Мышление и воля. Принцип тождества мышления и воли в классическом раци
.pdfду прочим, онтологическое значение математического и астрофизического чертежа Вселенной также нуждается в предварительной ориентировке (предварительной экспозиции мира относительно здесь-бытия). В этом случае «природопонятия» (Naturbegriffe) будут обозначать наполненность феноменальной перспективы здесь-бытийным содержанием. Когда мы писали выше о механизме медиальной проекции, мы уже говорили о важности перехода к категориям третьей рубрики, которые характеризуют не форму явления, а наше, так сказать, здесь-бытие «внутри» явления (на уровне космологических идей — «внутри» явления мира). Такая же принципиальная важность заключена, на наш взгляд, в переходе от Weltbegiffe к Naturbegriffe, ибо это переход от предварительной ориентировки в бытии к непосредственному вхождению в него. Ведь «природа» — не имагинативный образ мира в его абстрактных границах, а процесс нашего непосредственного вхождения в систему эмпирической каузальности, в генетически связанное целое возникновений и прохождений. Если же присовокупить к этой последовательности четвертую космологическую идею — тотальности всех изменений в здесь-бытии, то станет ясно, что в этом последнем случае речь идет о встроенности нас как отдельных сущих в универсальную бытийную связь. Тогда вся последовательность приобретает вид ориентировки в бы-
тии, вхождения в него и итоговой встроенности в мировое целое.
Ориентировка указывает направление постигающей воли, которая на стадии разума впервые обнаруживает свою практическую природу. Разум в этом смысле есть волевой проброс к границам мира, конституирующий саму феноменальную реальность. Пока еще этот проброс совершенно идеален— пока это только имагинативный проект. Ориентировка поэтому есть трансцендирование воли через просвет во внешней границе мира, реально наблюдаемый в виде схемы нашего воображения и энергии нашего действия. Вхождение, напротив, есть трансцендирование-в-мире, характеризующее нашу включенность в здесь-бытие. Если представить себе наше бытие как точку, то вхождение — это расширение этой точки в виде концентрических кругов, убегающих в бесконечность. В системе природной каузальности не появляется в этом случае никаких чудесных событий, тем не менее природная детерминация может приобрести иной, сверхприродный смысл. Система физических зависимостей может выражать не природную необходимость, а человеческую целенаправленность — от технического проекта до нравственного императива. Природная причинность будет выполнять при этом роль посредника-медиума для распространяющихся в бытии
381
сверхприродных значений. Человеческое существо, таким образом, включается в природную связь для того, чтобы быть источником причинно-след- ственных рядов, инициируемых началом, находящимся за границей природы как единого целого. «Природопонятия» ни в коем случае не играют у Канта лишь методологическую роль (относительно естествознания и натуралистического мировоззрения). Они заключают в себе фундаментальное онтологическое условие для всего кантовского учения о свободе.
Теперь нам становится ясным главное задание всей диалектики космологических идей: в подспудном или явном виде Кант решает вопрос, каким образом наша практическая воля может быть вписана в миропорядок, в природную связь явлений? Как вообще свободная воля может войти в феноменальный мир и иметь там успех? Как природа, где царит естественная необходимость, может принять наше свободное действие и подчиниться ему? Какое дело бездушному физическому закону до наших прекраснодушных целей и возвышенных намерений? Вопрос этот следует считать одним из самых основных как в кантовской философии, так и во всем классическом рационализме. Несмотря на внешнюю теоретическую нейтральность, вопрос этот обладает внутренним драматизмом и экзистенциальной напряженностью. Прежде всего ясно, что этот вопрос должен быть разрешим, поскольку разум благодаря своему регулятивному применению в состоянии вписать рассудок, а следовательно, любое техническое или морально-прак- тическое действие, в тотальность мировой связи. Однако регулятивное применение разума есть последнее звено в теоретическом разрешении и практическом преодолении антиномий. То, что этот вопрос разрешим, вовсе не означает, что его разрешение возможно автоматически. Если воля разумна, то она должна быть свободна. Но если воля разумна, то она должна вписываться в природный миропорядок. Два этих положения несомненно истинны. Однако очевидно, что если воля свободна, то она внеприродна, и что если воля вписана в природную закономерность, то она несвободна. Автономная воля, в которой выражается независимость и самоценность нашей личности, на каждом шагу терпит поражение, сталкиваясь с окружающей действительностью, в которую она не хочет или не в состоянии вписаться. Но мы склонны принимать за волю вульгарные эмпирические желания, добровольно отчуждая мир свободы от своей непосредственной жизнедеятельности. Поставленная проблема, таким образом, лежит в самой сущности космологических антиномий и может быть решена только вместе с ними. Пока ясно, что антиномии разрешимы только за пределами мышления, то есть там, где мышление осознало себя в качестве бытийно-волевого акта,
382
потому что только волевая ориентировка в бытии позволяет совместить идеальную цель и наше здесь-бытие в явлении. Пока ясно также, что проблема решается только в случае совпадения того, что скрыто по ту сторону мира как явления, то есть за внешней границей опыта, и по ту сторону моего феноменального «Я», то есть за внутренней границей опыта. Если бы нам удалось, двигаясь по цепочке природных связей, добраться до самого первого звена, то мы нашли бы там то же самое, что скрыто в глубине нашей собственной души. Итак, за космологическими антиномиями скрывается ноуменальная воля, стремящаяся внедриться в круг мировых явлений и сообщить ему медиальное значение.
Диалектический спор возникает в самом механизме рассудочного синтеза эмпирии, который должен одновременно соответствовать единству рассудка и единству разума. Если конкретный синтез эмпирии (то есть конкретное эмпирическое познание, эмпирический поступок или техническая процедура) соответствует единству категорий, то он слишком мал для разума, если же он соответствует единству идей, то он слишком велик для рассудка. Ключевое слово этого знаменитого положения Канта — «одновременно» (zugleich). И это не просто способ выражения — это ведущий принцип всей кантовской диалектики, выражающий ее практическую направленность и непосредственное жизненное значение. Принцип этот гласит, что мы должны быть одновременно рассудочными и разумными, материальными и идеальными, физическими и сверхчувственными существами. Что бы мы ни предпринимали, говорит Кант (man mag es anfangen, wie man will), мы не можем избежать этого cпора рассудка и разума, этой внутренней раздвоенности самого нашего существа. Эмпирическое «Я», Я-рассудок и Я-разум должны сосуществовать zugleich — одновременно, хотя, что бы мы ни предпринимали, с какой стороны бы ни начинали, мы не можем добиться этого вполне. Находясь в актуальном «здесь» нашего рассудка, мы должны одновременно находиться в великом «там» нашего разума, то есть на границе феноменального и ноуменального миров — на границе нашего опыта и, более того, по ту сторону этой границы, как бы по ту сторону всей эмпирической бесконечности условий. Эта одновременность эмпирического «здесь» и абсолютного метафизического «там» может переживаться нами непосредственно, так как речь идет не только об известной гносеологической конструкции, но и об определенном психологическом механизме. Всякий согласится, что это отношение «здесь – там», будучи непосредственно переживаемым, несет в себе бытийное содержание, так как это переживание самой нашей ориентировки в бытии. Движение от актуального «здесь»
383
к метафизическому «там» и отбрасывание назад к исходной ситуативной локализации — психологический коррелят того, что мы назвали замыканием границ феноменального опыта. И сам этот эффект, и его психологическое сопровождение, с одной стороны, несут в себе негативное содержание, поскольку указывают на неизбывную раздвоенность нашей бытийной ориентировки, но, с другой стороны, имеют и глубоко положительное значение, поскольку предполагают катарсисное просветление, наступающее тогда, когда в конечном «здесь» начинает светиться бесконечное «там». Замыкание «здесь» и «там» с присущей ему одновременностью наших бытийных ориентировок приводит и к другому любопытному эффекту: граница феноменального мира — так, как она дана нам в нашем переживании, — как бы мерцает, вспыхивая и потухая, причем частота этого мерцания может и должна быть увеличена до полного смешения внутренней и внешней границ опыта. Тогда в данной конкретной эмпирической ситуации и в каждом ее элементе начнет проявляться, в символической форме, новый неведомый ранее смысл. Кант называет эти новые значения трансцендентальной идеальностью, мы же в духе нашей интерпретации именуем их медиальным смыслом, в котором выражается бытийная открытость нашей хронотопной локализации в мире.
Когда Кант говорит, что спор между рассудочным и разумным синтезом будет иметь место в любом случае, он имеет в виду область мышления: что бы мы ни предпринимали в области мышления, мы никогда не разрешим антиномий по той простой причине, что за ними скрывается раздвоенность наших бытийных ориентаций. В мышлении эмпирическое «здесь» и медиальное «там», конечно, несовместимы, зато они вполне совместимы в рамках волевой интенции; кроме того, такое единство вполне естественно для воли, ведь воля всегда предполагает отношение между данным эмпирическим условием и идеальной целью, между «здесь» сущего и «там» должного. Вот почему кантовские антиномии — это врата, через которые мы переходим из сферы спекулятивно-теоретического разума в сферу бытийных отношений.
Прежде чем начать непосредственное изложение антиномий, Кант рассуждает о математике, естествознании и морали, которые свободны от фатально неизбежных ошибок трансцендентальной философии. В этих конкретных отраслях знания трансцендентальные предпосылки непосредственно реализованы в опыте: для математики — в чистом воображении, для естествознания — в экспериментальной практике, а для морали — в конкретной последовательности поступков. Мы, конечно, замечаем, что эта
384
последовательность поступков и конкретных форм познания строго соответствует рубрикам таблиц категорий и космологических идей. Кант неустанно рассуждал о том, как возможна чистая математика, экспериментальное естествознание и мораль (задуманная как совершенно строгая наука о высшем нравственном законе). Но методологическая сторона этих форм достоверного научного знания нас в данном случае не интересует. Нас интересуют гносеологические механизмы, лежащие в их основе и, в свете нашей интерпретации, бытийные предпосылки самой возможности такого гносеологического обоснования. Погружая всю развитую здесь проблематику в контекст наших рассуждений о воле, мы получаем весьма любопытное продолжение намеченной нами темы о бытийных ориентировках. Так, эпистемологической предпосылкой математики на уровне космологических идей является тотальность синтеза в чистом воображении: мы можем мыслить себе актуальное завершение любого продуцируемого нашим воображением ряда (хотя в актуальном опыте такое завершение невозможно). В свете наших рассуждений о постигающей воле можно сказать, что мы имеем здесь дело с предварительной ориентировкой относительно границ феноменального мира (или лучше сказать — с ориентировкой в бесконечности). Это спонтанное продуцирование ряда лежит в основе непрерывного чистого планирования наших действий, в котором мы осуществляем проброс нашей цели из данного наличного здесь-бытия в неопределенное будущее. Наша воля проектирует любую деятельность: познавательную, нрав- ственно-практическую или просто ряд технических операций; и любая деятельность требует тотального синтеза в воображении. В конкретной стихии деятельности, разрешающей антиномичность наших познавательных и практических актов, предварительная бытийная ориентировка приобретает вид целеполагания в бытии. Правда, мы еще не погрузились в явление, мы имеем дело, так сказать, со штурманской картой феноменального мира, на которой мы прокладываем маршрут наших будущих действий. Эпистемологическим ключом к экспериментальному естествознанию является тотальность причинно-генетических связей в здесь-бытии явления (на чем буквально был помешан Шопенгауэр со своим законом достаточного основания). В этом пункте, как мы говорили выше, Кант структурирует вхождение нашей познающей и действующей воли в феноменальный мир, которым она будет принята или отвергнута. Это последнее обстоятельство и демонстрируется в осуществляющемся в естествознании эксперименте. То, что выступает для экспериментальной науки как методологическая проблема, являет-
385
ся гносеологическим и онтологическим основанием нашей ориентировки в мире как явлении. То, что мы принимаем за трансцендентальный компонент нашей воли, должно получить подтверждение в практике наших действий. Здесь-то как раз реализуется главное задание космологической антитетики — ответ на вопрос, каким образом наша свободная воля может войти в мир, в совокупное целое природных законов. Всякая попытка претворить в действительность какую-либо нравственную максиму есть поэтому метафизический эксперимент, доказывающий или опровергающий жизненность этой максимы, ее практическую пригодность. Строго говоря, любой акт воли включает в себя такое экспериментирование. Воля, с этой точки зрения, вообще является экспериментированием, а разум превращается в экспериментатора, стоящего в начале данного ряда действий. Эксперимент состоит в том, впишется ли этот ряд действий в систему естественных каузальных связей или нет. Ясно, что он может вписаться только тогда, когда внутренние и внешние границы феноменального опыта окажутся замкнутыми друг на друга, то есть когда начало природных процессов и нравственный закон свободы, обусловливающий ряд человеческих деяний, оказываются, по своей ноуменальной сущности, одним и тем же. Таким образом, оказывается, что каждый наш шаг является экспериментом относительно того, впишется ли он в мировое явление или будет исторгнут из него. Отсвет экспериментаторства лежит на любом деянии — от простейшей технической операции до замысла Раскольникова перешагнуть черту нравственного закона (недаром он называет затеянное им убийство экспериментом). Экспериментальный характер воли, между прочим, и делает человеческую жизнь столь причудливой как в присущих ей извращениях и пороках, так и в творческих дерзаниях. Итак, мы движемся от предварительной ориентировки в бытии к эксперименту участия или неучастия в нем. Эпистемологической предпосылкой морали как точной науки (своеобразным ключом к ее пониманию) является трансцендентальная идея тотальной взаимозависимости всего изменчивого в здесь-бытии. За этой формулировкой Канта явно скрывается полная встроенность нашего действия, прежде всего, конечно, нравственного, в мир как целое (в природу и Вселенную). А это предполагает полное совпадение звездного неба надо мной и морального закона во мне. Медиальная воля превращается здесь в мировую, прокладывающую себе путь через наши индивидуальные действия. Для нравственной практики, с точки зрения Канта, чрезвычайно важно ее осуществление in concreto — в совокупности практических следствий.
386
Встроенность здесь-бытия в мировое явление есть высшая степень конкретности нашего практического участия в бытии. На этой ступени достигается полное единство трансцендентальной идеи и эмпирического синтеза, когда мы целиком заключаем себя в границы феноменальной реальности. Но сама эта реальность представляет собой нечто большее, чем простую связь обыденных условий. Это не что иное, как присутствие в здесь-бытии ноуменальной сущности мира.
Время — форма чистого воображения, представляющая собой ряд, который, в свою очередь, является прообразом всех возможных рядов вообще. Структура этого ряда такова, что одни из его элементов служат условиями для возникновения других: первые образуют модус прошлого, вторые — будущего. Тотальность космологических идей представляет собой синтез всех прошедших моментов, образующих полную совокупность условий для данного настоящего. Если удастся сосчитать все моменты прошлого для данного явления, то оно будет полностью объяснено (что с ним может произойти в будущем, не имеет при этом никакого значения). Здесь мы сталкиваемся с самым ярким проявлением существенного различия между волей как мышлением и волей в собственном смысле. Постигающая воля к мысли предполагает тотальный синтез явлений в модусе прошлого. Воля в собственном смысле (как объективация закона свободы) предполагает проектирующий синтез события и поступка в будущем. Однако здесь мы должны вернуться к тому, с чего мы начали этот раздел. От данного настоящего А мы движемся через бесконечную последовательность всех протекших моментов времени к абсолютному началу. Каковы шансы разрешить возникающие здесь антиномии? Могут ли они вообще быть разрешимы? Если могут, то на каком основании? Таким основанием может быть только то, что мы можем сделать свое актуальное здесь-бытие причиной уходящего в будущее ряда поступков и событий, в котором будет объективирована ноуменальная идея свободы. То, что это возможно, доказывается каждым нравственным поступком, если не вообще любым проявлением разумной деятельности. Именно поэтому мы можем в нашем воображении переместить это творческое начало, воплощенное в нашем актуальном здесь-бытии, в бесконечное прошлое. Мы можем представить себе, что это абсолютное творческое начало породило весь бесконечный ряд, в конце которого находится настоящее звено А, с которого мы начали все наши рассуждения. Настоящее мы переместили в прошлое, а бесконечное прошлое сделали настоящим; и всё это благодаря тому, что мы способны проектировать буду-
387
щее. Из всего этого следует простой и чрезвычайно важный для судеб всей европейской философии вывод. Переход внешней границы опыта, который оказывается возможным только как эффект замыкания границ феноменального мира, в конечном счете оказывается замыканием модусов времени. Тотальность космологических идей требует созерцать Вселенную только в форме настоящего. Ноуменальная воля, явленная нам в мире и природе, — это абсолютная полнота свершения. Такая свершенность предполагается во всяком волевом акте. Когда мы задумываем в будущем какую-либо цель, то ее содержание представляется нам в виде идеального образа. А когда это будущее содержание превращается в «настоящее» — как в смысле настоящего времени, так и в смысле не идеального, а настоящего, реального здесьбытия, — тогда модусы прошлого и будущего окажутся замкнутыми друг на друга в тотальности настоящего. Конечно, в нашем примере мы имели дело с маленьким свершением нашей эмпирической воли, когда же мы имеем дело с мировым явлением, то в нем нам открывается вселенская свершенность мировой воли. Эта переживаемая нами свершенность мировой воли в вечном настоящем природы есть непосредственное свидетельство того, что граница феноменального мира проходит через нас самих (что мы так илииначепричастны абсолютномунастоящему мировой первопричины).
3.4.2. Отстояние феноменальных границ в ряду волевых актов
Одно дело математическое понятие бесконечности, которое определяется как сукцессивный синтез единиц, образующих данное множество, всегда большее, чем любое возможное число; и другое дело трансцендентальное представление о бесконечности, где речь идет не о формальном понятии числа (сукцессивного счета единиц, исчерпывающего некое единство), а о времени — о всей вечности прошедших состояний, обусловливающих данное наличное звено. На уровне космологических идей мы ведь имеем дело не с формальной точкой отсчета, которая принимается нами за условное настоящее; настоящим может быть, строго говоря, только наше здесьбытие в явлении, которое дополняется соответствующей локализацией нашего тела в бесконечной протяженности мира. Мы должны, на уровне разумного постижения, говорить не о каком-то формальном настоящем, а о «настоящем здесь». Тогда трансцендентальное понятие бесконечности будет означать синтез всех прошедших в вечности предпосылок этого «настоящего здесь». Вся протекшая вечность не может быть измерена никаким воображением, но она может быть завершена трансцендентально (и в этом
388
состоит относительный приоритет тезисов над антитезисами). Мысль Канта глубока, трудно проникнуть в ее подспудные глубины. В данном случае, как нам кажется, мы никогда не достигнем этого, если не сообразим следующее. Говорить о метафизическом начале мира оказывается в принципе возможным только потому, что мы ввели приоритет модуса настоящего для наличного здесь-бытия в явлении. Говоря просто и коротко, если есть настоящее, то есть и абсолютное начало. Настоящее оказывается особым модусом времени. Можно сказать, что Кант учредил целую философию настоящего, которая определит в последующие столетия основное направление европейской онтологической мысли. Если за плечами настоящего момента вся прошедшая вечность, то эта точка настоящего оказывается изъятой из феноменального целого мира; она оказывается не чем иным, как границей этого мира, в которой мы и находимся, например в момент всех этих рассуждений. В пункте настоящего мы стоим на пороге феноменального мира. Этот мотив нам уже хорошо известен. Мы уже показали, что замыкание границ феноменального мира собственно и порождает настоящее, в котором синтезируется все время и в котором, как это ни странно, начинается время. Эти мысли могут показаться не слишком ясными. Поэтому мы позволим себе привести здесь следующую наглядную аналогию. Представим себе шар и нас самих, в качестве наблюдателей, на поверхности этого шара. На другой его стороне находится точка-антипод. Теперь представим себе, что шар вращается и точка-антипод приближается к нам, в то время как точка, которую мы только что занимали, удаляется от нас на его обратную сторону, так что в конце концов обе точки поменяются местами. Точно так же и в нашем воображении, управляемом тотальным синтезом под формой идей, осуществляется проброс метафизического начала мира в актуальное настоящее и наоборот. Итак, нам становится ясно, что это «настоящее» и есть граница феноменального мира, или, еще точнее, точка вхождения в феноменальную реальность.
Трансцендентальная идея свободы, разъясняет Кант в комментарии к тезису третьей антиномии, заключает в себе понятие абсолютной спонтанности действия и, следовательно, понятие о вменяемости (Imputabilität) свободы субъекту этого действия. Тогда свобода воли окажется не чем иным, как нашей способностью начинать от себя сукцессивный ряд вещей или состояний. Но что значит вменяемая нам способность к спонтанному запуску всей цепочки наших действий? Это начало оказывается настоящим, так сказать, настоящим «настоящим». И это настоящее «настоящее» и есть
389
та точка на границе феноменальной реальности, через которую свобода входит в мир; ясно также, что эта точка есть одновременно и наше «настоящее» здесь-бытие. Поэтому приоритет модуса настоящего в структуре времени есть приоритет свободы. Такое понимание свободы воли Кант называет в этом месте трансцендентальным, подчеркивая это определение (А 448). Но что означает здесь эта характеристика? Мы начинаем в данном пункте настоящего здесь-бытия ряд действий: данное сущее обусловливает другое… и мы не можем представить себе этот процесс иначе, ибо так он осуществляется в опыте. Мы не начинаем здесь само время как формальное условие наших представлений: они как следовали одно за другим, так
ипродолжают следовать; мы ничего не меняем и в структуре естественной необходимости: она как осуществлялась по законам природы, так и осуществляется (только начало данного ряда не обусловлено более природными законами). Исходный импульс, инициировавший этот ряд, вошел через точку настоящего в феноменальный мир и реализуется в нем в последовании наших действий. В этом-то и состоит трансцендентальный элемент в структуре волевого акта. Время как формальное условие последования представлений не меняется: мы его не начинаем и не кончаем. Меняется нечто большее. В системе природных каузальных связей появляется новый элемент — символическое, сверхприродное значение. Изменение касается не времени, а самого здесь-бытия в явлении. Погруженные в непрерывный бег явлений, мы можем начинать, причинно обусловливать, новые ряды событий. Это значит, что мы как-то внедрились в этот бег мировых явлений;
иточкой этого внедрения является настоящее, понимаемое как здесь-бытие, которое, в свою очередь, постигается нами отныне как спонтанность вменяемой нам свободы. Тотальность опыта, переживаемая нами в замыкании границ феноменальной реальности и, соответственно, модусов времени, теперь предстает перед нами в форме спонтанности свободного действия в данном настоящем. Благодаря этому в феноменальном мире открывается новая действительность: это та же самая природа, те же самые каузальные связи, но они теперь обладают, как бы сказал Кант, трансцендентальным (идеальным) или, как предпочитаем говорить мы, медиальным смыслом; этот природный процесс только средство для выражения в сфере эмпирической действительности нашей свободной воли (в коей, в свою очередь, явлена ноуменальная воля).
Здесь Кант, доселе спокойно сидевший за столом и писавший свою рукопись, встает со стула (чтобы взбесить Шопенгауэра, которому этот по-
390