категории модальности. Другим условием обнаружения единой схемы рассудка должно быть признано то обстоятельство, что таковая схема, будь она найдена, была бы образом нового «Я» — не эмпирического аффектированного «самосознания», а открытого нам на границе опыта трансцендентального единства. Это должен быть чистый образ духовной энергии (того, что Кант обычно именует «спонтанностью»). Это должно быть движение, идущее из бесконечной дали — от самого горизонта, к которому убегает наше воображение.
Перечисленным условиям вполне удовлетворяет обрисованная выше схема необходимости, если придать ей обратный порядок. В обращенном виде схема необходимости поменяет вектор: вместо движения от нас
280