V. Биографии выдающихся дипломатов XVI-XX вв.

И.М. Висковатый

Первым из известных руководителей Посольского приказа был Иван Михайлович Висковатый. В 1549 году было "приказано посольское дело Ивану Висковатому". Наверное, не без оснований Иван IV поручил ему посольское дело через два года после того, как венчался на царство, считает кандидат исторических наук Дмитрий Лисейцев.

Поначалу худородный Иван Михайлович не слыл любимцем царя, но через несколько лет оказывал на него большое влияние и благодаря своим природным дарованиям поднялся на самые высокие ступени служебной лестницы. Публицист Павел Одеборн так характеризовал Висковатого: "Муж, искусством красноречия замечательный более прочих", а составитель Ливонской хроники Руссов писал: "Иван Михайлович Висковатый - отличнейший человек, подобного которому не было в то время в Москве; его уму и искусству - как московита, ничему не учившегося, - очень удивлялись иностранные послы".

Накануне 1549 г. было несколько возможных претендентов на пост главы внешнеполитического ведомства. Однако с января привезенные послами грамоты царь все чаще приказывает принимать именно Висковатому. Он встречался с ногайскими послами и с бывшим астраханским "царем" Дербышем. Необходимо отметить дату 22 января, когда "с ответом к литовским послам ходили" бояре Юрьев, Морозов, дьяки Цыплятев, Карачаров и подьячий Висковатый. При этом царь приказал в присутствии иностранных послов называть подьячего Висковатого дьяком. Именно с этого времени начинается активная деятельность Висковатого в качестве главы Посольского приказа. Об этом говорят многочисленные записи, сделанные в дворцовых документах того времени.

Иван IV уже давно тяготился опекой Избранной рады и нуждался в новых советниках. Может быть, именно поэтому 9 февраля 1561 г. он жалует Висковатого званием печатника - хранителя государственной печати, и даже называет его "своим ближним и верным думцем". С этого момента Иван Михайлович Висковатый в дипломатических документах одновременно именуется печатником и дьяком. Немец-опричник Генрих Штаден свидетельствовал: "Кто получил свою подписную грамоту, должен идти к Ивану Висковатому, который хранил печать. Человек он гордый, и счастливым мог почитать себя тот, кто получал от него грамоту в течение месяца".

В 1558 году русские войска вошли в Ливонию, и началась война, затянувшаяся на 25 лет. С первых же дней войны в правительстве образовались два, если можно так сказать, блока. Любимец царя Адашев и его окружение считали необходимым продолжать военные действия на юге с крымскими татарами и Турцией. Московское дворянство вместе с начальником Посольского приказа Висковатым ратовало за продолжение Ливонской войны. Дворянство рассчитывало на новые поместные раздачи земель и расширение торговли со странами Восточной и Западной Европы.

Висковатый принимал самое активное участие в ливонских делах. Чтобы обратить все силы против Литвы, он предпринял по тем временам достаточно неожиданный шаг: Иван Михайлович сам выехал в Данию для подтверждения договорной записи. Для XVI века поездки за границу непосредственного руководителя внешней политики - явление весьма знаменательное, можно сказать, знаковое. В поездке Висковатого сопровождал его родной брат Третьяк. Благодаря успешным переговорам был заключен союзный договор с Данией и достигнуто 20-летнее перемирие со Швецией. Участие в посольстве расширило представления Висковатого о реальном соотношении сил в Европе. Его личный дипломатический опыт способствовал в дальнейшем развитию и совершенствованию посольской службы.

Война с Ливонией шла с переменным успехом, победы сменялись поражениями. Ряд военных неудач под Оршей, набеги татар, побег командующего русскими войсками в Ливонии князя Курбского в Литву сильно пошатнули позиции России. В 1566 г. в Москву прибыло из Польши Великое посольство для ведения переговоров о выходе из Ливонской войны и заключении мира. Послы не желали уступать России морской порт Ригу, и переговоры зашли в тупик. Висковатый на Земском соборе настоятельно рекомендовал заключить перемирие, не требуя у Польши уступки ливонских городов, но с условием вывода оттуда польских войск и нейтралитета Польши в Ливонской войне. К сожалению, участники специально созванного Земского собора высказались против уступки ливонских земель и заверили правительство в том, что ради полного завоевания Ливонии они готовы на любые жертвы. Историческая правда оказалась на стороне Висковатого - неудачные переговоры стали катализатором объединения Польши и Литвы в Речь Посполитую.

7 мая 1570 года Иван IV принял в Москве литовских послов, а "...встречи им были две: первая встреча, вышед из столовых сеней на рундуке печатник Иван Михайлович Висковатый да дьяк Андрей Щелкалов". В июне 1570 года Висковатый участвовал в переговорах боярской комиссии с польскими послами в Москве и 22 июня вручил послам грамоту. Но в целом обстановка в стране становилась все напряженнее. Иван Четвертый всюду видел измены и, воспользовавшись случаем, затеял "московское дело" высших приказных чинов. Был арестован и казнен родной брат Висковатого Третьяк. Сам Иван Михайлович объяснился с царем, убеждая его прекратить кровопролитие, но болезненно подозрительный Иван IV решил, что против него сложилась оппозиция. Висковатый советовал царю, чтобы он "...в особенности же не истреблял своего боярства, и просил его подумать о том, с кем же он будет впредь не то что воевать, но и жить, если он казнил столько храбрых людей". В ответ Иван IV разразился угрозами: "Я вас еще не истребил, а едва только начал, но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось". Висковатый обвинялся в заговоре с целью сдать Новгород и Псков польскому королю, в изменнических сношениях с турецким султаном и крымским ханом, которым он будто "предлагал" Казань и Астрахань. 25 июля 1570 года великий дипломат был казнен на рыночной площади. Вслед за ним казнили еще более 100 человек, в том числе главу Посольского приказа Васильева и государственного казначея Фуникова.

Описывая казнь Висковатого, польский хронист Александр Гваньини заключил: "Таков конец превосходного мужа, выдающегося по уму и многим добродетелям, канцлера великого князя, равного которому уже не будет в Московском государстве"...

Братья Щелкаловы

Голландец Исаак Масса так отозвался об одном из братьев Щелкаловых, Андрее: "Был он человек необыкновенно пронырливый, умный и злой. Не имея покоя ни днем, ни ночью, работая как безгласный мул, он был недоволен тем, что у него мало работы, и желал еще больше работать. Царь Борис не мог достаточно надивиться его трудолюбию и часто говорил: "Я никогда не слыхал о таком человеке и полагаю, что весь мир был бы для него мал". А Карамзин написал о нем: "Положения в обществе он достиг благодаря уму гибкому и лукавому, совести неупрямой, смеси достохвальных и злых качеств".

Братья Щелкаловы вошли в русскую историю конца XVI века как знаменитые деятели, важные люди Российского государства. Соловьев в своей "Истории России с древнейших времен" отмечал: "К чинам, участвовавшим в думе, совете царском, примыкали и думные дьяки - высшее звание которого мог достигнуть не военный человек, а человек пера".

Они были выходцами из посадской среды. Их дед - конский барышник, торговал скотом, а отец Яков начинал как священнослужитель, был дьяком. Грамотные сыновья его - Андрей и Василий - служили в государевой канцелярии и, выявив не только прекрасную грамотность, но и сметку ума, широту взглядов, вошли в число главных деятелей русского государства. В 1570 году Андрей Щелкалов возглавил Посольский приказ. Через него проходили все дела, связанные с международной политикой.

Когда Иван Грозный решил породниться с датским королем и надумал женить его сына Магнуса на своей племяннице Евфимии, то поручил организовать эту свадьбу братьям Щелкаловым, определив именно им быть за неё ответственными. Это было в 1570 году. Спустя три года, когда литовская рада вела с Иваном IV переговоры через посла Гарабурда, все беседы с ним от имени российского государя вели окольничий Умный-Колычев, думный дворянин Плещев да дьяки Андрей и Василий Щелкаловы.

При Щелкалове Посольский приказ занимался также организацией придворных церемоний и торжеств. В его ведении находились почтовая служба, вопросы, относящиеся к пребыванию в Москве иностранцев, дела татар, плененных во время завоеваний Казанского, Астраханского, Сибирского и Касимовского ханств и получивших впоследствии свои вотчины в России, проблемы донских казаков. Здесь выдавались грамоты иностранцам и русским подданным для выезда из Российского государства. В функции Посольского приказа входило также улаживание пограничных конфликтов между Россией и Речью Посполитой, "размен" пленных, разрешение торговых споров.

Влияние братьев год от года при дворе Ивана Грозного усиливалось. В 1583 году английский посол Боус, присланный королевой Елизаветой для устройства сватовства Ивана Грозного к племяннице Елизаветы Марии Гастингс, имел дело тоже с Андреем Щелкаловым, на которого даже пожаловался царю, будто "дьяк Андрей Щелкалов дает ему дурной корм: вместо кур и баранов ветчину, а он, Боус, к такой пище не привык". Иван Грозный велел исследовать дело и дьяка Андрея Щелкалова от сношений с послом английским удалил, а кормовцев посадил в тюрьму. Боус с удовлетворением даже добавил, будто Иван Грозный "прибил Щелкалова". Случай этот, однако, не пошатнул положения Андрея Щелкалова и его брата при дворе царя, а после смерти Грозного в 1584 году Боус, по его словам, "впал в руки врагов своих, и Андрей Щелкалов отомстил ему, держа две недели в заключении в его доме, и обходился дурно, так что он, Боус, каждый день ждал худшего".

А большую услугу Боусу тогда оказал Борис Годунов, и сделал бы много больше, да ещё не имел, по словам Боуса, власти до коронации. Этим Боус как бы свидетельствует, что Андрей Щелкалов был одно время даже сильнее Бориса Годунова. Вся власть в России после смерти Грозного перешла в руки боярина Никиты Романовича, а главным советником у него и был Андрей Щелкалов. Но в 1585 году Никита Романович умер, опять началась вражда между боярами, и всех противников осилил Годунов, "соединясь с дьяками Щелкаловыми".

Братья Щелкаловы продолжали играть ведущую роль и при царе Фёдоре, сыне Ивана Грозного, и позже - при воцарении Бориса Годунова. Годунов даже называл братьев Щелкаловых своими "отцами". Писатель Смутного времени Иван Тимофеев, работавший под началом Андрея Щелкалова в Посольском приказе, свидетельствовал, что Андрей Щелкалов был своего рода наставником Бориса Годунова.

Голландец Исаак Масса отмечал позднее: "Борис, считая его необходимым для управления государством, был очень расположен к этому дьяку, стоявшему во главе всех прочих дьяков в целой стране. Во всех областях и городах ничего не делалось без его ведома и желания. Борис часто говорил: "Ему было бы прилично служить Александру Македонскому". С этой оценкой были согласны и русские современники, например, дьяк Иван Тимофеев. Историк Соловьев пишет об этом: "Пример вредных следствий местничества и мер, какие правительство должно было принимать при непослушании воевод, представляют известия разрядных книг под 1579 годом во время Ливонского похода: воеводы писали, что им быть невместно; из Москвы им дан был ответ, чтоб были по росписи; но воеводы опять замшились и к Кеси не пошли; тогда царь, кручинясь, прислал к ним из Москвы посольского дьяка Андрея Щелкалова".

Цесарский посол Варкоч именовал Андрея Щелкалова "великим хранителем печати", а Ключевский писал, что он, управляя Посольским приказом, занимал должность казначея, но не обычного казначея - знатока приказного делопроизводства, а печатника, хранившего документальную часть казны. Без его "думы" в государстве не происходило решительно ничего важного.

Когда после смерти польского короля Стефана Батория в 1586 году Россия решила повлиять на выборы там человека, который занял бы пророссийскую позицию, среди посланных туда верных людей, "великих послов", был и дьяк Василий Щелкалов. А в 1587 году, когда английские купцы получили разрешение торговать в России без пошлин, однако всё-таки с некоторыми ограничениями, следить за ними должен был Андрей Щелкалов - английским купцам предписывалось, выезжая из Москвы, являться в Посольский приказ не к кому-нибудь, а именно к дьяку Андрею Щелкалову.

В 1588 году английская королева попросила русского царя предоставить английским купцам возможность в поисках Китайских земель "вольно брать в России проводников, судовых людей, корм на людей и все запасы", но Щелкалов ей ответствовал с учетом выгоды для своей страны: "Это дело нестаточное, государю нашему через свое государство пускать на обыскивание других государств непригоже".

Когда же Россию посетил один из старейших византийских патриархов Иеремия, переговоры с ним нередко вели только Борис Годунов и Андрей Щелкалов, а принимая Иеремию со всеми почестями, всё-таки предупредили его, что "если какой иноземец станет проситься к патриарху или сам патриарх захочет видеться с каким-нибудь иноземцем, то приставы должны отвечать ему, что скажут об этом боярам" и - опять-таки! - "посольскому дьяку Андрею Щелкалову".

Но в 1594 году Андрей Шелкалов покинул все посты. Это произошло не внезапно и не беспричинно. В чём-то и раньше расходились его взгляды со взглядами Бориса Годунова, фактически диктующего свою волю царю Фёдору. Но к 1594 году Андрей Щелкалов впал в немилость настолько, что потерял всякую власть; по словам Ивана Тимофеева: "Борис угрыз Щелкалова зубами, аки зверь", и тот скончался вскоре "в бесчестном житье".

Английский путешественник Горсей дал свое определение Щелкалову, назвав его "хитрейшим скифом, какой когда-либо жил на свете". Английский посол в Москве Боус писал в августе 1584 г.: "Объявляю, что, когда я выехал из Москвы на второй день после смерти Иоанна, Никита Романович Юрьев и Андрей Щелкалов считали себя царями и потому так и назывались многими людьми, даже многими умнейшими и главнейшими советниками". Он умер в 1597 году в приходе одной из столичных церквей, приняв монашество. Опала на него была персональная, она не касалась его брата, и как раз с этого же времени, в 1595 году, Василий Щелкалов занял его место главного дьяка Российского и стал хранителем государевой печати. Он принимал участие во всех важнейших событиях в стране и после смерти царя Фёдора, когда на престол вступил Борис Годунов, однако через два года, в 1600 году, произошли и в его жизни крутые перемены - он тоже лишился своего поста печатника, а через год был отстранен и от всех других государственных дел.

Что произошло, почему из союзника и советника Бориса Годунова братья Щелкаловы один за другим сделались его чуть ли не врагами? Ведь не досадуя ли на несправедливость опалы и не будучи в состоянии пережить смиренно свое падение, Василий Щелкалов и занял в конце концов при дворцовых интригах сторону тех, кто поддерживал врага Бориса Годунова - ставленника поляков Лжедмитрия? События Смутного времени полны ещё разных тайн, неисследованных белых пятен, загадок и непонятных поворотов в тот период борьбы русских против польского нашествия.

Много неясного и в поведении Василия Щелкалова. С одной стороны, Лжедмитрий I, находясь ещё в Польше, утверждал, будто ему оказывали поддержку и покровительство некоторые русские вельможи, которые однажды даже спасли его, уберегли от расправы и отпустили в Литовскую землю. При этом он называл одно имя, и это было имя именно Василия Щелкалова. Может, потому так решительно, в одночасье, и расправился с ним Борис Годунов? Но с другой стороны - не лишил его думных чинов и имущества, и через три года именно Василий Щелкалов выставил из своих обширных владений в поле против самозванца пятьдесят вооружённых воинов.

Однако через год, когда в 1605 году всё-таки воцарился в Москве Лжедмитрий I, наградил он Василия Щелкалова званием сокольничего. Принял ли Щелкалов эту награду с благодарностью, охотно, как заслуженную и желанную, или был обескуражен ею? Во всяком случае в следующем, 1606 году, при Василии Шуйском оказался он в опале, лишенный уже всех поместий и вотчин. И потребовал вернуть ему их позже, при кратковременном "царствовании" сына польского короля Владислава, когда поднялись все опальные предшествующего царствования - тогда Василий Щелкалов выхлопотал себе все поместья. Но эта последняя "милость" от врага земли русской окончательно его погубила как государственного человека - закатилось солнце его активности, славы и почёта. Он умер в 1610 году, а все его родственники, дети, близкие были подвергнуты преследованиям и изгнанию...

А.И. Власьев

Одним из самых авторитетных представителей российской дипломатической службы на рубеже XVI-XVII столетий был думной дьяк Посольского приказа Афанасий Иванович Власьев, возглавлявший это ведомство с 1601 по 1606 год. Профессиональный дипломат пользовался доверием Бориса Годунова, его противника и преемника Лжедмитрия I, ценивших опыт и образованность посольского дьяка.

Первые упоминания о нем относятся к 1584 году, когда Афанасий Иванович был подьячим Мастерской палаты. Спустя 10 лет он числился первым по денежному жалованью и поместному окладу подьячим Посольского приказа: "был поверстан поместьем в 500 четей". В феврале 1595 года он отбыл в составе посольства в Германию ко двору императора Рудольфа II в качестве одного из руководителей и именовался дьяком. Перед послами миссии Вельяминовым и Власьевым стояли достаточно сложные задачи: побудить империю Габсбургов к вступлению в войну против Турции, убедить императора в поддержке России, но при этом добиться, чтобы участие Московского государства в "антитурецкой коалиции" было ограничено финансовой помощью Германии. В ноябре посольство вернулось в Москву, не сумев достичь поставленных перед ним целей.

Эта неудача не оказала влияния на дальнейшую карьеру Власьева - за ним был сохранен дьяконский чин. В 1596 году он уже дьяк приказа Казанского и Мещерского дворца; спустя два года - думной дьяк. Его руководство этим ведомством, носило номинальный характер, поскольку, являясь опытным дипломатом, он периодически привлекался к внешнеполитической работе. Так, в 1597 году дьяк присутствовал на дворцовом приеме императорского посла. В июне 1599 года Власьев, на этот раз как глава посольства, вновь отправился в Империю.

Официальной его задачей являлось извещение императора Рудольфа о воцарении Бориса Годунова. Главная цель миссии состояла в том, чтобы побудить Империю объявить войну Речи Посполитой, с которой у России к тому времени вновь обострились отношения. При постановке задачи руководство Посольского приказа следовало прежним представлениям об империи Габсбургов как о естественном союзнике против Польши. Но в 1599 году внешнеполитическая ситуация кардинально изменилась: польский король Сигизмунд III стал проводить дипломатический курс на сближение и союз со Священной Римской империей, о чем в Москве еще не было известно. И эта миссия Власьева окончилась провалом. Не удалось ему выполнить и другое тайное поручение: достигнуть договоренности о заключении брака эрцгерцога Максимилиана с Ксенией Годуновой.

Несмотря на неудачу, Власьев продолжает продвижение по служебной лестнице: он становится вторым посольским дьяком. Вместе с Щелкаловым Власьев входил в ответную комиссию на переговорах с английским послом Ричардом Ли, прибывшем в Москву в 1601 году. В мае Афанасий Иванович возглавил Посольский приказ. Назначение его на этот пост было связано с опалой прежнего судьи приказа Щелкалова. В августе того же года Власьев вновь отбыл в Польшу в составе посольства Салтыкова-Морозова. В практике Посольского приказа это был первый случай, когда за границу отправился глава дипломатического ведомства. В январе 1602 года посольство вернулось в Москву, добившись ратификации договора о перемирии с Речью Посполитой на 20 лет.

В августе 1602 года Афанасию Ивановичу вновь доверили ответственную миссию. В Россию прибыл датский принц Иоганн, который должен был жениться на Ксении Годуновой. Посольскому дьяку поручили ознакомить королевича с русскими обычаями. Власьев встретил его в устье реки Наровы и сопровождал в пути около десяти дней. Не доехав до Новгорода, Афанасий Иванович отправился к Борису Годунову, чтобы доложить о внешности жениха. Сохранилась "Память думному дьяку Офонасью Власьеву, чтоб еси ехал к государю да к сыну его царевичу по приезде прямо на стан, где государей сведает, а к Москве б еси однолично не заезжал".

Свадьба так и не состоялась - жених скончался спустя месяц после прибытия в Москву. Нелегкая миссия - известить датского короля Христиана о смерти брата - была возложена на Афанасия Ивановича. В связи с этим в июле 1603 года он отправился в очередное посольство - в Копенгаген.

Едва вернувшись в Россию, Власьев активно включается в работу Посольского приказа. До марта 1605 года Афанасий Иванович подготовил документы для российского посольства в Грузию, дважды отправлял подарки в Ногайскую Орду, допрашивал пленных татар, разослал несколько грамот в пограничные города, присутствовал на аудиенциях и участвовал в переговорах с крымскими и имперскими послами. Иностранцы в своих письмах именовали влиятельного посольского дьяка "канцлером", хотя подобным титулом наделялись печатники - хранители государственной печати. Власьев не был произведен в печатники, эта должность оставалась вакантной до 1605 года. Титулование же Власьева "канцлером" иностранцами вполне обосновано, так как государственная печать, за отсутствием печатника, находилась в Посольском приказе и фактически была под контролем думного посольского дьяка.

Находясь на посту судьи Посольского приказа, Афанасий Власьев заботился не только о выполнении текущих дипломатических задач, но и стремился подготовить кадры для дальнейшей внешнеполитической работы. Именно во время его руководства за границу впервые были отправлены на обучение русские люди, которых по возвращении в Россию планировалось сделать толмачами и переводчиками этого ведомства. Он заботился и о сохранении старых, опытных служащих: из 16 посольских подьячих, находившихся под его началом, не менее половины имели 10 и более лет выслуги.

Контактируя с иностранцами по посольским делам, Власьев держал иноземцев и у себя в услужении. Известно, что ему служил некий француз Бажен Иванов, которого "вывез с собою из цесарские земли диак Офонасей Власьев". Впоследствии, в 1609 году, Иванов был определен переводчиком в Посольский приказ. Был в услужении и голштинец Ганс Лакман, которого Афанасий Иванович привез из Любека. По показаниям самого голштинца, "... жил он у Офонасья во дворе 6 лет, и на всякие посылки в поместья и в вотчины его Офонасей надзирать над прикащики своими для всяких дел посылал".

В конце 1604 года русскую границу перешло войско претендента на престол - Лжедмитрия I. Россия вступила в эпоху Смуты. Сам Афанасий Иванович участия в походе против "расстриги" Лжедмитрия не принял: он оставался в Москве, занимаясь дипломатическими делами. Но один раз ему пришлось выехать к войскам. В Разрядных книгах сохранилась запись: "И бояре и воеводы тогды от Рылска отошли в Севской, и государь послал к боярам с речью, и пенять, и распрашивать, для чего от Рылска отошли, окольничего Петра Никитича Шереметева да думного дьяка Офонасия Власьева". Вернувшись в Москву, Власьев принял участие в переговорах с английским послом Томасом Смитом.

После кончины Бориса Годунова на престол взошел его сын, Федор, который не пользовался таким авторитетом, как его отец. Но Афанасий Иванович усердно служил и ему. О восшествии на престол нового государя немедленно оповестили незадолго до этого отпущенного из Москвы Томаса Смита. Трудно поверить в справедливость слов некоторых современников, обвинявших Афанасия Ивановича в измене династии Годуновых - многие считали, что посольский дьяк еще в 1601 г., во время переговоров с польским послом Львом Сапегой в Москве, договорился с польскими панами уничтожить Годуновых руками самозванца.

Косвенным доказательством непричастности Власьева к "антигодуновскому заговору" является то, что к Лжедмитрию I в Тулу он отправился лишь в начале июня 1605 года, после свержения Федора Борисовича, в составе правительственной делегации: "А с Москвы встречали ево бояре князь Иван Михайлович Воротынской, да князь Ондрей Ондреевич Телетевской, да окольничий Пётр Никитич Шереметев, да думной дьяк Офонасей Власьев; а с ними стольники, и дворяне большии, и изо всех чинов люди". Первоначально, как и другие члены делегации, Власьев был встречен самозванцем довольно холодно, но вскоре новый царь пожаловал ему чин казначея, оставив при этом на посту главы Посольского приказа. На польский манер Власьев именовался "подскарбей надворной и секретарь великой".

В первые месяцы правления царя Димитрия Ивановича Власьев активно работал на дипломатическом поприще: 8 июля 1605 г. он принимал в Посольском приказе крымских гонцов, 21 июля присутствовал на аудиенции, данной царем крымским гонцам, касимовскому царю Ураз-Магмету и шведскому королевичу Густаву; 6 августа слушал доклад пристава при крымских гонцах.

При дворе Лжедмитрия I Власьев стал одним из самых влиятельных лиц. Бургомистры Любека в октябре 1605 года сообщали в своем письме в Бремен, что "Афанасий Иванович, прежний канцлер, у них опять в великой милости и определен главным казначеем и канцлером". 17 мая 1606 г. в ходе восстания Лжедмитрий I был убит. Смерть самозванца практически подвела черту под карьерой Власьева. Уже в июне в качестве судьи дипломатического ведомства упоминается Тепленев. Опала Афанасия Власьева первоначально выражалась в форме "почетной ссылки" - вместе с воеводой Годуновым его послали управлять Уфой. Однако высылка человека, занимавшего до этого ключевые посты в государстве, в один из окраинных городов была явным признаком немилости. Московский двор Афанасия Ивановича был конфискован, его имя старались не упоминать в разговорах с поляками. Однако активную и успешную работу Афанасия Ивановича в сфере внешней политики трудно было увязать с образом "вора и разорителя веры", создававшегося для польской стороны. Опала Власьева продолжалась, по всей видимости, до конца царствования Василия Шуйского. После свержения царя Василия и избрания на российский престол польского королевича Владислава Афанасий Иванович бил челом о возвращении ему двора и имения. На челобитную Власьева в январе 1611 года королем Сигизмундом был дан положительный ответ; кроме того, Власьева пожаловали в думные дворяне. В "Описи архива Посольского приказа 1626 года" отмечен "Лист Офонасья Власьева, велено его взять к Москве и быти ему по-прежнему в казначеях и в думных дворянех". По-видимому, вернуться в Москву он не успел: в "Боярском списке 1610-11 года" его имя среди думных дворян не упоминается. Дальнейшая судьба Афанасия Ивановича Власьева, одного из талантливейших дипломатов Московского государства рубежа XVI-XVII веков, неизвестна.

И.Т. Грамотин

Иван Тарасьевич Грамотин, судья Посольского приказа, на протяжении 44 лет последовательно служил всем московским царям, самозванцам и претендентам на российский престол. Он был вынужден некоторое время жить в эмиграции в Польше, дважды попадал в опалу, но потом занимал более высокие должности. Беспринципность и корыстолюбие сочетались в этом человеке с редкими политическими способностями и литературным талантом. Среди посольских дьяков Иван Грамотин также выглядит фигурой исключительной: он трижды выезжал за границу в составе посольств, а во главе Посольского приказа его ставили шесть раз. Больше того, он первый после Щелкалова руководитель внешней политики Московского государства, добившийся официального пожалования чина печатника.

Год рождения Грамотина неизвестен. Первое упоминание о нем относится к 1595 году, когда ему доверили ведение документации дипломатической миссии. На начальном этапе своей карьеры Иван Тарасьевич именовался в официальных документах Иваном Курбатовым, и лишь с 1603 года, когда его произвели в думные дьяки, он фигурирует под фамилией своего отца - Грамотин.

В 1599 г. Иван Грамотин в составе посольства Власьева посетил Германию, а по возвращении в Россию он упоминается в качестве подьячего приказа Новгородской четверти. Вскоре его дела пошли в гору, возможно, благодаря покровительству вернувшегося в 1602 году из Польши нового судьи Посольского приказа Афанасия Власьева, который знал Грамотина по совместному участию в двух посольствах.

Спустя год Грамотин уже служил думным дьяком Поместного приказа. Он получил право участвовать в заседаниях высшего государственного органа России - Боярской думы. В это же время Грамотину впервые пришлось возглавить дипломатическое ведомство России: в отсутствие Власьева, находившегося с посольством в Дании, с июля 1603 по январь 1604 года Иван Тарасьевич исполнял обязанности судьи Посольского приказа.

Первые месяцы 1604 года стали для Ивана Грамотина сложным временем: от руководства внешней политикой он был отстранен еще до возвращения Власьева из Дании; Поместный приказ он покинул не позднее начала апреля; с февраля по ноябрь 1604 года пока не удается найти ни одного упоминания о нем. Возможно, Грамотин подвергся опале, но подтверждений этому не существует.

В ноябре Грамотин был отправлен в составе войска в Северскую землю для борьбы со вступившим на территорию России претендентом на престол - Лжедмитрием I. После смерти царя Бориса Годунова вместе с московским войском перешел на сторону самозванца. За это он получил думное дьячество. По возвращении в Москву, в августе следующего года, в связи с отбытием в заграничное посольство посольского дьяка Афанасия Власьева, Грамотин вновь был поставлен во главе отечественной дипломатии.

В течение недолгого правления Лжедмитрия I Грамотин оставался одним из наиболее влиятельных лиц при дворе. Иван Тарасьевич продолжал участвовать в дипломатических делах и после возвращения из Польши Власьева. В частности, он встречал перед аудиенцией отца царской невесты - Юрия Мнишека. 8 мая 1606 г. Грамотин присутствовал на свадьбе царя и Марины Мнишек; в тот же день Иван Тарасьевич был отправлен Лжедмитрием к польским послам Гонсевскому и Олесницкому с приглашением на свадебный пир. В дальнейшем, накануне гибели самозванца, Грамотин вместе с главой Посольского приказа Власьевым вошел в состав ответной комиссии для переговоров с польскими послами.

17 мая 1606 г. Лжедмитрий был убит, царем провозгласили Василия Шуйского. Вскоре Грамотин, как и другие приближенные самозванца, был выслан из Москвы. В первые дни после переворота Грамотин в третий раз возглавил Посольский приказ вместо подвергнутого опале Афанасия Власьева. Временное назначение Грамотина на пост главы внешнеполитического ведомства объясняется, по всей видимости, тем, что он был наиболее осведомленным лицом о дипломатии Лжедмитрия I. Во главе Посольского приказа Иван Тарасьевич оставался недолго: уже 13 июня 1606 г. руководителем этого ведомства стал Телепнев. Ну а Грамотин, будучи приближенным самозванца, подвергся опале: его лишили думного чина и отправили в Псков, где ему пришлось прожить около двух лет.

О деятельности Грамотина в псковский период сохранилось свидетельство: дьяк посылал своих людей "грабить христиан и приказывал гнать их скотину в Псков; сам же выезжал из Пскова, брал многих христиан в плен, пытал их, на мзде великой отпущаеще". Жестокость и мздоимство воеводы Шереметева и дьяка Грамотина стали одной из причин городского восстания 2 сентября 1608 г., в результате которого Псков присягнул Лжедмитрию II. Восставшие горожане убили воеводу Петра Шереметева; Иван Грамотин спас свою жизнь, перейдя на сторону нового "чудесно спасшегося царя Димитрия". Дьяк отъехал в подмосковный Тушинский лагерь самозванца и вскоре стал одним из ближайших советников "вора".

Некоторые сведения об Иване Грамотине и его роли в московской администрации сохранились в наказе русским послам, отправленным в 1615 году на переговоры с поляками под Смоленск. Он пытался склонить бояр к избранию царем не королевича Владислава, а самого короля Сигизмунда - в наказе было записано: "А гетману Хоткееву говорити: он сам о том всем бояром говорил, и грамоту у себя королевскую сказывал, и князя Юрья Трубецкого, и Ивана Грамотина, и Василья Янова о том к нам ко всем бояром присылал, чтоб нам всем целовати крест королю самому". Русским дипломатам предписывалось говорить: "В уряде на Москве был ты, Александр, владел всем, как хотел, а в Посольском приказе был изменник Московского государства дьяк Иван Грамотин, ваш советник, и он по совету с тобою так писал, и печати боярские были у него, и вы писали, что хотели, и печатали, а бояре того не ведали". Согласно официальной версии, Грамотиным были составлены "боярские" грамоты к Сапеге с призывом идти под Москву против главы первого ополчения Прокопия Ляпунова, а также к королю с сообщением об аресте патриарха Гермогена по решению бояр.

В 1611 году Иван Грамотин по приказу Гонсевского от лица бояр говорил с польским послом Жолкевским. Думный дьяк готовил посольство Трубецкого, Салтыкова и Янова, отправившееся в Польшу в сентябре 1611 года. На пути в Литву послы встретили войско гетмана Карла Ходкевича, который в обход всех международных норм изъял у них дипломатическую документацию, прочел наказ и вернул посольство в Москву, заявив, что король Сигизмунд будет недоволен предложениями русской стороны. По настоянию Ходкевича Иван Грамотин, прибыв в обоз гетманского войска, написал для послов новый наказ в том виде, в каком требовали поляки.

В конце декабря 1611 года Иван Тарасьевич и сам отправился ко двору польского короля. Целью его миссии было ускорить приезд в Россию и воцарение польского принца. Отъезжая из осажденной Москвы, Грамотин изготовил сам для себя посольскую документацию, запечатал грамоты боярскими печатями и отправился в Польшу, не уведомив об этом бояр. Вероятно, он увез с собой боярские печати, поскольку в наказе русским послам указывалось: "А боярских печатей после Ивана Грамотина в Посольском приказе и не сыскали". Однако недалеко от Москвы думный дьяк был схвачен ополченцами и ограблен. После этого Иван Тарасьевич некоторое время прожил у гетмана Ходкевича, а затем написал для себя новую грамоту от бояр, с которой и прибыл к Сигизмунду III.

В ноябре того же года он пришел к столице с польским отрядом, получив от Сигизмунда III поручение склонить Земский собор к избранию царем Владислава. Потерпев неудачу, Грамотин возвратился в Польшу и доложил королю, что "лучшие люди" желают видеть царем королевича, но не смеют открыто говорить об этом, боясь казаков. После этого некоторое время Ивану Грамотину пришлось прожить в Польше. Вплоть до сентября 1615 года в официальных русских документах Ивана Тарасьевича именовали изменником, "первым всякому злу начальником и Московскому государству разорителем". Тем не менее Грамотин вернулся в Россию и был не только помилован, но и вновь занял высокое место в московской администрации.

2 мая 1618 г. царь "указал свейское посольское дело ведати и в ответе з бояры быти дьяку Ивану Грамотину, а в ответех указал государь писатися ему думным". Уже на следующий день Иван Грамотин присутствовал на аудиенции шведским послам, во время которой исполнял функции, традиционно входившие в компетенцию посольского дьяка. Сделавшись руководителем русской дипломатии, Иван Грамотин продолжил начатое его предшественником, посольским дьяком Петром Третьяковым, восстановление нарушившихся в годы Смуты внешнеполитических связей Московского государства. Важнейшим шагом в этом направлении стало заключение Деулинского перемирия, завершившего войну с Польшей. В подготовке Деулинского договора Грамотин принял самое активное участие.

По роду своей службы постоянно общаясь с иностранцами, Грамотин воспринимал отдельные элементы европейской культуры, о чем свидетельствует заказ им собственного портрета - явление, распространенное в Европе, но в России встречавшееся еще крайне редко. Он занимался и литературной деятельностью - его перу принадлежит одна из редакций "Сказания о битве новгородцев с суздальцами". Особенностью грамотинской редакции "Сказания..." является сочувственное отношение автора к "самовластью" новгородцев, которые "сами себе избираху" князей, и осуждение суздальских князей, которых Грамотин обвиняет в зависти к богатству Новгорода.

28 декабря 1626 г. Грамотин был сослан в Алтырь за незаконное расходование средств казны, отпущенных на Посольский приказ.

После внезапной смерти И.К.Грязева в 1634 г. был срочно возвращен из ссылки, став в четвертый раз руководителем внешней политики Русского государства (случай беспрецедентный в истории дипломатии).

Последний раз в приказной документации его имя упоминается в декабре 1637 года, когда он в последний раз уходит в отставку. 23 сентября 1638 г. Иван Тарасьевич Грамотин умер, не оставив потомства, приняв перед смертью постриг под именем Иоиля в Троице-Сергиевом монастыре, где и был похоронен. Голландский купец Исаак Масса охарактеризовал думного дьяка следующим образом: "похож на немецкого уроженца, умен и рассудителен во всем и многому научился в плену у поляков и пруссаков".

В.Г. Телепнёв

Посольский приказ в Смутное время работал достаточно эффективно, стремясь обеспечить России благоприятные условия в осуществлении контактов с зарубежными державами. В этом немалая заслуга руководителей дипломатического ведомства - судей Посольского приказа. Один из них - думский дьяк Василий Григорьевич Телепнёв. Он был человеком безусловно одаренным и не лишенным дипломатического таланта. Его продвижение по службе было самым стремительным для дипломатического ведомства той эпохи. Заняв пост судьи Посольского приказа с воцарением Шуйского в 1606 г., Телепнёв верно служил государю и вскоре после его свержения сошел с политической арены.

Род Телепнёвых происходил от князей Оболенских. По документам, поданным в Разрядный приказ в конце ХVII века, происхождение Телепнёвых выглядит более скромным: они производили себя от выходца из Польши Степана Телепнёва, переехавшего на службу в Московское государство в XVI столетии. Брат Василия Телепнёва - Ефим - уже в 1604 году упоминается в качестве дьяка в Новгороде Великом, одном из крупнейших русских городов.

Первое упоминание о Василии Телепнёве относится к началу июня 1604 года, когда в Москве находился гонец из Священной Римской империи Валтазар Мерл. Подьячему Василию Телепнёву было велено отнести на подворье к гонцу "опасную грамоту" для проезда в Москву императорского посла, вручить дипломату царское жалованье и вернуть кубки, которые тот подарил во время аудиенции царю Борису Годунову. Характер поручения позволяет предположить, что в то время он уже являлся подьячим Посольского приказа. Второй раз подьячий упоминается 14 октября 1604 г., когда он ездил на подворье к крымскому гонцу для переговоров о выкупе русских пленных, привезенных с собой в Москву этим дипломатом. Спустя три месяца, 7 января 1605 г., он вновь отправился к крымчакам: "...по приказу дьяка Офонасья Власьева ездил Василей Телепнёв на крымской двор для договору тех же полоняников". Интересно, что в росписи подьячих Посольского приказа, служивших в этом ведомстве при Власьеве, имя Телепнёва не названо. Видимо, на тот момент он был одним из "молодых" посольских подьячих, которые при составлении списка не были перечислены поименно.

Следующее упоминание о Василии Телепнёве относится ко времени царствования Лжедмитрия I, когда Посольский приказ возглавлял Иван Грамотин, замещавший отбывшего с посольством в Польшу Афанасия Власьева. Новый царь пожаловал в дьяки "старого" посольского подьячего Петра Палицына, а на освободившееся место был переведен Василий Телепнёв: "А как подьячему Петру Палицыну велено быть в дьяцех, и на ево место был в подьячих Василей Телепнёв, а оклад ему был поместной 500 чети, денег 50 рублёв". Таким образом, Василий Телепнёв, незадолго до того служивший "молодым" подьячим, сразу был переведен в "старые" подьячие с максимальным для приказной системы Московского государства жалованьем. При этом он опередил в карьерном продвижении многих подьячих Посольского приказа, имевших гораздо более значительный стаж работы в дипломатическом ведомстве. По всей вероятности, уже в качестве "старого" подьячего Посольского приказа Василий Телепнёв ходил по поручению Лжедмитрия I на подворье к польскому посланнику Гонсевскому. В январе 1608 года, во время переговоров в Москве, Гонсевский напоминал посольскому дьяку: "А ты, государской диак Василей, приезжал ко мне на посольской двор, как я был от государя своего прислан к тому небощику и говорил ты мне, выславляя того небощика, что он прямой государь ваш, прироженной, милостивой и храброй государь".

К сожалению, точно определить время пожалованья Телепнёву думного дьячества невозможно. Принято считать, что думным дьяком Василий Телепнёв стал одновременно с назначением на пост судьи Посольского приказа. Во главе внешнеполитического ведомства он находился на протяжении всего царствования Василия Шуйского. Эти четыре года были очень сложными для Московского государства: именно в то время внутренний кризис был дополнен кризисом в сфере внешней политики. Дважды Москва оказывалась в осаде: в конце 1606 года под ее стенами стояла повстанческая армия Ивана Болотникова, а с июля 1608 года по март 1610 года - войска Лжедмитрия II.

Во время руководства Посольским приказом Телепнёва внешнеполитические связи Московского государства, несмотря на кризис, оставались довольно обширными: сохранились сведения о приездах в Москву дипломатов из Польши, Швеции, Крыма, империи Габсбургов, Ногайской Орды. Из Москвы были отправлены дипломатические миссии в Крымское ханство, на Дон, грамоты были посланы в Англию, Любек, к кумыцкому князю. Посольский приказ продолжил работу с дипломатическими миссиями, прибывшими в Москву и выехавшими из столицы в конце царствования Лжедмитрия I. Дипломатический курс России был продолжением внешнеполитической линии, намеченной еще в конце XVI века. Московское правительство стремилось сохранить мир на западных границах, уклоняясь при этом от ратификации русско-шведского Тявзинского договора 1595 года, по которому Московское государство отказывалось от претензий на прибалтийские земли. Одновременно с этим Россия пыталась нормализовать отношения с Крымским ханством и расширить свое влияние на Кавказе.

Первоочередной задачей, стоявшей перед Посольским приказом в середине 1606 года, являлось оповещение соседних государей о воцарении Василия Шуйского. Кроме того, необходимо было добиться подтверждения Польшей 20-летнего перемирия. Обстоятельства свержения Лжедмитрия I в ночь на 17 мая 1606 г., когда в Москве было перебито множество поляков, давали основания для опасений. Посольский приказ сумел частично добиться решения вышеперечисленных задач, в чем, несомненно, есть неоспоримая заслуга посольского дьяка Василия Телепнёва.

Смутное время внесло коррективы в отношения Московского государства с соседями; перелом в российской внешней политике пришелся именно на время руководства Посольским приказом Василия Телепнёва. В середине 1608 года, вследствие активной поддержки польской шляхтой движения Лжедмитрия II, внешнеполитический курс России принимает антипольскую направленность; окончательная смена ориентиров произошла в 1609 году, когда армия польского короля Сигизмунда III вторглась на территорию России. Углубление внутреннего и внешнеполитического кризиса вынудило московское правительство искать помощи извне. Уже летом 1608 года наметилось сближение России со Швецией, закончившееся подписанием в феврале следующего года русско-шведского договора, по которому Швеция в обмен на пограничный Корельский уезд обязалась поддержать Василия Шуйского в его борьбе с Лжедмитрием II.

Этот шаг спровоцировал открытие Речью Посполитой боевых действий против России. В этих условиях Василий Телепнёв продолжал верно служить Василию Шуйскому и искать новых союзников. 21 августа 1609 г. он принимал в Посольском приказе шведских наемников, прибывших в Москву за жалованьем, и участвовал в двух аудиенциях, данных им Василием Шуйским. Василий Григорьевич также участвовал в переговорах со шведскими послами и в начале 1610 года.

Были активизированы также контакты с Крымским ханством. Если раньше русские дипломаты отклоняли предложения хана оказать им помощь в борьбе против мятежников, то с 1608 года Посольский приказ сам просит об этом. В марте 1610 года были отправлены гонцы в Ногайскую орду, стараясь добиться помощи от князя Иштерека. Хотя грамота была написана от лица князя боярина Шуйского, но автором ее был судья Посольского приказа Телепнёв. Сохранился как первый черновой вариант с многочисленными правками, написанный самим посольским дьяком, так и окончательный текст, переписанный начисто более разборчивым почерком с пометкой: "А ся грамота списана с Васильева письма Григорьевича слово в слово для того, любо вскоре прочесть почище". Итогом данной миссии стало отправление ногайским князем части его орды на помощь Василию Шуйскому.

В общении с иностранными дипломатами Василий Григорьевич не всегда умел соблюдать правила посольского этикета и вел себя подчас грубо. В апреле 1608 г. польские послы обратились к членам ответной комиссии с жалобой на Телепнёва: "... и то делалось при наших очах, что он, Василей, пана Миколая обесчестил не токмо словом, и рукою на него замахивался, и тем он обесчестил не посла. А если он и будет здесь бояры, и нам с ним ни о чём не говарить".

Телепнёву приходилось решать и частные вопросы: в сентябре 1609 года - марте 1610 года судья Посольского приказа занимался расследованием дела по челобитью ногайского посла Нурагмета на толмача Тютчева, который взял у ногайца саблю и не уплатил за нее денег. К следствию было привлечено 4 толмача, причем Телепнёв лично расспрашивал их. 22 марта 1610 г. деньги были возвращены ногайскому послу.

После свержения царя Василия Шуйского Телепнёв примкнул к боярской группировке, выступавшей за избрание на российский престол польского королевича Владислава. При приближении к Москве войска польского гетмана Жолкевского из столицы навстречу к нему была выслана делегация, возглавленная боярами Мстиславским и Голицыным. На переговорах 5 августа 1610 г. обсуждался вопрос о приглашении на престол королевича Владислава, причем Василий Телепнёв зачитывал гетману условия, которые ставила российская сторона. 13 августа посольский дьяк вновь ходил к Жолкевскому и от лица московского правительства требовал перехода Владислава в православие и отступления польских войск от Смоленска.

Сведения о дальнейшей судьбе посольского дьяка отрывочны. 28 августа Телепнёв упоминается в документах в качестве "канцлера", а в марте 1611 года - думного дьяка Посольского приказа. Но уже в боярском списке среди думных дьяков Василий Григорьевич Телепнёв не назван. Известно также, что с сентября 1610 года печатником и посольским дьяком именовал себя также Иван Грамотин.

Последнее упоминание о Василии Телепнёве относится к марту 1611 года, когда по указу королевича Владислава было дано распоряжение об отправлении денег "...в Посольский приказ к печатнику и к думным дьяком к Ивану Грамотину да к Василью Телепнёву". Согласно этой грамоте, он оставался в Посольском приказе в чине думного дьяка до марта 1611 года, но главой дипломатического ведомства являлся Грамотин.

После исчезновения Телепнёва из Посольского приказа российская дипломатия в течение полутора лет находилась под контролем польского короля, проводником влияния которого был Грамотин. Родственники и потомки Василия Григорьевича Телепнёва занимали высокое положение при дворе после окончания Смутного времени, в царствование Михаила Фёдоровича Романова. Его брат, Ефим Григорьевич, после ссылки И.Т.Грамотина в 1626 году возглавил Посольский приказ, а с апреля 1630 – также и Приказ книжного печатного дела, пока в августе 1630 г. не был сослан в Пошехонье.

Телепнев не был таким опытным и талантливым дипломатом, как его предшественник на посту судьи Посольского приказа Афанасий Власьев. В умении ориентироваться в придворных интригах и способности переходить из одного лагеря в другой он сильно уступал своему современнику - Грамотину. Но многие историки характеризуют Василия Телепнёва как опытного администратора, упорного и трудоспособного политика. Именно такой человек и был нужен дипломатическому ведомству в условиях кризиса начала XVII века.

Ф.Ф. Лихачев

Среди руководителей Посольского приказа XVI - первой половины XVII века Федор Федорович Лихачев, на первый взгляд, мало примечательная фигура. Его нельзя считать таким блестящим государственным деятелем и политиком, как Висковатый и Щелкалов. В его судьбе не было политических "приключений", как у Грамотина. Лихачев возглавлял ведомство внешних сношений в период внешнеполитического затишья, и ему мало представилось возможностей для проявления дипломатических способностей.

Имя будущего думного дьяка впервые встречается в источниках 1582 года, когда он был еще ребенком. В кормовой книге Нижегородского Печерского монастыря есть запись о молитве "о здравии и спасении за Федора Федоровича Лихачева". В списках же государственных чинов он числится намного позже: в Кормленной книге за 1603 год - как подьячий. К тому времени он совсем недавно был поверстан на службу, о чем свидетельствует тот факт, что упомянут он как Федька Лихачев, а уменьшительным именем именовали "молодых" подьячих - низшую категорию приказных людей, имеющих небольшой служебный стаж.

21 сентября 1630 г. Федор Федорович Лихачев был назначен думным дьяком Посольского приказа и Новгородской чети и встал во главе внешней политики России. Трудно объяснить назначение на это место сановника, который за свою долгую службу ни разу не соприкасался с дипломатическими делами. Два его ближайших предшественника - Грамотин и Телепнев - были отрешены от должности и сосланы. Возможно, было решено, что непрофессионал Лихачев будет послушным проводником политического курса и не станет проявлять самостоятельности.

Международное положение государства в это время было сложным. По Столбовскому миру со Швецией Россия утратила выход к Балтийскому морю, по Деулинскому перемирию с Речью Посполитой - Смоленск. Страна находилась в состоянии разрухи после Смуты и интервенции, нуждалась в мирной передышке, и правительство Михаила Романова в 20-х годах XVII века делало все, чтобы избежать конфликтов с соседями, в то же время не оставляя мысли о реванше. Возможность представилась к началу 30-х годов. Назревала новая польско-шведская война, и между Россией и Швецией начались переговоры о союзе против Польши. К союзу планировалось привлечь и Турцию.

Федор Лихачев пробыл начальником Посольского приказа немногим больше года. При нем русская дипломатия продолжала работу по созданию русско-шведско-турецкой коалиции против Речи Посполитой. Первой важной акцией Посольского приказа под его руководством была отправка в январе 1631 года к шведскому королю Густаву II Адольфу посольства Племянникова и Аристова с извещением о готовности России открыть военные действия против Польши весной того же года. Впрочем, начало войны зависело от того, удастся ли договориться с Османской империей о совместном выступлении. С этой целью в Стамбул еще в мае 1630 года было направлено посольство Совина и Алфимова, но Порта, занятая войной с Персией, не торопилась с ответом. Московская дипломатия намеревалась также поднять против Речи Посполитой восстание Запорожского войска. Инициатива здесь принадлежала шведам; шведский эмиссар Барон, проезжая через Москву, поставил в известность о целях своей миссии царское правительство; тайные переговоры с ним вели боярин Шеин и Лихачев. Впрочем, думный дьяк был посвящен не во все тайны внешней политики. В марте 1631 года в Москву прибыл представитель Густава Адольфа Руссель, который устно изложил следующее предложение своего короля: московский государь вербует армию в Германии, которая официально будет состоять на его службе, и нанесет по Польше удар из Силезии. Лихачев не знал об этом проекте, переговоры Черкасский вел без его участия: "в Посольском приказе ни о чем не ведомо, потому что Яков Руссель приехал с великим и тайным делом". Только в мае Федора Федоровича посвятили в этот замысел. Тогда приехал шведский посол Мониер, вручивший королевское предложение Михаилу Федоровичу в запечатанном виде. Содержание этих предложений было известно Лихачеву, он участвовал в их рассмотрении и в составлении царского ответа, текст которого хранился у него "в тайном посольском столпу". Больше никто из служащих Посольского приказа не знал об этих планах.

В январе 1632 года в Москве был установлен новый срок начала войны с Польшей - лето того же года. Русско-шведские переговоры вызвали озабоченность Дании - союзницы Польши и противницы Швеции. Датский король Кристиан IV предпринял шаги, чтобы воспрепятствовать сближению России со Швецией. С этой целью он предложил Михаилу Федоровичу свой союз. Прежде чем дать ответ, Посольский приказ проконсультировался со шведским королем и просил его прислать в Копенгаген на переговоры своего представителя. В Данию было направлено посольство Коробьина и Баклановского. Русское правительство выражало готовность заключить такой союз лишь в том случае, если к нему присоединится Швеция. Это условие, заведомо неприемлемое, было оговорено со шведами. Наказ, составленный под руководством Лихачева в декабре 1631 года, строго предписывал посланникам "править посольство" лишь в том случае, если датчане согласятся в документах ставить титул московского государя перед титулом своего короля. Этим создавался повод для срыва переговоров, в благоприятном исходе которых Россия не была заинтересована.

25 декабря 1631 г. Федор Лихачев был смещен с поста судьи Посольского приказа и разделил участь своих предшественников Грамотина и Телепнева - его лишили думного чина и отправили в ссылку. Чем он прогневил государя, неизвестно. Скорее всего, разногласия были в вопросах внешней политики. Государь взял курс на скорейшее развязывание войны с Польшей, не дожидаясь истечения срока Деулинского перемирия, прежде чем будет окончательно решен вопрос о союзе со Швецией и Турцией. К своей цели он шел напролом, не считаясь с сомнениями осторожных. Вероятнее всего, думный дьяк разделял эти сомнения и пытался противодействовать линии патриарха, что и послужило причиной его отставки. Примечательно, что новый думный дьяк Посольского приказа - им стал Грязев - был назначен только 1 октября 1632 г. Один за другим три посольских думных дьяка не оправдали надежд правителя и этим навлекли на себя опалу. Теперь на длительное время государь оставил ведомство внешних сношений без руководителя, чтобы облегчить себе непосредственное руководство дипломатией и не встречать препятствия своим планам.

После смерти Филарета Никитича правительство возглавил боярин князь Черкасский, который вернул из ссылки "опальников": Грамотина, Телепнева и Лихачева. Грамотин вновь возглавил Посольский приказ, а Телепнев и Лихачев важного назначения не получили. Однако 6 апреля 1634 г. их приняли при дворе. Наконец, 21 сентября 1635 г. Федор Федорович упоминается как думный дьяк Посольского приказа и Новгородской чети. Первые два года Федор Федорович работал вместе с Грамотиным, который оставался начальником приказа. Нельзя сказать, что объем работы дипломатического ведомства возрос настолько, чтобы держать в нем двух думных дьяков. Лихачев был назначен для помощи престарелому Ивану Тарасьевичу. Лишь 25 декабря 1637 г., когда незадолго до смерти Грамотин ушел в монастырь, Федор Федорович единолично возглавил приказ. В 1641 году ему было пожаловано звание печатника - хранителя государственной печати.

При Лихачеве произошли некоторые изменения в организации учреждения. До него в Посольском приказе был один дьяк - Матюшкин. С приходом Лихачева назначили еще одного - Львова, имевшего большой стаж службы в этом ведомстве и ставшего впоследствии преемником Федора Федоровича.

Годы, когда Лихачев во второй раз стоял во главе Посольского приказа, были временем относительного затишья в русской внешней политике. В 1632 году Россия начала войну с Польшей, прежде чем удалось создать коалицию со Швецией и Турцией. Но Порта в войну не вступила; гибель Густава Адольфа под Лютценом помешала заключению русско-шведского союза. Военные действия под Смоленском велись неудачно. По условиям Поляновского мира 1634 года, завершившего Смоленскую войну, Речь Посполитая признала власть Михаила Романова де-юре и сделала России небольшие территориальные уступки, но удержала Смоленск. После военного поражения правительство Черкасского надолго оставило мысль о реванше, сосредоточилось на внутренних проблемах государства и заботилось лишь о спокойствии на своих рубежах. Оно во 2-й половине 30-х годов фактически отказалось от проведения какой бы то ни было внешней политики и свернуло контакты со всеми государствами, даже с Англией, с которой до тех пор традиционно существовали дружественные отношения и проводился частый обмен посольствами. Так, в наказе посольству Леонтьева, отправленного в 1637 году в Польшу для присутствия на церемонии бракосочетания короля Владислава IV, было категорически предписано избегать контактов с дипломатами других стран, да и само это посольство в Москве снаряжали неохотно, лишь по настойчивым просьбам поляков. Вообще Россия продолжала поддерживать контакты с Речью Посполитой, но при переговорах обсуждались главным образом вопросы о размежевании земель на новой границе и о порядке титулования московского царя. От рассмотрения более важных проблем в Москве уклонялись.

Сохранилось немало сведений об имущественном положении думного дьяка и его хозяйственной деятельности. В отличие от своих предшественников, таких как Третьяков и Грамотин, ставших крупными землевладельцами, Лихачев не разбогател. Как думный дьяк он получал денежный оклад в 250 рублей. По-видимому, царских земельных дач у него было немного. В 1627 году Лихачев вместе с дворянином Боборыкиным получили в вотчину по четверти села Дурнева под Москвой. Спустя год за ним было 25 четей вотчинной земли и 34 чети поместной. Для думного человека Федор Федорович был просто беден. К примеру, Третьяков владел землями в семи уездах, только под Арзамасом у него было 300 четей вотчины и 473 чети поместья.

Не дожидаясь пожалований от государя, Лихачев озаботился приращением своего состояния. В 1629 году дьяк купил в дворцовом селе Ильинском шесть пустошей на 116 четей. Кроме того, Федору Федоровичу принадлежало село Долгие Ляды под Рузой, к которому в том же 1636 году он прикупил из дворцовых земель три пустоши и деревни Осташова и Чередеева. Федор Федорович был энергичным хозяином, причем увеличивал свои доходы собственными усилиями, а не за счет государевых пожалований.

Единственной наследницей Лихачева была дочь Прасковья Федоровна. Его сын, тоже Федор, умер при жизни отца в 1634 году. В 1643 году Прасковья вышла замуж за стольника князя Прозоровского, который впоследствии стал боярином и в 1670 году был казнен Разиным в Астрахани. В приданое дочери думный дьяк дал село Дурнево. Думный дворянин Федор Федорович Лихачев умер 25 января 1653 года, перед смертью постригшись в монахи под именем Филарета. 21 марта того же года его зять Прозоровский сделал вклад по душе своего тестя в Троице-Сергиев монастырь.

И.К. Грязев

Царствование Михаила Федоровича и первые годы правления его сына были временем относительного спада активности России на международной арене. Истощенная Смутой страна нуждалась в мирной передышке. Исключением стала русско-польская война 1632-1634 годов. Посольский приказ в это время возглавлял Иван Кириллович Грязев.

Он руководил внешнеполитическим ведомством недолго - немногим более полутора лет. Он возглавил Посольский приказ, когда Смоленская война уже начиналась - войска Шеина выступили в поход 3 августа 1632 г. Патриарх Филарет Никитич взял твердый курс на скорейшее, до истечения срока Деулинского перемирия, открытие военных действий против Речи Посполитой. К этой цели он шел решительно, преодолевая противодействие оппозиции. После отставки Лихачева Посольский приказ полгода работал без думного дьяка. 1 октября Грязева назначили думным дьяком Посольского приказа. Его предшественники на посту посольского думного дьяка Третьяков, Грамотин и Телепнёв к моменту своего назначения на эту должность уже являлись влиятельными высокопоставленными лицами. Все они имели длительный опыт руководства иными важными ведомствами, входили в состав Боярской думы. Грязева выдвинули в первую шеренгу государственных сановников из второго эшелона приказной бюрократии - на протяжении 12 лет он был в приказах только вторым дьяком. По всей видимости, расчет строился на том, что он доказал свое "радение" на государевой службе и хорошо разбирался в международной обстановке. Международная обстановка складывалась благоприятно для России. Шведский король Густав II взял курс на войну с Речью Посполитой в союзе с Россией. Внешняя политика Османской империи также была сориентирована на борьбу с Польшей. Однако и Швеция, и Турция уже вели войну: с империей Габсбургов в Германии и с Персией соответственно.

Русская дипломатия продолжала прилагать усилия, чтобы вовлечь в войну с Польшей Османскую империю. 8 февраля 1633 г. в Стамбул было отправлено посольство Дашкова и Сомова; они сопровождали возвращавшееся из России турецкое посольство Кантакузина. В тайном наказе послам предписывалось добиваться немедленного вступления турок в войну, а также просить замены на престоле Крымского ханства Джанибек Гирея, которого в Москве считали виновным в набеге 1632 года. Отправка платы за мир в Крым была прекращена. У русского правительства имелись основания надеяться, что эти требования султан удовлетворит: в декабре 1632 года турецкий посол Кантакузин заверил в этом руководство Посольского приказа. На переговорах в Стамбуле в этом же убеждал российских дипломатов великий визирь. Реальные поступки турецкого правительства свидетельствовали о его готовности выполнять обязательства.

Посольские дела, помимо Посольского приказа, контролировал также боярин князь Черкасский, доводившийся двоюродным братом царю. Переговоры с дипломатическими агентами Швеции вел лично Черкасский, а не посольский думный дьяк, как это было принято. Так, когда в Москву прибыл шведский гонец де Вержье, Грязев подписал ответную грамоту Боярской думы шведским вельможам от 25 апреля 1633 г. Но сам он едва ли был в курсе дел, с которыми приехал гонец. Думный дьяк даже не участвовал в беседе гонца с князем 8 мая. О целях приезда де Вержье в Посольском приказе не было известно. Шведский агент Руссель, прибывший в Россию в июле 1633 года, послал из Архангельска своего курьера Кайзера, который 11 августа был принят только Черкасским, и в Посольском приказе также не знали, в чем суть его миссии.

Но едва ли подобная практика была признаком недоверия лично к Грязеву. В июле 1633 года он лично вручил шведскому дипломату Беренсону в Посольском приказе "беловой" текст ответной грамоты в Стокгольм, хотя это полагалось сделать в присутствии бояр, от имени которых грамота была послана. Грязев также составлял тайный наказ и письма от имени царя и патриарха султану и великому визирю, отправленные с посольством Дашкова и Сомова.

Стиль работы Грязева отличался некоторыми особенностями. Он уделял больше, чем его предшественники и преемники, внимания разбору текущих дел, организационных и иных второстепенных вопросов. Обычно эти обязанности исполнял второй дьяк Матюшкин, подпись которого стояла на грамотах и памятях, адресованных другим ведомствам, воеводам и посольствам. Грязев в большинстве случаев сам подписывал такие документы.

В июле 1633 года международная обстановка стала приобретать неблагоприятный для России характер. Крымский хан по сговору с поляками послал в набег на русские земли своего сына Мубарек Гирея. Этот поход носил главным образом грабительские цели. Поэтому татары сами выступили с предложением переговоров.

Мубарек Гирей из-под осажденного им города Дедилова 5 августа 1633 г. направил в Москву своего гонца, которого 16 августа дьяки принимали в Посольском приказе. Гонец заявил о намерении хана соблюдать мир при условии выплаты ему увеличенных поминков. 10 сентября, когда посланник Гирея был в Посольском приказе на отпуске, дьяки объявили о готовности царя платить, но в прежнем количестве. Уже 28 августа в Крым поехали русские посланники Анисимов и Акинфиев. Они должны были добиваться, чтобы хан повторно принес присягу о соблюдении мира и чтобы был освобожден без выкупа весь полон или хотя бы его часть. Но на успех этой миссии в Посольском приказе не очень надеялись.

27 августа 1633 г. вслед за Дашковым в Турцию были направлены подьячий Лазаревский и толмач Кучин. Письма от царя и от патриарха к султану и к великому визирю подписывал Иван Кириллович Грязев, он участвовал в их составлении, но авторство принадлежит Филарету: патриарх лично вписал на полях заверение, что осажденный Смоленск "вскоре возьмут". В наказ вновь было включено требование замены Джанибек Гирея на ханском престоле и безвозмездного освобождения татарами полона.

Между тем в Москве стало известно, что надежды на вступление Швеции в войну против Польши не оправдались. Информация, поступавшая от губернатора Лифляндии Шютте, который вел переписку с Черкасским, вселяла уверенность, что условие о союзе останется в силе. Грамота посольству Пушкина по-прежнему предписывала договариваться о подтверждении Столбовского мира и об обязательстве начать войну с Польшей и не заключать сепаратный мир. А уже через день в Москве узнали о том, что посольство покинуло Стокгольм еще в августе. Из Ревеля Пушкин и Горихвостов проинформировали правительство, что Швеция продолжит войну с императором, но не обещает начать войну с Польшей; несмотря на это, шведы настаивают, чтобы Россия мира с польским королем Владиславом IV не заключала. Наконец, в Москву пришла весть с театра военных действий, что Шеин после неудач в боях с королевской армией 25 сентября вынужден был снять осаду Смоленска.

1 октября 1633 г. патриарх Филарет скончался. Руководство правительством перешло к боярину князю Черкасскому. Дальнейшие события показывают, что князь Иван Борисович к этому времени разошелся со своим дядей во взглядах на перспективы войны и, соответственно, на задачи дипломатии. Уже 5 октября вдогон за Лазаревским был послан толмач Дедяков, с поручением передать приказ о возвращении и взять у него грамоты, предназначенные для посольства Дашкова. Тогда же было подготовлено посольство в Крым во главе с Дворяниновым и Непейцыным, которое должно было доставить хану поминки за два года. Насколько взгляды Ивана Кирилловича Грязева совпадали со взглядами нового главы правительства, судить трудно, но теперь думный дьяк единолично редактировал посольские наказы. Впрочем, решение вопросов внешней политики 29 января 1634 г. было вынесено на обсуждение Земского собора. Собор открылся речью Грязева. 8 ноября 1633 г. к Шеину был направлен курьер Сычев с приказом предложить полякам разменять пленных и именно с этого начать переговоры; кроме того, боярин должен был договариваться о перемирии "до Троицына дня нынешнего 1634 году", а по возможности и на больший срок. Другой курьер, Огибалов 2 декабря повез "образцовый список" условий договора о перемирии и предварительные "статьи" для переговоров полномочных "больших послов". От обсуждения условий "замирения" русское правительство стремилось уклониться, при этом понимая, что Смоленск пока останется за Польшей; думный дьяк вычеркнул в тексте наказа вопрос о том, что его судьбу решат "большие послы".

Король Владислав IV изъявил готовность вести переговоры. В Москву прибыл его посол Воронец, который 14 января 1634 г. был "в ответе" у Черкасского и Грязева. Одновременно в польский лагерь к гетману Казановскому и смоленскому воеводе Гонсевскому был послан толмач Иевлев с поручением взять "опасные грамоты" для русского посольства, и уже 21 января он привез их в Москву. В январе 1634 года Посольский приказ готовил миссию Горихвостова и Спиридонова, которые были направлены к Казановскому и Гонсевскому для предварительного обсуждения условий мирного договора. Посланники вернулись в столицу 10 марта 1634 г.

В это же время в Москве снарядили очередное посольство в Стамбул, которое возглавили Коробьин и дьяк Матвеев. Посольство отправилось в путь вместе с турецким послом Алей-агой только 28 февраля. Армия Шеина под Смоленском уже капитулировала, но послам не разрешалось сообщать об этом в Турции, наоборот, они должны были утверждать, что Смоленск еще в осаде, а на помощь Шеину готовятся полки Черкасского и Пожарского. Заменить хана уже не требовали. Только высказывалось пожелание, что если султан все-таки сместит Джанибек Гирея, то пусть не назначает его преемником Шагин Гирея, который России "никоторого добра не делал, а делал всякое дурно", и что от него "вперед опричь дурна никоторого добра не будет". Грязев вычеркнул из письма султану условие об обязательстве "на общих наших недругов на польского короля и на всех поляков стояти за один: и рати своих на них ныне послать".

Отношения с Крымом были временно урегулированы: 20 декабря 1633 г. хан принес предложение о мире; крымцы согласились на прежнюю цену "поминков". В мае 1634 года начался русско-польский посольский съезд на реке Поляновке, а уже 5 июня был подписан Поляновский мирный договор с Речью Посполитой, завершивший Смоленскую войну. Грязев ненадолго пережил заключение мира. Он умер 18 июня 1634 г.

А.Л. Ордин-Нащокин

Он был одним из виднейших государственных деятелей неспокойного XVII века. Незаурядный дипломат, специалист по военному делу, энергичный администратор, организатор почты, экономист - таким вошел в историю России Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Далеко не случайно англичанин Коллинс, врач царя Алексея, называл Нащокина великим политиком, который не уступит ни одному из европейских министров. Сам же Афанасий Лаврентьевич любил говаривать: "Какое нам дело до иноземных обычаев, их платье не по нас, а наше не по них".

Родился он приблизительно в 1605 году в Пскове в семье небогатого помещика. Детство прошло в Опочке. Юноша получил хорошее по тем временам образование, знал математику, изучил немецкий и латинский языки. С 1622 года нес военную службу на псковской земле. В середине 1630-х годов обосновался в Пскове, завел дом, женился на дочери псковского дворянина Василия Колобова. Участвовал в городской жизни, стал доверенным лицом местных воевод, сумел установить контакты с представителями царского двора.

На энергичного человека обратили внимание и с начала 1640-х годов стали привлекать к дипломатической деятельности. В 1642 году Ордин-Нащокин ездил на шведскую границу для осмотра и исправления ее, а также для принятия, на основании Столбовского договора, пограничных земель, вероломно захваченных шведами. Уже в ту пору об Ордине-Нащокине говорили, что он "знает немецкое дело и немецкие нравы".

Внимательное наблюдение за иноземными порядками и привычка сравнивать их с отечественными сделали его ревностным поклонником Западной Европы и жестоким критиком отечественного быта. Он первый провозгласил, что "доброму не стыдно навыкать и со стороны, у чужих, даже у своих врагов". После него остался ряд бумаг, служебных донесений, записок или докладов царю по разным политическим вопросам. Это очень любопытные документы для характеристики как самого Ордина-Нащокина, так и преобразовательного движения его времени. Недаром даже враги признавали, что Афанасий умел "слагательно" писать. У него было и другое, еще более редкое, качество – тонкий, цепкий и ёмкий ум, умевший быстро схватывать данное положение и комбинировать по-своему условия минуты. Нащокин был одним из редких дипломатов, обладающих дипломатической совестливостью - качеством, с которым и тогда неохотно мирилась дипломатия. Он ничего не хотел делать без правды: "Лучше воистину принять злому животу моему конец и вовеки свободну быть, нежели противно правды делати".

Современники отмечали: "Это был смелый, самоуверенный человек, знавший себе цену, но при этом заботливый и доброжелательный к управляемым, с деятельным и деловым умом; во всем и прежде всего он имел в виду государственный интерес, общее благо. Он не успокаивался на рутине, всюду зорко подмечал недостатки существующего порядка, верно соображал средства для их устранения, чутко угадывал задачи, стоявшие на очереди. Обладая сильным практическим смыслом, он не ставил далеких целей, слишком широких задач. Умея найтись в разнообразных сферах деятельности, он старается устроить всякое дело, пользуясь наличными средствами".

Во время русско-шведской войны 1656-1658 годов он был друйским воеводой, показал себя талантливым полководцем и дипломатом. Участвовал в походе на Динабург, в штурме Витебска, самолично руководил штурмом Дриссы. Одновременно заключил договор с курляндским герцогом Иаковом, признавшим покровительство России. В 1658 году пожалован в думные дворяне и назначен шацким наместником. Царь хвалит его за то, что "он алчных кормит, жаждущих поит, нагих одевает, до ратных людей ласков, а ворам не спускает".

Ордин-Нащокин на личном опыте убедился, что в армии нужно проводить коренные реформы, чтобы повысить ее боеспособность. Он предложил ввести рекрутские наборы, увеличить стрелецкое войско, резко сократить малоспособную дворянскую конницу за счет создания новых конных и пеших полков. Тогда эти мероприятия были прогрессивными. Современники отмечали: "Ордин-Нащокин вечно на все ропщет, всем недоволен: правительственными учреждениями и приказными обычаями, военным устройством, нравами и понятиями общества. Его симпатии и антипатии, мало разделяемые другими, создавали ему неловкое, двусмысленное положение в московском обществе". В 1658 году при активной роли Ордина-Нащокина было заключено перемирие со Швецией. За Россией сохранялись многие земли в Ливонии. В 1665-1667 годах он служил воеводой в Пскове. Стремился развивать промыслы, наладить производство селитры и солеварение. Об этом сохранилась переписка окольничего Ордина-Нащокина с царем. Он провел также ряд реформ городского управления, ввел элементы выборности. "Крепкое устроение градцкое во Пскове, - писал он, - необходимо для того, чтобы и внутренние обиды минули". Всем еще было памятно восстание городской бедноты под руководством Гаврилы Демидова в 1650 году. Как только Афанасий Лаврентьевич принял воеводские дела, то сразу же приблизил к себе наиболее энергичных людей, написал так называемые три "памяти", датированные 24 марта, 3 и 7 апреля 1665 года, и передал их для обсуждения в земскую избу. "Памяти" эти и составили "17 статей" псковской реформы, принятой горожанами в августе.

В то же время воевода участвовал в переговорах с Речью Посполитой. Переговоры проходили успешно. Афанасий Лаврентьевич был искусным дипломатом, умел пойти на некоторые уступки, чтобы добиться успеха в главном. Заключение Андрусовского мира в 1667 году явилось несомненным достижением русской дипломатии.

После этого Ордина-Нащокина пожаловали званием ближнего боярина и дворецкого. Он получил в управление Посольский приказ с титулом "царственные большие печати и государственных великих посольских дел оберегатель", то есть стал канцлером Московского государства. Это новое наименование сменило прежнее старинное звание «министра иностранных дел» Русского государства - думный дьяк и печатник. Царь Алексей Михайлович, заметив, что дьяки – начальники Посольского приказа часто вынуждены угождать родовитым боярам, хотя в государственном отношении являются, по сути дела, второй после царя персоной в администрации, решил повысить их статус, во-первых, дав им боярское достоинство и, во-вторых, изменив их титул и наименование должности.

Позже А.Л.Ордин-Нащекину были вверены также Смоленский разряд, Малороссийский приказ, чети Новгородская, Галицкая и Владимирская и некоторые другие отдельные управления.

В период руководства Посольским приказом Ордин-Нащокин значительно активизировал внешнюю политику России. Он выступал сторонником союза с Речью Посполитой для борьбы со Швецией за выход к Балтийскому морю и для отражения турецкой агрессии. Вдумчивый и находчивый, он иногда выводил из терпения иноземных дипломатов, с которыми вел переговоры, и они ему же пеняли за трудность иметь с ним дело: не пропустит ни малейшего промаха, никакой непоследовательности в дипломатической диалектике. Сейчас подденет и поставит в тупик оплошного или близорукого противника, отравит ему чистые намерения, самим же им внушенные, за что однажды пеняли ему польские комиссары, с ним переговаривавшиеся.

Многими талантами обладал Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Он глубоко интересовался экономикой страны, способствовал развитию промышленности. Немало сделал по развитию внешней торговли. Создавал торговые компании, устраивал торговые дворы. Организовал металлообрабатывающую, кожевенную, бумажную и стеклодувную мануфактуры. При нем в России усилилась торговля шелком. Взгляды Ордина-Нащокина на торговлю нашли свое отражение в Новоторговом уставе, который он разработал в 1667 году. Устав всячески поощрял развитие торговли.

Заботами канцлера были созданы судоверфи на Западной Двине и на Оке, в селе Дединове. Он всегда был уверен в необходимости страны иметь выход к морю, которое бороздили бы суда русского флота. Главный дипломат Московского государства интересовался и садоводством. И не просто интересовался, а немало сделал, чтобы улучшать и распространять его по стране. "На государственные дела, - писал он, - подобает мысленные очеса устремлять беспорочным и избранным людям к расширению государства со всех сторон, а это есть дело одного Посольского приказа".

С именем Ордина-Нащокина связано и учреждение в 1666 году международной почты. Установилась почтовая связь с Польшей и Курляндией. Из Москвы в Вильнюс и Ригу и обратно стала регулярно доставляться корреспонденция. Причем торговый маршрут на Ригу проходил через Псков. В 1669 году вместо ямской гоньбы наладилась более надежная почтовая связь Москвы с Киевом, а затем с Архангельском и Сибирью.

При Ордине-Нащокине улучшилась информация о европейских делах. Все более или менее заметные события становились известными Посольскому приказу в Москве из "вестовых писем" и иностранных газет. По почтовой связи русское правительство получало из-за границы более сорока газет на немецком, голландском, французском, польском, шведском и итальянском языках. На основе сведений, полученных из газет и "вестовых писем", составлялись "куранты" - первые русские рукописные газеты. "Куранты" писались на нескольких склеенных листах бумаги, иногда длиною в несколько метров. Современники отмечали, что Ордин-Нащокин был тверд в своих убеждениях, постоянно деятелен и совершенно неподкупен, вел постоянную борьбу с канцелярской рутиной и противниками-боярами, которым не по нутру были нововведения. Один его современник, поляк, отмечал, что заключение Андрусовского мира "воздвигает Нащокину благороднейший памятник в сердцах потомков".

Если внимательно вдуматься в суть реформ, которые проводил глава Посольского приказа в различных областях русской жизни, и оценить его постоянное стремление вывести страну из отсталости, твердо укрепиться на берегах Балтийского моря, то станет ясно, что его деятельность во многом предвосхитила реформы Петра I.

Но у самого Нащокина было много недоброжелателей. "Думным людям никому не надобен я, не надобны такие великие государственные дела... У таких дел пристойно быть из ближних бояр: и роды великие, и друзей много, во всем пространный смысл иметь и жить умеют; отдаю тебе, великому государю, мое крестное целование, за собою держать не смею по недостатку умишка моего".

Последние восемь лет жизни Афанасий Лаврентьевич провел под Псковом, в Крыпецком монастыре. В 1672 году он постригся в монахи и получил монашеское имя Антоний. Только однажды, за год до смерти, к нему в монастырь прибыли гонцы от царя с просьбой принять участие в переговорах с поляками. Пришлось отцу Антонию сменить монашеское одеяние на золототканый камзол дипломата и снова стать Афанасием Лаврентьевичем Ординым-Нащокиным. Выполнив царское поручение, он вернулся обратно в монастырь, где и умер в 1680 году.

А.С. Матвеев

О нем всегда ходило множество легенд: любимец царя Алексея Михайловича, западник, открывший перед богобоязненным царем православным все соблазны европейского быта. Завзятый театрал, познакомивший московский двор с невиданным до тех пор искусством. Меломан, державший на западный манер большой музыкальный ансамбль. Библиофил с немалой библиотекой на разных языках. Муж англичанки, не признававшей теремного распорядка жизни, выходившей к гостям и спокойно ведшей беседу среди мужчин. Все это об одном человеке - Артамоне Сергеевиче Матвееве.

Родился он в 1625 году. За услуги, оказанные отцом его в бытность послом у турецкого султана Магомета IV и персидского шаха Аббаса II, принят Артамон был в 13 лет в действительную службу между жившими в Москве боярскими детьми. Благодаря своим дарованиям и характеру скоро стал известен. В 16 лет Михаил Федорович удостоил его причислить ко двору с чином стряпчего, в 17 лет пожалован стрелецким головою. При вступлении царя Алексея на престол был пожалован в стольники и полковники. В 1669 г. заведовал Малороссийским приказом, но вскоре царь снова пожаловал своего любимца титулом думного дворянина - и приблизил к себе, сделав комнатным дворянином. Но по службе он продвигался постепенно и за большие дела - Матвеев отличился и в военном деле, и в гражданском, и в посольском. Возвращаясь из Львова, русское войско было постигнуто холодом и голодом. Командующий Бутурлин, бросив орудия, отправился в Москву, а Матвеев, поддерживая дух солдат, довез все в полной сохранности. Находясь под начальством Трубецкого, при поражении Матвеев отводными маневрами спас полки от гибели.

На дипломатической службе он добился еще большего: договор с крымскими татарами и размен пленных; три раза ездил послом в Малороссию, уговаривая Украину перейти в российское подданство и отвлекая от союза со Швецией, и в результате ему это удалось. После смерти Хмельницкого он поддержал гетманство, в 1657 г. раскрыл измену Выговского и укротил волнения на Украине.

22 февраля 1671 года он был назначен начальником посольской печати. А через три года был пожалован чином боярина и дворецкого с титулом серпуховского наместника. Подавлял восстания в Коломенском, в Путивле, в Переяславле. Приобретая союзников против турецкого султана и крымского хана, Матвеев вовремя сумел отказаться от них, понимая, что союзники были мнимые, и спас Россию от измены. Заключил мирные договоры с Турцией, Крымом, Польшей и Швецией. Проникал в скрытые предприятия держав против России. Раскрыл интриги шведского посла графа Оксеннетирна, желавшего привлечь на свою сторону царский двор. Хорошо разбираясь в церковной литературе, он предостерегал государя от изречений, предосудительных его сану. Он отклонил некоторые статьи Андрусовского договора.

В 1674 году Матвеев отправился к китайскому богдыхану в качестве посланника, поручив сочинить описание пути от Тобольска до китайской границы. Из территориальных претензий он хотел присоединить Молдавию и Валахию. Павел Львов писал о нем: "Боярин Матвеев жил в ХVII веке в славные уже Отечества нашего дни, во дни царствования самодержавца Алексея Михайловича. Высокие качества его и дивный опыт, народная к нему любовь, чему нет примера в летописях мира, должно притупить ядовитое жало наших порицателей. Едва поверить можно тому, чтобы один человек исполнил так много дел обществу полезных и совершил столь много подвигов государю своему драгоценных, сколь сделал боярин Матвеев, ежели не удостоверяло так описание жизни его, изданное по соизволению Екатерины Великой. В боярине Матвееве мы найдем и достоинства Сюлли, и достоинства Колберга, и токмо одни похвальные качества кардинала Ришелье. Боярин Матвеев не царствовал по чужим землям для снискания просвещения, нередко мнимого; он не погубил в том идущего времени жизни своя, а посвятил всего себя служению Отечеству, без малейшего преткновения шествуя стезею добродетели по следам предводительствовавшего ему смиренномудрия, достиг он самой высочайшей почести - наперсника и друга царя".

Свидетельством тому являются и письменные доказательства и поступки царя Алексея. В одном из писем царь пишет: "Друг мой Сергеевич! Приезжай к нам поскорее; дети мои и я без тебя осиротили. За ними и просмотреть некому, а мне посоветоваться без тебя не с кем". Стремление помочь Родине выйти на мировой уровень владело обоими. Из такой близкой связи вытекает и то, что со своей второй женой, Натальей Кирилловной Нарышкиной, Алексей Михайлович познакомился именно у Матвеева.

По западному обычаю все женщины в доме Матвеева принимали гостей вместе с мужчинами. Его жена Евдокия Григорьевна, природная шотландка и бедная родственница близких друзей Матвеева, Нарышкиных, также остались и в присутствии царя. Весь вечер царь присматривался к Наталье Нарышкиной, а потом обещал найти ей жениха. Через неделю он объявил Матвееву, что сам готов жениться на Нарышкиной. Единственное, необходимо было созвать по древнерусскому обычаю 300 девушек из древних боярских родов и выбирать из них невесту царю. После этого царь спокойно женился на боярышне Наталье, что после его смерти привело к вражде двух родов: его первой жены - Милославских и Нарышкиных.

Матвеев отличился скромностью жилища, умеренностью во всем, но вместе с тем был дружелюбным и радушным. Иностранец, бывший в это время при дворе, писал про Матвеева: "Комната, в которой живет Матвеев и где он принимает послов, убрана иконами, картинами и часами разных форм, что является большой редкостью, Матвеев ревностный покровитель всего полезного: народ называет его отцом своим; он образованнее всех своих соотечественников, и только он один, вопреки древним обычаям, дозволил сыну своему учиться у иностранцев языку и разным наукам. Этот вельможа, известный своими дарованиями, по всей справедливости достоин истинного счастья". В русской истории можно найти не много примеров, когда боярин пользовался бы такой искренней любовью, какую внушал к себе Артамон Матвеев. Когда он собрался строить себе новый дом, то не мог достать плит нужного размера. В результате ему пришлось отложить строительство нового дома. Простолюдины и купцы не пожалели и понесли к нему могильные плиты с могил своих родственников. Настолько велико было уважение к боярину, и готовность пожертвовать владела всеми. 8 раз Матвеев отвергал их предложение, со слезами умиления на глазах, но отвечал ему народ, что обидится такому пренебрежению. И был выстроен дом Матвеева на надгробных плитах.

Львов писал про него: "Боярин Матвеев обращает на себя удивление потомства со всеобщим почтением, что может соделать в своей земле муж ума глубокого и прозорливого, души твердой и великой. Был всегда блюститель истины и верный исполнитель законов; строгий хранитель чистейшего благонравия и взыскательный судья самого себя, как в словах, так и в делах своих, всегда справедлив, скромен, точен, последователен. Находясь при дворе царском, он сохранил свойственную воину умеренность, искренность и простоту в поступках. Он не терпел роскоши, ласкательства, надменности и праздности, коими нередко бывают заражены вельможи и царедворцы, благополучно тунеядствующие и пресчастливо прежде смерти умирающие.

Честность его была столь примерна, что и самая зависть долженствовала ей уступить. Спокойствие душевное... было основанием величия добродетели его. Доброта сердца его, верою исполненная, была беспредельна. Он был судьею правосудным и судьею милосердным. В человеколюбии находил свое утешение". Народ любил его во многом из-за того, что он был доступен. Имел малочисленную свиту и был ласков в обхождении. Матвеев, кроме того, был меценатом и много делал для устройства быта в своей стране.

Он устроил придворную аптеку, преобразовал питейный двор, построил в Москве три больших каменных здания: Посольский приказ, греческий двор и Гостиный двор. Сберег для казны 182 000 червонцев. Охотно беседовал с учеными иностранцами и покровительствовал им. Содействовал устройству первых театров и нанимал иностранных актеров. Написал три сочинения: "Все Великих московских и всея России самодержцев персоны"; "Избрание и посылка же на Кострому, прием, приход к Москве и венчание на Всероссийское царство царя Михаила Федоровича" и "Избрание в лицах Великих князей и благочестивых государей, Самодержцев Всероссийских, славных в ратных победах, поднесенное царевичу Федору Алексеевичу". К сожалению, все книги утрачены.

Матвеев возобновил чеканку монет. Ввел новое обращение к царю - "Ваше величество" и утвердил обычай снимать шапки иностранным послам перед царем. Утвердил выгодные казне заведения. Одну часть доходов употребил на украшение столицы каменными зданиями, другую - в Мастерскую палату и для царского двора, а остальные деньги - на содержание приказов.

Один из современников писал: "Он был сановит, имел величественный зрак, черты коего никогда не искажались нелепостью гнева. Пасмурная задумчивость никогда не омрачала его ясного, тихого взора, чистому небу подобного. При всем том он был одарен приятнейшим звуком голоса и сладчайшим красноречием, почерпнутым большей частью из Священного Писания". Посол польского короля отмечал: "Артамон Матвеев - человек обширного ума, говорит хорошо по-латыни, любит читать книги, с восхищением слушает рассказы обо всем, что происходит в Европе". Павел Львов писал: "Был велик без кичливости, величественен без напыщенности, тверд без жестокости, благосерден по непременной склонности к добру, мужественен без суровости". Достохвальное знание своего хозяйства, точное понятие об истинной бережливости всего нужного и умение употребить оное в свое время научило его хозяйству государственному и бережливости казны царской.

В 1676 году, после смерти Алексея Михайловича, он был отлучен от двора под видом посылки на воеводство в Сибирь. Был обвинен в колдовстве на царя Федора. В Казани был лишен чинов и имения и заточен в Пустозерский острог, где сидел семь лет. Заговор был начат царевной Софьей и Милославскими с участием Апраксиных. Но Федор, воспитанный Матвеевым, разуверился в наговорах и вернул боярину свободу и честь. Но, вернувшись, Матвеев не застал Федора в живых. Начался кровавый бунт. Выступая на стороне Петра, Матвеев 15 мая 1682 года, на глазах царской семьи, был сброшен с Красного крыльца в Кремле и поднят на колы бунтовавшими стрельцами. За останками своего господина явился крещеный арап, служивший с детства в доме Матвеева. В ответ на вопрос, какую награду он хочет за свое доброе дело, арап попросил лишь об одном: когда наступит его срок, похоронить его подле боярина.

Во время своего заточения Матвеев часто писал царю, но его письма не доходили до адресата. Похоронен он был при церкви Святого Николая у Столпа на Покровке. Правнук, граф Николай Петрович Румянцев, соорудил памятник в виде четырехугольного храма с надписью: "В 1682 году, мая 15, в смутное время от бунтовщиков убит шестидесятилетний страдалец Артамон Сергеевич Матвеев, три дня пробыл он в царствующем граде Москве, освободясь из-под стражи, из заточения Пустозерского острога".

В.В. Голицын

Василий Васильевич Голицын, родившийся в 1643 году, принадлежал к знатному роду, восходящему к великому князю литовскому Гедимину. В роду было немало знаменитостей. Достаточно назвать видного деятеля Смутного времени боярина князя В. В. Голицына, который даже рассматривался в качестве претендента на российский престол. Голицын получил редкое по тому времени образование благодаря стараниям матери, происходившей из рода князей Ромодановских. Начав службу в пятнадцатилетнем возрасте, Голицын долгое время занимал положение царского стольника - прислуживал за государевым столом, сопровождал царя в поездках, участвовал в придворных церемониях и выполнял другие незначительные поручения.

Его первые военные назначения были связаны с обострением отношений России с Турцией и Крымом. В 1675 году Василий Васильевич находился с полком на Украине для "бережения городов от прихода турскаго салтана". Жизнь Голицына круто изменилась с приходом к власти молодого царя Федора Алексеевича. 4 мая 1676 года перед Голицыным открылись двери Боярской думы и появилась возможность напрямую влиять на государственные дела. Он возглавил вторую южную армию, прикрывавшую от османского нашествия Киев и Правобережье. Положение на юго-востоке Европы было критическим. Вся тяжесть боевых действий против Османской империи, Крымского ханства и их вассала - Правобережной Украины лежала на России и Левобережной Украине. На возвышение Голицына в это царствование, конечно, повлияло и то, что он заявил себя сторонником родственников царя Милославских. В 1680 году Василий Васильевич отправился на Украину как главнокомандующий всех русско-украинских войск, подчиняющийся непосредственно Боярской думе. Умелой дипломатической деятельностью в крымских владениях, Запорожье, ближайших областях османского владычества князь свел фактические военные действия на нет. Осенью полномочные послы Тяпкин и Зотов начали мирные переговоры в Крыму, увенчавшиеся 13 января 1681 года Бахчисарайским миром.

Постепенно Голицын становился влиятельнейшим лицом при дворе. Он сблизился с царевной Софьей Алексеевной. Она еще в годы правления ее брата обратила внимание на Василия как на человека, способного возглавить ее дворцовую партию. Регентство царевны Софьи, при котором Голицын занимал ведущее положение, стало ярким явлением в истории России. 17 мая Голицын стал главой Посольского приказа. Ранее Василий Васильевич ни разу не выезжал с дипломатической миссией за рубеж. Спустя год Голицына пожаловали титулом "царственные большие печати и государственных великих посольских дел оберегателя, ближайшего боярина и наместника новгородского". Этот титул до него носил только Ордин-Нащокин, он был равнозначен титулу канцлера. Именно канцлером называли потом Голицына иностранцы. Возглавив внешнеполитическую службу, Василий Васильевич быстро освоил азы дипломатического искусства своего времени. Правда, он унаследовал традиционное для московской дипломатии несколько мелочное внимание к ошибкам противоположной стороны по части протокола. За этим стояло своеобразное представление о престиже государства и о государственных интересах. Современники отмечали, что в "деле, которое касалось Его Царского Величества, он должен был показать твердость и приказал", чтобы неудачное место в грамоте было переписано.

Как писал бранденбургский посол Рейер, "у князя была книжечка в 12-ю долю листа, где он особыми маленькими буковками помечал каждый пункт и почти все то, что я ему предлагал. Он дал мне понять через старшего переводчика Гросса, который все переводил, что я должен немного подождать, потому что он должен ответить на предыдущие пункты, и после краткого повторения сказанного мною на аудиенции он от имени Его Царского Величества ответил мне так, что я особенно удивился столь полно готовым выражениям".

Русская дипломатия, готовясь к разрешению важнейшей из внешнеполитических проблем - проблемы отношений с Турцией и Крымом, предпринимала попытки обезопасить позиции России на северо-западе. С этой целью в Швецию и Польшу были направлены посольства с предложениями продлить ранее заключенные договоры - Кардисский мир 1661 г. и Андрусовское перемирие 1667 г. Желание западноевропейских дипломатов использовать московитов в своих целях на Балтике было учтено в первую очередь Посольским приказом. Уже осенью 1682 года в столице очутился хорошо подготовленный датский посол Гильденбранд фон Горн. Датчанин и не подозревал, что сама его миссия - заключение секретного военного союза Франции, Дании и Бранденбурга с Россией против Швеции - была подготовлена Посольским приказом с помощью продуманной "утечки информации" в Москве. Витавший по посольским кулуарам слух о том, что противоречия России со Швецией становятся неразрешимыми, возродил старые надежды ряда европейских дворов втянуть Москву в кровопролитную войну со Стокгольмом, чтобы нанести удар по шведской гегемонии русскими руками. Горн обнародовал перед боярской комиссией широкомасштабные планы антишведского союза. Но шведские и особенно активные нидерландские резиденты в Москве так же, как и датчане, имели средства на подкуп толмачей и других лиц. Обеспокоенные "доброжелатели" довели до сведения Стокгольма, что Голицын, видимо, склоняется к союзу с Данией и Францией. Вместо того чтобы устрашить Россию военными приготовлениями, шведское правительство поспешило пойти навстречу Голицыну.

Иностранцы, описывая Василия Васильевича Голицына, отдавали должное его выдающимся способностям, знаниям, прекрасным манерам князя, искали его расположения, старались прежде всего узнать мнение русского канцлера по интересующим их вопросам. Князь был сторонником более свободных отношений с иностранцами, чем это было принято раньше. Помимо официальных переговоров и приемов, он вел беседы с дипломатами в неофициальной, домашней обстановке. Дом свой, расположенный в Белом городе между улицами Тверской и Дмитровкой, Голицын устроил на европейский лад и держал всегда открытым. Сам князь, человек начитанный в богословии, истории, философии, астрономии, медицине, был любезным и гостеприимным хозяином, умевшим поддерживать беседу и внимательно выслушивать собеседника.

Голицын внимательно изучал учебники и уставы по военному делу, разбирался в технологии оружейного производства. Он свободно говорил на польском и немецком языках, знал греческий и латынь, что позволяло ему легко общаться с представителями различных государств. "Голицын, бесспорно, один из искуснейших людей, какие когда-либо были в Московии, которую он хотел поднять до уровня остальных держав. Он хорошо говорит по-латыни и весьма любит беседу с иностранцами, не заставляя их пить, да и сам не пьет водки, а находит удовольствие только в беседе", - так характеризовал русского министра французский посланник.

Под руководством Голицына Посольский приказ поддерживал отношения со всеми государствами Европы, азиатскими империями и ханствами, тщательно собирал информацию об американских и африканских делах. Переговоры с иностранными дипломатами велись в богато украшенных залах, за большим столом. В конце его садился канцлер, напротив друг друга в креслах располагались гости и хозяева. Канцлер обставлял приемы с должной роскошью. Встречи послов, церемонии вручения верительных грамот поражали приезжих блеском, продуманно демонстрировали богатство и мощь России.

Сам Голицын отнюдь не желал уступать первым министрам могущественнейших европейских государств ни во внешнем виде, ни в обращении. Гардероб включал более ста костюмов из драгоценных тканей, украшенных алмазами, рубинами, изумрудами, вышитых жемчугом, затканных золотым и серебряным шитьем. Расточительность окупалась впечатлением, производимым на партнеров по переговорам. Французский иезуит писал: "Этот первый министр, происходивший из знаменитого рода, без сомнения, был самый достойный вельможа при дворе московском. Он любил иностранцев, особенно французов, потому что благородные наклонности, которые он в них заметил, совпадали с его собственными; вот почему его упрекали, что у него и сердце такое же французское, как и имя".

В 1685 году в Москве были получены грамоты маньчжурского императора, содержавшие как территориальные претензии, так и предложение переговоров. В связи с этим Посольский приказ составил справку о предыдущих сношениях с империей Цин. В конце года было решено направить в Приамурье "великое и полномочное посольство, имевшее целью заключить договор о мире, открытии торговли и установлении границы..." Тогда же в Пекин выехали гонцы с известием об этом решении. Голицын был "деятельным участником организации посольства" во главе с Головиным. Послам готовили не только документы. Из Москвы были взяты "парадный шатер с полами в футляре", иконы, "ковер золотный... штандарт, лохань да рукомой золоченые..."

Само же посольство к пограничным властям на Амуре было отправлено в начале 1686 года. Заключив вечный мир, Россия тем самым вступала в Священную лигу и начинала войну против Османской империи и Крымского ханства. В конце 1686 года русские и казацкие отряды начали боевые действия против Османской империи и Крыма на всем протяжении границы. Крымские походы 1687 и 1689 годов обычно рассматриваются как крупные неудачи Голицына. Действительно, летом 1687 года подготовка к походу затянулась, армия главнокомандующего Голицына и гетмана Самойловича выступила поздно и вынуждена была уйти из безводных, выжженных крымчаками степей, так и не достигнув Перекопа.

Спешно вернувшись в Москву, Голицын использовал все средства для укрепления международного положения рассыпающейся Священной лиги. Его послы в Париже, Мадриде, Лондоне, Берлине, Амстердаме, Флоренции, Копенгагене и Стокгольме, имея официальное задание привлекать в Лигу новых членов и собирать средства на "священную войну", на деле должны были продлить хрупкий европейский мир. На Украине казаки переизбрали гетмана - им стал сторонник политики Голицына Мазепа. Различными средствами князь сумел стабилизировать свое положение при московском дворе. Второй поход на Крым в 1689 году тоже закончился неудачей. Полки Голицына и Мазепы с трудом дошли до Перекопа и повернули вспять.

Тем не менее свою роль в войне Россия исполнила: 150-тысячное войско крымских татар было задержано в Крыму, и это дало возможность Священной лиге значительно потеснить турок на европейском театре. После возвращения Голицына из Крымских походов положение его при дворе пошатнулось. Враги Голицына воспользовались его военными неудачами, чтобы обвинить князя в небрежении и получении взятки от крымского хана.

Подросший царь Петр начал предъявлять свои права на единоличное управление государством, что вело к неизбежному столкновению Софьи со своим младшим братом. Не поддержав мысль о коронации царевны Софьи, Василий Васильевич еще более осложнил свое положение. Даже в международных делах он ощущал как давление противников Софьи, так и вмешательство ее фаворита Шакловитого, получившего чин думного дворянина и действовавшего в обход Посольского приказа. Незадолго до своего падения Голицын поделился с французским дипломатом де ла Невиллем собственной программой реформ. Он собирался создать регулярное войско, установить постоянные дипломатические представительства за границей, заставить дворянство путешествовать за рубежом и учиться военному делу, отдавать своих детей в специальное училище, предоставить свободу вероисповедания, отменить откупа и монополии, улучшить положение крестьян. Во время переворота в августе 1689 года, свергнувшего царевну Софью, Василий Васильевич играл незначительную роль. Он уехал из Москвы в свое имение, затем вместе с приближенными прибыл к Петру I в Троицу. 9 сентября 1689 года у ворот Троице-Сергиева монастыря Голицыну и его сыну Алексею прочитали приговор. Они были заточены в монастырскую тюрьму, лишились боярских чинов, их имения были конфискованы. В 1693 г. Василий Васильевич был сослан в Пустозерск, в 1696 г. переведен на Мезень, затем в Пинегу. Умер В.В.Голицын в 1713 г., похоронен в 16 км от Холмогор в Богородицком Красногорском монастыре Пинежского уезда.

Е.И. Украинцев

Выдающийся дипломат и опытный администратор, "один из самых бойких дельцов московских", как писал о нем Соловьев, Емельян Игнатьевич Украинцев происходил из мелкого провинциального дворянского рода, осевшего на южной "Рязанской украине" государства. Прямые предки Украинцева, а также Украинцевы иных ветвей многочисленного рода принадлежали к служилому сословию, участвуя целыми семьями в военных кампаниях российской армии XVI-XVII вв. Многие из них сложили головы на поле брани, в числе последних - отец будущего дипломата, Игнатий Юрьевич, скончавшийся от ран в 1655 во время военных действий против войск Речи Посполитой под Брянском. Его старшему сыну в этот момент вряд ли было более десяти лет.

Сейчас трудно сказать, почему Украинцев по достижении совершеннолетия не был поверстан в истинно дворянскую военную службу, как все мужчины его рода, а оказался в штате одного из московских приказов. Так или иначе, впервые имя молодого подьячего упоминается в 1665 г.; спустя семь лет Украинцев переходит на службу в Посольский приказ, ведавший дипломатическими контактами России с ее зарубежными соседями. Сразу по вступлении в должность последовало и первое задание - отправиться гонцом с "вестями" в Стокгольм и Копенгаген.

В стенах Посольского приказа, каменные палаты которого находились в Кремле неподалеку от царского дворца, Украинцев провел почти четыре десятилетия. Побывав не единожды с дипломатическими миссиями за рубежом в Голландии, Польше и на Украине, в 1675 г. подьячий повышается в службе до дьяка, коих в приказном штате было всего трое и на плечи которых ложилась основная тяжесть по претворению в жизнь внешнеполитического курса правительства. "А чин строил думной диак Емельян Украинцов, а над ним надсматривал боярин князь Василей Васильевич Голицын", - читаем мы у Соловьева.

В 1681 г. Украинцев стал первенствующим в приказной иерархии и в чине думного дьяка вошел в состав Боярской думы. Одновременно Украинцев "сидел" в ряде менее важных приказных ведомств, связанных с Посольским приказом, в частности в Малороссийском приказе. "А ставел ево светейши патриярх со влостьми, а на постонавлени был по указу великого государя боярин князь Юрья Семенович Урусов да с ним думнай дваренин Иван Петрович Кондырев, да думнай дьяк Емельян Украинцев", - пишет Соловьев.

Один раз Украинцеву довелось принять участие в военных действиях - в качестве командира полка, сформированного из подьячих, когда в 1689 г. трехсоттысячная русская армия вторично ходила походом на Крым. Командовал ею князь Голицын, с которым Украинцева, похоже, связывала не только служба, поскольку Голицын "ведал" Посольский приказ, но и личные симпатии. Поход был не слишком удачным. Последовало крушение правительства Голицына. Не только его, но и думного дьяка обвиняли в плохом командовании. "Не положи, государь, на меня гневу, что вышеписанное написал к тебе так дерзновенно, потому что подлинно так было; и не затем я пишу, понеже должность моя повелевает здоровье твое, государя моево, во всяких мерах остерегать", - писал Украинцев Голицыну.

И все же его высокий профессионализм при всех колебаниях политической конъюнктуры позволял ему оставаться на своем посту, независимо от отношения к нему "сильных мира сего". Не случайно дипломат "пересидел" и время Матвеева-Нарышкина, и Голицына и сохранил свой пост при Петре I, не очень жаловавшем "старые кадры". Невилль писал о нем: "Хотя он был одною из креатур великого Голицына и всем своим счастьем был обязан ему, бывши первоначально простым писарем, но он первый однако ж стал чернить своего благодетеля".

Клевета на своего благодетеля, которую Невилль вменяет в вину Украинцеву, находит подтверждение в ответе одного из приближенных Петра Украинцеву, относящемся к первым месяцам после дворцового переворота 1689 г., из которого явствует, что именно Украинцев подсказал Нарышкиным отнять у опального князя его "карл". Помощь, оказанная Украинцевым организаторам розыска по делу о Федоре Шакловитом и его сообщниках, предопределила то, что он не просто сохранил свой пост в Посольском приказе, но и стал после переворота его фактическим главой - при формальном руководстве со стороны боярина Нарышкина.

Заслуги Украинцева были оценены очень высоко. Трижды, в 1687, 1693 и 1701 гг. его жаловали крупными земельными угодьями (в третьем случае - целой подмосковной волостью с селом и несколькими деревнями). Один из весьма состоятельных москвичей, думный дьяк владел в столице двумя каменными палатами, одни из которых, в Хохловском переулке, сохранились и сегодня. Не имея собственных детей (дочь Украинцева скончалась ребенком), он умело опекал многочисленных двоюродных братьев и племянников, протежируя их на службу у "государева двора".

Думный дьяк был и историографом многочисленного рода Украинцевых, тщательно собирая документы и сведения от родственников о службах предков. Составленная им "родословная скаска" отличается внушительным объемом и редкостной полнотой.

"Звездным часом" в дипломатической карьере Украинцева стала миссия в Константинополь 1699-1700 гг., завершившаяся подписанием 30-летнего перемирия с Турцией. Задача отличалась редкостной сложностью. В 1696 г. русская армия под командованием Петра I захватила турецкую крепость Азов; впервые обретенный Россией форпост на море было решено превратить в базу первого русского морского флота. На верфях Воронежа развернулись беспрецедентные по масштабам работы, обещавшие сделать вскоре Россию могучим соперником Турции не только на Черном и Азовском морях, но и в Средиземноморье.

"Великие государи, - говорил Украинцев, - хотят в это дело вступить не для того только, чтоб помочь цесарю римскому или королю польскому; если вечные неприятели церкви божией, турки и татары, теперь осилят цесаря и короля польского и приневолят их к миру, то потом встанут войною и на нас; на мир надеяться нечего: они привыкли мир разрывать; тогда к ним и польский король пристанет, и ему помощь подадут настоящие его союзники - цесарь, папа и республика венецианская".

Но уже в ходе Великого посольства 1697-1698 гг. Петр убедился в необходимости смены внешнеполитического курса. Более перспективной теперь виделась активизация в Балтийском регионе, сулившем прямой морской выход в Европу. Однако для начала военных действий против Швеции надлежало обеспечить мир на юге, сохранив с минимальными потерями завоеванное.

Отправлению Великого посольства предшествовала большая подготовительная работа в Посольском приказе во главе с Украинцевым: составлялись подробные наказы с изложением правил поведения и дипломатического церемониала в духе старомосковской дипломатии, заготавливались проездные и верющие грамоты, другие документы. В помощь посольству был подобран большой справочный материал: 33 переплетенные книги с копиями статейных списков целого ряда прежних российских посольств, начиная с посольства к папе римскому в 1580-1581 гг. В книгах подробно описывались дипломатические связи России с теми странами, куда направлялось то или иное посольство. К подготовке посольства привлекались и хорошо образованные молодые люди, преимущественно из привилегированного сословия, со знанием европейских языков.

Задачу возложили на опытнейшего в Посольском приказе думного дьяка Украинцева и дьяка Чередеева, "чрезвычайных посланников к его султанову величеству". Прибытие миссии в Константинополь было обставлено беспрецедентно. Посланники приплыли на берега Босфора на российском военном судне "Крепость", недавно построенном для Азовского флота. Под салют корабельных орудий, давших понять туркам, что теперь они имеют дело отнюдь не с прежней, "сухопутной" Россией, начались долгие и непростые 11-месячные переговоры.

Историк Костомаров так напишет об этом: "Украинцев, по наказу своего государя, ходатайствовал о преимуществах православных греков, относительно святых мест. Это был первый шаг к тому заступничеству за турецких христиан, которое потом так часто повторялось в русской истории и служило поводом к столкновениям с Турцией. На этот раз турки отклонили вмешательство России, объяснивши, что вопрос этот относится к внутренним делам, до которых нет чужим дела, но дозволили русским богомольцам посещать священные места".

Результаты усилий Украинцева превзошли все самые радужные надежды Москвы: Россия сохранила за собой основные завоевания, в первую очередь Азов, и право иметь там собственный военный флот. Не дожидаясь окончательного подписания итоговых документов, думный дьяк отправил в Москву с долгожданным известием одного из дворян посольской свиты. По получении депеши в России немедленно начались приготовления к осеннему походу на шведскую крепость Нарву - страна стояла накануне начала Северной войны, ставшей своего рода рубежом во внешней политике петровской эпохи. Вклад в нее думного дьяка Украинцева невозможно переоценить.

Заключением мирного договора с Турцией миссия не ограничилась. В это время в Константинополе проживал один из самых замечательных лидеров греческой церкви, патриарх Иерусалимский Досифей, верный друг России на Балканах, поддерживавший обширную переписку с Москвой. Ранее, в 1687 г., Досифей был вынужден бежать из Иерусалима: католическое духовенство при поддержке турецкой администрации захватило принадлежавшие православным святые места, лишив греков их исконных святынь. Украинцев неоднократно в неофициальной обстановке встречался с изгнанником. В итоге думный дьяк подал "на салтаново имя" личное ходатайство с просьбой восстановить права греческой церкви и дать возможность Досифею вернуться к своей пастве. В 1701 г. по инициативе думного дьяка с подобной же просьбой к константинопольскому двору обратился и Петр I.

В благодарность за усилия и в знак заслуг Украинцева перед греческой церковью думный дьяк получил в подарок от патриарха Досифея драгоценную православную святыню - мощи преп. Марии Египетской. По возвращении в Москву помешенные в специально изготовленную для них серебряную шкатулку мощи до 1707 г. хранились в доме Украинцева, пока не были даны вкладом в храм Московского Сретенского монастыря. Ныне шкатулка-мощевик находится в коллекциях Государственного Исторического музея. В следующем, 1708 г. Украинцева ждала последняя в его жизни посольская миссия - в Венгрию для налаживания отношений с князем Ракоци. Похоже, дипломат был серьезно болен, но заменить его было некем. Там, вдали от родины, думный дьяк скончался в Эгере, где и был погребен.

Петр I

В период 1695-1699 гг. единого главы внешнеполитического ведомства как такового не существовало. Работой Посольского приказа с 1689 г. в качестве и.о., а в 1697-1699 гг. – в качестве начальника руководил Е.И.Украинцев, вторым начальником в отсутствие царя в России становился боярин Лев Кириллович Нарышкин (он же во время отсутствия Ф.А.Головина управлял Посольским приказом и Коллегией с 1702 г. до своей смерти в 1705 г.). С апреля 1699 г. до февраля 1700 г. управляющим посольскими делами и последним администратором Посольского приказа был Федор Алексеевич Головин. Однако фактически в эти годы Петр I, как некогда князья до XIV в., взял непосредственно в свои руки общее руководство внешней политикой, ее координацию. Его помощниками в этом были:

- Ф.Я.Лефорт (по западноевропейским делам, по переписке и переводу с западноевропейских языков);

- Ф.А.Головин (общие, административные, финансовые, хозяйственные и протокольные вопросы);

- П.И.Возницын (Ближний Восток, Турция, Балканы, Польша, Прибалтика – соседи).

"Великое посольство" 1697 г. было в истории дипломатии очень знаменательным событием. Необычность этого события была, прежде всего, в том, что впервые в Европу отправился русский царь собственной персоной. Официальная часть состояла в "подтверждении дружбы, любви для общих всему христианству дел, к ослаблению врагов Господних, салтана Турецкого, хана крымского и других бусурманских орд". Но это было лишь официальное назначение "великого посольства". Сам Петр I, как отмечает доктор философских наук Константин Долгов, указывал на три цели:

1) увидеть политическую жизнь в Европе;

2) найти союзников;

3) изучить морское дело.

Морское дело занимало Петра особенно сильно. Он поставил задачу изучить кораблестроение и кораблевождение в Англии и Голландии. Около полугода Петр сам проработал на верфях Саардама и Амстердама. Посольство посетило Польшу, Пруссию, Голландию, Англию, Австрию. В ходе переговоров выяснилось, что шансов на заключение союзов в Европе для войны с Турцией нет: Европа стояла у порога войны за испанское наследство. Это исключало возможность продолжения войны России с Турцией, однако в этих условиях можно было начать войну за выход к Балтийскому морю, потому что Швеция в сложившейся обстановке не могла рассчитывать на поддержку ни одной из крупных стран Европы.

Василий Осипович Ключевский писал: "Простой токарь Нартов, 20 лет проживший при Петре, вспоминал о нем после: "Хотя нет более Петра Великого с нами, однако дух его в душах наших живет, и мы, имевшие счастие находиться при сем монархе, умрем верными ему и горячую любовь нашу к земному богу погребем вместе с собою".

Россия решила попытаться привлечь на свою сторону Польшу и Данию, у которых были серьезные противоречия со Швецией в Прибалтике. Особенно важна была позиция Польши, в которой в это время происходила борьба в связи с выбором нового короля.

Наибольшие возможности для сближения Польши и России открывала победа саксонского курфюрста Августа. Дипломатическая и военная помощь, оказанная ему Россией, способствовала его победе на выборах и утверждению на польском престоле.

В итоге Россия в войне со Швецией имела союзниками Речь Посполитую, Саксонию и Данию - союзников, правда, ненадежных и незаинтересованных в укреплении России. Канцлер граф Головкин писал: "Вашими неусыпными трудами и руковождением мы из тьмы неведения на феатр славы всего света и, тако рещи, из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены".

Но начинать войну со Швецией до заключения мира с Турцией было нельзя, т.к. это создавало реальную угрозу ведения войны на два фронта.

13 июля 1700 г. В Константинополе мир был всё-таки заключен. По его условиям Азов и часть азовского побережья, на котором строился Таганрог, отходили России. Успеху мирных переговоров в немалой степени способствовало то, что русское посольство, возглавляемое Украинцевым, неожиданно для турецких властей прибыло в Стамбул на 46-пушечном фрегате. С точки зрения достижения конкретных внешнеполитических задач, поставленных перед "великим посольством", оно завершилось неудачей. Однако по своим реальным практическим последствиям оно имело поистине историческое значение, прежде всего для отношений между Россией и европейскими странами. Петр ехал в Европу с решимостью направить свою страну по западному пути. На протяжении веков изолированное и замкнутое старое Московское государство теперь должно было догнать Европу и открыть себя Европе.

Один из младших и даровитейших сотрудников Петра - Неплюев, получив в Константинополе, где он был резидентом, известие о смерти преобразователя, отметил в своих записках: "Сей монарх отечество наше привел в сравнение с прочими, научил узнавать, что и мы люди; одним словом, на что в России ни взгляни, все его началом имеет, и что бы впредь ни делалось, от сего источника черпать будут".

Ф.А. Головин

Федор Алексеевич Головин происходил из старинного боярского рода, известного в России более четырех столетий. Его отец служил воеводой в Тобольске, с 1681 г. возглавлял Ямской приказ - ведал внутренними сообщениями и перевозками в государстве. Сын по государственным заслугам со временем превзошел отца. Федор Алексеевич имел статную и величественную внешность, своими знаниями, умом и способностями выделялся из среды современников. Являясь ближайшим помощником Петра I во многих государственных и военных делах, Головин первым был удостоен высшей государственной награды - ордена святого Андрея Первозванного, чинов генерал-фельдмаршала, генерал-адмирала и звания графа.

В детские и юношеские годы Федор Головин получил отличное для того времени образование в доме отца и, как знатный дворянин, с молодых лет начал службу при высочайшем дворе. Он был в числе тех приближенных к царю Алексею Михайловичу лиц, которым тот завещал беречь царевича Петра как зеницу ока. В 1682 г. Головин оберегал 10-летнего Петра во время бунта стрельцов, приведшего к власти правительницу Софью, сестру юного царя.

В число видных государственных деятелей Федор Алексеевич выдвинулся в 1686-1689 гг., когда в качестве великого посла и наместника Сибири он вел переговоры с Китаем. Вполне вероятно, что направление Головина с миссией на далекий Восток имело и оборотную сторону - желание Софьи удалить из столицы очевидного сторонника Петра. Переговоры с Китаем завершились подписанием Нерчинского договора, впервые определившего границы между двумя государствами. Вернувшись в Москву уже после заключения Софьи в монастырь, Головин с радостью был встречен Петром и вскоре пожалован в генерал-кригскомиссары. Обязанности генерал-кригскомиссара были подобны должности военного министра: он отвечал за комплектование армии и ее снабжение всеми необходимыми материальными средствами. Вместе с Лефортом Федор Алексеевич помогал царю укрепить его власть и приступить к государственным и военным преобразованиям.

В 1696 г. Головин был привлечен царем к военно-морским делам: во время второго Азовского похода он прикрывал с моря русские войска, осаждавшие Азов, бывший тогда турецкой крепостью. После взятия Азова Федор Алексеевич участвовал в торжественном въезде в Москву, был награжден золотой медалью, кубком, вотчиной под Орлом. В следующем году он вместе с Лефортом и Меншиковым сопровождал Петра в первой поездке в Западную Европу.

Головин фактически провел всю черновую работу по подготовке Великого посольства. Кроме представительства и переговоров за границей он занимался приглашением иностранных моряков и мастеров на службу в русском флоте, закупал для кораблей пушки, парусину, якоря, компасы и др. Во время возвращения Великого посольства в Россию Головин первым из бояр сбрил себе бороду. С собой он вез большой багаж; кроме того, через Архангельск он отправил 31 ящик с "полезными вещами".

После подавления стрелецкого бунта царь наградил своего верного помощника и советчика специально выбитой серебряной медалью с изображением на одной стороне портрета Головина, на другой - фамильного герба с латинской надписью: "И советом и мужеством"; а учредив орден святого Андрея Первозванного, весной 1699 г. пожаловал Федора Алексеевича первым награждением этим орденом. Вскоре Головин был возведен в чин генерал-адмирала и получил под свое управление Воинский морской приказ, заведовавший комплектованием личного состава флота. Создав первый в России флот - Азовский, Петр I в августе 1699 г. совершил с ним учебный поход в Керченский пролив, при этом командующим флотом он назначил Федора Алексеевича. Одновременно в Керчь на 46-пушечном корабле "Крепость" был доставлен русский посол в Турции Украинцев, получивший задание выведать у османов: "мир ли хотят делать или войну". Одновременно с военно-морскими делами Головин исполнял другие важнейшие должности - главы дипломатического ведомства, начальника Ямского приказа, управляющего Малороссией и многими городами Великороссии, наместника Сибири. Его умная распорядительность простиралась необыкновенно далеко.

Зная и поддерживая замысел Петра - начать войну со Швецией за балтийские берега, Головин как глава дипломатического ведомства настойчиво добивался мира на юге - с Турцией. 8 августа 1700 г. курьер из Константинополя сообщил о заключении мирного договора с Оттоманской Портой, а 19 августа Петр I объявил войну Швеции. В этот же день он произвел своего канцлера в чин генерал-фельдмаршала и назначил предводителем новонабранной 45-тысячной армии для войны со Швецией. Как можно видеть, в эти дни Федор Алексеевич - второе "я" Петра. Соловьев отмечал: "на первом плане русский человек Головин, превосходивший всех русских людей своею бывалостию".

Дойдя с армией до Нарвы, Головин организовал осаду, но вскоре уехал с царем в Москву для решения срочных дипломатических вопросов. Среди них - подписание договора о военном союзе с Данией и русско-польские переговоры. Благодаря его усилиям польский король Август II обязался содействовать русским войскам в борьбе со шведами в Прибалтике. В 1701 г. Головин был поставлен во главе основанной в Москве, в Сухаревой башне, Навигацкой школы; позже, в 1715 г., на базе навигаторских классов школы, переведенных в Петербург, была создана Морская академия. Федор Алексеевич принимал участие в редактировании первой русской печатной газеты "Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и во иных окрестных странах". В 1702 г. вместе с Петром и Меншиковым он отправился под Нотебург, помогал организовывать осаду этой крепости, взятой штурмом в октябре. Затем содействовал царю в руководстве военными действиями в Ингрии. 16 ноября Головин был возведен в графское достоинство. За первую морскую победу над шведами, одержанную в мае 1703 г. Петром и Меншиковым в устье Невы, Федор Алексеевич возложил на них орден святого Андрея Первозванного.

Не оставляя дипломатических дел, Головин в 1703 г. подписал договор с Литвой о совместной борьбе против шведов. По его совету царь отклонил предложение Франции о союзе, поскольку это могло повредить отношениям России с рядом других стран, особенно с Англией и Пруссией. В 1704 г. канцлер вел переговоры с чрезвычайным послом Польши, завершившиеся подписанием нового договора с Речью Посполитой. Помогая Петру в осуществлении плана создания российского флота, Федор Алексеевич оказывал содействие строительству Олонецкой, Кронверкской и Лужской верфей, Адмиралтейства и верфи в Петербурге. С основанием Балтийского флота царь предписал "первому господину адмиралу на него смотреть яко высшему правителю". Заботясь о подготовке отечественных морских кадров, Головин вместе с тем привлекал на русскую морскую службу опытных иностранных офицеров.

Наряду с заведованием Посольским, Воинским морским и Ямским приказами Головину было поручено руководство Оружейной, Золотой и Серебряной палатами. Он организовал работу Нерчинских серебряных рудников для увеличения выпуска серебряных монет, ввел гербовый сбор в России. С 1699 г. и до своей кончины Федор Алексеевич фактически был вторым после Петра руководителем внешней политики государства, ревностно и умело отстаивал российские интересы в международных делах, особенно в дипломатической борьбе со Швецией. В его канцлерство был создан институт постоянных русских представителей за рубежом.

15 августа 1704 г. представители польского короля и саксонского курфюрста Августа и представитель Петра Федор Алексеевич Головин подписали соглашение об оборонительном и наступательном союзе против шведского короля: "по силе того союза против короля Свойского до скончания сея войны всеми силами воевать, и друг друга не оставлять, и особливого мира с неприятелем не чинить... Дан в завоеванной крепости Нарве... 1704-го, месяца августа 15-го дня".

Перегруженный массой обязанностей, Головин успевал заниматься и вопросами развития морских сил. При основании Балтийского флота адмирал получил обязанность "смотреть на него яко вышнему правителю". Фактически Головин не мог лично много заниматься флотом. Однако, управляя монетным двором, он за 1700-1702 годы увеличил выпуск монеты более чем вдвое; этому способствовало использование серебряной руды, найденной у Нерчинска. Средства от монетного двора шли на содержание и строительство флота. Головин держал под контролем обучение, набор кадров, судостроение. Сохранилась его переписка, из которой следует, что генерал-адмирал следил за постройкой судов на Олонецкой верфи. Понятно, что адмирал имел право с гордостью писать 3 мая 1704 года: "...В кратком времени флот в 20 кораблях и фрегатах состоящий купно с 7 великими галерами и 10 бригантинами на Балтийское море вывесть может и тако ныне неприятельские корабли за столько миль не могут сюда приближаться".

С конца 1705 г. Головин занимался заключением дружественного союза с Пруссией, но не успел довершить задуманное. Он скончался 30 июля 1706 г. на пути из Москвы в Киев, в Глухове. Вероятно, организм Федора Алексеевича не выдержал груза всех забот и дел, порученных ему.

Но вот что интересно: на могильном памятнике Головину в соборе московского Симонова монастыря написано: "Лета от рождества Христова 1706 года, июля 30 дня, на память Святых Апостол Силы и Силуана, преставился Его Высокографское Превосходительство Федор Алексеевич Головин, римского Государства Граф, Царского Величества Государственный Великий Канцлер и посольских дел Верховный Президент". Историк Скрицкий в своем очерке о Головине упоминает об интереснейшем факте. Оказывается, умерев 30 июля 1706 г., похоронен он был лишь спустя полгода. 5 февраля 1707 г. царь писал Апраксину, назначенному преемником: "Мингер! Писано о погребении Адмирала, и чтоб оное его тело достойному по его чину предать погребению с пушечной на каждой минуте стрельбою и впрочем не ожидая нас".

Позднее Петр I более бережно относился к соратникам и не давал никому такого широкого круга обязанностей. После смерти Головина обязанности пришлось распределить между несколькими человеками: никто не мог выполнять их все в одиночку.

Английский посол в России Витворт писал в Лондон, что Головин "считается самым честным и самым смышленым человеком во всей России". Федор Алексеевич успешно действовал в духе петровских реформ, когда другие только учились этому. Далеко не случайно Петр I, извещая в письме о его смерти, подписался: "печали исполненный Петр".

А.П. Бестужев-Рюмин

Граф Бестужев-Рюмин принадлежал к поколению "птенцов гнезда Петрова" - младших современников государя, уже пропитанных духом великих преобразований. Он родился 2 июля 1693 года в Москве в семье известного русского дипломата Петра Михайловича Бестужева-Рюмина. С юных лет Алексей Петрович жил на родине очень мало, учился вместе со старшим братом Михаилом в Копенгагене и Берлине, весьма преуспел в науках, особенно в иностранных языках. В 1712 году Бестужев-Рюмин оказался в составе русской дипломатической делегации на международных переговорах в Утрехте, которыми закончилась война за испанское наследство, а потом, с согласия Петра, поступил на службу при дворе ганноверского курфюрста, ставшего в 1714 году английским королем Георгом I. Молодой русский дворянин, прекрасно воспитанный и образованный, очень понравился королю, и тот направил Бестужева-Рюмина в Санкт-Петербург - известить дружественную ему Россию о своем вступлении на престол. Появление Бестужева-Рюмина в качестве посланника Великобритании обрадовало Петра, ибо это свидетельствовало о сближении молодой России с Западом.

С этого момента и начинается дипломатическая карьера Бестужева-Рюмина, который позже становится русским резидентом в Дании. Задатки дипломата были заметны в Алексее Петровиче с ранних лет: он был умен, хладнокровен и расчетлив, хорошо разбирался в европейской политике. При жизни Петра I Бестужев-Рюмин пользовался признательностью и любовью своего государя. Во время пребывания Алексея Петровича в Дании император неоднократно писал ему, а в 1723 г., вызвав на время в Ревель, повесил ему на грудь свой портрет, украшенный бриллиантами. Получив известие о смерти Петра, молодой российский посол с обидой докладывал: "Генерально все здесь о том великую радость восприяли; не только знатные, но и все подлые с радости опилися было".

В 1725 году взлет Бестужева приостановился: Меншиков, правивший Россией при императрице Екатерине I, плохо относился к Бестужевым-Рюминым. Мало изменилось положение Алексея Петровича и при Анне Иоанновне: он занимал должности посланников во второстепенных государствах. Однако к середине 1730 годов ему все же удалось найти путь к сердцу тогдашнего негласного правителя России Эрнста Иоганна Бирона, и тот стал покровительствовать Бестужеву-Рюмину. После казни кабинет-министра Артемия Волынского, в лице которого Бирон надеялся найти своего агента в кабинете министров, а нашел врага, Бестужев-Рюмин занял место погибшего вельможи в этом высшем органе управления империей. Произошло это в марте 1740 года. За преданность Бестужева-Рюмина можно было не беспокоиться - тот всегда ставил на сильнейших, а Бирон и был таковым.

Уже в октябре, когда умирала Анна Иоанновна, Бестужев-Рюмин усердно содействовал тому, чтобы его покровитель стал регентом при младенце императоре Иоанне Антоновиче, но вскоре вместе с самим Бироном был арестован заговорщиками во главе с Минихом, решившим захватить власть. В итоге Бестужев-Рюмин был брошен в каземат Шлиссельбургской крепости, под допросом дал показания на Бирона, но при первом же удобном случае отказался от всех обвинений в адрес временщика, сославшись на угрозы и плохое содержание в тюрьме.

Лишь благодаря заступничеству влиятельных друзей Алексея Петровича казнь была заменена в апреле 1741 г. ссылкой в единственное не конфискованное у него имение в Белозерском уезде. Пережив великое душевное потрясение, Бестужев-Рюмин резко поменял стиль своего поведения. Отныне его действиями стала руководить идея величия и процветания России. В том же 1741 г., вернувшись в Петербург, он принял участие в дворцовом перевороте, возведшем на престол Елизавету Петровну, в 1742-м получил титул графа и был назначен вице-канцлером, а спустя два года - канцлером России.

Четырнадцать лет Бестужев-Рюмин фактически самостоятельно определял внешнеполитический курс России. Блестящий дипломат и ловкий царедворец, он сумел добиться полного доверия императрицы Елизаветы, ценившей не только знания и дипломатическое мастерство Алексея Петровича, но и его особую преданность, которую он не раз ей доказывал.

Наследие бироновщины, выражавшееся в засилье иностранцев во всех сферах русской действительности, продолжало ощущаться во внешней и внутренней политике государства. Став канцлером, Бестужев в первую очередь положил своей задачей освободить Россию от влияния на политическую жизнь страны иностранцев, имевших достаточно твердые позиции при дворе.

Ему удалось добиться высылки французского посланника Шетарди, удаления из России агентов прусского короля - принцессы Цербстской и Брюммера - и запрещения Лестоку вмешиваться в иностранные дела. Став канцлером, он нанес врагам еще один тяжелый удар, доказав в 1748 г. подкупленность Воронцова и Лестока. Воронцов потерял свое прежнее влияние, а Лесток после суда и пытки был сослан в Углич.

У Бестужева-Рюмина было множество врагов - в основном идейных, которые стремились повлиять на внешнюю политику России. Самым опасным из них был Фридрих II, прусский король. "Главное условие, условие непременное в нашем деле, - писал Фридрих своему посланнику в Петербург Мардефельду, - это погубить Бестужева, ибо иначе ничего не будет достигнуто. Нам нужно иметь такого министра при русском дворе, который заставлял бы императрицу делать то, что мы хотим". Многие годы Фридрих интриговал против канцлера, подкупал его, но все безуспешно - Бестужев-Рюмин вел ту политику, какую считал нужной. При французском дворе поговаривали: "Бестужев очень плохо себя чувствует. Последние 50 лет. И это не мешает ему морочить всем голову".

Ну а сам Алексей Петрович однажды заметил: "Неправду говорят, что я враг Франции. Я готов стать главным другом французской короны. Но это произойдет только тогда, когда они станут учитывать русские интересы".

Василий Осипович Ключевский писал позднее: "Канцлер Бестужев приобрел мастерство держаться при дворе Елизаветы, в среде, лишенной всякой нравственной и политической устойчивости. Ум его, весь сотканный из дипломатических конъюнктур, привык додумывать каждую мысль до конца, каждую интригу доплетать до последнего узла, до всевозможных последствий. Раз составив мнение, он проводил его во что бы то ни стало, ничего не жалея и никого не щадя". Бестужев отказывался приезжать в коллегию иностранных дел, заявляя: "Я гораздо больше у себя дома, нежели сидя в коллегии, нужнейших дел исправлять могу".

В течение нескольких лет пришлось добиваться Вольтеру позволения написать историю Петра Великого. Бестужев, распоряжавшийся официальной документацией и архивными материалами, насмешника Вольтера не жаловал, считал такое сочинение политически опасным для Российской монархии и долго противился просьбам исследователя снабдить его необходимыми документами.

Столь же тщетны были и ухищрения французской дипломатии. Особенно неудачно действовал против Бестужева-Рюмина французский посол маркиз де ла Шетарди. В немалой степени благодаря ему Бестужев-Рюмин занял пост вице-канцлера: любезный Алексей Петрович внушил доверие влиятельному при дворе Елизаветы французу, и тот понадеялся сделать его "ручным". Но этого не произошло: уже первая попытка Шетарди прибегнуть к помощи вице-канцлера, чтобы заключить на выгодных для Швеции - союзницы Франции условиях мир с Россией в 1742 году потерпела неудачу: Бестужев-Рюмин не слушался Версаля и не смотрел в сторону Стокгольма. Более того, вскрывая и расшифровывая переписку французского посла, он сумел собрать против него такой разоблачительный материал, что императрица изгнала своего французского друга из России в 24 часа.

Сила канцлера, по мнению раздосадованных неудачами пруссаков и французов, состояла в том, что он получал взятки от англичан и австрийцев, саксонцев и других дипломатов. Бестужев-Рюмин действительно не чурался мздоимства. Но это была половина правды. Вся правда состояла в том, что канцлер не брал денег у противников своей политической линии. В многочисленных докладах, записках, письмах Бестужева-Рюмина не раз излагалась концепция внешней политики России, которую он называл "системой Петра Великого". Она признавала важность для России трех союзов - с Англией, Саксонией и Австрией. Общность долговременных интересов должна быть главным и неизменным в политике России - так считал Бестужев-Рюмин. Англия и ее союзница Голландия нужны России для торговли, Саксония, чей владетель был польским королем, - для контроля за Польшей, а близость с Австрией продиктована и "польской проблемой", и "турецкими делами", и борьбой с Пруссией за влияние над Германией. Такое направление внешней политики дочь Петра Великого поддерживала, ибо, несмотря на ветреность и легкомыслие, она свято верила в сохранение начал политики отца как гарантию незыблемости своей власти. В этом-то и заключалась причина столь прочного положения Бестужева-Рюмина при дворе.

Один из современников писал, что Бестужев изучал императрицу, как науку. Граф точно определял, когда нужно подойти к императрице с докладом, чтобы заставить ее слушать, а когда лучше удалиться. Он знал, как привлечь внимание Елизаветы, какие детали ей интересны, как незаметно вложить ей в голову нужную идею, а потом развить ее так, чтобы государыня считала эту мысль своей собственной. Зная, что царица бумаги читать не любит, Бестужев приписывал на конверте: "Ея Величеству не токмо наисекретнейшего и важнейшего, но и весьма ужасного содержания". Тут он мог быть уверен - любопытная царица конверт вскроет непременно!

Но постепенно канцлер стал утрачивать способность легко разгадывать интриги врагов. В 1756-1757 годах Бестужев-Рюмин с тревогой видел, что здоровье Елизаветы ухудшается, а следовательно, на престол должен был вступить Петр III, не скрывавший своей любви к пруссакам. Единственное спасение для себя канцлер нашел в поддержке его жены, великой княгини Екатерины Алексеевны. Задуманный ими план должен был привести к свержению Петра III и воцарению Екатерины при ведущей роли в управлении самого Бестужева-Рюмина. Однако заговор был быстро раскрыт. Екатерина сумела выкрутиться в личной беседе-допросе с императрицей, Бестужев же, успевший уничтожить компрометирующие его бумаги, был арестован, лишен званий, чинов, орденов и сослан в дальнюю деревню.

Интересен приговор по делу Бестужева. Доказательств его государственных преступлений так и не было найдено. Поэтому в манифесте сказано безо всяких ухищрений: если я, великая государыня, самодержица, вольная в своих решениях, наказываю бывшего канцлера Бестужева, то это и есть несомненное свидетельство его вины перед государством. Как и в первый раз, он был приговорен к смертной казни, замененной ссылкой в деревню Горетово Можайского уезда. Во время ссылки Бестужев находил утешение в чтении Священного Писания и духовных книг. Плодом его благочестивых размышлений стала книга "Избранные из Священного Писания изречения во утешение всякого невинно претерпевающего христианина". Она была издана в 1763 г. на русском, немецком и французском языках, а в 1764 г. переведена на шведский. Сам Бестужев однажды заметил: "Мне бы хотелось, чтобы о моих делах судили потомки, а не современники."

Его вернули в столицу, когда на трон взошла Екатерина. По приказу императрицы его дело пересмотрели, и 31 августа 1762 г. Алексей Петрович был торжественным указом оправдан. Вернувшись ко двору, он вновь занял первенствующее положение среди вельмож, получил чин генерала-фельдмаршала, однако не смог вернуть себе прежнее влияние. Вплоть до своей смерти он более не играл никакой роли в политике, лишь изредка давая Екатерине II советы по иностранным делам. Императрица уже нашла новых, более молодых сподвижников...

М.И. Воронцов

Его секретарь Фавье писал о нем: "Этот человек хороших нравов, трезвый, воздержанный, ласковый, приветливый, вежливый, гуманный, холодной наружности, но простой и скромный. Его вообще мало расположены считать умным, но ему нельзя отказать в природном рассудке".

Юношей он получил по тому времени неплохое домашнее образование, а в четырнадцатилетнем возрасте был удостоен своего первого звания - пажа; спустя два года он - камер-паж, с 1735 года - камер-юнкер при дворе цесаревны Елизаветы Петровны и вскоре становится ее секретарем; последнее обстоятельство и предопределило его дальнейшую судьбу. Михаил Воронцов всегда пользовался абсолютным доверием дочери Петра I. Более того, он был посвящен в тайну задуманного заговора против правительницы Анны Леопольдовны. Спустя пять дней после успешного дворцового переворота Михаил Илларионович был пожалован в действительные камергеры и ему был присвоен чин генерал-майора.

Между тем влияние Михаила Илларионовича на внешнеполитические дела становилось определяющим, и это обстоятельство не могло не побудить иностранные дворы обратить на него особое внимание. Фридрих II пожаловал Воронцову орден Черного Орла, в 1743 году польский король Август III наградил Воронцова орденом Белого Орла, а годом позже он был возведен в графское достоинство Священной Римской империи. Тогда же ему было позволено пользоваться этим титулом в России. В 1744 году граф Воронцов, несмотря на то что, по утверждению некоторых современников, не отличался выдающимися дарованиями, назначается вице-канцлером, и ему присваивается звание действительного статского советника.

В 1746 году граф Михаил Илларионович под стандартным в таких случаях предлогом "поправления здоровья" на два года отправляется в вынужденное путешествие по Германии, Италии, Франции и Голландии. Возвратившись из длительного вояжа, Воронцов приступает к исполнению своей должности вице-канцлера. В 1751 году "за усердие в пользу отечества" награждается высшим российским орденом Святого Андрея Первозванного. Воронцову понадобилось несколько лет, чтобы оклеветать в глазах Елизаветы Петровны и добиться свержения своего заклятого врага - графа Бестужева-Рюмина. Наконец-то сбылась его вожделенная мечта - он становится канцлером. В кратковременное царствование Петра III Михаил Илларионович пользовался особой милостью императора. При восшествии на престол Екатерины II, к удивлению многих влиятельных сановников, Воронцов еще какое-то время продолжал исполнять те же обязанности канцлера, хотя и не пользовался прежним влиянием - Екатерина II не любила Воронцовых, поскольку не могла им простить верноподданническую службу Петру III.

В бытность свою канцлером при Елизавете Петровне, а затем и при Петре III Воронцов придерживался политики союза с Австрией против Турции, слыл пруссофилом и по указанию Петра III проводил курс на сближение России с Фридрихом II. Участвовал в заключении трактата между Россией и Швецией о возобновлении оборонного союза на 12 лет. В 1760 году был подписан Акт присоединения России к трактату, заключенному между Австрией и Францией, а спустя два года - Трактат между Россией и Пруссией о вечном мире.

Перед тем, как присягнуть Екатерине II, канцлер Воронцов торопится просить императрицу "о милостивом увольнении от настоящего чина и пожаловать великодушно освободить меня от всех моих дел, дабы я мог досталъную жизнь мою в тишине и покое препроводить и скончать". Опытный царедворец не мог не знать, что неприсягнувший вообще не имел права претендовать на какую-либо службу. Екатерина II от всех его дел не освободила, правда, ненадолго.

На коронацию Екатерину II в Москву в числе других вельмож сопровождал и Воронцов. Возвратившись в Петербург, Михаил Илларионович начинает уверенно заниматься не только европейскими делами, но его интересуют и восточные, в частности русско-турецкие отношения. Турция давно привлекала его внимание. Еще в 1744 году, узнав, что правители Османской империи продолжают всемерно противиться допуску российских дипломатов в Тавриду, поручает резиденту в Стамбуле Неплюеву всячески добиваться права России иметь консула в Крыму, поскольку даже расположенная за тридевять земель от полуострова Франция уже обладала таким правом. Однако это предложение было отвергнуто турками прямо с порога. И, как в связи с этим с горечью докладывал Неплюев в Коллегию иностранных дел, на министерских конференциях в Стамбуле в таких случаях дальше обычных сентенций великого визиря, вроде того, что "совместной дружбе надлежит быть так чистой, как двум зеркалам, чтоб между ними никакой тени не было", дело не шло.

Положение дел в Крыму продолжало вызывать озабоченность петербургского двора и в дальнейшем. В одной из поданных канцлером в этой связи записок Екатерине II в начальный период ее царствования особо подчеркивалось, что Турция, кроме всего прочего, может также вредить России и через крымских ханов. Причем на будущее время для Российского государства надобно желать, чтобы приобретение полуострова Крым, или устья Дона, или какого-нибудь места, удобного для содержания флота на Черном море, "доставить себе на оном твердое основание", а тамошнюю коммерцию обратить в свою пользу и "оную распространить с полуденной стороны Европы".

В одном из своих докладов императрице канцлер Воронцов подчеркивал: "По такому важному внутреннему усмотрению Порты Оттоманской, целость и сохранение ее зависит от воинских трудов и подвигов, которыми политическое тело ее крепнет и питает свои нервы, от долговременного же покоя приходит она не только в изнеможение, но и подвергается конечному разрушению". Пройдет 20 лет, и все поймут правильность рассуждений канцлера Воронцова о Крыме и намерениях турецких правителей. Именно графу удалось впервые четко и подробно обосновать насущную необходимость для России в интересах собственной безопасности присоединить Крым к империи.

Спустя год после воцарения Екатерины II Воронцов почувствовал, что при дворе к нему стали относиться с каким-то подчеркнутым безразличием, и он решает в создавшейся обстановке поступить точно также, как он это сделал в 1746 году, - снова на время отправиться для поправления здоровья в чужие края. И уже 4 августа 1763 года последовал указ сенату следующего содержания: "Канцлер наш граф Воронцов представляет Нам, что он по слабости здоровья не в состоянии больше нести трудов звания своего, ежели переменою воздуха или целительными водами не воспользуется, и для того просил Нас всеподданнейше о увольнении его с фамилиею по крайней мере на два года в чужие край". Отпуск предоставлялся Екатериной II с сохранением канцлерской должности.

Не успел граф Воронцов покинуть Петербург, как в Коллегии иностранных дел появился опытный дипломат граф Панин, которому суждено было стать одним из ближайших сподвижников Екатерины II. А Михаил Илларионович 8 сентября 17бЗ года из Данцига по пути в Италию писал в Лондон своему племяннику о внешнеполитическом ведомстве: "В Коллегии иностранных дел ежедневное упражнение происходит, подобно большой поварне, на которой огонь и стряпня никогда не перестают".

7 октября 1763 года Екатерина II подписала именной указ о назначении Панина первоприсутствующим Коллегии иностранных дел: "По теперешним небезтрудным обстоятельствам рассудили мы за благо во время отсутствия нашего канцлера препоручить Вам исправление и производство всех иностранной Коллегии дел, чего ради и повелеваем Вам до возвращения канцлера присутствовать в оной Коллегии старшим членом..." Почувствовав неладное, Воронцов решает досрочно возвратиться в Северную столицу. Узнав о таком намерении графа, императрица отдала князю Голицыну распоряжение: "Я желаю, чтобы вы по прибытии сюда канцлера, которое вскоре воспоследовать имеет, внушили ему, что как не совершился еще срок дозволенного ему па два года увольнения, то я желаю, чтоб он и дела и министров чужестранных оставил господину Панину; польза дел моих требует, чтобы он согласовал в том желаниям моим". Фактически это означало отставку графа Воронцова. 29 апреля 1765 года императрица в качестве отступного пожаловала Михаилу Илларионовичу 50 тысяч рублей в награждение.

Воронцов к дипломатической деятельности больше не возвращался. И как несколько позднее подметила наблюдательная племянница графа, Екатерина Романовна Дашкова, в российской столице все делается волею императрицы и переваривается господином Паниным" Сам же граф Воронцов так попытался подытожить свое канцлерство: "Финансы же мои столь плохи и малы, что я почти ничего выгодного сделать не могу и ныне искусством вижу, какая разница быть канцлером честным и бескорыстным, или, в том же чине состоять быть богатым, а не добродетельным". В то же время "бескорыстие" и "добродетельность" Воронцова вызывали у императрицы большие сомнения. Известно было, что граф одно время пытался заняться торговыми делами и в 1757 году вместе с графом Шуваловым и генерал-прокурором Глебовым выхлопотал привилегию на исключительный отпуск из Архангельского и Онежского портов льняного семени, но в этом предприятии потерпел неудачу.

В то же время, Михаил Илларионович интересовался научными изысканиями, выписывал много книг за границей, которые положили начало известной воронцовской библиотеки. Среди книжного собрания имелось много работ с дарственными надписями. Так, саксонский министр при петербургском дворе граф Брюлъ подарил графу Воронцову роскошное издание гравюр его картинной галереи. Стараниями Михаила Илларионовича было сохранено много важных документов, которые позднее составили знаменитый архив Воронцова, изданный Бартеневым в 40 книгах.

Воронцов был известен своей дружбой с Михаилом Васильевичем Ломоносовым. Великий ученый обращался к канцлеру зачастую с просьбой о "важном заступлении и предательстве". Граф, в свою очередь, проявлял интерес к его научным трудам, помогал деньгами. Еще в марте 1753 года Ломоносов писал Воронцову: "Непременная вашего сиятельства ко мне чрез долгое время без всяких моих заслуг милость толь мне чувствительна, что я никогда не могу иначе об вас вспомнить, как бы сын об истинном своем отце должен вспомнить".

Екатерина II

Принцесса София-Августа-Фредерика Ангальт-Цербстская, ставшая императрицей Екатериной Алексеевной, должна была показать и доказать, что иных интересов, кроме российских, для нее не существует. И всем своим правлением, в первую очередь ведением внешних дел, она это продемонстрировала: никаких особых отношений с родиной, с Германией, ни в политике, ни в жизни, ни в быту. Переписка с немецкими владетелями велась исключительно по-французски. Полный разрыв с родственниками - ни один из них не приглашался в Петербург. Сама Екатерина за 52 года пребывания в России ни разу не пересекала ее границ. Она отказалась от модного тогда обычая брать в услужение иностранцев - только россияне! Дипломатам, русским по происхождению, она предписала составлять депеши на родном языке. Российская внешняя политика при Екатерине вновь обрела присущий ей при Петре динамизм, утраченный было при его незадачливых преемниках, и импульс исходил от государыни, обладавшей способностью стратегического мышления, целеустремленностью, силой воли, упорством, отмечает доктор исторических наук Анатолий Игнатьев.

Известный русский историк Сергей Федорович Платонов писал: "Если бы в конце царствования Екатерины встал из гроба московский дипломат XVI или XVII в., то он бы почувствовал себя вполне удовлетворенным, так как увидел бы решенными удовлетворительно все вопросы внешней политики, которые так волновали его современников". Вслед за Петром I Екатерина считала, что Россия должна занимать активную позицию на мировой арене, вести наступательную политику. Вступив на престол, она разорвала заключенный Петром III союзный договор с Пруссией. Благодаря ее усилиям был восстановлен на курляндском престоле герцог Бирон. В 1763-м, опираясь на поддержку Пруссии, Россия добилась избрания своего ставленника Станислава Августа Понятовского на польский трон. Это привело к охлаждению отношений с Австрией, которая, опасаясь чрезмерного усиления России, стала подстрекать Турцию к войне с Российской империей. С самого начала войны появились стратегические преимущества противника - обладание Крымом и господство на море, что позволяло наносить удары в любой точке побережья. Российское командование собиралось прежде всего овладеть выходом из Азовского моря, "дабы зунд Черного моря чрез то заполучить в свои руки и тогда нашим судам способно будет крейсировать до самого Царьградского канала и до устья Дуная". Русский флот обошел всю Европу, явился в Архипелаге, возмутил Морею против турок и одерживал над ними победы. Правда, он не мог, как было предположено, пройти в Черное море, ибо турки укрепили Дарданеллы; но эффект от блестящего морского предприятия получился полный как в Турции, так и в Европе. Не менее блестящи были победы Румянцева, перешедшего даже Дунай, и князя Долгорукого, занявшего весь Крым. Мир 1774 г. дал России берега Черного и Азовского морей и сделал крымского хана независимым от Турции. Результатом этих условий явилось присоединение Крыма в 1783 г.

Прусский император Фридрих II писал своему брату Генриху: "Россия - страшное могущество, от которого через полвека будет трепетать вся Европа".

Известный русский историк Сергей Федорович Платонов так отзывался о политике Екатерины: "При постоянном воздействии западных держав, при очень сложных политических затруднениях дипломатия Екатерины не всегда могла достигнуть того, к чему стремилась, не всегда ясно сознавала, к чему ей следует стремиться, - словом, терпела неудачи и делала ошибки, но завершила успешным концом вековые стремления нашего племени и, оканчивая решение старых задач, спешила ставить новые, вроде "аккорда" и греческого проекта, не всегда вытекавшие из реальных потребностей времени и народа, но иногда близкие народному делу".

Н.И. Панин

"Он любил Россию с пламенною и животворною преданностью, которая только тогда существует, когда человек принадлежит стране всеми связями, всеми свойствами своими, порождающими единство интересов и симпатий, в котором сказывается единая любовь к своему отечеству - его прошлому, настоящему и будущему. Только при такой любви и можно доблестно служить стране своей и родному своему народу, сознавая при этом все его недостатки, странности и пороки и борясь с ними насколько возможно и всеми средствами", - Никита Иванович Панин.

Он родился 18 сентября 1718 года. Его отец, Иван Васильевич, всю жизнь отдал военной службе и вышел в отставку в чине генерал-поручика. Панин-старший пользовался расположением Петра I, но к числу его ближайших сподвижников не принадлежал, хотя был женат на племяннице знаменитого князя Меншикова Аграфене Васильевне Еверлаковой. Благодаря родству с Меншиковыми Никита Панин еще ребенком был представлен высшему петербургскому обществу, в том числе и великой княгине Елизавете Петровне. Панин проходил службу с самых нижних чинов в привилегированном Конногвардейском полку. В 1740 году из вахмистров конной гвардии его перевели в корнеты. Панин оказался в числе тех гвардейцев, которые помогли Елизавете взойти на престол. Он был пожалован в камер-юнкеры и стал приобретать некоторое влияние при дворе. После того как на него обратила внимание императрица, фаворит Елизаветы граф Шувалов забил тревогу. Молодого Панина срочно отправили посланником в Данию. В Дании Никита Иванович пробыл недолго.

В 1746 году шведский король потребовал отозвать из Стокгольма русского посланника. Корфа. Шведским делам в Петербурге в то время придавали очень большое значение, поэтому решение канцлера Бестужева-Рюмина послать в Стокгольм талантливого, но неопытного Панина было неожиданным. В Стокгольме Никита Иванович прожил двенадцать лет. Ему удалось предотвратить назревавший разрыв дипломатических отношений с Швецией, подписав русско-шведскую декларацию о готовности обеих держав охранять торговое мореплавание в Балтийском море и препятствовать появлению британского военного флота на Балтике. В ноябре 1759 года Ее Императорское Величество повелела своему полномочному министру при шведском дворе, камергеру и генерал-поручику Никите Панину на время покинуть Стокгольм по случаю назначения его воспитателем и обер-гофмейстером великого князя Павла Петровича.

При дворе Панин быстро стал человеком значительным. Его называли "самым сановитым вельможей империи". Он обладал редкой способностью располагать к себе людей, поэтому у него было много друзей и мало врагов. Он слыл искусным дипломатом и весьма образованным человеком. Панин долго жил в Европе и хорошо знал европейскую культуру, а таких людей в России в то время было немного, и их ценили. В период недолгого правления Петра III Панин выступал за отстранение императора от власти, имея в виду регентство Екатерины Алексеевны до совершеннолетия своего воспитанника, и за ограничение монаршей власти. Петр III не доверял Никите Ивановичу, хотя и пожаловал чином действительного тайного советника и орденом св. Андрея Первозванного.

В июньском перевороте 1762 года Панин принял деятельное участие. Екатерина II наградила его за услуги ежегодной пенсией в размере 5 тысяч рублей. Первое время Панин был лишь неофициальным советником императрицы по вопросам внешней политики, и ему пришлось выдержать сильную конкуренцию со своим старым другом Бестужевым-Рюминым. Иностранные послы сообщали своим правительствам об интригах Орлова против Панина, который даже высказал желание отойти от дел. Однако именно Панин 4 октября 1763 года стал старшим членом Иностранной коллегии; в октябре же, после окончательного удаления от дел Бестужева, к нему отошло заведование делами коллегии. Не будучи официально назначен канцлером, он был поставлен, по сути, выше вице-канцлера князя Голицына и в течение почти двух десятков лет оставался главным советником Екатерины II и руководителем русской внешней политики.

Панин был креатурой Бестужева, а потому положение его с падением последнего и с переворотом, происшедшим в половине 50-х годов в русской политике (сближение России с Францией, Англо-Прусская конвенция), стало очень трудным. Имея могущественного врага в лице графа Воронцова, заменившего Бестужева, Панин просился неоднократно в отставку, когда неожиданно был назначен (29 июня 1760 года), вместо Бехтеева, воспитателем Павла Петровича. П. сблизился с Екатериной, в особенности по смерти Елизаветы. Петр III, хотя и пожаловал его чином ДТС и орденом Андрея Первозванного, однако же, не доверял ему и всегда держал при нем одного из своих флигель-адъютантов. П. понимал необходимость переворота, но, по словам самой Екатерины, желал его в пользу Павла Петровича. Когда после переворота, в котором П., вместе с Дашковой, очень с ним близкой, принимал живое участие, власть осталась за Екатериной, П. сделал попытку ограничить произвол этой власти, представив Императрице проект учреждения императорского совета и реформы сената. В введении к проекту П. дает резкую критику господствовавшего в управлении произвола ("в производстве дел всегда действовала более сила персон, чем власть мест государственных"), и предлагает учреждение Совета из 6 - 8 членов - министров; все бумаги, которые требуют подписи государя, должны пройти через этот совет и быть контрасигнированы кем-либо из министров. - Сенату проект представляет право "иметь свободность представлять на Высочайшие повеления, если они... могут утеснить законы или благосостояние народа". Проект вызвал со стороны всех лиц, от которых Екатерина потребовала отзывов, опасения, что в нем скрыто стремление к ограничению самодержавной власти - и императрица, сначала колебавшаяся, отвергла его. В письме к Вяземскому она, подразумевая несомненно П. и подозревая его в симпатиях к конституционному правлению, писала "иной думает для того, что он был долго в той или другой земле, то везде по политике той или другой его любимой земли все учреждать должно". Несмотря на эту неудачу, П. не потерял своего положения, благодаря исключительным обстоятельствам вступления Екатерины на престол и своему влиянию на Павла. Всем своим значением П. обязан тому, что он был при наследнике воспитателем; Екатерина, по ее собственным словам, опасалась удалить его. Этой ролью П. объясняется и положение его во все последующее время среди борющихся придворных партий (он всегда должен был бороться против Орловых) и отношения его к императрице, которые никогда не были искренни и хороши. П. до самого последнего времени обвиняли, между прочим, в том, что он намеренно развращал Павла и из своих личных целей содействовал разладу между императрицей и ее сыном; но из записок Порошина видно, что он очень серьезно относился к своей задаче в качестве воспитателя. С именем П. связаны все вопросы внешней политики русского правительства за время от 1762 до 1783 годов. Будучи сначала неофициальным советником императрицы, он в 1763 году, по увольнении в отпуск Воронцова, сделан старшим членом иностранной коллегии. Вскоре затем, по удалении Бестужева, ему было поручено заведывание всеми делами коллегии, хотя канцлером он никогда не был. Разрешение вопросов об отношениях России к государствам северной Европы привело П. к созданию системы так называемого "Северного Союза" или "Северного Аккорда", навлекшей на него обвинение в доктринерстве; Системой этой П. хотел, для возвеличения престижа и значения России, создать вокруг нее союз всех северных держав, для противодействия стремлениям Бурбонской и Габсбургской династий: с этой целью он старался - в общем безуспешно - соединить государства, интересы которых были совершенно противоположны, как например, Пруссию с Англией и Саксонией. Фридрих II, которому нужен был союз только с Россией, мешал осуществлению панинского проекта. При реализации этой системы П. главное свое внимание обратил на отношения к Швеции, причем политика его в этом направлении была очень неудачна: его попытка подчинить Швецию исключительно русскому влиянию и устранить французское стоила России громадных денег и не привела к желанному результату. Как бы ища предлога к вооруженному вмешательству, П. малейшее изменение шведской конституции объявлял предлогом к разрыву; но когда, в 1772 году, Густав III восстановил самодержавие, Россия, занятая турецкой войной, должна была с этим примириться, и дело обошлось без войны с Швецией, особенно благодаря вмешательству Фридриха II. Одновременно с вопросом о "Северном Аккорде" должны были быть разрешены вопросы об отношениях к Польше и Пруссии. С Пруссией П. заключил союз, давший России возможность расширить свое влияние в Польше. До 1772 года П. не был, кажется, столь слепым сторонником Пруссии, каким его выставляли. Польшу он стремился включить, во всем ее объеме, в сферу влияния России и не был склонен делить это влияние, а тем более - саму территорию Польши. Его энергии до известной степени русская политика обязана была возведением на престол Станислава Понятовского; не менее энергично и вполне в согласии с Екатериной П. действовал в диссидентском вопросе, видя в расширении прав диссидентов усиление русского влияния; всех своих требований в этом направлении он не мог, однако, провести. В вопросе об уничтожении liberum veto, П. некоторое время расходился как с Екатериной, так и с Фридрихом, полагая, что усиление Польши может быть только выгодно для России, которая будет иметь в ней полезную союзницу. Но П. не предусмотрел тех осложнений, которыми грозило вмешательство во внутренние дела Польши, и был совершенно неподготовлен к вспыхнувшей в 1768 году войне с Турцией. Эта война весьма неблагоприятно отразилась на его положении; во всех неудачах обвиняли его; он был виновен и в разрыве с Турцией, и в том, что Россия осталась в этой борьбе без союзников. В то же время этой войной воспользовался Фридрих II, чтобы привести к осуществлению давно уже висевший в воздухе проект разделения Польши между Австрией, Россией и Пруссией. Соглашение по этому поводу приводило к концу войну с Турцией, так как устраняло вмешательство Австрии; Турция одна бороться долго не могла. На приобретение части Польши нельзя было смотреть как на победу, так как Австрия и Пруссия получили лучшие части даром. П. упрекали за усиление Пруссии; граф Орлов говорил, что люди, составлявшие раздельный договор, заслуживают смертной казни. С этого времени положение П. становится особенно тяжелым, он оставался сторонником союза с Пруссией, а императрица все более склонялась к Австрии; вместе с тем все более усиливался разлад между ней и Павлом, ближайшим другом и советником которого был П. В 1771 - 72 году особенно сильна была борьба между партиями П. и Орловых. Когда было решено вступление Павла в брак, П. сумел обеспечить за собой влияние на будущую его супругу. Екатерина была очень недовольна этим вмешательством П. в ее семейные дела и воспользовалась женитьбой Павла, чтобы удалить его от должности воспитателя. Она богато одарила П., но с радостью писала (октябрь 1773 года) госпоже Бьелке, что "дом ее очищен". Отношения между Екатериной и обоими братьями Паниными (см. Петр Иванович П.) были очень натянутые; с крайним неудовольствием назначила она Петра П. главнокомандующим против Пугачева. К этому времени относится записанный декабристом М. И. Фонвизиным рассказ о составленном, будто бы Д. И. Фонвизиным, который состоял секретарем П., под руководством самого П., проекте конституции и о заговоре против Екатерины (до нас дошло любопытное введение к этому проекту). После смерти первой жены Павла и после женитьбы его на Марии Феодоровне П. сумел сохранить свое влияние на молодой двор, так что даже родители последней действовали согласно его указаниям; этим влиянием П. пользовался, чтобы сохранить за собой прежнее положение и отстоять союз с Пруссией, срок которому истекал в 1777 году. Воспитанный П., Павел был страстным поклонником Фридриха II. Когда, после тешенского мира Екатерина, окончательно склонилась на сторону Австрии, П. пришлось вступить в борьбу с влиянием Иосифа II, который в конце концов успел сблизиться с великокняжеской четой, предложив выдать сестру Марии Феодоровны за своего племянника, наследника австрийского престола. Екатерина была очень недовольна происками П. против этого брака; об опале его ходили слухи уже в начале 1781 года. В некоторой, мало разъясненной связи находится опала П. и с деятельностью его по вопросу о декларации "вооруженного нейтралитета" и с отношениями его к Потемкину, который, вместе с английским послом Гаррисом, действовал против него. Вопрос о том, кому принадлежит инициатива декларации 1780 года, т. е. П. или Екатерине, остается открытым. В мае 1781 года П. взял отпуск и удалился в пожалованное ему имение Дугино, но в сентябре того же года вернулся в Санкт-Петербург и старался задержать заграничную поездку Павла, которая должна была повлечь за собой еще большее сближение "молодого двора" с Иосифом II. Во время этого заграничного путешествия П. поддерживал переписку с Павлом. В то же время разыгралось известное Бибиковское дело; в перлюстрованных письмах Бибикова к Куракину (близкому родственнику и другу П.), сопровождавшему Павла Петровича, Екатерина прочла жалобы на страдания отечества и "грустное положение всех добромыслящих". Екатерина придавала этому делу большое значение и искала за Бибиковым и Куракиным более важных лиц. По возвращении молодой четы из-за границы, отношения Павла к П. несколько изменились к худшему. 31 марта 1783 года П. умер. Увековечить свою признательность П. Павел мог лишь по смерти Екатерины, воздвигнув ему в 1797 году памятник в церкви св. Магдалины в Павловске. Екатерина, сравнивая в письме к Гримму П. с Орловым, ставит последнего гораздо выше и говорит, что у П. было много крупных недостатков, но он умел их скрывать. П. был одним из образованнейших русских людей своего времени, так что, по отзывам иностранных послов, "походил скорее на немца"; Екатерина называла его энциклопедией. Он интересовался самыми разнообразными вопросами из области государственных знаний и знаком был со многими классическими произведениями философской литературы. На гуманный образ мыслей и строгое чувство законности указывает в красноречивых словах один из наиболее близких к нему людей, знаменитый Фонвизин; о некотором свободомыслии в вопросах веры свидетельствует то, что, при приглашении в законоучители к Павлу Петровичу Платона, Панин больше всего интересовался тем, не суеверен ли он, а в письме к Воронцову, который заболел от постной пищи, говорил, что закон требует не разорения здоровья, а разорения страстей, "еже одними грибами и репой едва ли учинить можно". Панин принадлежал к масонам. О честности и доброте П. и в его время не было двух разных мнений; даже враги уважали его как личность гордую и честную. Из полученных им при вступлении Павла в брак 9000 душ он половину роздал своим секретарям, Фонвизину, Убри и Бакунину. П., по натуре был сибарит, любил хорошо пожить; по словам Безбородко, у него была лучшая поварня в городе; он не был женат, но увлечение женщинами часто ставилось ему в вину (невестой его была умершая от оспы графиня Шереметева). При всей разносторонней деятельности, которую П. приходилось проявлять, он был очень ленив и медлителен: Екатерина говорила, что он умрет когда-нибудь от того, что поторопится.

***

Когда Панин вступил в должность старшего члена Коллегии иностранных дел, учреждение это было сравнительно небольшим. Числилось в ней около 260 служащих, из которых 25 находились в Москве. Панин свои "кадры" знал очень хорошо, ценил и, пожалуй, даже гордился ими. В Петербурге внешнеполитические вопросы при Панине решались по отлаженной схеме. Никита Иванович получал корреспонденцию из-за границы и внимательно ее изучал. Отобрав самое важное, он писал на полях свои замечания и предложения и отправлял все это императрице. Екатерина бумаги просматривала и тут же утверждала. Затем в коллегии составлялись рескрипт для отправки послу или иные официальные документы, которые императрица тем же порядком утверждала. Иногда Панин "для выиграния времени" вторично бумаги на утверждение императрице вообще не посылал.

Такой порядок ведения внешнеполитических дел сохранялся довольно долго. Особых изменений в него не внесло даже создание в 1769 году Государственного совета, ибо его рекомендации по собственно политическим вопросам определялись в конечном счете мнением Панина и его предварительной договоренностью с Екатериной. Правда, иногда императрица и ее "министр иностранных дел" расходились во мнениях по существенным вопросам. В таких случаях Никита Иванович часто открыто выражал свое недовольство. Он мог, например, подолгу не являться ко двору или, сказавшись больным, демонстративно разъезжать по городу, а все присылаемые бумаги отправлять обратно с надписью "господину вице-канцлеру".

С 1763 года Никита Иванович Панин помимо Коллегии иностранных дел руководил еще и Тайной канцелярией, занимавшейся расследованием наиболее серьезных преступлений, в том числе и вопросами контрразведки. Взяв в свои руки внешнюю политику, он быстро стал ее не только формальным, но и фактическим руководителем. Разработка внешней политики - изучение положения, обдумывание дальнейших шагов, подготовка детальных инструкций для русских представителей за границей - все это было сосредоточено в руках Панина.

Первым делом ему пришлось решать польский вопрос. После смерти Августа III Екатерина в инструкции своим агентам поставила задачу - добиваться избрания на польский престол Станислава Понятовского, короля, "интересам империи полезного, который бы, кроме нас, ниоткуда никакой надежды в достижении сего достоинства иметь не мог". События в Польше развивались благоприятно для России. После того как сейм постановил выдвигать в кандидаты только поляков, иностранные послы - французский, австрийский, испанский и саксонский - в знак протеста покинули Варшаву. 26 августа 1764 года Коронационный сейм в спокойной обстановке избрал стольника литовского графа Станислава Понятовского королем. Получив сообщение об этом событии, Екатерина написала Панину записку: "Никита Иванович! Поздравляю Вас с королем, которого мы делали. Сей случай наивяще умножает к Вам мою доверенность, понеже я вижу, сколь безошибочны были все Вами взятые меры; о чем я не хотела обойтить показать Вам мое удовольствие..." У Панина были все основания быть довольным. Россия добилась избрания на польский престол своего кандидата, причем так, что и в Польше сохранялось спокойствие, и прочие европейские державы восприняли это событие как должное.

Начинала складываться его, Панина, внешняя политическая система. В ее основу легла идея создания Северного союза. Панин считал, что "...самое верное для поддержания в Европе равновесия против союза двух домов: австрийского и бурбонского, заключается в том, чтобы северные державы составляли между собою систему, совершенно независимую. Они гарантируют себя этим от вмешательства во внешние раздоры..." Иными словами, профранцузской коалиции следовало противопоставить союз северных держав - России, Пруссии, Англии, Дании, Швеции и Польши.

Необходимо было "единожды навсегда системой вывесть Россию из постоянной зависимости и поставить ее способом общего Северного союза на такой степени, чтоб она как в общих делах знатную часть руководств иметь, так особливо на севере тишину и покой ненарушимо сохранять могла". В Петербурге отдавали себе отчет, что в полной мере осуществить задуманное нереально. Но благодаря идее Северного союза внешняя политика России приобретала программный характер. Действия, предпринимаемые в отдельных странах, увязывались в единое целое. Первым серьезным шагом в деле создания Северной системы можно считать заключение в 1764 году союзного договора между Россией и Пруссией. Фридрих II начал искать пути к сближению сразу же после вступления на престол Екатерины II. В Петербурге к его просьбам относились благосклонно, хотя Панин сознательно откладывал заключение соглашения, стараясь добиться от короля все больших уступок. Наконец, когда России потребовалось активное участие Пруссии в польских делах, договор был подписан.

Союз с Пруссией позволил Петербургу влиять на польские дела, сдерживать Турцию, "первенствовать на севере" и "играть первую роль в Европе... без больших затрат со стороны России". Переговоры с Данией оказались для Панина сравнительно легкими. Никита Иванович настоял на том, чтобы в секретных статьях договора Дания взяла на себя обязательства помогать России против Турции и противодействовать французскому влиянию в Швеции. Взамен Дания получила голштинские владения великого князя Павла Петровича. В феврале 1765 года договор был подписан. Затем Панин предпринял энергичные шаги, чтобы склонить и лондонский кабинет к подписанию союзного соглашения. Но ему удалось заключить лишь торговый договор. Англию связывали теперь с Россией и более широкие политические соображения, поскольку у них оказался общий противник - Франция.

Своей семьи у Никиты Ивановича никогда не было. В 1768 году Панину приглянулась старшая дочь графа Шереметева Анна. Но буквально накануне венчания Анна вдруг почувствовала себя плохо. Через несколько дней появились признаки страшной болезни - оспы. 27 мая Шереметева умерла. Никита Иванович так и остался холостяком. Домом для него стал великокняжеский двор.

С 1780 года началось новое сближение России с Австрией. И уже спустя год Панин, сторонник союза с Пруссией, был уволен в бессрочный отпуск. Лето Никита Иванович провел в своем смоленском имении Дугино, а в конце сентября получил отставку. С этого времени здоровье его резко ухудшилось. Утром 31 марта 1783 года граф скончался. Когда цесаревич, неотлучно дежуривший возле постели Панина, увидел, что жизнь покидает старика, он упал на колени и, плача, прильнул губами к руке своего наставника. Панина похоронили в Александро-Невской лавре, в церкви Благовещения. Траурная процессия оказалась многолюдной, были многие из тех, кто при жизни графа слыл в числе его недругов. Императрица на похороны не пришла.

Вяземский написал о нем: "...Граф Панин, хотя и был вполне дипломат и министр иностранных дел, был, однако, Русским не только по характеру и направлению своей политики, но и истинно Русским человеком с головы до ног. Ум его напитан был народными историческими и литературными преданиями. Ничто, касавшееся до России, не было ему чуждо или безразлично. Поэтому и любил он свою родину - не тепленькою любовью, не своекорыстным инстинктом человека на видном месте, любящего страну свою - в силу любви к власти..."

И.А. Остерман

Иван Андреевич Остерман родился в 1725 году и был младшим сыном вице-канцлера графа Остермана. В пятнадцатилетнем возрасте он значился капитаном лейб-гвардии Преображенского полка, но после ареста отца в 1741 году переводится в том же чине в Троицкий пехотный полк (отец – Остерман Андрей Иванович (Генрих-Иоганн-Фридрих), фактический глава внешней политики с 1731 г., 24 ноября 1741 г. был сослан в Сибирь и умер 20 мая 1747 г. в Березове, Югория).

На протяжении ряда лет внимание властей к сыновьям опального вице-канцлера не ослабевало, так как было известно, что у Остермана хранилась в голландских банках довольно крупная сумма, получить которую могли либо сам владелец, либо его сыновья. Маркиз де Парелло, сардинский посланник в Петербурге, писал по этому поводу, что императрица Елизавета Петровна "вместо того чтоб сослать в Сибирь Ивана вместе с отцом, выказала притворную умеренность и выхлопотала ныне здравствующему графу Остерману паспорт, необходимый для поездки в Голландию по его делам; но вместе с тем послано было русскому министру при Генеральных штатах приказание уловить минуту, когда он получит свои деньги, и, арестовав его под каким-нибудь благовидным предлогом, выслать в Россию вместе с его деньгами. Возмущенный столь явным предательством, русский посланник, вместо того чтобы исполнить такие варварские приказания, посоветовал молодому путешественнику проследовать далее, не востребовав своих капиталов. Тогда граф Остерман объехал почти всю Европу, преуспевая в изучении нескольких языков, на которых говорит свободно... Между тем его враги утратили свою силу, и лица, которые еще благоволили к нему, нашли средство добиться его назначения кавалером посольства в Париже, где тогда был послом известный Бестужев".

На дипломатической службе в Париже Иван Андреевич находился до 1760 года, и, как принято считать, преуспел на этом поприще, ибо тогда же был назначен посланником в Стокгольм, сменив Панина, который вскоре стал идеологом так называемой "Северной системы", а Остерман - проводником этой идеи в Швеции.

Северная система, реализацией которой на территории Швеции Остерман занимался 14 лет, должна была стать, как писал Ключевский, "небывалой в Европе международной комбинацией". По проекту Панина северные некатолические государства, включая католическую Польшу, "соединялись для взаимной поддержки для защиты слабых сильными". Северный союз противопоставлялся Южному, в состав которого входили Франция, Австрия и Испания. Костяк Северного союза составляли Россия, Пруссия и Англия, к которым должны были присоединиться Швеция, Дания, Польша и Саксония.

Панин рассчитывал "поставить Россию способом общего Северного союза на такой степени, чтобы она как в общих делах знатную часть руководства имела, так, особливо в севере, тишину и покой ненарушимо сохранять могла". Идея Северного союза имела одно очень важное и бесспорное достоинство. Благодаря ей внешняя политика России приобретала последовательность, становились ясно видны задачи и средства их достижения, а действия, предпринимаемые в отдельных странах, увязывались в единое целое, в систему.

Задачей русского правительства во время пребывания Остермана в качестве посла в Стокгольме было устранение давно утвердившегося в Швеции влияния Франции, а более широко - недопущение ее политического вмешательства на севере Европы. Учитывая два фактора - близость шведских границ и недружелюбные отношения с Францией, русское правительство имело особенное основание опасаться французского влияния в Швеции и бороться против него.

Остерману был направлен рескрипт с подробными инструкциями. Ему предписывалось прежде всего противодействовать установлению самодержавия и добиваться строгого соблюдения шведской конституции 1720 года. Особенно важно было отменить постановление о расширении прав сената, принятое в 1756 году.

Русскому посланнику было поручено объяснить всем друзьям России, что императрица от Швеции ничего не желает, кроме нейтралитета. В то же время она приветствует "внутреннее шведской нации приращение и благосостояние" и готова ему содействовать. В отношении королевской семьи необходимо было, не доводя дело до открытого разрыва, постараться отстранить монархов, в особенности королеву, от участия в грядущих политических событиях. Очень хорошо было бы попытаться разорвать франко-шведский союзный договор, но в Петербурге полагали, что это вряд ли возможно.

Советник посольства Стахиев в своей депеше от 23 июня 1760 года приводит слова австрийского посланника в Стокгольме Гоеса: "Истребление остатка русских приверженцев, по-видимому, совершится на будущем сейме, если петербургский двор не пришлет сюда познатнее характеров и побогаче собственным капиталом министра, чем Остерман. Панин в каких стесненных обстоятельствах ни находился, однако содержанием хорошего стола приобрел себе любовь не только многих знатных особ, но и вообще большинства здешнего общества, которое сильно об нем жалеет". На это канцлер Воронцов заметил: "Рановременное, весьма тщетное и предерзостное рассуждение о графе Остермане учинено". Действительно, как показали дальнейшие события, Гоес поспешил со своими прогнозами.

В августе 1765 года сейм единогласно принял решение упразднить поправки 1756 года к конституции. Все попытки королевской партии и французского посла добиться расширения прав монарха оказались тщетными. Основная задача русской дипломатии была решена, с чем Панин и поздравил императрицу, а та наградила Остермана орденом св. Анны.

Иван Андреевич Остерман вступил в должность вице-канцлера в апреле 1775 года, сменив на этом посту князя Голицына. Свое первое впечатление об Остермане как вице-канцлере высказал 28 июля 1775 года Гунинг: "Я не имел иного пути, кроме переговоров с Паниным или с графом Остерманом, выбор, над которым нечего было задумываться, так как последний действует со столь необычайной сдержанностью, опасаясь по недостатку опытности и умения впасть в излишнюю откровенность, что я почти не имел случая говорить с ним о политике, между тем как первый почти ежедневно беседует со мной об американских делах".

Получалось, что на высокий пост Остерман был поставлен благодаря счастливой случайности, но он никогда ни у кого не вызывал опасений относительно политических или служебных интриг, поэтому никто не думал о его смещении. Вице-канцлер Остерман после смерти Панина в 1783 году занял его должность. Он стал главноуправляющим Коллегией иностранных дел. В новом качестве Иван Андреевич преимущественно вел дела с иностранными дипломатами, находящимися в России, и благодаря этому они оставили о нем свои многочисленные отзывы.

Де Парелло, описавший подробности его назначения вице-канцлером, отмечал, что положение Остермана в коллегии "не особенно блистательно", но он "по крайней мере, достаточно умен, чтобы понимать всю неловкость своего незавидного состояния. Он сетует об этом и оскорбляется настолько, что не может скрывать своего огорчения. Поэтому он всех принимает с дурным расположением духа, изощряется всегда истолковывать в невыгодном смысле все, что ему объясняют, по малейшим поводам дает понять, что ему известно, что уже обращались к другим лицам; но, как в сущности он человек честный, то наконец смягчается и обещает дать ответ по получении повелений от государыни. Обойти его невозможно, несмотря на то, что он занимает свое место только ради наружной представительности и что Остерману любой министр сообщает о своих действиях только для формы, когда дело уже почти доведено до конца". При этом де Парелло добавляет, что "при ближайшем знакомстве с ним можно легко сойтись и, наконец, жить с ним в добром согласии".

Многие современники считали, что Остерман был лишь декоративной фигурой. Это был "очень ограниченный, напыщенный сановник, годный лишь для того, чтобы важно носить мундир и внушать почтение на торжественных приемах".

Почему же Екатерина Вторая в течение более 20 лет терпела вице-канцлера, не приносящего никакой пользы? Принято считать, что императрица берегла его как "старого сановника, к которому привыкла". Но зачем было ей награждать его сначала орденом св. Владимира I степени в день учреждения ордена, а затем удостаивать высшей награды - ордена св. апостола Андрея Первозванного? Только ли за выслугу лет? И почему уже Павел I возводит 70-летнего старика в канцлеры? Может быть, потому что Остерман "всегда отличался честнейшими правилами и беспредельной преданностью к престолу"? Конечно, всеми иностранными делами управлял в то время не Остерман, а его ближайший помощник князь Безбородко, назначенный в 1784 году "вторым присутствующим членом Коллегии иностранных дел" с трактаментом вице-канцлера. Через его руки шли самые важные дела, а графу Остерману он оставлял "всю ту внешность, так сказать, обрядовую сторону его первенства, которая проявлялась в формальностях". Безбородко пользовался особым расположением императрицы и был для нее человеком не просто полезным, но даже необходимым. Он тоже не жаловал Остермана, писал, что этот "большой глухой, когда за руль брался, худо правил, да и вообще ничего еще не сказал, что бы не мною написано было".

В то же время денщик фельдмаршала Суворова вспоминал: "Однажды граф спросил: "Чей это экипаж?". Я, взглянув в окно, доложил: "Графа Остермана!". Фельдмаршал выскочил из-за стола и выбежал на крыльцо так поспешно, что я, находясь ближе его к двери, не мог его предупредить; лакей Остермана только что успел отворить дверцу у кареты, как он вскочил в нее, благодарил Остермана за сделанную ему честь посещением и, поговорив минут десять, простился с ним..."

В высшей государственной должности Остерман пробыл менее полугода. В начале апреля 1797 года 72-летний граф Иван Андреевич подал императору всеподданейшее прошение об отставке. На его просьбу 21 апреля Павел I обнародовал рескрипт, в котором говорилось: "С крайним сожалением усмотрел я из письма вашего желание ваше получить увольнение от всех дел по причине болезненных ваших припадков". Остерман был уволен с полным "трактаментом", им получаемым, и, кроме того, ему был подарен серебряный сервиз, находившийся у него "по месту канцлера".

Остерман провел последние годы своей жизни в Москве. Кэтрин Вильмот (подруга княгини Е.Р. Дашковой) в своем дневнике записала: "Ныне из приверженцев Екатерины в живых остались лишь граф Остерман и княгиня Дашкова, и, если бы не стены и башни Кремля, в Москве не было бы ничего примечательного, кроме балов и ужинов, которые идут сплошной чередой и прерываются лишь обедами, завтраками, утренниками и игрой в карты".

В последние годы Иван Андреевич вел переписку с митрополитом московским Платоном, которого называл своим учителем в старости. Граф посвящал свое время "дружеским с ним беседам", и вместе с братом своим Федором пользовался изустным учением богословия знаменитого сочинителя и проповедника, который собственноручно писал для них в виде уроков свои поучения.

А.А. Безбородко

Александр Андреевич Безбородко родился 17 марта 1747 года в Малороссии в семье генерального писаря. Как отмечают историки, он получил образование в Киевской духовной академии, хотя документальных подтверждений не сохранилось. В 1765 году он поступил на службу в канцелярию графа Румянцева. Безбородко довольно быстро завоевал доверие начальника и во время русско-турецкой войны 1768-1774 годов успел проявить себя и храбрым офицером, отличившимся в битвах при Ларге и Кагуле, и способным чиновником - он вел секретную переписку фельдмаршала. В 1775 году по рекомендации Румянцева Безбородко назначили статс-секретарем Екатерины II. "Представляю Вашему Величеству алмаз в коре, - сказал Румянцев императрице. - Ваш ум даст ему цену". Действительно, среди утонченных екатерининских придворных этот "алмаз", доставленный из Малороссии, выглядел грубым провинциалом. Безбородко не говорил по-французски, не был обучен изысканным манерам. Но это не помешало ему сделать блистательную карьеру.

В отличие от многих своих предшественников он оставался главным докладчиком императрицы 20 лет. Однажды в разговоре с Безбородко императрица коснулась какого-то закона; он прочел его наизусть, и когда государыня приказала подать книгу, он, не дожидаясь, когда ее принесут, сказал, на какой именно странице напечатаны те самые слова. Уникальная память Безбородко, пожалуй, более всего поражала современников. Комаровский рассказывал, что перед отъездом в Вену великий князь Константин послал его, своего адъютанта, к Безбородко осведомиться, кому и какие подарки надо будет делать при венском дворе. Александр Андреевич стал ему "рассказывать, как будто читал родословную венских вельмож, кто из них чем примечателен, кто и в какое время наиболее оказал услуг двору нашему". Комаровский слушал около часу с большим вниманием и любопытством. Безбородко перечислил всех вельмож, которых им предстояло увидеть. "Потом он сел и написал своею рукой список всех, которым должно дать подарки и какие именно... Граф, конечно, и о прочих дворах имел такие же сведения".

При такой памяти Безбородко за два года выучил французский язык, а потом еще немецкий и итальянский. Уверяли, что он владел также латинским и греческим. Официально он ведал прошениями на высочайшее имя, но в действительности ему поручались особо трудные дела самого разного свойства, которые требовали деликатности и такта. Он обладал "редким даром находить средства для благополучного исхода самых щекотливых дел". Главным поприщем Безбородко стала внешняя политика.

В России тогда вырабатывалась новая внешнеполитическая доктрина, в основе которой лежал так называемый "Греческий проект", предусматривавший восстановление Византийской империи со столицей в Стамбуле и русским ставленником на троне. Идея эта впервые была сформулирована Безбородко в меморандуме, который он составил и подал в 1780 году императрице. В том же году он сопровождал императрицу при ее свидании с австрийским императором Иосифом II в Могилеве и принимал участие в переговорах о тайном союзном договоре. Во время могилевской поездки Безбородко не только успешно справился со всеми организационными делами, но и проявил немалые дипломатические способности. Эта поездка положила начало его возвышению. Вскоре он был назначен в Государственную коллегию иностранных дел и в Государственный совет, оставшись статс-секретарем императрицы.

Безбородко отличался выдающимися способностями в разработке новых дипломатических комбинаций и служил связующим звеном между царицей и коллегией иностранных дел. Никто из сотрудников Екатерины "не мог в труднейших случаях и по какой бы то ни было отрасли государственного управления представить государыне такого ясного доклада... когда императрица давала приказание написать указ, письмо или что-либо подобное, то он уходил в приемную и, по расчету самой большой краткости времени, возвращался и приносил сочинение, написанное с таким изяществом, что ничего не оставалось желать лучшего".

В 1780 году Безбородко был причислен к коллегии иностранных дел, а после смерти в 1783 году Панина стал вторым ее членом. В этой должности он и состоял вплоть до кончины Екатерины II. Но поскольку место канцлера все это время оставалось вакантным, то главным исполнителем воли императрицы и ее первым советником в делах внешней политики был именно Безбородко. Ему направляли из-за границы депеши русские послы, с ним вели переговоры иностранные представители в Петербурге, он регулярно докладывал императрице обо всем, что обсуждалось и решалось в коллегии. Приняв деятельное участие в создании системы вооруженного нейтралитета, Безбородко подписал соответствующие конвенции с Голландией, Пруссией, Португалией и Неаполем. В 1770-1780-е годы Екатерина II много работала над новыми законами, и Безбородко активно помогал ей. Законодательные акты того времени, включая те, что издавались от имени императрицы, зачастую были написаны им собственноручно. Безбородко завоевал полное доверие Екатерины. В 1784 году он был пожалован титулом графа, а в 1797-м - светлейшего князя. Шубинский в "Исторических очерках и рассказах" писал: "Политический мир признавал за Екатериной "великое имя в Европе и силу, принадлежащую ей исключительно". В России по отдаленным захолустьям долго помнили и говорили, что в это царствование соседи нас не обижали и наши солдаты побеждали всех и прославились. Это простейшее общее впечатление Безбородко, самый видный дипломат после Панина, выражал в изысканной форме, говоря в конце своей карьеры молодым дипломатам: "Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела".

Александра Андреевича Безбородко всегда волновала оценка его дипломатической деятельности Екатериной. Он ревниво осведомлялся у своего друга президента Коммерц-коллегии графа Воронцова, действительно ли им довольны, "или уже теперь жребий всякого, что никто так не угодит, как Потемкин, который все один знал и умел". Между тем великий визирь Юсуф-паша так отзывался о Безбородко: "Доброжелателен, благоразумен, проницателен и справедлив". Российский уполномоченный постоянно получал из разных источников сведения обо всех перипетиях закулисной борьбы в диване вокруг переговоров. А в нужные моменты, чтобы оказать давление на Порту, генерал Каховский по просьбе Безбородко демонстрировал силу российских войск. Наиболее оживленные споры вызывали две последние статьи договора: "О закубанских народах" и "О денежной компенсации". Екатерина писала Безбородко: "О закубанских народах надо настоять, чтобы в договоре было зафиксировано, что или Порта отвечает за все неустройства и набеги, которые от тех народов могут нам иногда причинены быть, или турки предоставили нам самим право обуздать и усмирить их, не почитая такового наказания за нарушение с нею мирного трактата". Императрица выражала опасение, что требование о денежной компенсации за понесенный Россией ущерб вызовет возражения со стороны Англии и других европейских государств.

Окончательное решение этого вопроса она предоставила самому Безбородко, надеясь на его опыт и желание "приобрести выгоды для государства нашего". Руководствуясь этими распоряжениями, Безбородко с блеском завершил переговоры. Создав впечатление, что главное, на чем будет настаивать Россия, это денежная компенсация, он легко добился уступок по вопросу о закубанцах, а когда Порта наконец согласилась, что "она делается ответственной за все беспорядки, могущие произойти от закубанских племен... и обязуется вознаградить из своей казны все убытки, нанесенные корсарами подданным Российской империи", граф торжественно провозгласил: "Поскольку Порта соглашается на артикул мною предложенный, отвращающий разрыв и дальнее пролитие крови, объявляю, что Российская империя не требует никакого денежного удовлетворения и дарует мир многочисленным миллионам людей, населяющих Россию и Османскую империю". Так в торжественной обстановке 29 декабря 1791 года завершились переговоры. Оценивая дипломатическую деятельность Безбородко в Яссах, молодой в то время дипломат Ростопчин с восхищением писал: "Для успеха в самом трудном деле ему стоит только приняться за работу. Он оказал России самую важную услугу, какую только можно было сделать".

Возвратившись в марте 1792 года в Петербург, Безбородко встретился с новым фаворитом Екатерины Зубовым. Сначала он избегал вступать в конфликт с дипломатом, тем более что по особо важным государственным делам императрица продолжала обращаться к Безбородко. Но Зубов со временем потянул за собой новых людей. Их всевластие огорчало и раздражало графа, он стал удаляться от дел и жаловался, что "все, что легко и с удовольствием делается, отдается в руки других: всякая дрянь и все, что влечет за собой неприличности, на меня взваливается". Безбородко обратился к императрице с письмом, в котором, напоминая о своих заслугах в урегулировании сложных шведских, русско-турецких и отчасти русско-польских дел и о доверенности государыни в течение 18 лет, заключал: "Если служба моя неугодна, то готов от всего удалиться... готов я, впрочем, всякое трудное и важное препоручение Ваше исправлять, не щадя ни трудов моих, ниже самого себя". Прямого ответа не последовало, но, наградив Безбородко за установление русско-турецкого мира грамотой и деревнями с 4981 душой крепостных, Екатерина дала понять, что по-прежнему считает своего секретаря и советника правой рукой и продолжает полагаться на него во всех важнейших государственных делах.

Новая страница в карьере Безбородко открылась с воцарением Павла I. Из всех екатерининских министров его единственного император не только не отправил в отставку, но, наоборот, возвысил: на третий день после кончины матери Павел возвел Безбородко "в первый класс со званием фельдмаршала", к советам его прислушивался и в дальнейшем был беспредельно милостив. При коронации Павла Безбородко, который был ее главным устроителем, был возведен в княжеское достоинство с присвоением титула светлости, получил земли в Орловской и в Воронежской губерниях и право еще на 6 тысяч душ, "где сам выберет". Это породило слухи о том, что Безбородко оказал преемнику Екатерины какие-то особые услуги - возможно, доставил Павлу доверенное ему Екатериной II завещание передать престол внуку Александру в обход сына. Однако документальных подтверждений того, что завещание действительно существовало, а Безбородко выдал его Павлу, нет. А потому загадка особой милости императора к екатерининскому вельможе остается нераскрытой.

В 1796 году, "расстроив силы свои 32-летним служением", Безбородко попросил Павла I уволить "от многотрудных занятий", но государь сказал, что "в нем нуждается Отечество". Безбородко вместе с Куракиным принял деятельное участие в составлении и заключении конвенции с мальтийским орденом, за что был награжден бриллиантовой звездой, крестом и орденом Св. Андрея Первозванного. В этом же году Безбородко получил чин канцлера. Когда Павел принял решение занять центральное место в антифранцузском союзе, канцлер Безбородко ревностно трудился над его организацией и упрочением. Он подготовил обширный план действий против революционной Франции. "Надобно же вырасти таким уродом, как французы, - чтобы произвести вещь, какой я не только на своем министерстве, но и на веку своем видеть не чаял, то есть: союз наш с Портою и переход флота нашего через канал, - писал Безбородко графу Воронцову. - Последнему я рад, считая, что наша эскадра пособит общему делу в Средиземном море и сильное даст Англии облегчение управиться с Бонапартом".

Дальнейшее развитие событий, которое, вероятно, удивило бы старого канцлера еще больше, ему увидеть не привелось. Он скончался 6 апреля 1799 года.

Как-то, подводя итоги царствования Екатерины II, Безбородко выразился так: "Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без нашего позволения выстрелить не смела".

Русские посланники при европейских дворах, а также европейские дипломаты и другие государственные лица, которым привелось общаться с Безбородко, высоко ценили его дипломатические способности, умение быстро и легко решать самые сложные дела. Он был прекрасно осведомлен обо всем, что творилось за пределами России. Михаил Сперанский писал: "В России, в XVIII столетии, было только четыре гения: Меньшиков, Потемкин, Суворов и Безбородко..."

Ф.В. Ростопчин

Сам о себе он написал так: "В тридцать лет я отказался от танцев, в сорок перестал нравиться прекрасному полу, в пятьдесят - общественному мнению, в шестьдесят перестал думать и обратился в истинного мудреца или эгоиста, что одно и то же".

Федор Васильевич Ростопчин родился 12 марта 1763 года в городе Ливны Орловской губернии. В своей знаменитой книге "Мои записки, написанные в десять минут, или Я сам без прикрас" он напишет об этом так: "Я вышел из тьмы и появился на Божий свет. Меня смерили, взвесили, окрестили. Я родился, не ведая зачем, а мои родители благодарили Бога, не зная за что. Меня учили всевозможным вещам и языкам. Будучи нахалом и шарлатаном, мне удавалось иногда прослыть за ученого. Моя голова обратилась в разрозненную библиотеку, от которой у меня сохранился ключ". Согласно преданию, Ростопчины происходили от крымского татарского князя Давыда Рабчака, дальнего потомка Чингисхана.

Согласно порядкам того времени, Ростопчин был с раннего детства зачислен в штат гвардейского Преображенского полка и потому уже к двадцатидвухлетнему возрасту имел звание подпоручика. Молодой офицер был умен, талантлив, а главное, обладал огромной жаждой деятельности. Но, не имея знатных покровителей, он был вынужден довольствоваться скромной армейской карьерой. Хотя Ростопчин участвовал в русско-шведской войне 1788-90 гг. и в осаде Очакова во время русско-турецкой войны 1787-91 гг., он не получил даже Георгиевского креста, к которому был представлен за финляндский поход. Однако неожиданно в Яссах судьба свела его с графом Безбородко, прибывшим для проведения мирных переговоров с Османской империей. Ростопчин, принявший непосредственное участие в составлении протоколов, был направлен в Санкт-Петербург с вестью о заключении мира. Это событие положило начало его придворной карьере: 14 февраля 1792 года он получил чин камер-юнкера.

Но и при дворе честолюбивый Ростопчин не желал довольствоваться скромными поручениями. В это время он всячески пытался привлечь к себе внимание Екатерины II, не только заслужив характеристику остроумного участника ее салонов, но и женившись на племяннице камер-фрейлины и фаворитки императрицы - Екатерине Петровне Протасовой. Но ни блестящий ум, ни женитьба не способствовали карьере, и отчаявшийся Ростопчин уже хотел уйти в отставку, когда ему снова помог случай.

Как камер-юнкер он был должен дежурить при малом дворе великого князя Павла Петровича. Однако другие камер-юнкеры, стремясь угодить императрице, недобросовестно исполняли эту обязанность, часто не выходя на службу к наследнику. Поэтому добросовестный Ростопчин часто оставался замещать своих менее ответственных товарищей, но его терпение имело пределы, и он отправил письмо обер-камергеру Шувалову, в котором в довольно оскорбительной форме отозвался о своих товарищах. Письмо получило огласку и вызвало скандал. Ростопчин был вызван на дуэль несколькими придворными, но императрица успокоила всех, отправив его в деревню. Однако этот случай, разрушив надежды на карьеру, сделал Ростопчина в глазах наследника престола героем. Как он сам напишет позднее: "Никогда не обладая умением владеть своим лицом, я давал волю языку и усвоил дурную привычку думать вслух. Это доставило мне несколько приятных минут и много врагов".

Прошло несколько лет, и когда 5 ноября 1796 года по Петербургу разнеслась весть о критическом положении императрицы, Ростопчин был в числе немногих людей, полностью уверенных в своем будущем. С это дня начался его блестящий взлет. Граф Российской империи, Великий канцлер Мальтийского ордена, кавалер многих высших орденов, директор почтового ведомства, первоприсутствующий в коллегии иностранных дел, наконец, богатейший человек России, Ростопчин, рассматриваемый всеми как фаворит, все же не превратился во временщика. Он заметит позднее: "Я был лишен трех великих радостей рода человеческого: кражи, обжорства и гордости". Ростопчин получал жалование третьего присутствующего в коллегии, демонстративно отказался от княжеского титула и от некоторых высших должностей. При дворе своенравного императора, не жалевшего даже своих любимцев, Ростопчин был единственным человеком, не боявшимся высказывать собственное мнение. Однако в остальном граф действовал в духе времени, организовывая интриги, устраняя соперников, и в конце концов сам пал жертвой собственных действий. Он был отправлен в отставку 20 февраля 1801 г., а уже 1 марта Павел I, лишившийся самых верных слуг - Ростопчина и Аракчеева, был убит. Как писал сам Федор Васильевич: "Я не любил глупцов и негодяев, женщин-интриганок, разыгрывающих роль добродетели; на меня неприятно действовала неестественность, я чувствовал жалость к накрашенным мужчинам и напомазанным женщинам, отвращение к крысам, ликерам, метафизике, ревеню; ужас - перед правосудием и бешеными животными".

Отношения между отставным вельможей и новым императором не сложились с самого начала. Граф продолжал держаться своих убеждений, и до Александра I дошло его резкое высказывание о поражении русской армии при Аустерлице как Божьей каре за убийство отца. Отрицательно отзывался Ростопчин и об окружении царя, считая придворных тайными якобинцами и выскочками. Особенно враждебно он относился к Сперанскому, открыто обвиняя его в сотрудничестве с французским правительством. Все это привело к тому, что Ростопчин долгое время был вынужден прозябать в своем подмосковном имении Вороново, где он от скуки производил сельскохозяйственные опыты и даже вывел новую породу лошадей. Сам он напишет позднее: "Я всегда любил тесный кружок близких людей, прогулки по лесу. Питал к солнцу чувство невольного боготворения и часто огорчался его закатом. Из цветов больше любил голубой, из еды предпочитал говядину под хреном, из напитков - чистую воду, из зрелищ - комедию и фарс, в мужчинах и женщинах - лица открытые и выразительные. Горбатые обоего пола обладали в моих глазах привлекательностью, для меня самого необъяснимой".

Однако деятельный характер требовал более активной жизни, и в эти годы граф начал пробовать себя как публицист. Литературными опытами он занимался и в прежние годы, но именно в это время им были сочинены произведения, прославившие его на всю Россию. В конце 1807 г. вначале без согласия Ростопчина, а позже им самим был издан памфлет "Мысли вслух на Красном крыльце". Книжка эта вызвала необычайный успех и разошлась невероятным по тем временам тиражом в 7000 экземпляров. В "Мыслях вслух..." простым народным языком критиковалось засилье французской культуры среди дворян и показывалась ценность русских традиций. Эффект от памфлета усиливался из-за высокого положения автора. Ростопчиным было опубликовано еще несколько произведений подобной направленности, что сделало его неформальным идеологом антифранцузской партии.

Когда Россия оказалась на пороге войны с Наполеоном, Александр I решил приблизить к себе Ростопчина. В начале 1812 года граф приехал в Петербург, а 24 мая был назначен главнокомандующим в Москве, ее военным губернатором. Известие это было с восторгом воспринято москвичами. Ростопчин сразу же развернул активную деятельность. В городе, на который было обращено внимание всей Европы, началась беспримерная по масштабам патриотическая агитация среди простого народа. Знаменитые ростопчинские афиши, призывавшие не бояться неприятеля, пользовались огромной популярностью. В Белокаменной формировались новые полки и самое большое в России ополчение. С приближением русской армии Москва оказалась главной базой ее снабжения оружием и продовольствием. Сам Ростопчин активно вынашивал идею народной битвы у стен древней столицы. Не получая от командования никаких указаний насчет судьбы города, генерал-губернатор начал эвакуацию государственного имущества и учреждений. Участь Москвы была решена без него, граф даже не был приглашен на военный совет 1 сентября. На следующий день русские войска оставили город, и он сразу же загорелся в нескольких местах. Французские власти не без оснований обвинили в поджоге Ростопчина. В пользу этого говорили и показания поджигателей, и ряд документов, и свидетельства очевидцев. Но сам граф отказывался от своего участия в организации грандиозного пожара. Как он сам скажет позднее: "Я был упрям как мул, капризен как кокетка, весел как ребенок, ленив как сурок, деятелен как Бонапарт, - все как вздумается".

После ухода неприятельских войск из Москвы, генерал-губернатор занялся восстановлением нормальной жизни. Город постепенно отстраивался, под руководством Ростопчина был составлен план реконструкции. Однако москвичи постепенно забывали свой патриотический подъем лета 1812 г. На смену пришла скорбь об утерянном в огне войны имуществе. Общественное мнение принялось искать виновника своих лишений, и вскоре он был найден - Ростопчин. Ведь именно генерал-губернатор призывал москвичей оставаться в городе, ведь именно он обещал, что город не будет сдан неприятелю, и именно по его приказу поджигались их дома. Окруженный злобой и недоверием Ростопчин пытался найти поддержку в Петербурге, но царь не хотел идти вразрез с общественным мнением, и 30 августа 1814 г. граф был отставлен с поста московского генерал-губернатора. Стремясь поправить здоровье, Ростопчин отправился за границу и встретил там восторженный прием. Европейцы чествовали его как героя, как человека, победившего Наполеона. Даже в парижских театрах останавливались спектакли, когда Ростопчин входил в свою ложу. Окруженный славой, граф вернулся в Россию только в конце 1823 г. Скончался он 18 января 1826 года. В своей книге "Мои записки", впервые опубликованной в парижской газете Temps в 1839 г. и в том же году переведенной на несколько европейских языков, он придумал себе эпитафию:

Здесь нашел себе покой,

С пресыщенной душой,

С сердцем истомленным,

С телом изнуренным,

Старик, переселившийся сюда.

До свиданья, господа!

Время не пощадило тех зачатков крепкого хозяйства, которые были заложены Федором Ростопчиным. Больше века славилась ростопчинская порода лошадей, но ее генофонд серьезно пострадал в годы Великой Отечественной войны. Наследники распродали имения. Родовое поместье Козьмодемьяновское перешло к разбогатевшим ливенским крестьянам Адамовым. Однако заложенные здесь Ростопчиным основы земледелия были настолько прочны, что даже в годы советской власти в его бывшем имении был создан... образцовый зерносовхоз. От дворянского гнезда Ростопчиных, от колыбели, где родился и вырос Феденька Ростопчин, осталась лишь кирпичная стена со сторожкой возле ворот и каменный сарай.

"Я ожидаю смерти без боязни и без нетерпения. Моя жизнь была плохой мелодрамой с роскошной обстановкой, где я играл героев, тиранов, влюбленных, благородных отцов, но никогда лакеев..."

Н.П. Панин

"Он был с большими достоинствами, и что его более всего отличало - какая-то благородностъ во всех его поступках и в обращении ко всему внимательность, так что его нельзя было не любить и не почитать: он как будто к себе притягивал".

Никита Петрович Панин. Высокообразованный, воспитанный на передовых идеях, как и его дядя, Никита Иванович, он был сторонником конституционной монархии. "Воспитанный умным и просвещенным дядей, граф Панин усвоил свободный его образ мыслей, ненавидел деспотизм и желал не только падения безумного царя, но с этим падением - законосвободные постановления, которые бы ограничивали царское самовластие", - писал декабрист Фонвизин. Племянник незабвенного Никиты Ивановича обласкан при дворе и пользуется расположением императора.

В 27 лет Панин едет послом в Берлин, спустя два года, сменив Кочубея, становится вице-канцлером. Граф Завадовский, сообщая о новом назначении Панина своему приятелю Воронцову, в августе 1799 года писал в Лондон: "В Панине довольно делового ума. В своей молодости и между своих сверстников отличается качествами, которые вряд ли и опытность усовершенствуют. Я предвижу в нем способности человека для политической карьеры. В молодости своей имеет приличное зрелому веку прилежание к работе и порядку, довольно знания и смысла и пером владеет изрядно. Благородная амбиция и негибкость духа суть в нем господствующие качества".

Сторонник союза с Англией, Панин стремится к созданию сильной коалиции против революционной Франции. Он дружен с английским послом Уитвортом и с известным англофилом Воронцовым, русским послом в Англии. Панин пытается проводить свой внешнеполитический курс, но начавшееся сближение с Францией ставит его в незавидное положение. Записка Панина по внешнеполитическим вопросам от 11 сентября 1800 года не докладывается Ростопчиным императору и сдается в архив. Его попытка действовать самостоятельно приводит Павла в ярость. "Сказать графу Панину, чтоб меньше говорил с иностранными министрами и что он не что иное, как инструмент", - писал он в именном повелении в феврале 1800 года. Сам Панин, жалуясь на свое положение, писал Воронцову: "Я погибаю... Мы здесь точно рабы на галерах. Я стараюсь держаться против течения, но силы мне изменяют, и стремительный поток, вероятно, скоро унесет меня в какую-нибудь отдаленную деревню".

Еще до приезда Панина в Петербург в конце 1799 года существовал "важный дружеский треугольник" - Уитворт, Кочубей, Воронцов, настроенный против Павла I и проводимой им политики. После отставки Кочубея его место в буквальном и переносном смысле занял вице-канцлер Панин. Еще до охлаждения отношений с Лондоном Уитворт в депеше к своему двору замечает: "Семен Романович Воронцов и Панин - англичане". Воспитанный на новых идеях, недовольный своим положением, Панин начинает действовать. Согласно запискам саксонского посла Розенцвейга, осенью 1800 года начались его тайные переговоры с наследником Александром о введении регентства наподобие английского. "Английский посол в Петербурге Уитворт мог дать по этой части полезные советы своему близкому другу Панину: он хорошо представлял английскую систему регентства, связанную с Георгом III, и был заинтересован в свержении Павла, охладевшего к Англии и сближавшегося с Наполеоном".

"Англия, вероятно, субсидировала заговорщиков", - писал историк Валишевский со ссылкой на английские источники. Во всяком случае, "английское золото" и советы сэра Уитворта сыграли свою роль в свержении Павла I. "В Лондоне не только знали о готовящемся заговоре на жизнь императора Павла, но даже способствовали успеху заговора деньгами", - считал историк Шумигорский.

"Племянник Никиты Ивановича Панина, разделявший "свободный образ мыслей" своего дяди, надеется с воцарением Александра I ввести в стране "законосвободные постановления, которые бы ограничивали царское самовластие", - писал Фонвизин. Известно, что и будущий Александр I "не раз говорил и писал в пользу ограничения безграничной власти".

Немецкий историк Бернгарди писал: "С ранней своей юности Панин постоянно находился в соприкосновении с государем. По правде сказать, только такой человек, как Панин, с давних пор близко стоявший к императорской фамилии, мог составить подобный план, для проведения которого необходимо было заручиться сочувствием наследника, великого князя Александра; да и мог ли осмелиться кто-нибудь делать наследнику подобные предложения, кроме человека, который давно находился в близких отношениях к семье императора... Панин старался привлечь на свою сторону великого князя, говоря ему следующее: благосостояние государства и народ требуют, чтобы он, Александр, сделался соправителем своего отца, что народ решительно желает видеть великого князя возведенным таким образом на престол и что Сенат, как представитель народа, принудит государя без вмешательства великого князя в это дело признать Александра своим соправителем..."

Никита Петрович Панин в письме к барону Крюденеру от 17 ноября 1800 года так объяснял свою отставку: "Из перлюстрации донесения прусского посла графа Мози к королю Фридриху Вильгельму III узнали, что прусскому дипломату было известно неодобрение Паниным резких мер, принятых Павлом против Англии, и это вызвало раздражение Павла". Ростопчин ловко использует представившуюся ему возможность нанести удар сопернику - он сообщает Панину о неудовольствии императора в тот момент, когда вице-канцлер собирается на обед с иностранными послами. На вопрос Павла, как воспринял Панин его внушение, Ростопчин ответил, что "Панин весело обедает с послами после объявленного ему царского неудовольствия".

2 ноября на утреннем докладе император спросил фон Палена о Панине. О содержании их беседы Муравьев-Апостол так писал Воронцову в Лондон: "Генерал Пален, чьи связи с графом Паниным не остались не замеченными сувереном, вошел в кабинет императора, и первым вопросом его величества было: видел ли Пален Панина и весел ли тот? "Я видел Панина, - отвечал военный губернатор, - но я его не нашел веселым. Ваше величество может быть уверенным, что тому, кто имел несчастье навлечь на себя вашу немилость, не придет в голову веселиться". "Он римлянин, - сказал император - Ему все равно".

Отставка Панина последовала в два приема: 15 ноября было объявлено: "...вице-канцлеру Панину присутствовать в Правительствующем сенате, в иностранной коллегии его заменит Колычев". А в начале декабря "Панину велено было ехать в деревню". Павел сначала согласился на просьбу Панина "задержаться в Питербурге в течение трех или четырех месяцев, пока не родит его жена", однако Ростопчин находит еще какой-то повод для усиления опалы. Муравьев-Апостол сообщал Воронцову, что Панин "с отвращением" отнесся к предложению просить о помощи фаворитку Гагарину.

В конце декабря Панин покинул столицу и выехал в свое смоленское имение Дугино. Софье Владимировне Паниной было разрешено поселиться в Петровско-Разумовском, близ Москвы.

Муравьев, разделявший многие воззрения Панина, в письме Воронцову в Лондон от 16 февраля 1801 г., написанном симпатическими чернилами, с горечью сообщал об отставке и опале Панина, верного правилам чести и здравой политики: "Я сам расстроен, лишившись единственного человека, который привязывал меня к службе. Я некоторым образом лишился способности размышлять и потому неудивительно, что не умею выражаться". 12 марта 1801 г. в Петровско-Разумовское под Москвой, где жил тогда Панин, отправляется императорский курьер. Спустя девять дней Никита Петрович с необыкновенной сердечностью был принят государем. Обняв старинного друга императорской фамилии, Александр со слезами на глазах произнес: "Увы, события повернулись не так, как мы предполагали..." В этот же день Панин назначается министром иностранных дел. Воронцов писал ему из Лондона: "Для России несчастье, что вы были в отсутствии при вступлении на престол Александра. Начало этого царствования носило бы совсем иной характер".

Панин пользуется особой благосклонностью императора и полон надежд на скорые преобразования. "Граф Панин ежедневно работает по несколько часов вместе с императором в его кабинете", - записывает лейб-медик Роджерсон. "Управление и кредит в делах имеют - по иностранным Панин, человек от природы с дарованиями и с большим характером; по внутренним Трощинский и генерал-прокурор Беклемишев", - сообщает в Лондон Воронцову граф Завадовский.

Панин продолжает проводить свою политику сближения с Англией - в начале июля с ней заключается мирный договор. Александр желает мира и с Францией, но Панин всячески препятствует этому. Он заменяет посла в Париже и весьма холодно обходится с генералом Дюроком, личным представителем Бонапарта, приехавшим в Петербург, чтобы поздравить от его имени Александра I со вступлением на престол. Разразился дипломатический скандал, который удалось уладить, но Дюрок вскоре покинул Россию, не поехав на коронацию в Москву, куда был приглашен Александром I. Только благодаря ему в октябре был подписан и франко-русский договор.

23 августа 1801 г. в письме из Вены Муравьев-Апостол обращался к Панину: "Я знаю Вас, Вы способны противиться урагану, ненастью. Но способны ли Вы перенести низкие интриги? Сильный безупречной совестью, целиком преданный делу, верный подданный и пламенный радетель за благо отечества, Вы всегда пойдете прямо к цели, с поднятой головой, пренебрегая или презирая те маленькие предосторожности, без которых невозможно долго шагать по скользкому паркету царских дворцов".

30 сентября 1801 года Панин подает прошение об отставке и получает трехгодичный отпуск по болезни. В обществе строятся всевозможные догадки о внезапном удалении этого незаурядного человека, так близко стоявшего к трону. Говорили о расхождениях во внешней политике, о недовольстве его самостоятельностью в делах, об интригах Воронцова и о многом другом.

О настоящей причине опалы знали немногие. В письме к Воронцову от 6 октября Кочубей приоткрывает завесу этой тайны: "Государь, насколько я заметил, имеет что-то против Панина из-за революции, которая возвела его на престол. Правда, Панин, как вам известно, первым говорил с ним о регентстве. Но теперь у государя явные угрызения совести и он считает преступлением то, что он, государь, думал о регентстве. Между тем ни один разумный человек не мог бы дать ему лучшего совета".

А.Р. Воронцов

В 1802 г. Александр I вместо коллегий учреждает министерства, каждое из которых возглавляет министр, ответственный лично перед императором. Первым российским министром иностранных дел, в современном понимании слова, стал канцлер Александр Романович Воронцов - чиновник, начавший свою дипломатическую карьеру еще в царствование императрицы Елизаветы.

По письмам Воронцова видно, как настойчиво он готовил себя к дипломатической деятельности. Узнав о возможной встрече в Лионе французского и испанского королей, Александр Романович загорелся желанием не только увидеть, но и приветствовать короля Испании - страны, куда собирался вскоре отбыть. "Понеже, - писал он, - редко удастся видеть вместе двух государей, и сверх того уповательно, что там великие будут негоциации, и, ежели послы не поедут, думаю, что могу быть в пользу нашего двора, чтоб уведомить о тамошних делах".

Одновременно Александр Романович предлагал завербовать в Лионе лучших мастеровых для России. Он постоянно сетовал, что в Россию попадают далеко не лучшие иностранные мастера, а скорее наоборот - более проходимцы парикмахеры или сапожники: "...Всякая дрянь французская к нам приезжает, и уж не один раз слышал пословицу: в государстве слепых кривые царями считаются". "Граф Воронцов, - свидетельствовали современники, - человек способный, предприимчивый и упрямый, держал себя строго и восставал против роскоши."

В мае 1761 года, 20 лет от роду, Александр Романович начал дипломатическую службу. По воле императрицы Елизаветы Петровны он стал поверенным в делах при Венском дворе, сменив на этом посту графа Кейзерлинга, и пребывал в Вене до приезда нового посла князя Д.М. Голицына.

В октябре того же года граф Александр Романович был пожалован в советники и назначен чрезвычайным посланником в Голландию, о чем и было объявлено письмом канцлера, так как указы и грамоты императрица подписать не успела из-за болезни и смерти.

Петр III, естественно благоволивший графу как любимому брату своей фаворитки, подтвердил назначение и пожаловал Александру Романовичу придворный чин действительного камергера. Однако вместо Голландии в феврале 1762 года Воронцова определили полномочным министром в Англию, где он и находился по 1764 год.

В новой стране он сблизился с оппозиционной партией, возглавляемой Уильямом Питтом-старшим. В России это оценили как шаг к ухудшению взаимоотношений с Англией, и новая императрица Екатерина II вскоре решила отозвать Воронцова из Туманного Альбиона и перевести его полномочным министром в Голландию.

Только что отправленный в это время в отставку дядя Александра, граф Михаил Ларионович Воронцов, писал племяннику: "Вы не зазорно и с честью исполняли должность Вашу и приобрели себе похвалу при Английском дворе и сожаление об отъезде Вашем". Василий Осипович Ключевский писал: "Екатерине посчастливилось при вступлении на престол среди всяких людей найти под рукой таких, с которыми можно было бы вести дела хорошо". Одним из таких людей оказался и граф Александр Романович Воронцов. Его умственные способности и нравственные принципы разительно выделялись на общем фоне дворцовых вельмож, многие из которых не умели правильно писать даже по-русски.

В царствование Павла Первого Александр Романович Воронцов находился в отставке, но с приходом к власти Александра Первого вновь сделал попытку заняться общественной деятельностью. Как отмечает доктор исторических наук Анатолий Игнатьев, в своей докладной записке императору "Примечания на некоторые статьи, касающиеся до России" Воронцов критиковал царствование Екатерины Второй и ее сына, сравнивал их правление с петровскими преобразованиями.

Перу Воронцова принадлежат и написанные в то время "Примечания о правах и имуществах Сената". Эти действия дали повод Александру I назначить Воронцова главой внешнеполитического ведомства.

Издавая 8 сентября 1802 г. Манифест об учреждении министерств, Александр I подчеркивал в нем: "Учреждая министерство, мы имеем лестную надежду, что оно споспешествовать нам будет к утверждению народного спокойствия, сего истинного и ненарушимого оплота царей и царств; к приведению всех частей государственного управления в прочное и намерению нашему соответственное устройство. Коллегии иностранных дел, - говорилось в указе, - быть под управлением государственного канцлера, действительного тайного советника I класса графа Воронцова".

Александр Романович сформировал из чиновников коллегии Временную канцелярию министра во главе с правителем канцелярии. Канцелярия состояла из четырех экспедиций: первая экспедиция ведала азиатскими делами; вторая - перепиской с миссией в Константинополе, третья экспедиция занималась перепиской с российскими полномочными министрами за границей и выдачей заграничных паспортов, в ведении четвертой экспедиции была переписка с представителями иностранных государств.

Для заседаний коллегии выделялась специальная министерская комната, где все три члена заседали за одним столом. Рассматривались "все вообще политические дела по Секретному департаменту..., а по Публичному только о принятии в Коллегию разных чинов, об определении их к миссиям и в разные должности, о производстве их, о помещении на жалованье". Обязанности канцлера или министра иностранных дел определялись следующим образом: "Он управляет всеми делами по иностранной части, без его согласия ни одна бумага из Коллегии не может быть отправлена. Канцлер по званию своему есть первый полномочный для заключения здесь всяких с иностранными державами трактатов и актов; он имеет конференции с иностранными министрами, и протоколы оных представляет; он контрассигнирует все за высочайшим подписанием ратификации, грамоты, дипломы и патенты по гражданской части, а также рескрипты или предписания послам, посланникам и другим в чужих краях аккредитованным особам".

Первый этап формирования структуры внешнеполитического ведомства характеризовался частой сменой руководства министерства. Это был период наполеоновских войн, период образования и распада антинаполеоновских коалиций.

В зависимости от момента, отношение к Франции могло быть поводом для назначения или отставки министра иностранных дел. Александр Романович Воронцов, назначенный министром в 1802 г., уже в январе 1804 г. был уволен в отпуск по болезни и в МИД больше не возвращался. Управление министерством было поручено товарищу министра князю Чарторыйскому.

Адам Чарторыйский

27 января 1804 г. государственный канцлер граф Александр Романович Воронцов направил князю Адаму Чарторыйскому (Чарторижскому) свое последнее распоряжение, которое заканчивалось так: "Канцелярия моя переходит к вашему сиятельству..." Вряд ли князь мог предполагать, что он - поляк по происхождению - в 33 года станет министром иностранных дел Российской империи. Да еще в такое трудное для России время.

Назначение на такой высокий пост вызвало неоднозначную реакцию при петербургском дворе; некоторые вельможи екатерининского времени считали его выскочкой, другие - завидовали, а откровенным недоброжелателем Чарторыйского считали влиятельного генерал-адъютанта Александра I князя Долгорукого.

Одним из первых сотрудников, принятых на работу в министерство князем Чарторыйским, был известный впоследствии дипломат Бутенев, который так охарактеризовал главу внешнеполитического ведомства: "Он отличался очень красивой наружностью, но держал себя сдержанно, и выражение лица его было холодное, чтоб не сказать гордое". Другой современник князя писал: "Адам Чарторыйский обладает, по-видимому, всеми качествами для того, чтобы управлять министерством иностранных дел. Он одарен замечательным умом и спокойным характером; интересуясь предметом разговора, он всегда говорит то, что следует, никогда не теряет самообладания и не выходит из границ вежливости даже в таком разговоре, который ему неприятен. Под видом холодности и сдержанности у него весьма доброе сердце. Судя по нотам и мемуарам, выходящим из его канцелярии, он искусно владеет пером и имеет сжатый, энергичный и ясный слог".

Сам он писал позднее: "В России Воронцов считался самым опытным государственным человеком". Именно у графа Александра Романовича учился Адам Чарторыйский дипломатическому мастерству; Воронцов не только делился своим богатым опытом, но вскоре стал давать ему важные поручения. В этой связи князь писал: "Я стал принимать участие во всех конференциях с иностранными представителями и мне было поручено составление протоколов, представляемых на высочайшее имя". Главным же недостатком князя было то, что он плохо говорил по-русски, и при нем вошло в обычай переписываться с русскими посольствами исключительно на французском. Попытки графа Воронцова вести делопроизводство только на родном языке в силу этого не увенчались успехом.

5 апреля 1804 г. Адам Чарторыйский в Совете Министерства иностранных дел делает важное заявление: "Вторжение в территорию Германского государства, которое позволили себе французы с целью увоза герцога Энгиенского и предания его немедленной казни, есть действие, дающее настоящее представление о том, чего должно ожидать от правительства, не знающего пределов в своих насилиях и попирающего ногами священнейшие принципы".

Герцог Луи Антуан Энгиенский с начала Великой Французской революции находился в эмиграции в Германии и был вывезен оттуда отрядом французских драгун во Францию; заподозренный Бонапартом в заговоре, которого на самом деле не существовало, был расстрелян. Находившийся в то время в своем поместье Андреевском граф Воронцов считал, что следовало принять более жесткие меры по отношению к французскому правительству. Спустя месяц после сделанного заявления в Совете министерства Чарторыйский отвечал графу Воронцову: "Из ваших последних писем я с чувством искреннего огорчения вижу, что вы остались не совсем довольны мерами, принятыми после катастрофы с герцогом Энгиенским".

Однако год спустя о казни герцога Энгиенского в Петербурге забыли, и 30 мая князь Чарторыйский обращается с миролюбивым посланием: "Его императорское величество узнал, не без истинного участия, о попытке касательно восстановления мира, сделанной французским правительством у короля Великобритании. Эта попытка подала императору надежду на восстановление всеобщего спокойствия..." В этот же день в Париж отправляется составленный князем Чарторыйским проект договора между Россией и Францией, долженствующий служить "основанием для восстановления мира".

Но Наполеон не намеревался "восстанавливать мир", и князь отдает себе отчет в том, что "в это время и обнаружилось во всей своей силе ненасытное честолюбие главы французского правительства, и стало несомненно, что Бонапарт употребит все средства к последовательному осуществлению своих гибельных планов, задуманных им против всех европейских держав".

Воронцов понимал, что в Петербурге после его отставки и болезни с ним не считаются. В этой связи в конце мая 1805 г. Александр Романович вынужден был обратиться к князю Адаму Чарторыйскому с письмом: "Читая и перечитывая с величайшим вниманием важные бумаги, присланные мне вами, я счел долгом изложить мое мнение обо всем этом деле в особой записке, которую прошу представить императору. Я никогда не премину исполнить то, что считаю своим долгом, хотя должен бы думать, что мои представления не очень-то ценятся, судя по тому равнодушию, которое встречают они в большинстве случаев".

Главное, что заботило Адама Чарторыйского, насколько опасен России Бонапарт. Он составляет смелый план "по переустройству Европы", подчеркивая при этом, что на Пруссию полагаться нельзя, притом что и "на юге горизонт кажется еще более грозен". Ведь Турция поспешила признать Бонапарта императором, поэтому Чарторыйский понимал, что Наполеон потребует "нового закрытия Дарданелл". "Может ли Россия настолько забыть свои интересы, чтоб пассивно взирать на уничтожение своего влияния в Константинополе?" Отсюда вывод: "Система нашей пассивной политики может привести к самым печальным последствиям", - писал он в одном из писем. Но в Петербурге словно не слышали тревоги своего министра.

Князь Чарторыйский продолжает бдительно следить за поведением турецких правителей. Депеша от 18 января 1806 г. послу в Турцию Италинскому: "Высочайший рескрипт" требует уверить "султана о непоколебимости дружбы его императорского величества. В связи с последствиями Аустерлицкой баталии вам поручено заявить "о готовности государя защищать Порту всеми своими силами. 18 марта Италинскому "поручено не выпускать из виду сношении Порты с французскими эмиссарами".

6 февраля Чарторыйский посылает депешу Воронцову в Лондон, в которой ему поручено стараться удерживать английское новое министерство от заключения частного мира с Францией. Однако ни дипломатические демарши, ни депеши, адресованные русским послам и посланникам за границей, не могли отвлечь князя Чарторыйского от главной мечты - добиться независимости своей родины. Он продолжал верить и надеяться, что Александр I в этом ему обязательно поможет. Император же, в свою очередь, назначил князя на высокий пост министра иностранных дел в надежде на сочувствие Польши в предстоящей тяжелой борьбе с Наполеоном. С другой стороны, Александр I вскоре убедился, что в Польше многие, если не все, надеялись на победу Наполеона и именно из рук своего кумира ожидали получить независимость. Эти надежды польских магнатов еще более окрепли после Аустерлицкого сражения 20 ноября 1805 г., когда французская армия Наполеона разбила русско-австрийские войска под командованием Кутузова, вынужденного действовать по одобренному Александром I неудачному плану.

17 июня 1806 г. Александр I под давлением своего ближайшего окружения отправляет князя Адама Чарторыйского в отставку с поста управляющего Министерством иностранных дел "с оставлением в других должностях". Князь несколько ранее сам просился в отставку, поскольку видел, насколько резко стали выступать против него некоторые влиятельные вельможи.

В письме к своему другу Матусевичу признает: "Император Александр с самой первой нашей встречи, 17 лет тому назад, не переставал осыпать меня знаками своего благоволения и даже дружбы, какая редко бывает между государями и подданными. Приняв должность министра иностранных дел, я надеялся, без нарушения долга относительно этого государя, приносить пользу польским землям русской империи, а вместе с тем, которые поступили в раздел между тремя державами. Вы знаете, что эта надежда меня не обманула, и доказательством служит дарованное полякам позволение оставаться разом подданными трех держав, освобождение многих значительных лиц, задержанных со времени нашей революции, и введение народного воспитания в наших областях".

Год спустя, когда князь Чарторыйский был только "в других должностях", временный французский посол в Петербурге Савари в одной из своих депеш характеризовал князя следующим образом: "Я нашел, что он ниже своей репутации, поведение его необъяснимо: он как будто ни во что не вмешивается, а общественное мнение приписывает ему почти все".

В период Венского конгресса Александр I пригласил князя Адама Чарторыйского на должность своего советника по делам Польши, но помешать разделению Варшавского герцогства между Россией, Пруссией и Австрией князь не мог. Да и былое влияние на императора оказалось безвозвратно потеряно. Сам князь 8 мая 1814 г. писал из Парижа: "Впрочем, мне почти совершенно не удается видеться с государем, которого дела и удовольствия поглощают до такой степени, что никто кроме немногих избранных не может сообщаться с ним". После Венского конгресса наступило окончательное охлаждение царственного друга к князю Адаму Чарторыйскому.

В 1810 г. он покинет Петербург навсегда. Спустя пять лет, после образования Царства Польского, Адам Чарторыйский вошел в состав его временного правительства, однако в следующем году вынужден уйти в отставку. Он получил отпуск и оставил Варшаву.

Когда в 1830 г. вспыхнуло польское восстание, Чарторыйский принял пост президента Сената и национального правительства. После подавления восстания эмигрировал сначала в Англию, а затем в Париж, где и прожил последние 30 лет жизни. Там он за 160 тыс. франков купил дом, который сделался центром деятельности консервативной партии польских эмигрантов. Он основал школы и приюты для детей польских эмигрантов, особо заботился о женском образовании, считая, что просвещение не должно составлять привилегию только дворянства.

А.Я. Будберг

Андрей (Готтхард) Яковлевич Будберг принадлежал к дворянскому роду выходцев из Вестфалии, переселившихся в Россию еще во второй половине XVI в. Служить он начал во времена Екатерины II. Императрица поручила барону наблюдать за занятиями ее любимого внука - великого князя Александра, при котором он числился в качестве "помощника воспитателя". Надо сказать, воспитателем Андрей Яковлевич был строгим, однако Александр к нему привязался и выполнял все его указания безропотно. Приглашали Будберга и к великому князю Константину Павловичу, когда требовалось очень строгое педагогическое воздействие; известно было, что Константин рос "шаловливым и упрямым мальчиком". По свершении его совершеннолетия изъявила Екатерина II "монаршее признание" и подполковнику Будбергу - "по смерть пенсию по 2.000 рублей в год", а также "следующий чин".

Императрица давно уже присматривалась к Будбергу и, наконец, решилась возложить на него секретные поручения, поскольку считала его "очень честным человеком". Еще в 1783 г. Будберг по ее приказанию отправился в Дрезден, где должен был вступить в тайные переговоры с графом Ангальтом, бывшим в то время генералом саксонской армии, по поводу его перевода тем же чином в русскую армию. Переговоры прошли успешно.

В феврале 1796 г. Будбергу пришлось отправиться в Стокгольм с доверительной частной миссией. Предстояло вести переговоры относительно брака великой княжны Александры Павловны с несовершеннолетним тогда королем Густавом IV, но барон встретил там подчеркнуто холодный прием и в конце апреля того же года покинул шведскую столицу. На это событие не замедлил откликнуться граф Ростопчин, известный своими острыми и порою несправедливыми суждениями. В своем письме из Петербурга в мае 1796 г. он сообщал графу Воронцову: "Были крайне удивлены, когда сюда прибыл, будто с неба свалился, генерал Будберг, которому дано важное поручение вести переговоры о браке великой княжны Александры Павловны с королем шведским. Не можете себе представить до какой степени этот новый чухонский дипломат напыщен гордостью и как мало нужно, чтобы возбудить гордость этих немцев: они неразлучны с мыслью быть школьными учителями нас, русских. Полагают, что эти переговоры худым кончатся".

Однако Екатерина II решает прерванные переговоры продолжить. Кроме всего прочего граф Платон Зубов внушил императрице мысль, что следует сделать родственный союз со Швецией через предполагаемое замужество... Это тот самый Зубов, о котором фельдмаршал Суворов говорил: "Князь - добрый человек: тих, благочестив, бесстрастен по природе, как будто из унтер-офицеров гвардии; знает намеку, загадку и украшается как угодно-с, что называется в общенародье лукавым, хотя царя в голове не имеет".

Однако позиция шведского правительства смягчилась, и регент просил Екатерину II вновь назначить барона Будберга послом. Это обстоятельство сильно расстроило Зубова, который хотел, чтобы послом при шведском дворе был назначен его брат Валериан. Но Екатерина II отправила в Стокгольм Будберга, который прибыл туда в начале июня. Тогда же барон был награжден орденом Св. Александра Невского.

Наконец Густав IV прибыл в Северную столицу и 24 августа 1796 г. просил у императрицы руки ее внучки. Королю принесли контракт и статьи брачного договора, согласно которому у великой княжны в Стокгольме в королевском дворце должны были быть особая часовня и особый причт; ставилось также условие, чтобы Швеция выполнила некоторые обязательства против Франции, которые держались в строжайшей тайне. Однако развязка оказалась неожиданной: Густав IV, несмотря на все уговоры, подписать документы отказался. Дерзость короля-мальчика не могла не поразить императрицу. Некоторые высокопоставленные сановники при дворе считали, что это неудачное сватовство много способствовало смертельному недугу Екатерины II. Пожалуй, оказался прав граф Ростопчин, который в этой связи заметил: "Тупоумие государственных людей того времени расстроило брак Густава IV с великой княгиней Александрой Павловной".

Будберг продолжал выполнять в Стокгольме свои дипломатические обязанности в качестве русского посла. Но работать ему довелось в сложных условиях. Самолюбивый Густав IV был недоволен тем обстоятельством, что Швеция не играла тогда основополагающей роли на севере Европы. И его досада согласно донесениям Будберга в Петербург выражалась в издании мелочных и обременительных повелений шведских властей. К примеру, он запретил иностранным дипломатам иметь факелы, которые они употребляли ночью, проезжая по темным улицам столицы.

После своего воцарения Павел I "позаботился" и о бароне Будберге; он выразил ему "высочайшее неодобрение" за недостаточную предупредительность по отношению к шведскому правительству и отправил в отставку, затем возвел в чин тайного советника, дал пенсию и дозволил отпуск "для поправления здоровья"; словом, типично павловская "мягкая" опала.

При Александре I, в 1804 году Будберг был возведен в звание члена Государственного совета, а затем император уговорил барона принять Министерство иностранных дел; это назначение состоялось 17 июня 1806 г. Тогда ему казалось, что государь уже на этом этапе будет поддерживать его планы о необходимости вооруженной борьбы с Наполеоном. Спустя три недели, генерал от инфантерии Будберг читал на первом заседании Военного совета России свою записку, в которой в соответствии с повелениями императора был сделан краткий политический обзор положения в Европе. "Большая часть держав континента порабощена Буонапарте или силой оружия, или в результате его коварной политики... Он является полным хозяином Южной Европы, Голландии, Швейцарии и занимает своими войсками большую часть Германии; ему остается только поработить Восток и Север". Будберг призывает обратить особое внимание на Пруссию, Австрию и Турцию. Причем для Пруссии союз с Францией всегда оказывается "скорее гибельным, чем полезным. "Пруссия взяла на себя перед Францией обязательства, несовместимые с главнейшими интересами России. Она жестоко оскорбила нашего союзника, короля Великобритании, захватив Ганновер и закрыв порты Немецкого моря для английской торговли, она угрожала также другому союзнику России - королю Швеции". Кроме того, Австрия еще долго будет испытывать последствия потерь, понесенных ею в результате Аустерлицкого сражения. Политика Турции по отношению к России становится "все более двусмысленной", а ее поведение - вызывающим.

11 ноября 1806 г. Чарторыйский, Строганов и Новосильцев направили Александру I записку, изложив в ней, "что над Россией нависла смертельная опасность" в связи с нашествием "полчищ Наполеона, и они выступают за неотложное осуществление следующих мер: 1) Собрать все ресурсы, которыми располагает Россия; 2) Создать единый центр по руководству делами в стране; 3) Создать временные ополчения в помощь регулярной армии" Александр 1 откликнулся на это обращение и обратился к народу 30 ноября 1806 г. с манифестом, в котором указывается, что в связи с поражением Пруссии и Австрии и возросшей угрозой вторжения французских армий в пределы России необходимо создать ополчение в помощь регулярной армии.

В 1806 г. Будберг всерьез занялся подготовкой профессиональных переводчиков для Коллегии, которая была не на должной высоте. Он составляет проект постановления "Об учреждении при Государственной Коллегии иностранных дел переводческого отделения, о посылке студентов в чужие край и о заведении в округе Казанского Университета училищ для восточных языков". "По елику студенты сии учение свое совершают на казенном иждивении для пользы службы по иностранной части, то Коллегия, желающих из них определиться к другим делам или выйти в отставку, увольнять не должна прежде выслуги по крайней мере шести лет в переводческой должности, дабы между тем другие могли приготовиться к сему служению и никогда не было бы недостатку в переводчиках для какого-либо языка".

Но главной заботой Будберга была внешняя политика России в условиях смертельной угрозы, которая явственно витала над страной, вызванная захватнической политикой Наполеона. В это время Александр I, вопреки возражениям своего министра, отправляется па свидание с Наполеоном в Тильзит. Не было сделано соответствующих выводов после провала переговоров Убри во Франции. Характерно, что в переговорах о мире в июне 1807 г. Будберг, по желанию Наполеона, участия не принимал. Тильзитский мир был заключен 25 июня. Россия соглашалась на создание герцогства Варшавского и присоединялась к Континентальной блокаде. Был подписан русско-французский трактат о наступательном и оборонительном союзе. Стороны обязывались вести совместные действия в войне против любой европейской державы.

За тилъзитскими переговорами внимательно следила императрица Мария Федоровна; информацию о них регулярно получала от полномочного представителя России на мирных переговорах в Тильзите действительного тайного советника Куракина. Последний, активный сторонник заключения мира с Францией, 3 июня 1807 г. сообщал императрице-матери, что Будберг является "единственным человеком, настаивающим на продолжении войны".

Будберг, возвращаясь вместе с Александром I из Тильзита через Ригу, подал в знак протеста против заключенного союза с Наполеоном просьбу об отставке, которую получил только 12 февраля 1808 г. Действительно, тильзитские переговоры были с недовольством встречены и в России. Присоединение страны к континентальной блокаде нанесло ощутимый ущерб русской торговле. Временный французский посол в Петербурге Савари уже после переговоров заявил, что "Будберг весь наш со времен Тильзита". При этом Савари исходил, по-видимому, из того, что Будберг был награжден орденом Почетного легиона. Но уже две недели спустя, 28 августа 1807 г., он понял свою ошибку: "Будберг просил об отставке, которую император принял. Это небольшая потеря".

Вообще-то особых талантов "по дипломатической части" у барона действительно не было. Опытный дипломат граф Нессельроде на закате своей долгой карьеры вспоминал: "Генерал был премилый человек, болезненный, ума не слитком возвышенного", совсем "не созданный для места министра на которое попал". Еще более нелицеприятно отзывался о Будберге великий князь Николай Михайлович; он считал его "малообразованным, устаревшим человеком", который не мог оставаться во главе русской дипломатии.

Не лучше отзывался о Будберге и Вигель: "Этот Будберг был, кажется, лицо совсем без физиономии. При воспитании Александра находился он в числе наставников... Потом еще при Екатерине был назначен посланником в Стокгольм и там ничего не умел сделать... В 1806 г. дали ему название министра иностранных дел... Трудно определенно сказать что-нибудь на счет характера такого человека, который сквозь столь важные места и события прошел невидимкой..."

Н.П. Румянцев

Он не просто увлекался коллекционированием, а, судя по его духовной эволюции, пришел к этому занятию, выработав определенный взгляд на место культуры в обществе и государстве. На фронтоне его музея бронзовыми буквами была сделана надпись: "От государственного канцлера графа Румянцева на благое просвещение", а над бюстом по латыни - "non solum armis" (не только оружием). Речь идет о Николае Петровиче Румянцеве.

Он родился в 1754 году, получил прекрасное домашнее образование, затем по желанию императрицы Екатерины II обучался за границей. В 19 лет был пожалован камер-юнкером Высочайшего двора, затем назначен посланником во Франкфурт-на-Майне, где пробыл около 15 лет. В августе 1801 года Румянцев был назначен членом Государственного совета, а затем получил должность директора Департамента водных коммуникаций, которым управлял до апреля 1809 года. С учреждением в 1802 году министерств Румянцев одновременно был назначен министром коммерции и оставался на этой должности вплоть до упразднения Министерства в июне 1811 года и передачи дел в ведение Департамента внешней торговли Министерства финансов.

Румянцев уделял внимание развитию экспорта российских товаров, торговле по Закавказскому побережью. При нем было положено начало производству сахара из сахарной свеклы: в Тульской губернии был построен первый завод. 24 февраля 1808 г. указом Александра I Румянцев был назначен министром иностранных дел с оставлением за ним должности министра коммерции.

По своим политическим взглядам Николай Петрович был известен как приверженец союза России с Францией. Еще в 1805 году, после сражения при Аустерлице, он высказывался против разрыва с Францией, настойчиво советуя "беречь силы России для собственных ее ближайших целей". Придерживаясь линии на сохранение отношений с Францией, Румянцев предвидел, однако, что рано или поздно Франция с ее союзниками объявит войну России.

Впервые в качестве министра иностранных дел на международной арене Румянцев заявил о себе в русско-французских переговорах по вопросу о разделе Турецкой империи, в которые внес некоторую долю собственных воззрений на задачи русской внешней политики на Ближнем Востоке. Не случайно многие современники считали, что он хотел выполнить на Востоке заветы своего отца - генерал-фельдмаршала Румянцева. Настойчивость Николая Петровича в отстаивании плана передачи проливов и Константинополя России французский посол в Санкт-Петербурге Коленкур объяснял тем, что он держит в своих руках не только пост министра иностранных дел, но и коммерции, и последняя должность побуждает его усиленно заботиться о русской торговле на Черном море, которая не может считаться обеспеченной без русского контроля над проливами. Петербургские переговоры закончились провалом, так как русское правительство не без оснований увидело во французских предложениях лишь стремление Наполеона облегчить завоевания на западе Европы путем отвлечения сил Англии и России на Восток.

Осенью 1808 года Румянцев сопровождал Александра I в Эрфурт на свидание с Наполеоном, где вел переговоры с министром иностранных дел Франции Шампаньи. Результатом встречи двух императоров стала подписанная министрами 12 октября и в тот же день ратифицированная монархами секретная конвенция. Она была заключена сроком на 10 лет и подтверждала возобновление союза, заключенного Францией и Россией в Тильзите. В октябре 1808 года Румянцев выехал в Париж с полномочием Александра I на заключение мирного договора с Англией, которая, однако, от переговоров отказалась. После того как шведский король Густав IV отклонил требования о разрыве с Англией и присоединении к континентальной блокаде, русские войска, согласно условиям Тильзитского договора, вступили в Финляндию. 28 марта русское правительство объявило о присоединении Финляндии и приняло ряд мер, ставивших ее в особое положение, а спустя месяц жителям Финляндии было направлено обращение Румянцева, в котором разъяснялось, что финляндское дворянство и офицерство не понесут никаких убытков вследствие присоединения Финляндии к России, что это присоединение даст торговцам и ремесленникам возможность увеличить свои доходы. Опровергались слухи о закрепощении крестьян.

В марте 1809 года император и Румянцев присутствовали на открытии финляндского сейма в Борго, где обсуждались вопросы о создании вооруженных сил Финляндии, о податях, о монетной системе, о назначении членов в Правительственный совет. 29 марта состоялась присяга сословий и оглашение грамоты Александра I о сохранении древних установлений и религии жителей Финляндии.

В августе 1809 года Румянцев вел переговоры со шведским уполномоченным Стедингом, результатом которых стал подписанный 17 сентября Фридрихсгамский мирный договор, завершивший русско-шведскую войну 1808-1809 годов. Согласно договору, вся Финляндия, включая Аландские острова, отходила к России. Оценивая участие Румянцева в переговорах со Швецией, Александр I писал: "Невозможно было вести переговоры с большим талантом и мудростью. Россия обязана Вам признательностью".

За успешное заключение Фридрихсгамского договора Румянцев получил звание Государственного канцлера - высший чин в гражданской иерархии Российской империи. В 1810 году Николай Петрович стал первым председателем только что реорганизованного Государственного совета - высшего законосовещательного учреждения страны Оставаясь одновременно руководителем российского внешнеполитического ведомства, Николай Петрович Румянцев в апреле 1812 года сопровождал Александра I в Вильно, куда император направился для осмотра войск, собранных на западных границах. На обратном пути в Петербург канцлер тяжело заболел, что задержало его возвращение в столицу. Однако он смог успешно завершить переговоры с испанским представителем о заключении союзного договора между Россией и Испанией. Подписанный 20 июля договор провозглашал дружбу и союз между Россией и Испанией. Стороны объявили о намерении вести войну против Франции и оказывать друг другу помощь.

Это была последняя внешнеполитическая акция, в которой участвовал Румянцев, поскольку в дальнейшем, до августа 1814 года, когда император удовлетворил прошение Николая Петровича об отставке, он оставался во главе МИД России лишь номинально. Звание Государственного канцлера было оставлено за Румянцевым пожизненно.

Приняв отставку Румянцева, император Александр I направил ему письмо, в котором отмечал: "По известному вам вниманию моему к достоинствам вашим можете вы судить сколь прискорбно для меня удовлетворить таковому вашему желанию. Надеюсь, я, однако несомненно, что из любви к отечеству, не отречетесь вы быть оному таки полезным вашими познаниями и опытностью, когда состояние здоровья вашего то дозволит".

Закончив государственную карьеру, Николай Петрович, сохранивший к тому времени еще немало сил и энергии, по словам Ключевского, "из водоворота острых международных отношений наполеоновской эпохи укрылся в обитель археологии и палеографии", "стал горячим поклонником национальной русской старины и неутомимым собирателем ее памятников". Интерес к истории, у Румянцева появился еще в юности. В 1790 году он предложил Екатерине II приступить к изданию трактатов и договоров, заключенных Россией с другими государствами, выразив готовность принять на себя все расходы по изданию. Но в то время его предложение не было поддержано, и только когда Румянцев стал во главе Министерства иностранных дел России, он получил в 1811 году разрешение Александра I на учреждение при Московском архиве Коллегии иностранных дел Особой комиссии печатания государственных грамот и договоров.

При личном участии и финансовой поддержке Николая Петровича были изданы "Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым и вторично изданные, с прибавлением 35 песен и сказок, доселе неизвестных, и нот для напева" и "Законы великого князя Иоанна Васильевича и Судебник царя и великого князя Иоанна Васильевича с дополнительными указами и с образцами почерков" На различные издания и научные предприятия Румянцевым было потрачено около 300 тыс рублей.

С 1802 года Н.П. Румянцев жил в Петербурге в своем доме на Английской набережной, где занимал главный этаж дома, а в других залах и помещениях хранились рукописи, медали, монеты и обширная библиотека. Умирая, он поручил своему брату Сергею Петровичу Румянцеву предоставить "на общую пользу" все собрание своих коллекций.

Согласно желанию канцлера, его прах был перевезен в родовую усадьбу в Гомеле, где Румянцев жил после отставки, и предан земле в соборе Св. Петра и Павла. Над его могилой воздвигли постамент из черного мрамора, на котором поясной бронзовый бюст канцлера стоял рядом с бронзовой фигурой Ангела мира с пальмовой ветвью в руке. На постаменте были высечены следующие слова: "Воздал Божия - Богови, Кесарево - Кесарю, Отечеству - любовию и жертвами".

В 1826 году коллекции и библиотека были переданы С. П. Румянцевым Министерству народного просвещения. В 1861 году коллекции были перевезены в Москву и послужили основанием для "Московского публичного музеума и Румянцевского музеума", созданного в результате слияния коллекции Румянцева с собраниями Московского публичного музея. В 1921 библиотека выделена в самостоятельное учреждение. В народе ее так и называют - румянцевская.

Дипломатическая деятельность Румянцева вызывала неоднозначное мнение его современников. Однако его служение российской исторической науке и делу просвещения в России снискало канцлеру единодушную признательность. Как писал позднее управляющий Московским архивом Коллегии и Министерства иностранных дел Малиновский, Румянцев "покинул суету дел мира и обратился к науке, показав, как и в отставке можно служить Отечеству". А Ключевский отметил: "Культ разума, в котором был воспитан Румянцев, превратился у него в почитание чужого ума, учености и таланта".

Иоаннис Каподистрия

Министерство иностранных дел возглавляли в разные годы швед и немец, австриец и поляк. И лишь один глава российского МИД был одновременно иностранцем и православным. Речь идет о графе Иоаннисе Каподистрии (Иоанне Капо д’Истрия), или Иване Антоновиче Каподистрии, греческом вельможе, завершившем свой необычный жизненный путь на посту первого президента своей родины. Судьба этого человека драматична: не найдя понимания ни в России, ни в Греции, он погиб от рук убийц. Для русского царя он оказался слишком большим либералом, а греки упрекали его в склонности к авторитарным методам правления.

Он занялся политикой вынужденно. Тихий и застенчивый от природы, обладающий манерами настоящего аристократа, - титул графа был получен его семьей от герцога Савойского и подтвержден Венецианской республикой, - он рассчитывал посвятить себя медицине и словесности. Глубокие знания в этих областях он приобрел в Падуанском университете. В 1799 году он начал работать врачом, причем лечил бедняков бесплатно, хотя и сам был стеснен в средствах.

Бурная эпоха наполеоновских войн докатилась, однако, и до благословенного острова в Ионическом море. Корфу, превращенный французами в неприступную крепость, не устоял перед десантом адмирала Федора Ушакова, который и обратил внимание на молодого Каподистрию. В 1801 году сенат Ионической республики поручил ему претворять в жизнь положения первой республиканской конституции, разработанной при участии Ушакова. В 1803 году он был назначен государственным секретарем республики по иностранным делам, торговле, судоходству, коммерции и образованию, а в 1806 году - председателем комиссии по разработке новой конституции, в соответствии с которой республика становилась протекторатом России. По инициативе Каподистрии на Корфу открылась впоследствии Ионическая академия - первый университет в Греции, где к тому же могли обучаться представители неимущих слоев.

В эти же годы у Каподистрии сложилось убеждение, которое сохранится у него на всю жизнь и которому он будет следовать на практике. Оно заключалось в том, что для улучшения участи Греции и обретения ею в итоге независимости необходима опора на Россию. Как один из руководителей республики, Каподистрия тесно сотрудничал с представителем России на островах Мочениго.

Не желая сотрудничать с появившимися на родине после заключения в 1807 году Тильзитского мира французами, Каподистрия отправляется по приглашению императора Александра I в Санкт-Петербург. Царь внимательно следил за деятельностью молодого графа и вскоре сделал его своим доверенным лицом и ближайшим советником. В январе 1809 года Каподистрия был зачислен на службу в российский МИД в чине статского советника с годовым окладом 3 тыс. рублей.

Несколько лет спустя Каподистрия был направлен в российское посольство в Вену, затем стал управляющим дипломатической канцелярией Дунайской армии генерала Чичагова, участвовал в войне 1812 года и в заграничном походе русской армии 1813 года, руководя дипканцелярией у Барклая-де-Толли. Особого успеха в этот период Каподистрия добился в деле подрыва французского влияния в Швейцарии. Он участвует в составлении первой швейцарской конституции. Не только Швейцария, но и Франция обязана Каподистрии первой своей конституцией после свержения Наполеона. Англичане требовали возвращения во Франции абсолютной власти Бурбонов, а Каподистрия вместе с Разумовским настаивали на "конституционной хартии", чтобы иметь рычаги влияния на Париж. Их точка зрения победила. 20 ноября 1815 года Каподистрия от имени России подписал Парижский мирный договор.

В 1814 году принимает активнейшее участие в работе Венского конгресса, ведя борьбу с главою австрийской дипломатии князем Меттернихом, который пытался высмеять высокие моральные принципы и "идеализм" Каподистрии и придумал ему кличку - Поэт. Правда, успех Каподистрии на русской службе продолжался недолго. Александр I, стремясь уравновесить различные влияния при дворе, назначил в конце 1815 года двух статс-секретарей по иностранных делам - Каподистрию и барона Нессельроде.

Нессельроде курировал при этом отношения с Западной Европой, за исключением Швейцарии, а Каподистрия - отношения с Востоком и Левантом, включавшим Грецию и Восточное Средиземноморье. В восточных делах статс-секретарь был сторонником сильных, энергичных действий. Он считал, что, поскольку права балканских народов, предусмотренные Бухарестским договором, не соблюдаются, нужно заключить с Турцией новый договор, отвечающий экономическим и политическим интересам России. По его замыслам, Сербия, Валахия и Молдавия должны были превратиться в независимые от Турции государства, объединенные в политический союз и находящиеся под совместным покровительством всех великих держав. Таким образом, создавались необходимые условия для создания Греческого государства. Александр отклонил этот план, так как осуществить его мирным путем было невозможно, а русско-турецкая война могла ослабить Священный Союз и привести к росту революционного движения в Европе. Таким образом, надежды Каподистрии на кардинальные перемены в положении балканских народов не оправдались.

Между тем Каподистрия стал к этому времени одним из самых известных дипломатов в мире, и Александр I - пожалуй, самый могущественный в то время государственный деятель - пишет теплое письмо отцу Каподистрии на Корфу в благодарность за такого сына... Но при этом Нессельроде стал формальным начальником Каподистрии, то есть как бы "первым" министром иностранных дел. Отношения между двумя статс-секретарями с самого начала не заладились. Каподистрия, как бывший чиновник республики, был заподозрен в либерализме. Основания для этого были: в 1820 году граф, хотя и не очень решительно, выступил против подавления неаполитанской революции силами европейских монархий. Да и от Священного Союза, в который объединились коронованные особы континентальной Европы для борьбы с либералами и революционерами, Каподистрия вовсе не был в восторге. Но наибольшие проблемы для графа вызвало его "профильное", восточное направление российской внешней политики.

Современники вспоминали: тихий, застенчивый и добрый человек, граф выглядел довольно необычно для тогдашних аристократических петербургских салонов. Стройный, довольно высокий ростом, одетый весь в чёрное, бледный лицом, которое представляло изящный тип греческой мужской красоты. Этот костюм и эта бледная античная фигура оживлялись выразительными, большими чёрными глазами, смягчались в своей строгости белизной галстука и волос, причёсанных a la vergette и тщательно напудренных. Весьма вероятно, что личные качества - доброта, скромность, интеллект - определили стиль его деятельности, заключавшийся в осторожном поиске компромисса и согласия сторон.

Статс-секретарь оказывал покровительство молодым дипломатам, среди которых были и выпускники Царскосельского лицея: мало кому тогда известный князь Александр Горчаков и его более знаменитый тёзка Александр Пушкин, член того же литературного общества "Арзамас", куда входил и не чуждый искусству Каподистрия. В 1820 году граф спас поэта от вероятной ссылки в Сибирь, отправив его с дипломатическим поручением в Молдавию, результатом чего, помимо прочего, явилась повесть "Кирджали". На Каподистрию возлагали надежды будущие декабристы, сочувствовавшие греческим повстанцам и обращавшиеся к графу со своими проектами освобождения Греции при помощи России. И не случайно: в России последних лет правления Александра I греческий аристократ был одним из немногих вельмож, не утративших симпатии к либерализму и способных понять людей, ценящих превыше всего свободу и честь.

Естественно, Каподистрия никогда не забывал о делах и интересах родной Греции и греках, столетия живших под игом отсталой Турции. Он использовал любую возможность теснее связать греческие интересы с русскими. Он делал все возможное для международного признания права греков на свободу и независимость, преодолевая, в частности, яростное сопротивление Меттерниха, заявлявшего: "Греческой нации не существует". Иоаннис Каподистрия оказывал материальную помощь греческим студентам, желавшим учиться в европейских университетах, жертвовал на строительство православных церквей в Греции и за ее пределами, хорошо понимая роль православия в сохранении национальной самобытности греков.

В 1820 году Каподистрия был полностью ознакомлен с деятельностью созданного в России в 1814 греческими купцами тайного общества "Филики этерия", готовившего антитурецкое восстание в Греции, однако отказался его возглавить, поскольку сомневался в приемлемости революционных методов и не считал для себя возможным совмещать такую роль со своим официальным высоким постом в России. Однако, когда великие державы, считавшие турецкого султана законным правителем, намеревались оказать ему помощь в подавлении вспыхнувшей в 1821 году греческой революции, он убедил царя и остальных монархов Европы, что в Греции происходит не "бунт", а национально-освободительное движение, хотя и считал, что восстание "преждевременно" и сопровождается грубым насилием с обеих сторон.

Во время аудиенции, состоявшейся в мае 1822 года, Александр I тщетно убеждал Каподистрию следовать в Европе "австрийской системе". В конце беседы он предложил своему статс-секретарю отправиться "для поправления здоровья" на воды. 8 августа Каподистрия выехал в Швейцарию, понимая, что фактически получил отставку. Он поселился в Женеве, хотя формально оставался на русской службе. Окончательно он вышел в отставку лишь в 1827 году, уже полностью решив посвятить себя делу создания независимой Греции, где в тот момент повстанцы терпели одно поражение за другим. В результате, несмотря на свои прорусские симпатии, он оказался единственной приемлемой для всех и известной в мировом масштабе фигурой, кому великие державы были готовы поручить управление Грецией, освобожденной с их помощью от турецкого ига. Став президентом, Каподистрия стремился дружить с Россией и даже прибыл в страну на российском военном корабле. Но во внутренней политике не преуспел: пригласившие Каподистрию амбициозные вожди повстанцев не хотели контроля над собой со стороны приехавшего из Женевы графа. Президент пытался упорядочить систему госуправления, содействовать просвещению, а его противники утверждали, что он стремится к короне, протежирует своих родственников и насаждает в стране бюрократию.

В этой ситуации недальновидно повел себя русский император Николай I. Он не пожелал поддерживать правительство, пришедшее к власти в результате революции, даже если глава этого правительства - русофил. Николай отозвал из Афин своего посла Катакази. Это было сильным ударом по Национальной партии, одним из главных принципов которой была нерушимая дружба с Россией. Складывалась немыслимая ситуация: Англия и Франция признали антизападное правительство Метаксы, а Россия - нет!

9 октября 1831 году Каподистрия был убит в Нафплионе (Навплии), тогдашней столице Греции, у входа в церковь Св. Спиридона, где до сих пор остались следы от пуль, выпущенных убийцей. Сегодня именем Иоанниса Каподистрии, похороненного в скромной усыпальнице на Корфу в монастыре Платитерра, названы по всей Греции тысячи улиц и площадей, высшие учебные заведения и медицинские учреждения...

Спустя 30 лет после убийства Каподистрии в Санкт-Петербурге была заложена греческая православная церковь. Средства на ее постройку собирали по всей России. Церковь по проекту Романа Кузьмина возвели в 1864 году. А в ходе празднования 300-летия Санкт-Петербурга в северной столице был открыт памятник Иоанну Антоновичу Каподистрии - человеку, который внес огромный вклад в развитие российской дипломатии.

К.В. Нессельроде

'Хотя сам граф был склонным к миру, но перо его всегда было готово по приказу монарха строчить без малейшего затруднения бумаги, прямо ведшие к войне, которую сам он никогда не одобрял'. Так отозвался саксонский посланник при петербургском дворе граф фон Экштед о российском министре иностранных дел графе Карле Васильевиче Нессельроде. Один из современников так написал о нем: 'Это был бесталанный, плохо говоривший по-русски человечек, известный ненавистью к Пушкину и тем, что считал Кутузова неподходящей кандидатурой на роль главнокомандующего русской армией'.

Карл-Роберт Васильевич Нессельроде родился 2 декабря 1780 г. в Лиссабоне в семье российского посланника, немца Вильгельма Нессельроде (полное имя его отца было Максимилиан-Юлий-Вильгельм-Франц).

По указанию Александра I Нессельроде в 1801 г. был зачислен в Коллегию иностранных дел и направлен в русскую миссию при берлинском дворе сверх штата. В Германии молодому Нессельроде довелось совершить ознакомительную поездку по Саксонии и Богемии, познакомиться с австрийским представителем в Дрездене графом Меттернихом. Молодой дипломат из-за своих неказистых внешних данных вряд ли мог с первого взгляда произвести благоприятное впечатление, поскольку был 'роста малого, худощавый, близорукий, с едва слышною походкою...'

В конце 1802 г. Нессельроде служил секретарем русской миссии в Гааге. Там граф стремился осуществить на практике им же придуманную норму: 'Для молодого дипломата нет ничего желательнее, как иметь случай показать свое умение'. Спустя четыре года он был послан Александром I с дипломатическими поручениями в действующую армию; ему было приказано оставаться при фельдмаршале Барклае де Толли. Во время тильзитских переговоров он состоял при русском уполномоченном князе Куракине. Для русских уполномоченных по ведению переговоров в Тильзите был заготовлен проект инструкции, подписанный Александром I: 'Не сомневаюсь, что вы постараетесь способствовать осуществлению моих пожеланий, предпринимая все ваши демарши совместно и в полном согласии. Действительный камергер граф Нессельроде будет находиться в Вашем распоряжении для ведения переписки, которую Вам придется иметь как с французскими уполномоченными, так и с моими министрами'.

В декабре 1812 г. Александр I из Петербурга отправился в главную квартиру армии. Именно тогда Карл Васильевич был включен в свиту государя и фактически исполнял обязанности начальника походной дипломатической канцелярии. В следующие два года граф почти неотлучно находился при императоре до вступления русских войск в столицу Франции. Указом Александра I от 10 августа 1814 г. статс-секретарю тайному советнику Нессельроде было повелено продолжать докладывать государю 'по всем делам иностранного департамента, как то исполнялось во все течение последней с французами войны'. Такое возвышение статс-секретаря по служебной лестнице вполне объяснимо: в это время граф почти неотлучно состоял при государе и выполнял огромный объем работы по иностранному департаменту; в то время как граф Румянцев фактически самоустранился от руководства министерством. Именно Нессельроде назначается вместе с графом Разумовским для переговоров о мирном договоре, который и был ими подписан 18 мая 1814 г.

Статс-секретарь успешно осуществлял дипломатическую поддержку борьбы России против Наполеона, проводил важные переговоры с аккредитованными в Петербурге дипломатическими представителями европейских стран, вел оживленную переписку с российскими послами и посланниками, аккредитованными в других странах, с министрами правительства по важнейшим вопросам внешней политики государства, составлял доклады и записки императору. Что до дипломатических нот, то многие из них статс-секретарь составлял мастерски. "Черты лица его были тонки, нос с заметным горбом, сквозь очки сверкали удивительные глаза. Не будучи ни горд, ни слишком прост в обращении, он вообще избегал всяких крайностей", - так описывали его современники.

Нессельроде успел прослужить при Александре I в дипломатическом ведомстве четверть века, и уже тогда в его послужном списке стали отчетливо проступать первые темные пятна. Некоторые современники, и не без оснований, считали Карла Васильевича большим легитимистом, чем сам государь. Так, граф решительно выступал против 'восстановления Польши', утверждая, что 'создание королевства восстановит против России многие государства, и прежде всего Австрию, союз с которой необходим'. На протяжении нескольких десятилетий Нессельроде продолжал уверять сначала Александра I, а потом и Николая I, что истинный монархический дух крепок только в Австрии и России. Стойкие антипольские настроения Нессельроде пронес через всю свою жизнь. Даже перед выходом в вынужденную отставку, 11 февраля 1856 г., канцлер убежденно утверждал: 'В разумных интересах России политика наша не должна переставать быть монархическою и антипольскою'. Это звучало как политическое завещание.

Современники, близко знавшие Карла Васильевича, отмечали его патологическую осторожность в принятии решений, даже не самых важных; такая осторожность особенно проявилась в царствование Николая I, который терпеть не мог какой-либо инициативы по любому вопросу от своего ближайшего окружения. Однажды граф заявил посланнику Второй республики при петербургском дворе Ламорисьеру: 'Если во Франции вы принуждены считаться с общественным мнением, то здесь, у нас, есть император, непоколебимую твердость которого вы знаете'.

Не любил граф Нессельроде давать и рекомендательные письма. В его личных бумагах удалось найти только одно письмо подобного рода, да и то незначительное. Речь в нем идет о саксонском подданном Августе Гримме, который в течение шести лет находился учителем при сыне Карла Васильевича. Нессельроде был краток: 'Он оказывал особое усердие в исполнении обязанностей по своему званию'.

При Николае I Нессельроде удалось осуществить несколько важных проектов. В мае 1827 г. граф распорядился привести в порядок 'по новой системе' хранящиеся в министерстве дела с 1762 г. На бумаге есть резолюция императора: 'Быть по сему'.

После воцарения Николая I восточная проблема заняла подчеркнуто доминирующее положение во внешней политике России. В беседе с французским послом при петербургском дворе графом Сен-При император счел необходимым сказать следующее: 'Брат мой завещал мне крайне важные дела, и самое важное изо всех: восточное дело...'

В феврале 1826 г. Нессельроде обратился к Николаю I со специальной запиской. В довольно объемистом всеподданнейшем докладе Карл Васильевич сделал обзор основных событий, связанных с восточным вопросом. Нессельроде выступал за ужесточение политики в отношении Турции, считал, что нужно сделать последнюю попытку к переговорам с Портой Оттоманской и в случае неудачи получить предлог для применения военной силы. Россия требовала восстановления статус-кво в Дунайских княжествах, которое существовало там до восстания греческих патриотов, а также создания должных условий для российской черноморской торговли. Именно в это время Николай I пытался искать соглашения по восточному вопросу с Англией и Францией. В марте 1826 г. при активном участии Нессельроде был подписан англо-русский протокол по греческому вопросу. Однако за подписанием такого протокола легко просматривалось намерение Лондона закрепить свое влияние в Греции и Турции.

В сентябре 1833 г. вице-канцлер участвовал в подписании Мюнхенграцских соглашений между Россией и Австрией. Месяц спустя аналогичная конвенция была подписана и с Пруссией. Однако если с Австрией такие соглашения касались восточного и польского вопросов, то с Пруссией - только польских дел. Державы подписали еще секретное соглашение о праве вмешательства во внутренние дела других государств.

Карл Васильевич подписал от имени России Лондонскую конвенцию 1840 г. об оказании поддержки турецкому султану против египетского паши Мухаммада Али. Конвенцию эту также подписали Англия, Австрия и Пруссия; к ней, естественно, присоединилась и Порта Оттоманская. В соглашении содержалась важная статья о закрытии черноморских проливов для всех иностранных военных кораблей, пока Турция не ведет ни с кем военных действий. Режим Босфора и Дарданелл регулировался Лондонской конвенцией о проливах 1841 г. Был создан неблагоприятный для России прецедент, давший неприбрежным державам юридические основания претендовать на установление своей опеки над черноморскими проливами. Граф Нессельроде - один из виновников дипломатической изоляции России во время Крымской войны; после поражения России он вынужден был уйти в отставку. Умер он 13 марта 1862 г. в Петербурге.

Тарле писал, что основной 'целью Нессельроде было сохранить свое место министра иностранных дел. Николай застал его, входя на престол, и оставил его на этом же месте, сходя в могилу'. Понадобилась крымская катастрофа, чтобы канцлер наконец немного прозрел: '...отныне можно уже определенно сказать, что война вызвала для России неотлагательную необходимость заняться своими внутренними делами и развитием своих нравственных и моральных сил. Эта внутренняя работа является первою нуждою страны, и всякая внешняя деятельность, которая могла бы тому препятствовать, должна быть тщательно устранена'.

Один из английских историков: 'Разница между лакеем и министром состоит в том, что лакей исполняет приказания, которые ему дают, не заботясь о том, прав или нет его хозяин, тогда как министр отказывается быть исполнителем мер, вредных для его страны'. А публицист Скальковский считал, что граф Карл Васильевич Нессельроде был 'послушный чиновник, не умеющий говорить по-русски'. Зато он 'был отличным гастрономом и очень заботился о своих родственниках, которым оставил большое состояние'.

Великий князь Николай Михайлович Романов однажды заметил, что при Николае I граф Нессельроде проявлял 'самоотверженную готовность стушеваться' и тем самым смог еще более упрочить свое положение при дворе. При этом Карл Васильевич делал все возможное и невозможное, чтобы показать себя незаменимым дипломатом, крайне необходимым российскому самодержцу.

Поэт и дипломат Федор Иванович Тютчев постарался написать стихотворный портрет графа Нессельроде, который получился несколько грубоватым:

Нет, карлик мой! Трус беспримерный!..

Ты, как ни жмися, как ни трусь,

Своей душою маловерной

Не соблазнишь Святую Русь...

А. М. Горчаков

21 августа 1856 года новый министр иностранных дел Горчаков направил всем посольствам России циркуляр, в котором определил новые задачи внешней политики страны после завершения Крымской войны. В нем были слова, которые цитировала вся Европа: "Говорят, что Россия сердится. Нет, Россия не сердится, Россия сосредоточивается". Другими словами, Россия воздерживается от активного вмешательства в европейские дела. Она наводит порядок в собственном доме, оправляется от потерь и понесенных жертв. Это одна сторона новой политики. А другая состояла в том, что Россия больше не намерена жертвовать своими интересами в угоду кому-либо и считает себя совершенно свободной в выборе своих будущих друзей.

Новый курс внешней политики, считает доктор философских наук Константин Долгов, во многом определялся мировоззрением и богатым дипломатическим опытом Горчакова.

В 1850-1854 годах во Франкфурте-на-Майне - столице Германского союза он познакомился с послом Пруссии Отто фон Бисмарком, который позже признавал Горчакова своим учителем. "Молодой человек, - наставлял Горчаков Бисмарка, - не забывайте, что войны возникают от слов, тихонько сказанных дипломатами. А вы кричите даже слишком громко..." Известный советский писатель Валентин Пикуль назовет Горчакова и Бисмарка "железными канцлерами" и посвятит им роман "Битва железных канцлеров". Став министром, Александр Михайлович провел серьезные преобразования в МИДе: освободил министерство от ряда несвойственных функций (например, управления некоторыми окраинами империи), упростил его структуру, перешел к политике гласности (с 1861 года стал издаваться "Ежегодник МИД", где широко освещались вопросы текущей внешней политики), обновил состав дипломатического корпуса за границей, повысил требования к образовательному уровню дипломатов.

Но все это прелюдия. Его цель была - добиться отмены унизительных для России статей Парижского мира 1856 года, вырваться из международной изоляции. Для этого требовались союзники, и Горчаков начинает многоходовую игру с Наполеоном III. Идя на союз с Францией, рассчитывает расколоть прежнюю англо-французскую коалицию, сыграть на противоречиях между Австрией и Францией. Ему это удалось - в 1859 году был подписан русско-французский договор о нейтралитете и сотрудничестве. Однако договор оказался недолговечным. Горчаков не мог не замечать, что большинство европейских стран, несмотря на разделявшие их разногласия, обнаруживали единство в противодействии требованиям России. Так, в начале 60-х годов Франция и Австрия отказались поддержать инициативу Горчакова о проведении реформ в христианских провинциях Оттоманской империи. И в ходе начавшегося в Польше восстания европейские правительства вновь солидарно продемонстрировали свое негативное отношение к России. Парижский и лондонский кабинеты министров настаивали на восстановлении в Польше Конституции 1815 года, проведении широкой амнистии. Первую скрипку в развернувшейся антирусской истерии играла тогда Англия.

Во время польского восстания Горчакову пришлось трижды отвечать на коллективные демарши европейских держав, заявляя о недопустимости вмешательства во внутренние дела России. "Польский вопрос" вынудил внешнеполитическое ведомство России пересмотреть некоторые традиционные направления внешней политики и начать поиск новых союзников. В 60-е и 70-е годы Горчаков предпринял шаги, неоднозначно встреченные современниками. Прежде всего он с согласия Александра II решительно пошел на сотрудничество с Пруссией. Бисмарк нуждался в поддержке Россией своей политики объединения Германии под главенством Пруссии. Горчаков поддержал Бисмарка в обмен на пересмотр статей Парижского мира.

В октябре 1864 года Горчаков представил Александру II доклад, где изложил программу действий в Средней Азии. На основе этого доклада МИД и МВД разработали детальный план, сутью которого стало ограничение нашего продвижения вглубь Азиатского континента. В нем говорилось: "Дальнейшее распространение наших владений в Средней Азии не согласно с интересами России и ведет только к раздроблению и ослаблению ее сил. Нам необходимо установить на вновь приобретенном пространстве земли прочную, неподвижную границу и придать оной значение настоящего государственного рубежа".

Министр предписывал русской пограничной администрации не вмешиваться во внутренние дела среднеазиатских государств, оказывая на них только "нравственное влияние". В июле 1870 года Наполеон III объявил войну Пруссии. Россия заявила о нейтралитете. Пруссия имела более мощную армию, солдаты ее были воодушевлены идеей национального объединения. В краткосрочной военной кампании успех сопутствовал немецким войскам. В сражении под Седаном вместе с французскими войсками сдался в плен и Наполеон III. Горчаков решил, что наступил исторический момент, позволяющий "смыть пятно", оставшееся от крымского поражения. Александр Михайлович сумел убедить Александра II и Совет министров в необходимости действовать решительно. 19 октября 1870 года Горчаков направил циркуляр послам держав-участниц Парижского трактата. В нем говорилось, что Россия не считает себя более связанной обязательствами, ограничивающими ее суверенные права на Черном море. Турецкому султану сообщалось об аннулировании дополнительной конвенции о количестве и размерах военных судов, которые наши страны могли иметь на Черном море.

Циркуляр Горчакова был полной неожиданностью для европейской дипломатии и вызвал решительный протест в Вене и Лондоне. Турция объявила сбор резервистов в армию. Обстановку разрядил Бисмарк, заявивший о том, что трактат 1856 года ущемлял суверенитет России. На последовавшей по его предложению конференции в Лондоне европейские государства были вынуждены признать правомерность действий России. Подписанный 1 марта 1871 года всеми участниками переговоров Лондонский протокол с восторгом встретила российская общественность.

Благодаря усилиям Горчакова сложился Союз трех императоров, который стал стержнем мировой политики 70-х годов, оказал благоприятное воздействие на взаимоотношения европейских государств, в частности, обеспечил безопасность западных границ России. Впрочем, Горчаков отчетливо осознавал, что глубинные противоречия между этими тремя государствами оставались. "Славянский вопрос является причиной недоверия и "боязни" между государствами", - писал Горчаков Александру II в том же году. Пытаясь удержать Австро-Венгрию в качестве союзницы, Россия вынуждена была признать за ней право на влияние в славянских землях Турции. Это был очередной компромисс, которыми богата внешняя политика России тех лет.

Князь пытается использовать Союз трех императоров для дипломатической подготовки новой войны с Турцией и обеспечивает нейтралитет европейских держав в очередной русско-турецкой войне (1877-78 гг.). Он была удачной для русского оружия: удалось добиться самостоятельности для Болгарского княжества, русский флот угрожал столице Османской империи - Константинополю. Однако в сторону Проливов выдвинулась английская эскадра. Могла начаться первая после 1853-56 гг. война с Англией. Последовавшие вслед за этим русско-турецкие и русско-английские переговоры привели к созыву Берлинского конгресса 1878 г., - таковы были события, составившие самые черные страницы в служебной карьере Горчакова, как он сам позднее признавался в своих записках. В ходе конгресса были пересмотрены более выгодные для России условия Сан-Стефанского договора. Берлинский трактат явился завершением русско-турецкой войны 1877-1878 гг., причем в его заключении приняли участие все великие державы, вынудившие Россию к пересмотру прелиминарного Сан-Стефанского мирного договора. В итоге приобретения России и воевавших на стороне России за свою независимость балканских государств были сильно урезаны, а Австро-Венгрия и Англия получили даже определенные приобретения от войны, в которой не принимали участия.

Вскоре после этого светлейший князь уехал за границу на лечение, от активной политической жизни отошел, встречался с друзьями и диктовал воспоминания... А.М. Горчаков скончался в Баден-Бадене 27 февраля (11 марта) 1883 г.

Н.К. Гирс

Николай Карлович Фон Гирс - потомок древней шведской фамилии, один из членов которой при императрице Анне Иоанновне переселился в Россию; однако по рождению и воспитанию будущий канцлер Российской империи к высшему слою общества не принадлежал. Он родился в местечке Радзивилов, расположенном на русско-австрийской границе. Его отец, Карл Карлович, занимал там скромную должность почтмейстера. В их местах при поездках за границу останавливались видные государственные деятели - князь Адам Чарторыйский и генерал-фельдмаршал граф Витгенштейн.

В 1829 г. он был отправлен в Петербург в пансион при Царскосельском Лицее, где проучился около трех лет, в 1832 г. поступил в Александровский, бывший Царскосельский Лицей, который окончил 13 сентября 1838 г. и в тот же день был зачислен в штат Министерства иностранных дел. Свое первое назначение он получил на скромный дипломатический пост в Азиатский департамент Министерства иностранных дел Гирс в своих мемуарах напишет: "Хотя я приобрел определенные знания и опыт в делах и общении с людьми, служба тем не менее не принесла никакой пользы моей карьере, ибо я не получил ни малейшего вознаграждения, а в конце-концов был назначен на пост за границей, которого мог добиться любой начинающий чиновник. Тем не менее я был рад покинуть Петербург, где мне так не везло, и увидеть свет".

В 1841 г. Гирс добился назначения за границу в качестве младшего драгомана при консульстве в Яссах, где оставался до 1847 г. В первые же дни после своего приезда к новому месту службы он с помощью русского консула установил широкий круг знакомств в среде местной знати; одним из первых его визитов было посещение властного господаря Молдавии Михаила Стурдзы.

С 1863 по 18б9 гг. - Николай Карлович был посланником в Иране, однако каких-либо воспоминаний о его службе не сохранилось. Зато переписка действительного статского советника Гирса с директором Азиатского департамента Игнатьевым свидетельствует, в частности, о том, что служба эта была не из легких. Вскоре после своего приезда в Тегеран вновь назначенный посланник по рекомендации министра иностранных дел Горчакова писал: "Вы, может быть, заметите, что я слишком увеличил переписку миссии с министерством и заваливаю ваш департамент бумагами, - но это только на первых порах; мне пришлось привести в ясный порядок много дел - затем все пойдет прежним чередом, и я обещаю не слишком Вам надоедать".

Обещание аккуратного Гирса "не слишком надоедать" департаменту оказалось невыполнимым, поскольку возникали все новые и новые проблемы, требовавшие решения. Так, в этом же письме посланник спрашивает: "...очень был я Вам благодарен, если Вы мне, хоть в нескольких словах, дали знать, чего ожидают к весне - мира или войны?" Вопрос был вовсе не праздный - у русских дипломатов еще очень живы были трагические воспоминания о событиях 1829г., когда фанатичная толпа устроила погром российской миссии, во время которого погиб ее персонал, в том числе министр-резидент Александр Сергеевич Грибоедов.

Через несколько лет Николай Карлович станет товарищем министра иностранных дел и управляющим Азиатским департаментом МИДа. 7 января 1876 г. с грифом "личное и доверительное" министр юстиции обратился к Гирсу с письмом, в котором сообщал: "Государь император соизволил на назначение вашего превосходительства к присутствованию в Правительствующем Сенате с 2 декабря 1875 г.". Гирс должен был присутствовать в общем собрании первых трех департаментов и департамента герольдии Правительствующего сената постоянно. В это же время, он замещал часто болеющего канцлера Горчакова, но при этом самостоятельной политики проводить не мог. С момента ухода в длительный отпуск по болезни светлейшего князя Горчакова фактическим руководителем внешней политики России становится военный министр, граф Милютин - либерал, сторонник серьезных внутренних преобразований в стране. Управляющий Министерством иностранных дел Гире считался с мнением Милютина и согласовывал с ним все вопросы при принятии важных решений.

Одним из таких решений, одобренных Александром II, было заключение договора трех императоров, подписанного в 1881 г. между Россией, Германией и Австро-Венгрией. Переговоры по выработке условий договора оказались весьма длительными -они начались еще осенью 1879 г. При этом встреча Александра II и Вильгельма I, состоявшееся 3 сентября того же года, положительно сказалось на трудных переговорах с канцлером Бисмарком. Согласно договору, его участники взаимно гарантировали друг другу "благожелательный нейтралитет" в случае, если бы кто-либо из них "оказался в состоянии войны с Франция или с Турцией.

Спустя год после своего прихода к власти, 8 апреля 1882 г., Александр III назначает министром иностранных дел Николая Карловича Гирса. Он был видным дипломатом второй половины XIX в., считался умеренным и осторожным политиком, сторонником прогерманской ориентации. Но как руководитель внешней политики Николай Карлович не представлял самостоятельной фигуры, являясь крайним монархистом и последовательным исполнителем воли Александра III. 17 ноября 1887 г. государственный секретарь Половцов сделал следующую запись в дневнике: "Однажды в Гатчине, за завтраком в присутствии государя, Гирс сказал графу генерал-адъютанту Игнатьеву: "У его величества такие ясные и определительные мысли в вопросах иностранной политики, что мне по обязанности министра иностранных дел ничего иного не приходится делать, как держать карандаш и писать под диктовку". В канцелярии министерства имелся специальный чиновник, который составлял для Александра III выписки из иностранных газет. Гирс распорядился не помещать ничего неприятного для государя для того, чтобы он не был в дурном расположении духа в те дни, когда Гирс имеет у государя "всеподданнейший доклад".

В высочайшем рескрипте, опубликованном 13 октября 1888 г. в связи с пятидесятилетием дипломатической службы Николая Карловича Гирса, Александр III писал: "Отличные ваши качества и приобретенная вами обширная опытность побудила меня в 1882 г. вверить вам важный пост министра иностранных дел". Но это были только слова, приличествующие торжественному моменту, и ничего более.

Александр III - вздорный, порою непредсказуемый самодержец, принимал неожиданно неординарные решения - окружил себя крайне реакционными элементами. У трона оказались такие одиозные фигуры, как издатель "Московских ведомостей" Катков и обер-прокурор Синода Победоносцев. Эти "советники" ненавидели Гирса. Да и сам император демонстративно часто не считался с его мнением, причем любил говаривать, что является "сам себе министр иностранных дел". Ему ничего не стоило неожиданно менять свои решения по важнейшим вопросам внешней политики, привык министр и к мелким придиркам его величества. Старший советник министра Ламздорф в январе 1887 г. записал в своем дневнике: "Когда-то в России министр пользовался поддержкой монарха, теперь считают, что угождают его величеству, нападая на Гирса и на дипломатию, и государь со своей стороны делает все, чтобы дискредитировать Гирса".

Директор Азиатского департамента Зиновьев считал, что "его величество держит нашего министра "в черном теле". Однако вскоре Зиновьев окажется под влиянием Каткова и Победоносцева и, став посланником в Швеции, в один из своих приездов в Петербург не постеснялся отозваться тогда уже о тяжело больном Гирсе как об чрезмерно эгоистичном, неискреннем и ненадежном в дружбе.

Александр III часто вычеркивал Николая Карловича из списков сановников, представленных к очередным наградам. "Многие должностные лица, - отметит позднее Ламздорф, - удостоены царской милости; только министр иностранных дел забыт и является жертвой неблагодарности, так как российский самодежец не решается вызвать неудовольствие Каткова и его приспешников". Однажды Гирс горестно заметит: "Поношение дипломатии совершенно во вкусе его величества".

При этом, Александр III всегда хотел читать всю дипломатическую почту, именно всю, поэтому Гире не имел права при очередном докладе какую-то неудачную реляцию опустить. Показателен такой пример: посол России в Константинополе Нелидов, дипломат весьма опытный, решился направить в министерство донесение своего первого драгомана, которого посетило какое-то таинственное, но имевшее очень убежденный и влиятельный вид лицо, предлагавшее свои услуги на случай разрыва между Россией и Англией; Этот авантюрист, каких немало тогда водилось на Востоке, предлагал засыпать Суэцкий канал, отвести пресную воду от столицы Египта, двинуть 100 000 человек суданских племен и в то же время поднять на борьбу Индию и Пакистан. Конечно, Нелидов не должен был беспокоить министра такой фантастически неправдоподобной реляцией, но ведь и резолюция монарха оказалась соответствующей: "При случае можно вспомнить о нем". Узнав об этом, Ламздорфа горестно заметит: "Наш государь не всегда эстетичен".

13 октября 1888 г праздновали пятидесятилетний юбилей дипломатической службы Николая Карловича. Накануне торжества юбиляру были вручены знаки высшего китайского ордена Дракона 1-й степени. Японский император прислал знаки нового только, что установленного в Японии ордена, датский король пожаловал орден Слона; Гирсу были также вручены бриллиантовые знаки прусского ордена Черного Орла.

В большой парадной зале квартиры Гирса собрались все чины министерства, в том числе некоторые представители русских миссий за границей, находившихся в то время в Петербурге. Первым приветствовал юбиляра товарищ министра тайный советник Влангали. В высочайшей грамоте, в частности, было сказано: "Постоянно встречал в вас просвещенного, усердного и крайне полезного сотрудника в направлении согласно с видами Нашими, международных отношений Наших, Мы, во изъявление искренней Нашей за это признательности, всемилостивейше жалуем вам бриллиантовые знаки ордена Нашего св. благоверного князя Александра Невского".

С осени 1892 г. по апрель 1893 г. Николай Карлович уже был серьезно болен и находился в отпуске. Но болезнь продолжала прогрессировать, и в конце 1894 г., по его собственному признанию, не мог "даже ставить подпись на бумагах"; в это же время тяжело заболел Александр III. В результате, по утверждению одного из ближайших помощников Гирса, Ламздорфа, в Министерстве иностранных дел "установился режим подлинной анархии", начались "интриги и дергания". Николай Карлович Гирс умер 14 января 1895 г., пережив Александра III всего на три месяца.

Н.П. Шишкин

Он принадлежал к когорте тех редких дипломатов, которые следовали в своей жизни негласному девизу Гирса: "Не слыть, но быть".

Николай Павлович Шишкин родился 11 августа 1827 г. в Ярославле в семье потомственного дворянина камер-юнкера Павла Сергеевича Шишкина. В 1841 г. он поступил в лицей. Как следует из писем Николая к отцу, в которых он регулярно сообщал родителям свои оценки в лицее, а также из самого лицейского свидетельства, юный Шишкин, хотя и не был самым послушным учеником среди лицеистов пятнадцатого набора, учился хорошо.

В 1853 г. Николай перешел на службу в Азиатский департамент Министерства иностранных дел, во главе которого стоял Любимов, выпускник Московского университета, один из знакомых семьи Шишкиных. Он согласился взять Шишкина на службу канцелярским чиновником первого разряда. Ровно через год "за отличие" Шишкин был произведен в коллежские секретари, а 6 декабря 1855 г. назначен старшим помощником столоначальника департамента. 22 мая 1857 г. в ходе подготовки свидания Александра II с Наполеоном III министр иностранных дел Горчаков направил Шишкина курьером с депешами в Париж. Шишкин проявил себя "старательным, активным и сообразительным" работником, чем обратил на себя внимание Киселева, российского посла во Франции.

1 января 1859 г. Шишкин был командирован секретарем в российское генеральное консульство в Молдавии к Гирсу, будущему министру иностранных дел. Спустя полгода Шишкин, к тому времени уже коллежский асессор, получил назначение управляющим консульством в Яссах. Но и там он пробыл недолго - через пять месяцев был переведен на место консула в Адрианополь.

Оценивая успешную деятельность Шишкина как консула в Адрианополе, Горчаков ходатайствовал перед Комитетом министров о награждении дипломата "вне существующих правил" орденом Станислава 2-й степени с императорской короной. 4 мая 1862 г. состоялось награждение, а 18 октября Шишкину было поручено управлять генеральным консульством России в Белграде.

Главной задачей, которую поставило правительство перед Шишкиным, направляя его в Белград, было удержать сербское правительство от войны против Турции. Как указывалось в инструкции, "вы могли убедиться, что Императорское министерство столько же опасается нарушения спокойствия в христианских областях Турции, сколько желает продолжения мирных отношений между Сербией и Портою". Поводом для опасений служило нарастание напряженности на сербо-турецкой границе. Столкновение между Белградом и Константинополем грозило перерасти в крупный военный конфликт и лишить устойчивости обстановку на Балканах, вопреки интересам России. Слабость ее экономики, неподготовленность к "силовому" пересмотру результатов Парижского мирного договора 1856 г. и вместе с тем активизация российской политики на среднеазиатском направлении не позволяли Петербургу отходить от того уравновешенного курса в отношениях с европейскими державами, который проводил Горчаков и который обеспечивал России мирную передышку.

В Сербии российской дипломатии пришлось вступить в соперничество с внешнеполитическими ведомствами Англии, Франции, Австрии и Турции. Из донесений генерального консула в Белграде 1863-1866 гг. следовало, что каждая из названных стран тем или иным путем подталкивала сербского князя Михаила Обреновича к войне с Портой. В уверенности, что Турция одержит победу, Англия и Франция надеялись на ликвидацию автономии княжества, замену неудобных для них Обреновичей династией Карагеоргиевичей и восстановление полного контроля Порты над Сербией. Поражение Белграда позволило бы Лондону и Парижу вести в Сербии двойную игру.

Идея Шишкина о сближении Сербии с христианским населением Балкан нашла отклик в Петербурге. В ноябре 1867 г. не без помощи России был подписан договор о союзе между Сербией и Грецией,. 4 мая 1868 г. Шишкину было присвоено звание российского дипломатического агента и генерального консула.

В Белграде Шишкин оставался по начало 1875 г., когда, откликаясь на давние просьбы, Горчаков решил перевести его в другое место, и 25 марта Николай Павлович, к тому времени уже в чине действительного статского советника, был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в США. 20 октября 1875 г. новый посланник прибыл в Вашингтон. При назначении Шишкин получил указание Горчакова добиваться сближения с США по соображениям "большой политики", особенно в делах Дальнего Востока. По прибытии в Соединенные Штаты он первое время занимался организацией российской экспозиции на Всемирной выставке в Филадельфии, приуроченной к столетию провозглашения независимости США. В результате российская экспозиция была второй по величине после английской и произвела настоящую сенсацию. Шишкин также содействовал успеху миссии Менделеева, который не только представлял на выставке свои изобретения, но и изучал в США нефтяное дело. Он также обеспечивал дипломатическую поддержку третьей Американской экспедиции русского флота, решение о проведении которой было принято 8 октября 1876 г., в канун русско-турецкой войны.

8 февраля 1884 г. Шишкин был назначен посланником в Соединенное королевство Швеции и Норвегии; новое назначение сопровождалось присвоением ему чина тайного советника. Как и Гирс, бывший в 1872-1875 гг. посланником в этой стране, Шишкин уделял значительное внимание развитию экономических связей, тщательно изучал внутриполитическую ситуацию. По свидетельству Ламздорфа, Гирс, крайне недовольный директором Азиатского департамента Зиновьевым, хотел отправить его "отдохнуть и освежиться в Стокгольм", а на его место "для пользы министерства" пригласить Шишкина. Однако в связи с появившимися опасениями, что шведский король Оскар состоит в тайных союзных соглашениях с Берлином, решено было оставить Шишкина, опытного дипломата, в Стокгольме. В 1891 г. встал вопрос о замене товарища министра А.Е. Влангали, назначенного послом в Рим. Из представленных Гирсом кандидатур Александр III выбрал Шишкина, хотя на этот пост претендовал Зиновьев, который вскоре все же был отправлен в Стокгольм.

В качестве товарища министра иностранных дел Шишкин занимался прежде всего внутренними, административными делами и лишь частично участвовал в выработке внешнеполитических решений. По указанию Александра III, Гирс не спешил раскрывать Шишкину подробности секретных русско-французских переговоров. Это серьезно затруднило его работу, приведя к тому, что на первых порах в ряде проблем, прежде всего европейской политики, Шишкин мог разбираться лишь "наполовину".

Во время миссии начальника французского Генерального штаба Буадефра в Россию в августе 1892 г. Гире поручил Ламздорфу посвятить Шишкина в суть русско-французских соглашений, направленных против Германии. Тем не менее большинство секретов в этом вопросе Шишкин узнал только после смерти Александра III.

Шишкин выступал за максимальное сохранение для России возможности дипломатического маневра между Германией и Францией. 5 августа 1892 г. в письме к Гирсу он заметит: "Насколько могу судить из беглого чтения, из нее можно было бы исключить всю политическую часть, добавив ее статьею, оговаривающею государю полную свободу решения вопроса начатия военных действий". Хотя это мнение было и запоздалым, но его суть совпадала с тем осторожным курсом, который старался проводить министр. Как напишет в одном из писем сам Шишкин: "К сожалению, всю нашу политику хотят подчинить эмоциям, так бы оно и получилось, если бы Гирс не находился у руля министерством и не останавливал эту чрезмерную пылкость". Ряд влиятельнейших российских политиков стремился как можно быстрее заключить союз с Францией, что, по мнению Гирса, было нежелательным, потому что вело к осложнению отношений между Россией и Германией, а в итоге ускоряло формирование противоборствующих коалиций государств - будущей Антанты и Тройственного союза.

Частые недомогания Гирса при недостаточной осведомленности товарища министра зачастую становились причиной сбоев в работе центрального аппарата министерства. 7 декабря 1894 г., говоря о возможности передать временное управление Шишкину в связи с очередной болезнью Гирса, Ламздорф заметил в своем дневнике: "Это как раз то, что нужно сделать для наведения некоторого порядка и налаживания более или менее нормального хода дел. Бедного Шишкина держат в стороне; у нас установился режим полной анархии". И все же, работая нередко по 16 часов в сутки, Шишкин удачно справлялся со своими обязанностями и был на хорошем счету у императора. 30 августа 1893 г. он был награжден орденом Александра Невского за умелое управление министерством.

Приняв в январе 1895 г. после смерти Гирса управление министерством, Шишкин вынужден был уделить первостепенное внимание ситуации на Дальнем Востоке. В это время российское правительство было обеспокоено политикой Японии, победившей Китай в войне 1894-1895 гг. и готовившейся предъявить Пекину условия мирного договора. Опасаясь усиления позиций Японии в Корее, российское правительство вынашивало намерение оккупировать острова Коджедо для обеспечения свободного прохода в корейском проливе своих судов. Не желая в будущем столкновений с Японией, Шишкин считал разумным по возможности воздерживаться на Дальнем Востоке от "агрессивных" шагов. В этом он продолжал линию, намеченную Гирсом. 20 января 1895 г. Шишкин заявил, что "нам не следовало бы занимать каких-либо территорий, дабы тем показать, что мы не преследуем на тихоокеанском побережье никаких агрессивных целей, и через то сохранить прежние дружественные отношения как с Японией, так и с другими заинтересованными державами". Отвечая управляющему Морским министерством Чихачеву, говорившему об угрозе интересам России, Шишкин заметил: "Более всего наши интересы были бы задеты, если бы Япония завладела Кореею". Когда в апреле 1895 г. между Китаем и Японией был заключен Симоносекский мирный договор, обеспечивавший Японии легкий захват Кореи, Россия организовала совместный с Францией и Германией демарш, требуя отказаться от захвата Ляодунского полуострова, что было предусмотрено договором. В результате Япония вынуждена была воздержаться от выполнения ряда его условий, а в ноябре 1895 г. вернула Китаю Ляодунский полуостров.

Пробыв на посту управляющего министерством до 26 февраля 1895 г., Шишкин передал управление министерством А.Б. Лобанову-Ростовскому. 7 марта Шишкин был вновь назначен товарищем министра.

Вновь руководить внешнеполитическим ведомством, нося при этом крайне редкий придврный титул «статс-секретарь Его Величества», Н.П.Шишкину пришлось после смерти князя А.Б.Лобанова-Ростовского, приключившейся 18 (30) августа 1896 г. в царском поезде, шедшем из Вены в Киев.

После того, как 1 января 1897 г. на пост министра был назначен граф М.Н.Муравьев, Шишкин занял место в Государственном совете, завершив почти 44-летнюю карьеру в Министерстве иностранных дел. После перехода в Государственный совет он все меньше занимался внешнеполитическими вопросами. Слабеющее с каждым годом здоровье давало о себе знать. 11 декабря 1902 г. Николай Павлович Шишкин скончался. Его останки были похоронены на кладбище подворья Пятигорского Богородицкого женского монастыря в Гатчине.

А.Б. Лобанов-Ростовский

Алексей Борисович Лобанов-Ростовский родился 30 декабря 1824 года в имении матери Олимпиады Михайловны в Воронежской губернии. Он был четвертым сыном князя Бориса Александровича. Детские годы Алексея прошли в Москве, где у него был гувернер - француз Деманжо. В 1838 году Лобанов-Ростовский поступил в Императорский Александровский лицей, который окончил в 1844 году с золотой медалью. В декабре он был определен в департамент хозяйственных и счетных дел Министерства иностранных дел.

Из аппарата внешнеполитического ведомства Лобанова перевели в заграничную службу: в 1850-1856 годах он был секретарем миссии в Берлине, в течение трех последующих лет - советником миссии в Стамбуле. В июне 1859 года Лобанова-Ростовского назначили чрезвычайным посланником и полномочным министром при Оттоманской империи. Это был редчайший случай в летописях российской дипломатии. К 1863 году на счету князя был ряд удачных дипломатических акций, за что он получил чины статского советника и камергера двора, стал кавалером отечественных и иностранных орденов.

Много времени он уделял историческим изысканиям и коллекционированию. Пристальное внимание к русской генеалогии основывалось на уверенности князя в том, что "родственные связи играли в нашей истории роль значительно большую, чем это обыкновенно представлялось, и что от них существенно зависел и самый ход исторических событий".

Ближневосточный кризис 70-х годов XIX века и Русско-турецкая война 1877-1878 годов многое изменили в системе международных отношений. В апреле 1878 года Лобанов-Ростовский был направлен в Стамбул Чрезвычайным и Полномочным Послом для проведения переговоров по заключению между двумя государствами соглашения, конкретные статьи которого не рассматривались на Берлинском конгрессе. Султан выразил удовлетворение персоной посла. "Сафет-паша, - писал Лобанов-Ростовский в Петербург, - принял меня с сердечностью. Он заявил, что мое назначение рассматривается как свидетельство благоволения Его императорского величества к султану и они рассчитывают на меня в деле установления дружественных отношений между Россией и Турцией".

Князь успешно справился с миссией в Стамбуле, за что получил чин действительного тайного советника и орден Александра Невского с алмазными подвесками. Покинув берега Босфора, он получил назначение послом в Лондон, чтобы наладить резко обострившиеся отношения России с Великобританией. Император заявил также, что вскоре Лобанову-Ростовскому предстоит заменить Горчакова. Однако судьба распределила по-своему: погибшего после взрыва народовольцами бомбы Александра II сменил Александр III, а МИД возглавил Гирс.

Лобанов-Ростовский же стал послом в Австро-Венгрии. Хотя в Вене российского посла считали звездой первой величины в дипломатическом мире, а его послужной список в эти годы был отмечен высшей наградой российской империи - орденом Св. Андрея Первозванного, новый император не симпатизировал Лобанову-Ростовскому.

В австрийскую столицу Алексей Борисович перевез все свои обширные коллекции и библиотеку. Деятельность князя на поприще науки получила высокую оценку: его избрали почетным членом Императорской Академии наук и почетным членом Совета библиотек. Личная библиотека князя, насчитывавшая к концу жизни более 8 тысяч томов, поступила после его смерти в библиотеку Зимнего дворца. Лобанов-Ростовский полагал, что пребывание на посту посла в Австро-Венгрии будет продолжительным и едва ли не последним в его жизни. Но в октябре 1894 года неожиданно умер Александр III.

В январе 1895 года Николай II подписал верительные грамоты Лобанову как послу в Берлине. Однако после того как посол в Лондоне Стааль отказался от поста министра иностранных дел, царь назначил на этот пост Лобанова-Ростовского, человека широко образованного, отлично владевшего языками и пером. Ламздорф подчеркивал уверенность и спокойствие Лобанова-Ростовского при обсуждении самых трудных вопросов, что вселяло бодрость и стимулировало, "словно заражая или оказывая магнетическое влияние". Алексей Борисович был остроумным собеседником и всегда имел большой успех у женщин.

После захвата Ляодунского полуострова Японией Лобанов-Ростовский изложил свой взгляд на дальневосточную проблему в двух записках царю от 6 апреля 1895 года. Лобанов-Ростовский склонялся к мысли о соглашении с Японией на основе компенсаций за счет Китая. На особом совещании победила точка зрения Витте: было решено потребовать от японцев очистить Маньчжурию, а в случае отказа подчиниться не останавливаться перед применением силы. Эта политика, имевшая целью приобретение незамерзающего порта на Тихом океане и присоединение некоторой части Маньчжурии для более удобного проведения Сибирской железной дороги, требовала, по мнению министра, крайней осторожности. Лобанов-Ростовский запросил Париж о согласии совместно с российским и германским правительствами предпринять в Токио демарш - "дружески посоветовать" Японии отказаться от оккупации Ляодунского полуострова за соответствующую денежную компенсацию. "Дружеский совет" должен был подкрепляться морской демонстрацией трех держав.

Лобанову-Ростовскому удалось убедить французского коллегу Аното в том, что совместные действия Германии с Россией ничего не меняли в отношениях последней с Францией. Он добился согласованного дипломатического давления на Токио и настоял на отправке правительствами координирующих инструкций адмиралам - командирам кораблей трех держав в Тихом океане. Дипломатический демарш заставил Японию отступить. Лобанов-Ростовский весьма гордился крупным дипломатическим успехом, достигнутым в начале деятельности.

Со времени заключения русско-французского тайного союза в 1891 году Париж неоднократно, но безуспешно добивался его оглашения. Весной 1895 года Лобанов-Ростовский в этом вопросе пошел Франции навстречу. После неудачной попытки договориться с Ротшильдом об организации займа Китаю Петербург в начале июня обратился к помощи правительства Франции. Выступая во французском парламенте, Аното впервые сказал о "союзе" с Россией, что произвело огромное впечатление в Европе. После данного разъяснения китайский заем был легко размещен на парижском рынке.

С начала ближневосточного кризиса, осенью 1894 года, российские и французские дипломаты тесно сотрудничали в комиссии послов по выработке реформ для христианского населения Оттоманской империи, противодействуя стремлениям англичан превратить вопрос в общеевропейский.

Петербург сначала старался избегать давления на Турцию. Даже после уклончивого ответа султана в мае 1895 года на меморандум послов с проектом реформ Лобанов отказался присоединиться к предложенному Англией ультиматуму. "С самого начала армянских осложнений, - утверждал он, - нашей единственной целью было достижение гарантий для обеспечения независимости и благосостояния армян без компрометации существования Оттоманской империи. Власть любого правительства покоится не только на его материальной силе, она коренится прежде всего в том престиже, который ее окружает".

В сентябре 1895 года после безуспешных попыток убедить султана принять проект реформ Россия и Франция перешли совместно с Англией от просьб к требованиям. Встречи Лобанова-Ростовского с Аното помогли согласовать позиции. Совместный нажим держав заставил султана в октябре утвердить проект реформ. Лобанов-Ростовский был удовлетворен результатом. Однако султан тянул с проведением реформ. Чтобы заставить его действовать, австро-венгерский министр иностранных дел Голуховский предложил державам, подписавшим Берлинский трактат, ввести в проливы по несколько судов. Султан отказался их пропускать. Тогда Лондон предложил назначить Порте 24-часовой срок для выдачи фирманов на проход судов. Париж поддержал английский демарш. Докладывая обстановку Николаю II, Лобанов-Ростовский 5 декабря писал: "Назначить срок весьма легко; но возникает вопрос: что же делать, если по прошествии назначенного срока султан не выдаст фирманов? Придется в таком случае согласиться на форсирование проливов. Так как в этом случае право на основании Парижского трактата совершенно на нашей стороне, то я полагал бы неизбежным согласиться на эту крайнюю меру". Как последний возможный вариант дипломатического решения министр предложил царю обратиться к султану с личным советом не противиться пропуску стационеров. Николай II одобрил идею.

Лобанов-Ростовский стремился обеспечить для России более благоприятные условия сообщения с ее владениями на Дальнем Востоке. Решение проблемы он видел в нейтрализации Суэцкого канала, чему препятствовало монопольное положение Англии в Египте. Министр рассчитывал на поддержку Франции. Еще в марте 1896 года министр заявил британскому премьер-министру и министру иностранных дел Солсбери, что вопрос Египта прямо затрагивал интересы России. Не получив тогда ответа, Лобанов вернулся к этой проблеме в июне, изложив побуждения, которыми руководствовался Петербург: "С того времени как интересы России на Крайнем Востоке стали развиваться, вопрос свободного прохода судов через Суэцкий канал приобрел для нас первостепенное значение". Он утверждал, что хотя "Сибирская железная дорога предназначена, кроме прочего, для облегчения перевозки наших сухопутных сил, но она не будет влиять на морские перевозки, которые требуются ввиду прогрессирующего развития наших отношений с Дальним Востоком". Лобанов-Ростовский надеялся, добиваясь осуществления интересов России, сохранить с Англией нормальные отношения.

К осени 1896 года у Лобанова сложилась конкретная внешнеполитическая программа: на Балканах поддерживать стабильность совместными усилиями с Австро-Венгрией; противодействовать Англии в Египте, добиваясь свободы плавания по Суэцкому каналу и стараясь привлечь к франко-русскому сотрудничеству в этом вопросе Германию. Важная роль в реализации этих планов отводилась обмену мнениями с руководителями внешнеполитических ведомств во время поездки Николая II в Европу. Министр готовился к переговорам в Вене, Берлине, Лондоне и в Париже.

Но осуществить намеченную программу министру не удалось. 18(30) августа 1896 года он скончался от сердечного приступа в царском поезде, шедшем из Вены в Киев. В отечественной и иностранной печати выражалось сожаление об утрате "мудрого и осмотрительного руководителя внешней политики России" как раз в то время, когда перед европейской дипломатией встал ряд серьезных проблем. Похороны состоялись в Новоспасском монастыре Москвы. В Знаменской церкви - усыпальнице князей Лобановых-Ростовских - в тесном боковом проходе оставалась последняя могила: туда и опустили после отпевания 7 сентября 1896 года гроб с телом великого дипломата.

М.Н. Муравьев

1 января 1897 г. Николай II после четырехмесячного фактически личного управления Министерством иностранных дел назначил преемника умершему графу Лобанову-Ростовскому. Выбор неожиданно пал на графа Михаила Николаевича Муравьева (из рода Муравьевых-Виленских). Сначала он был назначен управляющим министерством, а уже спустя три месяца - главой внешнеполитического ведомства. Вновь назначенный министр иностранных дел не стремился, да и не мог оказывать какое-либо благотворное влияние на молодого, неопытного монарха и даже поддакивал ему, когда тот по вопросам внешней политики принимал заведомо не совсем верные решения. Витте однажды заметил: "Граф - человек литературно малообразованный, если не сказать - во многих отношениях просто невежественный".

Граф Муравьев был принят в Министерство иностранных дел в мае 1864 г. в девятнадцатилетнем возрасте. Начал дипломатическую службу с младшего секретаря. Состоял при русской миссии в Берлине, спустя два года был переведен младшим секретарем миссии в Стокгольме, занимал такую же должность с 1867 г. в Штутгарте. Спустя пять лет он вернулся в Стокгольм, где работал уже в должности старшего секретаря миссии, но уже год спустя был переведен на ту же должность в Гааге. В начале русско-турецкой войны граф находился на театре военных действий в качестве одного из уполномоченных Красного Креста, которому оказал, по заявлению командования, много полезных услуг. В 1880 г. занял должность первого секретаря посольства в Париже, откуда вместе с переведенным послом князем Орловым переселился в Берлин, заняв в 1889 г. должность советника посольства. Спустя четыре года он был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Копенгагене, где и пробыл до 1 января 1897 г.

Вскоре после своего назначения на министерский пост Муравьев по высочайшему повелению отправился в ознакомительную поездку во Францию и Германию. В подробном всеподданнейшем докладе о посещении Парижа (на документе имеется помета Николая II: "Прочел с большим удовольствием") подчеркивалось, что переговоры Муравьева во французской столице были успешными. Министр провел в Париже два дня и произвел на французские политические круги благоприятное впечатление. Беседы графа Муравьева с министром иностранных дел Ганото и президентом Франции Фором касались ряда важных проблем. Так, в докладе особо подчеркивалось, что Муравьев полагал важнейшей целью России всячески препятствовать сближению Франции с Германией и Англией. На переговорах также обсуждался "турецкий вопрос". Обсуждая возможности возникновения смут в Константинополе и в этом случае необходимости соединенных флотов Франции и России войти в турецкую столицу, граф заметил: "В таком случае мы займем Босфор и господствующие высоты, или, иначе, такая акция приведет к приобретению навеки ключа в Черное море - наше внутреннее озеро". Муравьев знал, что о таком развитии событий мечтал еще Александр I.

Если поездка в Париж полностью устранила сомнения по поводу возможности возникновения в дальнейшем каких-либо разногласий между Россией и Францией, то посещение Берлина привело германское правительство к убеждению, что, несмотря на тесную связь России с Францией, отношения между двумя странами "могут оставаться самыми дружелюбными". Граф по этому поводу заметил: "Как во Франции, так и в Германии я нашел одинаковую ненависть к Англии". При этом граф забыл, что еще совсем недавно сама Россия пыталась пойти на сближение с Туманным Альбионом.

Спустя полгода, 23 августа 1897 г., президент Франции Феликс Фор нанес визит Николаю II. Во время прощального завтрака на борту французского броненосца Николай II сказал: "Я счастлив, что ваше пребывание между нами создает новые узы между нашими двумя народами дружественными и союзными, одинаково решившими содействовать всеми силами сохранению всеобщего мира, основанного на законности и справедливости". Эти слова свидетельствуют, что время единения с Германией прошло.

Между тем военно-морские расходы всех великих держав все возрастали. Назрела необходимость созвать международную конференцию о мире. С этим предложением царское правительство выступило в специальном обращении 12 августа 1898 г. У России были свои резоны выступить с подобной инициативой: предполагалось таким образом создать для себя наиболее благоприятную международную обстановку, особенно для проведения политики на Дальнем Востоке. Сыграло свою роль и тяжелое состояние финансов империи, которое не давало возможности эффективно перевооружатъ армию. И это на фоне серьезного обострения русско-английских отношений в связи с продвижением России на Дальнем Востоке, о чем в свое время предупреждал граф Витте. Он же уверял, что идея созыва конференции была именно им подсказана Муравьеву.

Правительство Голландии дало согласие на проведение конференции мира в Гааге. В циркулярной депеше российским представителям за границей от 11 марта 1899 г. граф Муравьев писал: "Государь император с удовольствием усматривает в единодушном сочувствии, сказавшемся одновременно с выраженным всеми правительствами согласием на конференцию в Гааге, - новый залог успеха стараний, направленных на развитие в общественном сознании и жизни всех государств плодотворного начала всеобщего мира".

Международная конференция по инициативе России собралась в королевском Лесном дворце в Гааге 6 мая 1899 г. В ней приняло участие 27 государств, в том числе Великобритания, США, Германия, Франция, Италия и Япония. Были приняты три декларации, касающиеся ограничения средств ведения военных действий. Воспрещалось "на пятилетний срок метание снарядов и взрывчатых веществ с воздушных шаров или при помощи иных подобных способов. Договаривающиеся Державы обязуются не употреблять снаряды, имеющие единственным назначением распространять удушающие или вредоносные газы, и не употреблять пуль, легко разворачивающихся или сплющивающихся в человеческом теле.." "В случае важного разногласия или столкновения, прежде чем прибегнуть к оружию, Договаривающиеся Державы должны обращаться, насколько позволят обстоятельства, к добрым услугам или посредничеству одной или нескольких дружественных держав..."

В отчете Министерства иностранных дел за 1899 г. отмечается, что заседания Гаагской конференции "обратили в минувшем году на столицу Голландии взоры всего мира. Представители держав встретили как со стороны официальных сфер, так и населения самое широкое и радушное гостеприимство", причем конференция носила всемирный характер. Созвав Конференцию мира в 1899 г., именно Россия стала во главе появившегося в Европе и в США могущественного движения в пользу всемерного изыскания средств к упрочению мира.

В высочайшем рескрипте Николая II от 1 января 1900 г. отмечаются заслуги министра иностранных дел графа Муравьева в подготовке и проведении первой Гаагской конференции мира: "В ряду оказанных вами заслуг мне особенно отрадно упомянуть о приложенных вами усилиях и заботах для приведения в исполнение Моего душевного желания обеспечить всем народам блага действительного и прочного мира. Результаты трудов мирной конференции, созванной в Гааге, дают полную надежду, что осуществлению такой близкой Моему сердцу задачи положены твердые основы в виду признания всеми державами возможности и необходимости ее всестороннего разрешения".

Граф Муравьев много времени уделял работе Санкт-Петербургского Главного архива МИД. Ему даже удалось уговорить Николая II посетить архив; произошло это в марте 1900 г. Это был единственный случай со времен Екатерины II, когда российский монарх проявил интерес к деятельности этого подразделения министерства. В том году в читальных залах архива занималось "с высочайшего разрешения 108 человек". Некоторые посещали архив как музей, ведь кроме важнейших документов имелась прекрасная коллекция портретов исторических лиц. В архиве иногда занимались и иностранцы. По ходатайству французского посла в Петербурге Монтебелло граф Вильнев делал выписки из переписки императора Наполеона I, перехваченной казаками в 1812 г. Существовала в архиве и своеобразная традиция: при назначении нового директора тот должен был поместить там свой портрет. Известный археограф Малиновский завещал повесить портрет только после своей кончины... Зато граф Муравьев почему-то именно для архива заказал свой портрет известному художнику Богацкому, но полотно было доставлено в архив уже после кончины графа.

Муравьев счел необходимым 29 января 1899 г. утвердить новую инструкцию Санкт-Петербургскому Главному архиву. В ней, в частности, указывалось: "Имея назначением служить интересам всех учреждений министерства, он обязан руководствоваться следующими правилами": будучи учреждением неисполнительным, не может от себя выдавать никаких справок частным лицам и другим ведомствам, а должен "таких просителей обращать в подлежащее учреждение министерства, по требованию которого и сообщать требуемую справку или непосредственно просителю, или самому учреждению". Инструкция эта оказалась столь универсальной, что, пожалуй, не потеряла актуальности и сейчас.

Близко знавшие Михаила Николаевича дипломаты считали, что граф может себе позволить в министерстве делами заниматься мало: он находился в полной уверенности, что за него все сделает самым лучшим образом товарищ министра иностранных дел опытный в делах Ламздорф. Это именно по его предложению накануне визита императора Франца-Иосифа в апреле 1897 г. в Петербург было решено поддерживать стремление Австро-Венгрии к сближению с Россией, но только в самой общей форме, не принимая при этом на себя никаких конкретных обязательств.

12 июня 1900 г. в Кушелевской церкви Троице-Сергиевской пустыни проходило погребение скончавшегося 8 июня министра иностранных дел графа Муравьева. Туда прибыли Николай II и государыня Александра Федоровна. Преемник графа на посту министра иностранных дел Извольский заметил: "Он заявлял всем, кто хотел его слушать, что является только исполнителем воли своего государя и что император, глубокое искусство которого в дипломатических делах он превозносил при каждом удобном случае, совершенно самостоятельно решает все мельчайшие вопросы международной политики".

В.Н. Ламздорф

"Одно из двух - или наш государь самодержавный, или не самодержавный. Я его считаю самодержавным, а потому полагаю, что моя обязанность заключается в том, чтобы сказать государю, что я о каждом предмете думаю, а затем, когда государь решит, я должен, безусловно, подчиниться и стараться, чтобы решение государя было выполнено", - это строчки из дневника Владимира Николаевича Ламздорфа, министра иностранных дел Российской империи начала ХХ века, как нельзя более точно определяют его характер.

Семнадцатилетним юношей, выдержав экзамен после трех с половиной лет обучения в Пажеском корпусе, в 1861 году он был определен на службу в Собственную Его Императорского Величества канцелярию в качестве придворного камер-пажа. Спустя три десятка лет он с гордостью вспоминал, как 24 ноября Александр II спросил его на лестнице дворца, не из Ламздорфов ли он, опознав по фамильному сходству. Спустя пять лет в чине титулярного советника он переводится в Департамент внутренних сношений МИД. Вся дальнейшая его дипломатическая карьера - от должности переводчика до министра иностранных дел - проходит исключительно в аппарате внешнеполитического ведомства. В 1886 году Владимир Николаевич был назначен старшим советником МИД. По совместительству он состоит в Комитете шифров, сумевшем вскрыть все иностранные секретные дипломатические шифры, за исключением австро-венгерского. Сама по себе должность старшего советника не давала возможности быть знакомым со всеми деталями выработки политического курса, но благодаря тому, что Ламздорф пользовался неограниченным доверием своего начальника, был, по словам Гирса, его правой рукой, он знал даже то, чего не знал товарищ министра.

За время службы в министерстве Ламздорф, ведя довольно аскетический образ жизни, систематически работая даже по воскресеньям и праздникам, приобрел богатый опыт и серьезные знания в ряде областей. Ему доводилось в составе экзаменационных комиссий участвовать в отборе лиц, желавших вступить на дипломатическую службу, в частности из числа выпускников Петербургского университета; среди проверяемых предметов были и такие, как политическая экономия.

В январе 1895 года, после смерти министра иностранных дел Гирса, Ламздорф, располагавший всеми секретными внешнеполитическими архивами, оказывается на некоторое время единственным человеком, наиболее посвященным во все дипломатические тайны царствования Александра III. "Странным является мое положение в данный момент, - записывает он в дневник, - мои секретные архивы содержат все тонкости политики последнего царствования. Ни молодой император, ни почтеннейший Шишкин, назначенный временно управляющим министерством иностранных дел, не имеют ни малейшего представления о документах, доверенных в последние годы исключительно и совершенно бесконтрольно мне. Я оказываюсь в положении единственного обладателя государственных тайн, являющихся основой наших отношений с другими державами".

В феврале новым министром стал князь Лобанов-Ростовский. За те полтора года, что он провел на этом посту, положение Ламздорфа заметно изменилось: все принципиальные вопросы отныне решал без помощников. Скромный и сдержанный Гирс был ближе Ламздорфу, чем высокомерный светский вельможа Лобанов.

В январе 1897 года Ламздорф был назначен товарищем министра. К этому времени он - гофмейстер двора, кавалер ордена св. Владимира II степени, получает большое жалованье и занимает одни из лучших апартаментов в здании министерства.

8 июня 1900 г. Витте рекомендовал царю Ламздорфа на пост главы МИДа, а на следующий день Николай II подписал указ о его назначении, но лишь временно управляющим министерством. Через полтора месяца Владимир Николаевич стал постоянным главой МИД, а в день 56-летия, 25 декабря 1900 г., император назначил его министром. Он вступил на этот пост вполне зрелым человеком, с определенно сформированной временем и обстоятельствами системой взглядов. Если принять предложенный Никольсоном перечень качеств идеального дипломата: правдивость, аккуратность, спокойствие, терпение, хороший характер, скромность, лояльность, а также ум, знания, наблюдательность, осторожность, гостеприимство, очарование, прилежание, мужество и такт, - то Владимир Николаевич обладал большинством из них, за исключением, пожалуй, гостеприимства, очарования и мужества. Робость и замкнутость, переходящие порой в нелюдимость, по собственному признанию, весьма угнетавшие его, не способствовали успехам графа в свете и при дворе. Витте писал, что это был человек "с изысканными светскими манерами, но не любящий и даже не переносящий общества. В заседаниях не мог говорить, но наедине или в близком кругу всегда выражал свое мнение толково и с большим знанием".

Новая расстановка сил на международной арене на рубеже веков - отчетливо проявившийся англо-германский антагонизм, сглаживание англо-французских противоречий, обострение русско-германских отношений и наметившаяся тенденция к русско-английскому сближению - требовала поиска новых политических решений. Ламздорф разделял традиционное для российской дипломатии того времени недоверие к политике "коварного Альбиона" и поэтому очень сдержанно и осторожно относился к попыткам английской стороны сгладить острые противоречия с Россией. Советнику министерства Таубе он заявил: "Ни за что на свете, пока я останусь министром, я не сделаю ни одним шагом больше в направлении Потсдама, чем к Букингемскому дворцу. В прессе и даже в моем собственном министерстве это квалифицируется как отсутствие всякой политики. Но поверьте мне, бывают в жизни великого народа периоды, когда подобное отсутствие явно выраженной ориентации в пользу государства икс или игрек есть лучшая политика. Я называю ее политикой независимости".

К этому времени Япония практически завершила военную подготовку и намеревалась вступить в схватку с Россией за Корею и Маньчжурию прежде, чем будет завершено строительство Сибирской магистрали. Дипломатическим обеспечением войны стали подписанный в январе 1902 года договор о союзе с Англией и полученное из Берлина заверение, что ситуация 1895 года не повторится: Германия была весьма заинтересована в отвлечении сил России от западных границ на Дальний Восток.

В переговорах с Японией российская дипломатия постепенно шла на уступки и в Корее, и в Маньчжурии, хотя посланник в Токио Розен с самого начала переговоров предлагал не отступать. Но несмотря на уступчивость соперницы, японское правительство заняло непримиримую позицию - в Токио были готовы к войне и ждали только подходящего повода ее начать.

Предложение Японии начать переговоры о размежевании взаимных интересов как в Корее, так и в Маньчжурии остро поставило перед царским правительством вопрос о целях политики на Дальнем Востоке. Ламздорф настаивал на обсуждении его на особом совещании. Николай II согласился, но со своей стороны принял меры - накануне совещания назначил начальника Квантунской области генерала Алексеева наместником областей Дальнего Востока, получавшим право вести дипломатические отношения по делам этих областей с соседними государствами.

В этот же день японский поверенный вручил Ламздорфу проект соглашения, предусматривавший отказ России от исключительного положения в Маньчжурии и признание интересов Японии не только в Корее, но и во всем Северо-Восточном Китае. В знак протеста против изъятия из ведения МИД политических вопросов на Дальнем Востоке Ламздорф обратился к Николаю II с просьбой об отставке, однако царь отклонил ее.

Алексеев, считавший требования Японии неприемлемыми, настаивал на разрыве переговоров. Ламздорф, в очередной записке пытавшийся убедить Николая II в необходимости очень осторожных и взвешенных шагов, из резолюции царя понял: в сущности, тот ничего не имеет против войны, хотя делает вид, что избегает столкновения и подчеркивает свое миролюбие. 31 декабря 1903 г. Япония предъявила ультиматум. На совещании 15 января под председательством великого князя Алексея Александровича был намечен еще ряд уступок: Россия признавала права Японии в Маньчжурии и отказывалась от нейтральной зоны в Корее.

Поздно вечером 26 января Николаю II была доставлена срочная телеграмма от адмирала Алексеева: "...японские миноносцы произвели внезапную минную атаку на эскадру, стоявшую на внешнем рейде крепости Порт-Артур".

Утром Николай II поручил Ламздорфу составить манифест о войне, а вечером всем представителям России за границей были отправлены извещения о японском нападении. Известие о поражении русской армии и флота произвело тяжелое впечатление в России. Позиции на Дальнем Востоке оказались существенно ослаблены. Япония же, напротив, значительно укрепила свое положение и получила удобные плацдармы для развития экспансии. И все же благодаря действиям российской делегации в Портсмуте во главе с Витте у обеих сторон были основания чувствовать себя до известной степени удовлетворенными. Правительство смогло достичь мира, не слишком компрометировавшего великодержавное положение России. Помимо внутреннего эффекта мир позволял несколько поднять поколебленное влияние в европейских и ближневосточных делах. Япония сумела вовремя, уже будучи на пороге истощения, добиться признания своей победы, закрепить в договоре наиболее существенные из своих притязаний и фактически утвердить свой великодержавный статус.

Витте сумел добиться "почти благопристойного" мира. Были также созданы известные предпосылки для русско-японского сближения на будущее. И во многом действия Витте облегчила поддержка министра иностранных дел Владимира Николаевича Ламздорфа, понимавшего необходимость мира. Однако после завершения дальневосточной авантюры правительства Ламздорфа назвали главным виновником позорного провала внешнеполитического курса, вдохновителем которого он не являлся. Дипломатическая карьера, начавшаяся и складывавшаяся в целом удачно, завершилась бесславной отставкой в мае 1906 года. В новой международной обстановке, сложившейся после русско-японской войны, нужны были новые дипломатические решения и новые люди для их осуществления.

А.П. Извольский

Александр Петрович Извольский родился 3 марта 1856 года в фамильном имении во Владимирской губернии, в семье чиновника, будущего губернатора. Он блестяще окончил Александровский лицей - его имя было занесено на мраморную доску почета, а экзаменаторы отмечали талант юноши в юриспруденции и, особенно, в иностранных языках. Вначале он служил в канцелярии МИД, затем на Балканах под началом посла в Турции князя Лобанова-Ростовского, которого считал своим учителем. В 26 лет Извольский был назначен первым секретарем российской миссии в Румынии, откуда вскоре был переведен на такую же должность в Вашингтон. Затем его продвижение по служебной лестнице замедлилось. Лишь в 1894 году он получил свой первый самостоятельный дипломатический пост - министра-резидента России при папском престоле.

После 20 лет службы Извольский был произведен в действительные статские советники. Прослужив три года в Риме, он отправился посланником в Сербию, а еще через три года был аккредитован при баварском королевском дворе в Германии. Среди коллег он выделялся своими способностями и широтой политических взглядов и после смерти в 1900 году графа Муравьева рассматривался в качестве кандидата в министры иностранных дел. Министром ему стать не удалось, но назначение посланником в Японию позволило ему оказаться в центре борьбы великих держав за сферы влияния и раздел Китая. Александр Петрович выступал сторонником мирного урегулирования конфликта с Японией путем компромисса, в частности отказа России от сферы влияния в Корее в качестве компенсации за сохранение таковой в Маньчжурии. Однако политика примирения с Японией встречала противодействие Николая II и его советников, требовавших демонстрации силы. Осенью 1902 года Извольского отозвали из Токио в Петербург, и уже в октябре он был назначен послом в Данию. Этот пост рассматривался как весьма почетный, поскольку датскую королевскую семью с Романовыми связывали родственные узы. Обязанный назначением в Копенгаген придворным связям своей жены, Извольский этот шанс не упустил.

В конце апреля 1906 года он стал министром иностранных дел России. Это назначение было приурочено к торжественной инаугурации Государственной думы. Извольский, динамичный и прагматичный политик либеральных политических взглядов, отвечал требованиям времени. Первые шаги Извольского на посту министра иностранных дел были связаны с задачей стабилизировать международное положение России, вытекавшей из "необеспеченности безопасности страны на всем протяжении ее дальневосточных границ вплоть до европейских границ". Требовалось принять срочные меры для предотвращения новой войны со стороны Японии, устранения опасной напряженности в отношениях с Германией. Следовало остановить Англию в ее продолжающемся наступлении на позиции России в сопредельных с ней азиатских странах, прежде всего в Персии.

Он был убежденным сторонником европейской ориентации России. В Европе, как он считал, были сосредоточены ее основные интересы и назревали серьезные международные конфликты. Внешнеполитическая программа Извольского определялась необходимостью обеспечить стране длительную мирную передышку, продолжительность которой он определял в 10 лет. Практическая реализация этой задачи представлялась ему в виде политики неприсоединения к двум противостоявшим в Европе блокам государств и заключении с ними соглашений по спорным вопросам, а также разрешения противоречий с Японией на Дальнем Востоке и согласованных действий с Австро-Венгрией на Балканах. Первый этап переговоров России, начавшихся в мае - июне 1906 года с Англией, Японией и Германией, можно рассматривать как период дипломатического зондажа и выявления взаимных требований. Слабость внешнеполитических позиций России диктовала Извольскому тактику выдвижения на переговорах сначала неглавных вопросов, а также убеждения правительств трех держав в том, что политика соглашения с каждой из них не направлена против другой и не имеет целью нарушить сложившееся в Европе и на Дальнем Востоке соотношение сил. Тактика лавирования подсказывала и дипломатические методы ее осуществления - интенсивные и систематические личные контакты со своими зарубежными коллегами и главами правительств, как официальные, так и частные, впервые примененные в таких крупных масштабах российским министром иностранных дел. Однако главные трудности Извольского на этом этапе были связаны с внутриполитическими проблемами.

Уже в июне 1906 года, едва освоившись с обязанностями министра, он был вынужден включиться в ликвидацию правительственного кризиса, возникшего в связи с разгоном Думы и отставкой правительства Горемыкина. Переговоры с Англией были приостановлены. Извольский выступил с предложением о создании "ответственного министерства" с участием либеральной оппозиции. Но самым трудным стало преодоление сопротивления курсу при выработке условий соглашений с Англией и Японией. Во время обсуждения условий договора с Англией о разграничении сфер влияния в Персии и об Афганистане его главным оппонентом выступал начальник Генштаба Палицын, настаивавший на расширении "русской зоны" в Персии. Впоследствии он признавался французскому послу в Париже: "Вы не можете себе представить всей той борьбы, которую мне пришлось выдержать за со всеми, вплоть до моих сотрудников по министерству".

Пожалуй, впервые во внешней политике России в таких масштабах был реализован принцип политического компромисса. Как отмечали современники, все предшественники Александра Петровича Извольского считали, что Россия не должна идти на разграничительные линии. Отдавая себе ясный отчет в ослаблении позиций России в Средней Азии, необходимости отказа, хотя бы временного, от активной политики в этом регионе, но в то же время и защиты уже сделанных завоеваний, Извольский согласился на английское предложение о разделе Персии на три зоны: русскую, английскую и нейтральную, с равными возможностями для двух стран. Тем самым закреплялось реально сложившееся положение во всем комплексе отношений между двумя соперниками в Персии. Сам Извольский в итоговом меморандуме особо отметит: "Императорское российское правительство считает полезным, поскольку от него будет зависеть, не допускать, кроме как по предварительному соглашению с британским правительством, в течение трех лет со дня настоящего сообщения доступа в Тибет какой-либо научной экспедиции".

Ожесточенные споры были связаны с Афганистаном, который Россия впервые признала лежащим вне сферы своих интересов. За уступки в Иране и Афганистане Извольский получил от британской дипломатии важную для его будущей политики на Ближнем Востоке компенсацию: обещание поддержать Россию в решении вопроса о проливах.

Современники отмечали: Александр Петрович умел выделить главные проблемы, подчинить второстепенные вопросы основным - политическим. В проведении "политики соглашений" Извольской довольно успешно применял тактику активного внешнеполитического лавирования, используя заинтересованность в России обоих блоков держав. Практически эта позиция выражалась в том, чтобы не форсировать переговоры с Англией, не улучшив вначале отношений с Германией, причем ровно настолько, насколько необходимо, чтобы не посеять иллюзий в Германии о возможности возрождения монархического Союза трех императоров и в то же время не возбудить подозрений Антанты. Одновременно предполагалось не допустить антигерманской направленности соглашения с Англией. В переговорах с Японией и Англией ставилась цель использовать зависимость Токио от Лондона и Парижа, заинтересованность Антанты в скорейшем возвращении России в Европу.

В результате Извольскому удалось достичь в целом приемлемых условий соглашений с Англией и Японией. Хотя современники и обвиняли его в излишней уступчивости своим партнерам, последних в том же упрекали их соотечественники. Большинство историков признает, что оба соглашения в целом соответствовали реальному соотношению сил на Дальнем Востоке и в Средней Азии и зафиксировали занимаемые к тому времени позиции держав. Подводя итог периоду военных поражений и революции, Извольский в октябре 1907 года в докладе Николаю II выражал уверенность, что Россия отныне получила "полную свободу действий" и "вернула себе место, подобающее ей в ряде великих европейских держав". Однажды он заметил: "Если вы видите меня столь спокойным, то это потому, что я имею непоколебимую веру в то, что судьба России, моя собственная судьба и судьба моей семьи - в руках Господа. Что бы ни случилось, я склоняюсь перед Его волей". Некоторой эйфорией от собственных успехов министр заразил царя, не чуждыми ей оказались и военные круги. Для главы МИДа это обернулось потерей осторожности и реализма в оценке международной обстановки и действительного положения страны, за что ему пришлось заплатить министерским креслом.

Через год после отставки, в июле 1911 года, он писал Столыпину: "Я могу по совести сказать, что я поставил Россию в более выгодные условия по сравнению с теми, в которых она была до меня, дал ей все те точки опоры, которые возможно было найти, и оградил ее от всяких случайностей на Дальнем и Среднем Востоке".

Указывая на опасность возникновения общеевропейской войны, Извольский видел два ее основных очага: один - на Балканах, другой - в англо-германском колониальном соперничестве. По его мнению, России не удастся избежать участия в этом "грандиозном конфликте". К возможности предотвращения общеевропейской войны Извольский относился с пессимизмом, считая, что все будет зависеть от Германии: "Если она ее желает, то война будет". Это понимание обстановки в Европе стало программой его деятельности на посту посла России во Франции: укрепление франко-русского союза и Тройственного согласия, одним из фактических создателей которого он явился...

Умер А.П.Извольский 16 августа 1919 г. в Париже.

С.Д. Сазонов

Сергей Дмитриевич Сазонов происходил из старинной провинциальной дворянской семьи. Он родился 29 июля 1860 года в имении своих родителей в Рязанской губернии. Семья Сазоновых была по духу монархической и религиозной. В юности он хотел избрать духовную карьеру, но окончание Александровского лицея открыло перед ним дипломатическое поприще, и в 1883 году он был принят в канцелярию Министерства иностранных дел.

В 1894 году Сазонов был назначен секретарем русской миссии при Ватикане, где работал под руководством Извольского - одного из наиболее способных дипломатов того времени. Значение отношений с папским престолом определялось наличием довольно многочисленного в России католического населения, прежде всего в польско-литовских землях. Императорская миссия стремилась проводить применительно к Ватикану гибкую линию, учитывая, по возможности, его пожелания относительно интересов российских католиков. Сазонов зарекомендовал себя умелым и исполнительным чиновником. Это весьма пригодилось ему позднее, когда Извольский стал министром иностранных дел.

Осенью 1904 года Сазонов приложил немало усилий для урегулирования Гулльского инцидента, когда эскадра вице-адмирала Рождественского, направлявшаяся на Дальний Восток, обстреляла в районе Доггер-Банки английские рыболовные суда, что едва не привело к крупному британско-русскому военному конфликту. 12 ноября удалось заключить временное соглашение, подписанное министром иностранных дел России Ламздорфом и британским послом в Петербурге Гардингом. Сазонову пришлось также вести сложные переговоры с британским министром иностранных дел Лэнсдауном по поводу англо-тибетского договора от 7 сентября 1904 года, нарушавшего обещания Великобритании не оккупировать тибетскую территорию и не вмешиваться во внутреннее управление этой страной.

В 1906 году Сазонов вернулся в Ватикан в качестве главы российской миссии. При новом папе, Пии X, возросло влияние иезуитов и других реакционных кругов. Их русский посланник называл "католической черной сотней". Изменившиеся обстоятельства, а также, по словам Сазонова, "непреоборимая косность" петербургской администрации обрекли царского представителя при папском престоле на тягостное бездействие. Его не покидало чувство неудовлетворенности. В переписке с Извольским, ставшим в 1906 году министром иностранных дел, Сазонов просил назначения посланником в Бухарест или Пекин. Но перестановка кадров на таком уровне, даже при благожелательном отношении министра, была в России трудным делом.

В 1909 г. разразился боснийский политический кризис, резко осложнивший русско-австрийские и русско-германские контакты. Глава русского МИД потерпел тогда неудачу, к тому же он вошел в конфликт с большинством правительства во главе со Столыпиным. Недоволен был министром и Николай II. Столыпину нужен был человек, который держал бы его в курсе действий министра. Таким человеком как раз и мог стать Сазонов. Для Извольского кандидатура бывшего подчиненного и ученика, чьи способности он оценивал не слишком высоко, тоже оказалась приемлемой.

Сазонов получил предложение занять пост товарища министра и после некоторых колебаний принял его. В июне 1909 года в петербургском здании МИД на Певческом мосту появился новый высокопоставленный чиновник, почти 50-летний человек, отвыкший от жизни в России. Ему понадобилось немало времени, чтобы войти в курс дел. Правда, Извольский существенно помог ему в этом. Он требовал присутствия Сазонова при всех докладах начальников политических отделов, посвящал его в подробности своих переговоров с иностранными представителями. В сентябре 1910 года скончался русский посол во Франции Нелидов. Это позволило правительству осуществить давно намечавшуюся комбинацию: Извольский занял вакантный пост в Париже, а управление министерством целиком перешло в руки Сазонова.

Сазонов прилагал серьезные усилия по упрочению позиций России на Дальнем Востоке. Он сумел добиться заключения секретной конвенции с Японией, подписанной в Петербурге 25 июня 1912 года, уточнявшей российско-японскую демаркационную линию в Маньчжурии и Внутренней Монголии. Этот документ рассматривался как успешное продолжение предыдущих соглашений, закладывавших основу для российско-японского союза при соблюдении "специальных интересов".

На европейском театре серьезное значение имело расширение союзных обязательств России и Франции, подписавших при участии Сазонова военно-морскую конвенцию. В ходе визита в Россию премьер-министра Франции Пуанкаре 2 августа 1912 года французский лидер, в частности, высказал пожелание, чтобы Сазонов использовал свою предстоящую поездку в Лондон для согласования действий на море всех держав Антанты.

Результаты визита русского министра в Англию в сентябре 1912-го оказались неоднозначными. Он получил твердое обещание короля Георга V и британского министра иностранных дел Грея, что в случае "большой европейской войны" британская сторона сделает все возможное, чтобы нанести удар по германскому военно-морскому могуществу. Однако от заверений перенести военные действия на Балтику англичане уклонились. Грей уточнил также, что Лондон вступит в войну только в том случае, если в роли агрессора, стремящегося сокрушить Францию, окажется Германия.

Вечером 1 августа 1914 года Германия объявила России войну и оказалась в положении державы, первой обнажившей меч в защиту союзницы, на которую не только никто не нападал, но которая сама напала на соседнюю маленькую страну. Если российской дипломатии и не удалось сохранить мир, то с задачей выставить противника нападающей стороной Сазонов справился успешно. Это имело важное значение для вступления в схватку не столько Франции, которой Германия тоже объявила войну, сколько Англии, избравшей, впрочем, поводом для своего вмешательства нарушение немецкими войсками нейтралитета Бельгии. 8 августа на заседании Государственной думы, продемонстрировавшем единство перед лицом войны почти всех ее фракций, обычно сдержанный Сазонов плакал на трибуне, не в силах совладать с собой при этом зрелище.

Последним крупным дипломатическим успехом Сазонова было заключение в Петрограде 3 июля 1916 года договора с Японией о союзных отношениях. Открытая часть текста предусматривала укрепление уже наметившихся ранее достаточно дружественных отношений, не исключавших, однако, соперничества. В секретной части говорилось о возможности совместных мер против любой третьей державы, которая захотела бы нанести ущерб российским или японским интересам в Китае. Но этот успех никак не повлиял на сложившуюся неблагоприятную для Сазонова атмосферу. В начале июля 1916 года, уехав с разрешения царя на отдых в Финляндию, он получил отставку. Правда, его опала назревала давно. Николай II не забыл ему участия в протесте группы министров против смены Верховного главнокомандующего.

В то время Сергей Дмитриевич, оставаясь верноподданным монархистом, стоял на позициях, близких к Прогрессивному блоку. Задумываясь о своем будущем, он мечтал о месте посла в столице одной из великих держав. В декабре 1916 года умер Бенкендорф и, таким образом, открылась посольская вакансия в Лондоне. Ситуация, казалось, благоприятствовала Сазонову, тем более что о его назначении просил в письме Николаю II король Георг V. В Лондон сообщили, что место Бенкендорфа займет Сазонов. Но это вызвало недовольство в черносотенных и придворных кругах, и правительство под разными предлогами оттягивало реализацию дела.

Только после Февральской революции министр иностранных дел Временного правительства Милюков подтвердил назначение Сазонова послом в Лондоне. Однако и он не спешил, учитывая недоверие к бывшим царским сановникам Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. После образования в России первого коалиционного правительства Терещенко отправил Сазонова, так и не успевшего уехать в Англию, в отставку. Общая политическая позиция Сазонова оставалась консервативной. К Временному правительству он, как и большинство дипломатических чиновников, отнесся сначала лояльно. Но по мере развития революционных событий пришел к заключению, что свержение монархии было ошибкой.

Октябрьскую революцию Сазонов воспринял враждебно, а когда началась гражданская война, предложил свои услуги белому движению, ориентировавшемуся на Антанту. Он понимал, что к голосу белой России будут внимательно прислушиваться только при условии единства белого движения, и пытался способствовать его сплочению. В конце декабря 1918 года он от имени Русского политического совещания сообщил Колчаку в Омск: "Признаем верховную власть, принятую Вашим превосходительством, в уверенности, что Вы солидарны с основными началами политической и военной программы Добровольческой армии". 10 января 1919 г. он получил положительный ответ в связи с тем, что еще раньше Деникин, и тоже через Сазонова, известил Колчака о своей готовности к "полному и нерушимому согласию". Адмирал назначил Сазонова своим министром иностранных дел, так что в глазах белых именно Сергей Дмитриевич стал персонифицировать за рубежом единство белого движения.

Сазонов видел свою задачу, как и ранее, в отстаивании извечных исторических интересов России, которые, как он считал, обязательно опять займут свое место, когда кончится преходящее "смутное время". В конечном счете, лидеры белого движения разочаровались в нем, и Деникин незадолго до конца своей эпопеи успел сместить его с поста министра иностранных дел. Сазонов долго не признавал "законности" этого смещения и считал себя находящимся на прежнем посту, пока главнокомандующий русской армией генерал-лейтенант Врангель не подтвердил увольнения и не назначил весной 1920 года вместо него бывшего лидера правых кадетов Струве. Некоторое время после отставки Сазонов еще рассчитывал, что его опыт и знания будут все же востребованы в эмиграции, но после поражения Врангеля остался не у дел. Мучительно переживая все то, что случилось в России после 1917 года, С. Д. Сазонов то пылал надеждой на возрождение ушедшего, то впадал в пессимизм.

В 1927 году он опубликовал свои "Воспоминания", охватывающие его деятельность на посту товарища министра и министра иностранных дел царского правительства. Эта публикация мало что изменила в его затруднительном материальном положении. 25 декабря того же года Сазонов умер в Ницце.

Б.В. Штюрмер

Современники так описывали его: "Этот православный немец давно известен: неглупый, но бессердечный человек, известный ретроград, крайний правый, человек с умом, административной опытностью и с известным тактом. Спрашивается только, какое впечатление произведет и в России, и в армии назначение "премьером" немца как раз в это время. Доказывай потом, что он православный и по-русски говорит лучше, чем по-немецки". Речь идет о Борисе Владимировиче Штюрмере.

Родился он 27 июля 1848 г. в семье помещика Бежецкого уезда Тверской губернии, ротмистра в отставке Владимира Вильгельмовича Штюрмера. Образование получил на юридическом факультете Петербургского университета, который окончил со степенью кандидата права. С 1872 по 1885 год занимал различные должности в Министерстве юстиции и в Сенате. В 1888 году ему было пожаловано звание камергера высочайшего двора. В апреле 1891 года он получил чин действительного статского советника. В сентябре 1904 года назначен членом Государственного совета по департаменту законов. Примыкал к правой группе, которую Витте называл "черной сотней Госсовета".

После поражения русской армии в Польше летом 1915 года из-за тяжелого бремени военных расходов Россия настолько истощила свои ресурсы, что оказалась в финансово-экономической зависимости от союзников. Обострилась политическая обстановка и внутри страны, где шел необратимый процесс разрушения государственной власти, происходила частая смена министров и губернаторов и принимались скоропалительные и не всегда взвешенные решения. В такой накалившейся обстановке определяющую роль во внутренней политике стала играть императрица Александра Федоровна и ее окружение во главе с Григорием Распутиным. По их совету Николай II, пытаясь укрепить власть созданием "однородного" кабинета из представителей правомонархистских кругов, заменил 19 января 1916 г. одряхлевшего председателя Совета министров Горемыкина на 67-летнего Штюрмера.

Фактический руководитель экономического департамента МИД России князь Урусов после смены премьера записал по следам событий в своем дневнике: "О Штюрмере не слышно нигде ни одного приличного слова - все недоумевают, почему его назначили, и таксируют его весьма низко; слышал, что он неглупый человек; что же касается его нравственных качеств и "государственных" убеждений, то все сходятся на том, что никогда ничем себя не проявил и никаких данных нет ожидать, что он будет на высоте положения. Кроме церемониальных дел он крестился обеими руками, доказывая тем свое необычайное рвение к православной вере, и в некоторых затхлых кругах считается знатоком церковных дел. Простые обыватели Петрограда смиренно негодуют на то, что Россией призван управлять немец, но это недоразумение. Какое дело России до Штюрмера и Штюрмеру до России?"

Сам Штюрмер заявлял, что основную задачу он видит в достижении во что бы то ни стало победоносного конца не нами начатой войны" и что "навязанная" стране война должна быть выиграна "какой угодно ценой". Особый акцент при этом делался на верности России союзническим обязательствам и стремлении царского правительства обеспечить России "достойный мир". Предложения сепаратного мира, даже "самые заманчивые и выгодные" Штюрмер признавал неприемлемыми, поскольку, по его словам, "великая страна и великий народ могли заключить мир, находясь в полной солидарности со своими великодержавными союзниками". Во имя достижения победы и осуществления внешнеполитических целей он призывал к сохранению гражданского мира на основе полного повиновения воле монарха и его правительства и отказа от каких-либо оппозиционных и революционных выступлений. В то же время он обещал несколько "скорректировать" внутреннюю политику, "избегать крайностей" и выражал надежду "найти общий язык с законодательными учреждениями". Штюрмер высказывался также в пользу сотрудничества правительства с общественными организациями, признавая их деятельность полезной "не только в жизни местной, но и общегосударственной".

Для отпора "английскому эгоизму", по мнению императрицы, нужен был более твердый в отношении союзников политик. Именно такой твердости и неукоснительного послушания самодержавной воле ожидала царская чета от исполнительного Штюрмера. Он неоднократно Пуришкевичу, что "нужно несколько сократить аппетиты союзников, потому что они слишком много от нас требуют". Конкретным поводом к решению назревшего вопроса стали разногласия Сазонова со Штюрмером по польскому вопросу. Заручившись поддержкой императрицы, Штюрмер убедил царя в необходимости отставки Сазонова, который находился в то время на отдыхе в Финляндии, где и узнал о своем освобождении с поста министра иностранных дел. 7 июля 1916 г. Россия узнала имя нового главы внешнеполитического ведомства.

Союзники восприняли известие о назначении Штюрмера, имевшего и в России, и за границей непопулярную репутацию германофила, как победу закулисных германских влияний, как первый шаг царя к установлению мира с Германией. Английский посол в Петрограде Бьюкенен писал: "Обладая умом лишь второго сорта, не имея никакого опыта в государственных делах, преследуя исключительно свои личные интересы, он отличался "льстивостью и крайней амбициозностью". С неменьшей тревогой было воспринято известие о переменах в руководстве российского МИД в Париже, хотя уже 9 июля товарищ министра иностранных дел Нератов по личному указанию царя пытался успокоить французского и английского послов, говоря, что "перемена в лице министра иностранных дел не отразится на внешней политике России, которая останется неизменной".

В Министерстве иностранных дел к появлению Штюрмера отнеслись настороженно. Как вспоминал один из ответственных чиновников МИД Михайловский, новый министр при личном знакомстве с каждым сотрудником "величественно кивал головой и двигался своим грузным телом с нарочитой торжественностью, от его рыжей завитой бороды и нафабренных усов веяло "оберцеремониймейстером". Было совершенно ясно, что Штюрмер будет министром не в фактическом, как был Сазонов, но в формальном смысле слова".

Князь Урусов напишет позднее: "Отзывы о происшедшей смене единодушны - жалеют Россию, судьбы которой в столь решительный час из опытных, политически честных и государственно умных рук Сазонова вручены человеку, который себя ничем не проявил, не пользуется за границей никаким престижем, и о котором опередившая его деятельность молва говорит, что его приход в МИД знаменует собой готовность заключить с немцами преждевременный мир" .

Провозгласив себя сторонником возрождения "национальной" внешней политики, он пообещал даже ввести некоторые "русские" элементы в дипломатический этикет. Однако на практике с приходом Штюрмера в МИД почти ничего не изменилось, наблюдалось лишь замедление в работе, которое фактический руководитель министерства товарищ министра Нератов объяснял некомпетентностью Штюрмера и "недостатком у него времени". По всем делам, требовавшим решения и ответственности, новый министр либо затягивал их рассмотрение, либо давал уклончивый ответ. Незнание рутинной дипломатической работы, недостаточный опыт ведения международных дел, боязнь совершить оплошность делали из Штюрмера чрезвычайно медлительного и нерешительного министра.

Вопреки ожиданиям при Штюрмере всесильный, казалось бы, Распутин не оказывал ощутимого влияния на внешнеполитическую деятельность России. Николай Второй и его соратники в эту важнейшую область старца не допускали, хотя тот, вероятно, и рассчитывал с помощью своего ставленника вмешиваться во внешние дела государственного управления.

Сильным политическим ходом Штюрмера, как отмечали его сослуживцы, было вовлечение в войну Румынии. Здесь он действительно проявил большую энергию, заставив румын переправить в Москву королевские драгоценности и золото, чтобы за счет неверной союзницы получить известные компенсации при мире с Германией. И в этом Штюрмер достиг успеха. Однако в МИД многие не одобряли этот шаг, полагая, что вовлечение Румынии в войну лишь растянет и без того широкий фронт, а Румыния стратегически не только не укрепит Россию, но и ослабит ее, заставив русские войска ее защищать, а в победоносные качества румынской армии никто не верил.

1 ноября 1916 г. на очередной сессии Государственной Думы была предпринята решительная атака на Совет министров. Лидер кадетов Милюков обвинил правительство и лично Штюрмера в измене и предательстве национальных интересов России. "Мы потеряли веру в то, что эта власть может привести нас к победе", - заявил он. Николаю II ничего не оставалось, как распроститься с Б. В. Штюрмером, дав ему отставку с обоих постов - главы Совета министров и министра иностранных дел. 10 ноября 1916 г. он получил бессрочный отпуск. Немалую роль в его отставке сыграли союзники, и в первую очередь английская дипломатия в лице Бьюкенена. "Я приму Штюрмера через час и буду настаивать на том, чтобы он взял отпуск, - писал царь жене. - Увы! Я думаю, что ему придется совсем уйти - никто не имеет доверия к нему, даже Бьюкенен говорил мне в последнее наше свидание, что английские консулы в России в своих донесениях предсказывают серьезные волнения в случае, если он останется. И каждый день я слышу об этом все больше и больше. Надо с этим считаться".

Князь Урусов напишет в своем дневнике 20 ноября 1916 г.: "Штюрмер ушел - Трепов пришел и положение вовсе не определилось. Во внутренних наших делах за последние месяцы что-то пошло совсем не так, как следовало бы. Установить точный диагноз болезни, все более и более угнетавшей русский организм, есть и было чрезвычайно трудно - легко произнести слово измена, а пойди докажи обоснованность этого обвинения. В день отставки Штюрмера все друг друга в министерстве поздравляли - недостойное, могущее и нас запятнать отошло от нашей рабочей жизни. Назначение Трепова было принято сдержанно - известно было, что он не отвечает требованиям Думы. Но, в конце концов, успех, одержанный Думой над Штюрмером, смягчил известным образом депутатские сердца, и настроение общественного мнения сильно поправилось".

В ходе Февральской революции 1917 года Штюрмер по распоряжению Временного правительства и с согласия Думы был арестован и содержался сначала в Таврическом дворце, а затем переведен в Петропавловскую крепость. Чрезвычайная следственная комиссия подвергла Штюрмера вместе с другими бывшими министрами царского правительства допросу. Скончался он в Петропавловской крепости 2 сентября 1917 г. в возрасте 69 лет.

Н.Н. Покровский

Николай Николаевич Покровский - последний глава внешнеполитического ведомства в последнем правительстве последнего российского императора.

Родился он 27 января 1865 г. в Петербурге. Образование получил на юридических факультетах Московского и Петербургского университетов. В 1889 году в чине коллежского секретаря начал службу в Министерстве финансов. В апреле 1905 года получил чин действительного статского советника. С 1906 по 1914 гг. - товарищ министра финансов; заведовал преимущественно делами окладных сборов, под его руководством был выработан ряд законопроектов.

К концу 1916 года, когда Николай Николаевич возглавил внешнеполитическое ведомство России, страна находилась в состоянии глубокого общенационального кризиса. Два года мировой войны обернулись для России большими жертвами, острой нехваткой финансовых средств, обострением социальных конфликтов. Страна находилась на пороге революции.

В условиях войны Министерство иностранных дел вынуждено было внести существенные изменения в свою деятельность. Задачи и функции ведомства значительно усложнились и расширились. МИД занимался проблемами укрепления Антанты и вовлечения в нее новых стран, координации военных и военно-экономических отношений с союзниками, выработкой конкретной внешнеполитической программы. В его функции входили также вопросы об отношении к военнопленным разных национальностей, о собственности на территории России государств, с которыми страна находилась в состоянии войны, о судьбе русских подданных и русской собственности за рубежом.

Новым направлением деятельности МИДа стало его взаимодействие со Ставкой Верховного главнокомандующего. Министерство было обязано информировать Верховного главнокомандующего о важных дипломатических акциях и отношениях с иностранными государствами, а Ставка сообщала руководству МИД об обстановке на фронте и стратегических планах. Для поддержания постоянного контакта при Ставке была создана Дипломатическая канцелярия.

Служащие министерства вместе со значительной частью общества были охвачены, особенно на начальном этапе войны, патриотическим воодушевлением. Их работа отличалась высоким профессионализмом и дисциплинированностью. Как писал позднее заведующий юридическим отделом МИД Михайловский, "условия службы, требовавшие доверительности и близкого личного знакомства, делали из всего министерства одно большое посольство; это все были люди одного и того же круга, многие по наследству служили в этом ведомстве".

По воспоминаниям современников, Николай Николаевич заслуженно считался одним из лучших финансистов России. Назначая его, император Николай II во второй раз нарушил вековую традицию, согласно которой на эту должность назначались карьерные дипломаты. Новый министр имел репутацию человека умного, неподкупно честного, интеллигентного. В заслугу Покровскому, в условиях "министерской чехарды" и влияния Распутина на государственные дела, общественность ставила его независимость от придворных кругов. Считалось, что Николай Николаевич был назначен для того, чтобы успокоить общественность после заседания Государственной думы 1 ноября 1916 г., на котором стоял вопрос о немедленной отставке кабинета Штюрмера, а лидер кадетской партии, в будущем ставший министром иностранных дел, Милюков, подвергая критике ряд провалов в политике правительства, произнес свою знаменитую фразу: "Что это: глупость или измена?".

Кроме того, считалось, что отставка Штюрмера и назначение председателем Совета министров Трепова, а министром иностранных дел Покровского вызвали рост доверия союзных правительств к России. Английские газеты расценивали эти изменения как "признаки окончательного подавления германофильской агитации в России". Посол Великобритании в России, дуайен дипломатического корпуса держав Антанты в Петрограде Бьюкенен в своих мемуарах так охарактеризовал Покровского: "Будучи человеком широкого ума, честным и интеллигентным, он придерживался умеренных взглядов и был признанным авторитетом в финансовых и экономических вопросах; он выказал себя превосходным министром".

Для сотрудников Министерства иностранных дел, по словам Михайловского, назначение Покровского было "труднообъяснимой неожиданностью" прежде всего потому, что "к дипломатии он не имел ни малейшего отношения". Вместе с тем они отмечали, что он "управлял министерством неизмеримо самостоятельнее, чем Штюрмер", что в "обращении он был человек простой и желавший быть любезным". Важным преимуществом Покровского перед предшественниками сослуживцы считали его специальные финансовые знания, которые имелось в виду использовать при заключении мирного трактата по окончании войны.

Непродолжительное пребывание Покровского на посту министра иностранных дел фактически не внесло перемен в деятельность министерства: по-прежнему основные задачи ведомства сводились к дальнейшей активизации военных усилий, доведению войны до победного конца, реализации намеченных совместно с союзниками целей, необходимости достижения большей согласованности действий союзников как в военной, так и в дипломатической областях.

Для координации военных и военно-экономических отношений державы Антанты в течение войны неоднократно созывали различные конференции и совещания. При Покровском, в частности, состоялись Парижская экономическая в ноябре 1916 г. и Петроградская в феврале 1917 г. конференции союзников. На конференции в Париже было принято решение об обязательстве союзных правительств снабдить Россию и Румынию "всем военным снаряжением по указанию конференции, которая состоится в России, хотя бы это вызвало известную задержку в снаряжении их собственных армий". Одновременно с общеполитической конференцией в Париже проходило военное совещание в Шантильи, на котором был выработан план военных действий, предусматривавший возможность перехода союзников в наступление во второй половине февраля 1917 года. Решения конференций в Париже и Шантильи были оценены российским военным командованием как попытка союзников установить общность военных интересов и добиться практического осуществления объявленного ими принципа совместного использования материальных средств.

В канун 1917 года император назначил председателем Совета министров Голицына. Уже 1 января Покровский направил послам в Париже и Риме телеграмму, в которой говорилось, что в связи с происшедшими в последнее время переменами в личном составе Совета министров некоторые из русских представителей за границей сообщили об обращенных к ним запросах, не могут ли эти перемены отразиться в известной мере на направлении внешней политики царского правительства. "На случай, если бы подобные сомнения проявлялись также и в стране вашего пребывания, - предписывал министр, - прошу вас решительно опровергать их указанием на то, что внешняя политика России, направляемая единственно державною волею государя императора, остается непоколебимою как в общих своих основах, так, в частности, и в деле тесного единения с нашими союзниками и ни в малейшей степени не может зависеть от перемены в составе правительства".

Месяц спустя Покровский передал послу Франции Палеологу записку, в которой была выражена готовность правительства России поддержать французские предложения. 26 февраля российский посол в Париже Извольский направил Покровскому телеграмму с текстом ноты французского министра иностранных дел, в которой правительство Франции в свою очередь подтверждало соглашение о Константинополе и проливах, а также признавало свободу России в определении ее западных границ при выработке мирного договора с Германией и Австро-Венгрией по окончании войны.

Одним из аспектов внешней политики России, которому успел уделить внимание Покровский, являлось обозначившееся в годы Первой мировой войны экономическое сближение с США. Острая нужда в вооружении и кредитах, нарушение традиционных торговых связей с европейскими государствами, прежде всего с Германией, побуждали российских предпринимателей к установлению прочных деловых отношений с США, которые в этот период заметно активизировали свою внешнеполитическую деятельность на европейском, в том числе и российском, направлении. Информируя вашингтонское правительство о решениях Парижской конференции, посол США в России Фрэнсис советовал "подтолкнуть американский капитал и предприимчивость, с тем чтобы они могли противостоять выполнению широко задуманного Англией, а возможно и Францией, плана по захвату послевоенной торговли с Россией".

Последним значительным актом в деятельности Николая Николаевича Покровского на посту министра иностранных дел стала его записка императору по ближневосточному вопросу и Константинополю от 21 февраля 1917 г. В этом документе уверенный в предстоящей победе над Германией министр полагал, что не следует чрезмерно доверять союзникам, особенно Англии, в константинопольском вопросе, и предлагал начать подготовку к октябрю 1917 года экспедиционного корпуса для высадки в Константинополе. В ответ на эту записку начальник Дипломатической канцелярии при Ставке Базили писал 26 февраля Покровскому мнение начальника штаба Алексеева, что "судьба настоящей войны зависит от нанесения решительного удара немцам" и только после этого можно будет думать о посылке десанта в проливы. Можно лишь предположить, что такой десант было решено направить сразу же, как только отчетливо определится исход войны и капитуляция Германии станет вопросом времени.

Однако уже через несколько дней в жизни российского общества начались бурные перемены. Не обошли они стороной и Министерство иностранных дел. 27 февраля царского правительства уже не существовало, Покровский передал все текущие дела и управление ведомством товарищу министра Нератову. Последнее "частное совещание" некоторых министров, включая и Покровского, состоялось на квартире премьера князя Голицына. Как напишет позднее Михайловский, в этот день в МИДе фактически уже не работали, "ведомство на рубеже двух эпох в незабываемые часы неповторимого волнения и напряженного наблюдения в самом сердце революционной столицы, лицом к лицу с безмолвным и пустым Зимним дворцом, на котором в 5 часов дня 27 февраля под звуки кексгольмского марша был спущен императорский штандарт, было не министерством, а собранием людей, вместе со всей Россией присутствовавших при падении строя, который, казалось бы, был неразрывен с самим именем России".

Дата смерти Н.Н.Покровского неизвестна.

Л.Д. Троцкий

Пожалуй, ни одна крупная политическая фигура ХХ столетия не вызывала такого противоречивого к себе отношения. Лев Давидович Троцкий (Бронштейн), один из лидеров партии большевиков, организатор Красной Армии, возможно, один из самых ярких русских публицистов начала века. Современники характеризовали Троцкого как политика противоречий, сам же он любил называть себя революционером во всем...

Он родился 25 октября 1879 г. в семье земельного арендатора в сельце Яновка Елизаветградского уезда Херсонской губернии (Новороссия). Образование получил в Одесском реальном училище Св. Павла. Еще ребенком он выделялся среди своих сверстников умом, красноречием и честолюбием, но, конечно, тогда никто не мог бы представить, что через 20 лет о Троцком будет говорить весь мир. Переехав в Николаев, он создал Южно-русский рабочий союз, став одним из его руководителей. В дальнейшем - традиционный набор революционера начала столетия: тюрьма, ссылка, побег за границу. Именно за границей, в Лондоне, в 1902 год он впервые встретился с Лениным. Но уже через год, после II съезда РСДРП от взаимных симпатий не осталось и следа.

В мае 1917 г. Троцкий вернулся в Россию, где не был после революции и ареста. Вступив в июле в партию большевиков, он быстро завоевал авторитет и уже в сентябре был избран по предложению Каменева на пост председателя Петроградского совета. В то время партия остро нуждалась в ораторах, а на этом поприще равных Троцкому не было. Быстро перейдя от слов к делу, он принял активное участие в деятельности Военно-революционного комитета, который осуществил государственный переворот. В первом кабинете министров Троцкому достался малопочетный, как он сам считал, и совершенно ненужный пост народного комиссара иностранных дел.

Заняв пост наркома, Троцкий не счел нужным разрабатывать долгосрочную внешнеполитическую программу своей деятельности. В тот момент он был уверен, что революция сметет все границы, и надобности в дипломатах больше не будет. На первых порах Троцкий даже не собирался вообще приходить в министерство. Он направил туда уполномоченного Ивана Залкинда и своего секретаря по особым поручениям Николая Маркина. "Захватить и обезвредить" министерство иностранных дел в отличие от Зимнего дворца наркому оказалось не так легко. Дипломаты-чиновники не желали подчиняться новой власти. Вице-министр Нератов заявил, что будет говорить только с лицом, которому новый кабинет поручит внешние отношения. Пришлось Троцкому самому идти в МИД. 27 октября, без всякой охраны, он впервые переступил порог своего ведомства. Сначала он встретился с Нератовым и предложил ему службу в наркомате. Но Нератов категорически был против любого сотрудничества с новой властью и предпочел уйти домой. Встречу Троцкого с чиновниками министерства организовал другой заместитель министра Петряев. На собрание пришли все сотрудники, позвали даже машинисток и курьеров. Троцкий заявил, что новое правительство не собирается никого увольнять или репрессировать. Больше того, надобность в министерстве пока сохраняется и необходимо в кратчайшие сроки перевести на иностранные языки и разослать лидерам государств принятый Съездом Советов "Декрет о мире". Троцкий также выразил желание просмотреть все секретные договоры за последние пять лет.

Бывший руководящий сотрудник российского МИД Михайловский позднее напишет: "Вид Троцкого, бледного, небольшого роста, вызывал труднопередаваемую реакцию. Никакие резолюции... абстрактные рассуждения не доказывали с такой очевидностью, что большевистский переворот есть катастрофа..."

Сотрудничать с новой властью чиновники министерства отказались, указав, что тексты договоров с союзниками находятся в разных отделах и Троцкий найдет их сам, когда познакомится с работой внешнеполитического ведомства. Но второе лицо государства и не собиралось знакомиться с работой наркомата. Будущий полпред в Мексике Пестковский вспоминал: "Когда я попросился на работу в НКИД, Троцкий заметил: "Жаль вас на эту работу. Там у меня уже работают Поливанов и Залкинд. Больше не стоит брать туда старых товарищей. Я ведь сам взял эту работу только потому, чтобы иметь больше времени для партийных дел. Дело мое маленькое: опубликовать тайные договоры и закрыть лавочку".

После своего неудачного визита Троцкий в здании МИД больше не появлялся. Ключи от так называемых "бронированных комнат" пришлось добывать Маркину. Но задание Троцкого было выполнено. Фактически министерством руководили посланные им сотрудники, включая и тех российских дипломатов, которые перешли на службу новой власти - Доливо-Добровольского, Петрова, Вознесенского, Полеванова. Именно Полеванову пришлось вместе с Маркиным заниматься выявлением документов, организацией их переводов и публикацией секретных документов. Уже в декабре основная часть секретных документов была сразу же опубликована в периодической печати. Больше того, вышла даже книга - первый выпуск "Сборника секретных документов из архива бывшего министерства иностранных дел", введение к которому написал Маркин. Затем под его редакцией вышло еще шесть выпусков. Впоследствии дотошные исследователи обнаружили некоторые неточности в написании фамилий отдельных российских дипломатов, поскольку они "переводились" с иностранных языков.

Весной 1918 г. Н.Г. Маркин уйдет на фронт и погибнет 1 октября на борту канонерской лодки на реке Каме, сражаясь против мятежного чехословацкого корпуса. Но свою главную задачу - публикацию секретных протоколов - он выполнить успел.

Одновременно Троцкий решал и другую проблему: выход России из войны. Друг и соратник Льва Давидовича по заграничной работе Иоффе возглавил российскую делегацию на переговорах по перемирию. После непродолжительных дискуссий договор о перемирии был подписан 2 декабря 1917 г. в Брест-Литовске сроком на 28 дней. Но надо было идти дальше и заключать мирный договор.

25 декабря 1917 г. российская делегация, возглавляемая. Троцким, прибыла в Брест-Литовск. Через два дня переговоры возобновились. Шли они трудно, поскольку в Германии все большую роль играла прусская военная партия. На заседании 5 января начальник Генерального штаба Восточного фронта генерал Гофман положил на стол карту, где была обозначена линия, определявшая российские западные границы.

Троцкий, как истинный мастер экспромтов и неожиданных решений, был явно не готов терпеливо вести методические переговоры по каждому пункту будущего договора, тем более что, по его мнению, в этом не было необходимости в условиях приближающейся "мировой революции". Он сообщил в Петроград, что считает необходимым прервать переговоры, объявить состояние войны прекращенным и отказаться от подписания аннексионистского мира. В ответной телеграмме Ленин напишет: "Ваш план мне представляется дискутабельным". Иными словами, Троцкому было предложено сделать перерыв и выехать в Питер, на консультации в ЦК.

Переговоры возобновились лишь 17 января. Но и в этот раз они продолжались недолго. Не в характере Троцкого было торговаться по мелочам. По свидетельству австро-венгерского министра графа Чернина, номинальный глава советского МИДа заявил: "Немцы хотят заставить меня признать, что присоединение иностранных территорий, которое осуществляется Германией, не является аннексией. Я не могу пойти на такое признание, даже если это будет связано с падением нового режима в России". Позднее в книге "Моя жизнь" Троцкий напишет: "Чтобы положить конец неуместному маскараду, я поставил вопрос, не расскажет ли немецкий штаб немецким солдатам чего-нибудь насчет Карла Либкнехта и Розы Люксембург? На эту тему мы выпустили воззвание к немецким солдатам. "Вестник" генерала Гофмана прикусил язык. Гофман, сейчас же после моего прибытия в Брест, поднял протест против нашей пропаганды в немецких войсках. Я отклонил на этот счет разговоры, предлагая генералу продолжать его собственную пропаганду в русских войсках: условия равны, разница только в характере пропаганды. Я напомнил при этом, что несхожесть наших взглядов на некоторые немаловажные вопросы давно известна и даже засвидетельствована одним из германских судов, приговорившим меня во время войны заочно к тюремному заключению. Столь неуместное напоминание произвело впечатление величайшего скандала. У многих из сановников перехватило дыхание".

Уже через три дня, 28 января, Троцкий сделает свое сенсационное заявление о том, что мир с немцами он не подписывает, войну с Германией прекращает и дает приказ о демобилизации русской армии. Это был очередной парадокс, которые он так любил: "Ни мира, ни войны". Позже эту фразу будут ошибочно приписывать Каменеву. Между тем немцы не нашлись, чем можно возразить "посланнику в кожанке". Но так продолжалось недолго... Троцкий был снят с поста наркома по решению VII съезда ВКП(б) за срыв переговоров о мире с Германией. Решать практические вопросы, связанные с заключением Брест-Литовского договора и его воплощением в жизнь, пришлось Георгию Васильевичу Чичерину, которого 13 марта 1918 г. назначили исполняющим обязанности наркома.

Троцкий напишет позднее: "Подписание Брестского мира лишило объявление о моем уходе из наркоминдела политического смысла. Чичерина я знал давно. Со вздохом облегчения я передал ему дипломатический руль. В министерстве я совершенно не показывался. Изредка Чичерин советовался со мной по телефону. Лишь 13 марта было опубликовано о моем уходе из наркоминдела одновременно с моими назначением наркомвоеном и председателем созданного по моей инициативе Высшего военного совета".

В своей книге "Моя жизнь" Троцкий отметит: "В те дни в одной из немецких тюрем сидел человек, которого политики социал-демократии обвиняли в безумном утопизме, а судьи Гогенцоллерна - в государственной измене. Он писал: "Итог Бреста не нулевой, даже если теперь дело дойдет до мира грубой капитуляции. Благодаря русским делегатам Брест стал далеко слышной революционной трибуной. Он оказался в силах развязать в разных странах значительные массовые движения. И его трагический последний акт - интервенция против революции - заставил трепетать все фибры социализма. Время покажет, какая жатва созреет для нынешних триумфаторов из этого посева. Рады ей они не будут".

17 марта 1918 г. Троцкий был назначен наркомом по военным и морским делам, а осенью возглавил Реввоенсовет Республики. Как он сам напишет позднее, "В реввоенсовете работалось лучше, чем в обществе этой фрачной фронды. Ведь, с государственной властью в руках, с контрреволюцией за спиной, с европейской реакцией пред собою, мы сможем бросить своим собратьям во всем мире старый призывный клич, который будет на этот раз кличем последней атаки: Пролетарии всех стран, соединяйтесь!"...

14 ноября 1927 г. Лев Троцкий был исключен из РКП(б), в 1929 г. выслан в Турцию, 21 августа 1940 г. убит в г.Мехико. Его могила находится в Кайокане – пригороде мексиканской столицы.

Г. В. Чичерин

Его приход в Народный комиссариат по иностранным делам был предопределен уже в первые дни Октября, когда Троцкий, взяв на себя обязанности наркома по иностранным делам и исходя из своей теории "мировой революции", полагал, что Министерство иностранных дел скоро будет ненужным. Многие руководящие деятели партии хорошо знали Георгия Васильевича Чичерина по работе в эмиграции и прочили его на пост главы внешнеполитического ведомства. Позже Троцкий признавал: "Наша дипломатическая деятельность происходила в Смольном без всякого аппарата Наркоминдела. Только когда приехал Чичерин и был назначен в состав Наркоминдела, началась работа в самом здании, подбор новых сотрудников, но в очень небольших размерах".

Г.В.Чичерин родился 20 ноября (2 декабря) 1872 г. в родовом имении с.Караул Кирсановского уезда Тамбовской губернии. Образование он получил превосходное – на историко-филологическом факультете Петербургского университета. Истории учился у самого В.О. Ключевского, академика, автора «Курса русской истории». Университет Чичерин закончил, по собственному замечанию, в состоянии полного душевного упадка, открыв в себе непохожесть на других сверстников. Он лишил себя права открыто проявлять свои чувства, замкнулся в себе, в своей работе и в музыке. Окружающие, видя, как он избегает женщин, догадывались, в чем дело. Но в те годы гомосексуализм не считался преступлением.

В 1897-1903 гг. он состоял на службе в архиве МИД Российской империи. Эта работа его не интересовала, хотя он успел досконально изучить историю русской дипломатии ХIХ века. Он, как сам писал позднее, ощутил в себе зов к практической работе за освобождение страдающего человечества.

В 1904 г. Чичерин выехал в Германию, где познакомился с К.Либкнехтом, который стал для него идеалом революционера. В 1905 г. Чичерин вступил в берлинскую секцию РСДРП(м). Он присоединился к меньшевикам, считая их наиболее близкими к немцким социал-демократам. В августе 1917 г. его арестовали в Англии за выступления против войны, которые считались тогда уголовным преступлением. Его вызволил Троцкий, отказав в выездных визах англичанам, находившимся в России (в т.ч. послу Бьюкенену): «Чтобы дать вам визу, нам нужно посоветоваться с Чичериным. Нет Чичерина – нет и визы». 3 января 1918 г. Чичерин был освобожден.

После подписания Брестского мира Георгий Васильевич 13 марта 1918 года был назначен заместителем, а 9 апреля –исполняющим обязанности наркома и переехал в Москву. Считается, что Ленин призвал Чичерина в наркомат, чтобы он исправил то, что натворил Троцкий. На самом деле Чичерин нужен был самому Троцкому.

30 мая Чичерин становится наркомом. Лавина различных дел обрушилась на Георгия Васильевича. Его сильной стороной было прекрасное образование и знание иностранных языков, а слабой - "недостаток командирства". Но глава Советского правительства Ленин его очень ценил и нередко защищал от необоснованных нападок.

В рамках Брест-Литовского мирного договора новая Россия установила дипломатические отношения с Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией. Но только в Берлине существовало официальное дипломатическое представительство. Полуофициальные миссии России - в Берне, Лондоне и Стокгольме, то есть в странах из другого воюющего лагеря. Со всеми руководителями первых советских дипломатических представительств Чичерин вел регулярную переписку, давал советы и указания.

Готовясь к экономической конференции в Генуе, Чичерин включил в состав делегации самых лучших экономистов, которые составили ответные претензии России к Западу, а также разработали проекты экономического сотрудничества. На этом направлении тактика российской делегации оказалась успешной. Все дни, с 10 по 16 апреля 1922 года, в Генуе были заполнены заседаниями, переговорами, встречами. Чичерин объяснил, что Советскую Россию и капиталистические страны разделяет взгляд на судьбы мира, а приехала советская делегация для того, чтобы установить деловые отношения с торгово-промышленными кругами всех стран, и если ее условия будут приняты, то контакт будет возможен. Сразу же стало ясно, что Советская Россия не будет платить долгов так просто, а согласится на это лишь в том случае, если долги эти будут компенсированы кредитами, которые пойдут на восстановление народного хозяйства. Чичерин потребовал признания советских контрпретензий, установления мира на границах Советской России, юридического признания Советского правительства. И, наконец, Чичерин выдвинул предложение о всеобщем разоружении и мирном сосуществовании.

Тогда, в 1922 году, главным событием в рамках Генуэзской конференции стало подписание Рапалльского договора между Россией и Германией. Это был первый для послереволюционной России договор с одной из ведущих европейских держав - Германией, означавший для обеих прорыв изоляции, переход к масштабному взаимному торгово-экономическому и политическому сотрудничеству. Два государства договорились признать друг друга де-юре и установить дипломатические отношения, отказаться от взаимных претензий, взаимно предоставить режим наибольшего благоприятствования. Так что для кого-то Генуя и Рапалло стали, возможно, провалом, но только не для России и не для Чичерина. При Георгии Васильевиче советскую дипломатию отличали прагматизм, приоритет национального интереса, поиск совпадающих позиций с другими государствами, отказ от риторики и пропаганды.

Многие дипломаты утверждали, что организатор из Чичерина никудышный. Он хватался за все дела и сам и наставлял других: «Чтобы удостовериться, что что-либо делается, надо лично разговаривать, проверять исполнение. Надо изредка проверять, например, функционирует ли организация на случай пожара, или все ли делается для борьбы с крысами и молью, уничтожающими документы».

Он практически никому не доверял, пытался читать все бумаги, приходившие в наркомат, даже те, на которые ему никак не стоило тратить время. Однажды он обнаружил, что на конверте, адресованном иранскому послу Мошавер-оль-Мемалеку, написано: «товарищу Мошаверолю»... Надо ли говорить, что Чичерин был вне себя от гнева...

Нутомимый и добросовестный труженик, идеалист, преданный делу Чичерин казался товарищам странным человеком. Его аскетизм отпугивал. Убежденный холостяк, затворник, он превратил кабинет в келью и перебивался чуть ли с хлеба на воду. Он и жил рядом с кабинетом, считая, что нарком должен всегда оставаться на боевом посту, требовал, чтобы его будили, если надо прочитать поступившую ночью телеграмму или отправить шифровку полпреду. Дежурные секретари и шифровальная часть наркомата работали круглосуточно. Поздно ночью он диктовал записки в ЦК и Совнарком, указания членам коллегии наркомата и полпредам, писал проекты дипломатических нот и статьи. К утру все это перепечатывалось и раскладывалось на столе наркома, чтобы он мог подписать их и отправить. Он мало спал, ложился под утро. Иностранных послов мог пригласить к себе поздно ночью, а то и под утро.

Чичерин читал в гранках все газетные статьи о международных делах и сам правил их. Он исправлял даже сообщения ТАСС, который находился в здании Наркомата иностранных дел. Он боялся, что журналисты своими ошибками могут поссорить Россию со всем миром: «Один из важнейших вопросов – контроль НКИД над прессой. Никакая внешняя политика не может вестись, когда газеты предаются всяким безобразиям».

В кабинету у него стоял роял. Подсаживался к нему, когда уставал. Играл на дипломатических приемах. Любил играть Моцарта, иногда импровизировал.

Георгий Васильевич был человеком непростым, и ладить с ним удавалось не каждому.Чичерин был недоволен организацией управления наркоматом. В письме Троцкому в 1921 г. он писал: «...все журналисты сбежали за границу от голода, я же сбежать за границу не могу и потому дошел до крайне слабости и постепенно гасну во славу «сиситеме». Троцкий жалобам на управление делами не внял, считая, что начальник обязать уметь навести порядок в своем хозяйстве. Но рассказу о том, что нарком голодает, порядком удивился и перебросил письмо председателю Совнаркома с короткой припиской: «Тов. Ленину. Неужели нельзя накормить Чичерина? Или это голодовка против «системы»?» Это сообщение расстроило Ленина, и он написал управляющему делами и члену коллегии наркомата П.П.Горбунову с просьбой «обеспечить Чичерина питанием получше»...

Многое изменилось для Чичерина в связи с отходом Ленина в конце 1922 года от активной политической деятельности. Наследники Ленина начали ожесточенную борьбу за лидерство и власть в партии и государстве.

Литвинов сумел правильно оценить соотношение сил и поддержал Сталина. "Начав с 1923 года ожесточенную борьбу с Чичериным, - писал дипломат Г. Беседовский, - Литвинов вел эту борьбу, не стесняясь в средствах.

Весь аппарат Наркоминдела принял участие в этой борьбе, разделившись на две группы: "чичеринцев" и "литвиновцев", причем обе группы вели борьбу, очень мало заботясь об интересах работы". В Наркоминделе эти группы назывались "западниками" и "восточниками". Во главе первой группы стояли Литвинов и Копп, второй - Чичерин и Карахан.

Суть разногласий между "западниками", которых поддерживали многие деятели Коминтерна, и "восточниками" состояла в том, что первые ориентировались на быструю победу "мировой революции", прежде всего в передовых странах Европы и США, и рассчитывали на подталкивание революции в слаборазвитых странах, прежде всего в странах-соседях СССР.

В сентябре 1928 года Чичерин уехал лечиться за границу. Он еще был наркомом, встречался с германскими политиками, но уже знал, что на работу в Наркоминдел он не вернется. Ему было трудно решиться на этот шаг, и он его оттягивал. В так называемом "завещании" новому наркому (после того, как кандидатура его соратника Карахан оказалась абсолютно непроходной из-за личной неприязни Сталина, он надеялся, что его преемником станет В.В. Куйбышев) Георгий Васильевич писал: "С 1929 года были открыты шлюзы для всякой демагогии и всякого хулиганства. Теперь работать не нужно, нужно "бороться на практике против правого уклона", то есть море склоки, подсиживаний, доносов. Это ужасное ухудшение госаппарата особенно чувствительно у нас, где дела не ждут... Нельзя отсрочить международные дела. Демагогия в наших "общественных организациях" стала совсем нетерпимой. Осуществилась диктатура языкочешущих над работающими".

В январе 1930 года он вернулся в Москву. 21 июля Президиум ЦИК СССР удовлетворил просьбу Чичерина и освободил его от обязанностей наркома по болезни (тяжелая форма диабета).

Советник германского посольства Густав Хильгер, неоднократно встречавшийся с Чичериным, писал в своей книге: "Этот маленький человечек умел представлять интересы своей страны на международных конференциях с таким большим достоинством, такой замечательной эрудицией, блестящим красноречием и внутренней убежденностью, что даже его противники не могли не относиться к нему с уважением".

После отставки Чичерин вел уединенный образ жизни, занимался исследовательской работой в области теории и истории музыки, написал книгу о Моцарте... Он умер 7 июля 1936 г. в Москве.

16 октября 1941 года немцы стояли на окраинах советской столицы. Над Москвой летал чёрный пепел - в учреждениях жгли документы, шла паническая эвакуация города. Среди других "ненужных" бумаг погибла тогда и рукопись книги Чичерина о Моцарте...

М.М. Литвинов

Максим Максимович Литвинов, чье настоящее имя Макс Валлах, родился 4 июля 1876 года в Белостоке Гродненской губернии Царства Польского в многодетной семье мелкого служащего. Окончив реальное училище, он подрабатывал в качестве вольнонаемного служащего в армии, бухгалтера. В жизни Литвинова неоднократно происходили резкие повороты. Одним из них стал арест в апреле 1901 года вместе с другими членами Киевского комитета Российской социал-демократической рабочей партии, а затем успешный побег в августе 1902 года из Лукьяновской тюрьмы. Он уезжает за границу, где займется изданием газеты "Искра".

Осенью 1905 года Валлах приезжает в Петербург и вместе с Красиным создает первую легальную большевистскую газету "Новая жизнь". Он разъезжает по городам страны, скрываясь от полиции, меняет имена и фамилии. Его партийные клички - Папаша, Феликс, Граф, Ниц и другие - оседают в полицейских досье. В историю российской дипломатии он войдет под псевдонимом Литвинов, ставшим его второй фамилией.

По поручению боевой группы ЦК партии, возглавляемой Красиным, он занимался закупкой оружия за границей и доставкой его в Россию. В 1908 году Литвинов был арестован во Франции. Царское правительство потребовало от французского правительства его выдачи в связи с нашумевшим тогда делом революционера-большевика Камо, который по заданию партии занимался экспроприацией денежных средств на Кавказе, организуя налеты на банки и почтовые кареты. На эти деньги Литвинов покупал оружие. Французское правительство ограничилось лишь высылкой Литвинова в Англию. Здесь он прожил 10 лет, работая в большевистской секции при Международном социалистическом бюро, выступая по заданию Ленина на различных форумах.

В 1916 году Литвинов женился на Айви Лоу, молодой английской писательнице. Ему было уже сорок лет. Друзья подталкивали его к этому шагу. Наконец он заявил: "Скоро женюсь. Но она - буржуйка". С ней он прожил тридцать пять лет. Его биограф Шейнис писал: "Литвинов был поражен, как хорошо она знает Толстого и Чехова. Полнеющий, рыжеватый, среднего роста человек, с хорошими манерами, не очень разговорчивый, произвел на молодую писательницу большое впечатление..." 17 февраля 1917 года у них родился сын Михаил, в следующем году появилась на свет дочь Татьяна.

4 января 1918 года Литвинов был назначен уполномоченным Народного комиссариата по иностранным делам в Лондоне. "Итак, я стал полпредом, - вспоминал позднее Литвинов, - но у меня ничего не было: ни директив из Москвы, ни денег, ни людей. Излишне говорить, что у меня не было ни опыта, ни подготовки к дипломатической работе". Форин оффис отказался признать его в качестве официального уполномоченного, но согласился поддерживать с советским представителем отношения де-факто.

Литвинов создал в Лондоне "Русское Народное посольство" и "Русское Народное консульство", наладил связь с Москвой, начал информировать НКИД о происходящих событиях, давал интервью местным газетам, выступал на собраниях. Летом в Москве был раскрыт так называемый "заговор послов", ключевую роль в котором играл английский посланник Брюс Локкарт. 3 сентября 1918 года Локкарт был арестован. Британцы предприняли ответные меры: Литвинов и некоторые сотрудники советского представительства оказались в Брикстонской тюрьме. В результате обмена Литвинов и его сотрудники в конце октября вернулись из Англии в Россию.

25 ноября 1919 года в Копенгагене, столице нейтральной Дании, начались англо-советские переговоры по обмену военнопленными. Глава советской делегации Литвинов успешно справился с задачей. В 1920 году он подписал также соглашение об обмене военнопленными с другими странами - Италией, Францией, Швейцарией, Австрией. При этом Копенгагенский договор с Австрией предусматривал, наряду с обменом военнопленными, нейтралитет Австрии в продолжавшейся войне против Советской России и начало фактических отношений между двумя странами. По возвращении из Дании Литвинов в течение пяти месяцев являлся полпредом в Эстонии, где одновременно выполнял функции торгпреда. 10 мая 1921 года его назначили заместителем наркома иностранных дел.

Литвинов много занимался организационными вопросами, часто замещал наркома. Его отличали спокойная уверенность, целеустремленность, точность, аккуратность. Если заведующий отделом опаздывал к нему на прием в назначенное время, то он его в этот день уже не принимал. Иностранцам импонировала его точность и конкретность. Литвинов уверенно брал на себя ответственность, проявлял уступчивость в ряде спорных вопросов. Однако он, по словам германского посла в Москве фон Дирксена, "не любил около себя никаких других богов".

В ноябре 1927 года Литвинов впервые во главе советской делегации принял участие в IV сессии Подготовительной комиссии Лиги Наций к конференции по разоружению, предложив по поручению Советского правительства проект немедленного всеобщего и полного разоружения. К сожалению, проект был отвергнут. Спустя год он фактически возглавлял наркомат. Чичерин находился долгое время на лечении за границей. Это давало Максиму Максимовичу широкие возможности для постепенной переориентации советской внешней политики. Он стремился к улучшению отношений прежде всего с западными странами: Великобританией, Францией и США. Литвинов считал, что для укрепления своего авторитета СССР должен участвовать в различного рода международных пактах и конференциях. Особенно высоко он ставил вопросы разоружения и уделял много внимания переговорному процессу, проводившемуся при его активном участии в Женеве. Одной из первых подобных акций было подписание Литвиновым с рядом соседних с СССР государств Московского протокола от 9 февраля 1929 года о досрочном введении в действие пакта Бриана-Келлога о запрещении войны в качестве орудия национальной политики.

21 июля 1930 года Литвинов был назначен наркомом иностранных дел СССР. Накануне назначения у него произошли неприятности из-за двоюродного брата  - Савелия Литвинова, который работал в торгпредстве в Берлине и подделал векселя. Савелий скрылся в Париже, а советские представители пытались уговорить французские власти выдать беглеца. Дело Савелия Литвинова рассматривал французский суд, который его оправдал. Об этом писала западная печать, вышла нежелательная огласка, и Политбюро специально обсуждало этот вопрос.  

Но эта скандальная история не повредила Максиму Максимовичу, как и разговоры о том, что он примыкает к "правым" - Николаю Бухарину и главе правительства Алексею Рыкову. Вместе с тем Сталин писал Ворошилову из Сочи в 1929 году, где отдыхал: "Держитесь покрепче в отношении Китая и Англии. Проверяйте во всем Литвинова, который, видимо, не симпатизирует нашей политике".

Но при этом Сталин доверял Литвинову. Не много в истории советской дипломатии найдется такого рода телеграмм, как та, которая была утверждена на заседании Политбюро в мае 1931 года. Она адресована Литвинову, участвовавшему в заседании подготовительной комиссии по разоружению в Женеве: "Ваши выступления в Женеве Политбюро считает правильными по существу и безупречными по форме и тону. Не возражаем против участия во всех названных вами Женевских комиссиях и подкомиссиях в форме, в которой вы найдете целесообразным".

Вскоре после назначения новый нарком изложил свое кредо советскому полпреду в Лондоне Майскому: "Советская внешняя политика есть политика мира. Это вытекает из наших принципов, из самих основ Советского государства. До сих пор наилучшие отношения у нас были с Германией, и в своих действиях мы старались, насколько возможно, поддерживать единый фронт с Германией или принимать во внимание ее позицию и интересы. Не сегодня завтра к власти придет Гитлер, и ситуация сразу изменится. Германия из нашего "друга" превратится в нашего врага. Очевидно, что теперь в интересах политики мира нам надо попробовать улучшить отношения с Англией и Францией, особенно с Англией, как ведущей державой капиталистической Европы".

Расчеты Литвинова на быстрое сближение с Великобританией не оправдались. Но было важно, чтобы она не противодействовала политике сближения СССР с другими странами. Уже в ноябре 1932 года был подписан договор о ненападении между СССР и Францией, аналогичные соглашения были заключены с Польшей и рядом других государств Восточной Европы.

В 1933 году по приглашению большой группы государств СССР вступил в Лигу Наций. Черчилль в своих воспоминаниях писал: "Литвинов, который представлял Советское правительство, быстро приспособился к атмосфере Лиги Наций и пользовался ее моральным языком с таким большим успехом, что он скоро стал выдающимся деятелем". Успех сопутствовал Литвинову и в другом важном начинании - установлении дипломатических отношений СССР с Соединенными Штатами Америки. Переговоры Литвинова с Рузвельтом в ноябре 1933 года не были легкими. Потребовалась неделя, чтобы добиться соглашения об установлении дипломатических отношений. Одновременно был произведен обмен нотами о невмешательстве во внутренние дела друг друга, о правовой защите граждан, о пользовании религиозной свободой для американских граждан, проживающих на территории СССР. Вернувшись в Россию, Максим Максимович, докладывая об итогах своей поездки, отметил, что признание СССР Америкой - это было "падение последней позиции, последнего форта в том наступлении на нас капиталистического мира, который принял после Октября форму непризнания и бойкота". Драматические события 1939 года стали новым поворотным пунктом в судьбе Литвинова. 3ахват Чехословакии и другие акты германской агрессии не встречали должного отпора со стороны Великобритании, Франции и других стран. Советский Союз стремился обеспечить безопасность своих западных рубежей, заключив соглашения с Англией и Францией о взаимопомощи. Однако правительства этих стран, готовя, по словам Черчилля, полумеры и юридические компромиссы, всячески затягивали переговоры. "Эта оттяжка стала фатальной для Литвинова, - писал британский премьер - Доверие к нам упало. Требовалась совершенно другая внешняя политика для спасения России".

Сообщения телеграфных агентств, известивших об Указе Президиума Верховного Совета СССР от 3 мая 1939 года о назначении В.М. Молотова наркомом иностранных дел, потрясли столицы многих государств своей неожиданностью. До февраля 1941 года Литвинов оставался членом ЦК ВКП(б). В течение нескольких дней он даже принимал участие в работе комиссии, занимавшейся чисткой Наркоминдела.

Оставшись не у дел, Литвинов жил на даче под Москвой. Он напомнил о себе... 22 июня 1941 года, когда пришел в Наркоминдел. Война поставила вопрос о скорейшем заключении союза с Великобританией и США. Приехавший в Москву личный представитель президента США Гопкинс встретился с Молотовым и Сталиным. На беседе у Сталина с Гопкинсом 31 июля Литвинов присутствовал в качестве переводчика. Это была демонстрация доверия к нему со стороны Сталина. 10 ноября Литвинов был назначен послом СССР в США и одновременно заместителем наркома иностранных дел. Через два дня он вылетел с женой и секретарем в США.

Главная его задача состояла в том, чтобы добиться скорейшего открытия второго фронта в Европе, обеспечения непрерывной отправки конвоев кораблей с грузами для Советского Союза, получения кредитов и размещения советских военных заказов в США. Но, несмотря на обещания, второй фронт не был открыт ни в 1942-м, ни в 1943 году. Это вызывало раздражение и недовольство советского руководства. В июне 1943 года Литвинов, уезжая в отпуск, давал понять своим американским друзьям, что в США он больше не вернется. На решение об отзыве Литвинова также повлиял и его почтенный возраст.

В начале сентября 1943 года Литвинов, будучи заместителем наркома иностранных дел, возглавил Комиссию по вопросам мирных договоров и послевоенного устройства мира. В июле 1946 года дипломату исполнилось 70 лет. Он ушел в отставку и оставшиеся пять лет жизни посвятил семье, внукам. Максим Максимович много читал, иногда посещал самых близких друзей. Умер Литвинов 31 декабря 1951 года. Похоронили его на Новодевичьем кладбище.

В.М. Молотов

Английский премьер-министр Уинстон Черчилль писал о нем: "Его улыбка, дышавшая сибирским холодом, его тщательно взвешенные и часто мудрые слова, его любезные манеры делали из него идеального выразителя советской политики". Сам о себе, он отзывался так: "Я не тот человек, который Сталину в рот заглядывал, я спорил с ним, говорил ему правду".

Вячеслав Михайлович Молотов родился 9 марта 1890 г. в слободке Кукарка Вятской губернии (с 1936 г. – г.Советск Советского района Кировской области) в большой семье приказчика Михаила Прохоровича Скрябина. Вместе со старшими братьями Вячеслав в 1902 году выехал на учебу в Казань, где поступил в Первое Казанское реальное училище. Атмосфера революционных событий 1905 года с всеобщей забастовкой и выступлениями студентов вовлекала молодежь в революционное движение. Летом 1906 года он вступил в РСДРП. В апреле 1909 года последовали первый арест и ссылка в Вологодскую губернию. Для него началась жизнь профессионального революционера.

После установления советской власти Молотов работал председателем Совета народного хозяйства Северного района, секретарем губисполкома в Нижнем Новгороде, затем в Донбассе. В 1920 году он стал секретарем ЦК компартии Украины, делегатом Х съезда РКП(б), на котором его избирают членом ЦК, кандидатом в члены Политбюро и секретарем ЦК партии. С этого времени Молотов в течение более 35 лет беспрерывно находился в высшем эшелоне власти, определявшим внутреннюю и внешнюю политику советского государства.

В декабре 1930 года он возглавил советское правительство. Молотов участвовал в борьбе против троцкистов и "правых" и наряду со Сталиным и другими руководителями государства несет прямую ответственность за массовые репрессии 30-х и последующих годов. Достаточно сказать, что только в Москве органами НКВД было расстреляно около 32 тыс. человек.

В 30-е годы Вячеслав Михайлович Молотов и как член Политбюро, и как Председатель Совнаркома должен был заниматься различными вопросами внешней политики. Он далеко не всегда был согласен с мнением и предложениями наркома иностранных дел Литвинова.

3 мая 1939 года Председатель Совнаркома Вячеслав Михайлович Молотов был одновременно назначен народным комиссаром по иностранным делам, сменив на этом посту отправленного в отставку Литвинова. Решение это было для Молотова неожиданным. Считая себя политиком, к дипломатической деятельности не готовился, иностранными языками не владел, хотя стремился изучать их в течение всей своей внешнеполитической деятельности. Он мог читать и понимать по-немецки и по-французски, а позже и по-английски.

Придя в Наркоминдел, новый нарком занялся "чисткой" аппарата. Он освободил наркомат от "всякого рода сомнительных полупартийных элементов". В результате НКИД лишился большого числа грамотных и опытных сотрудников, что отрицательно сказалось на его деятельности в условиях продолжавшегося обострения международной обстановки.

В окружении Сталина Молотов считался сторонником сближения между СССР и Германией. Еще в 1937 году торгпред СССР в Германии Канделаки вел переговоры от имени Сталина и Молотова с советником Гитлера министром Шахтом об улучшении политических и экономических отношений между Германией и СССР. Эти переговоры велись в обход наркомата иностранных дел, поэтому назначение Молотова наркомом иностранных дел было воспринято как приглашение Германии к переговорам, говорит доктор исторических наук Михаил Наринский.

Для западных демократий решение Сталина о смещении Литвинова оказалось полной неожиданностью. Как вспоминал позднее посол США в Москве Болен: "...Мы в посольстве плохо понимали, что происходит, британский посол Вильям Сидс рассказывал нам, что разговаривал с Литвиновым за несколько часов до сообщения о его смещении и не заметил никаких намеков на предстоящую перестановку. Такого же мнения были и другие работники дипкорпуса".

Узнав о смещении Литвинова, Германия не заставила себя ждать, и Гитлер немедленно дал инструкции германскому послу в Москве Шуленбургу "прощупать" настроения в Москве. Вскоре по инициативе немецкой стороны Вернер фон Шуленбург встретился с Молотовым и его заместителем Потемкиным. Посол Германии известил Молотова о готовности Третьего рейха изменить свое отношение к Советскому Союзу и просил Советское правительство рассмотреть возможность начать новый цикл немецко-советских переговоров. Молотов ответил уклончиво и заявил, что советской стороне необходимо время, чтобы обдумать предложения Берлина. Со своей стороны Молотов поставил перед Шуленбургом ряд вопросов, например, об отказе Германии поддерживать японские притязания на Дальнем Востоке. Над этим должны были думать Гитлер и Риббентроп. Разумеется, отмечает Михаил Наринский, контакты между СССР и Германией были в центре внимания всех иностранных дипломатов в Москве.

10 июля 1939 года в Ленинград морским путем прибыли наконец британская и французская делегации для обсуждения в Москве вопроса об оборонительном пакте. Эту англо-французскую делегацию возглавляли французский генерал и престарелый английский адмирал, у которых не было достаточно больших полномочий. Сталин поручил вести с ними переговоры наркому обороны Ворошилову. Ни состав этих делегаций, ни их долгий морской путь в СССР не говорили о серьезных намерениях Англии и Франции на этих переговорах.

Новый нарком на переговорах с Англией и Францией о заключении договора о взаимопомощи занял твердую позицию, требуя согласия предоставить гарантии трех держав западным соседям СССР. Однако очевидное нежелание Лондона и Парижа объединиться с Советским Союзом против Гитлера предопределило провал идеи антигитлеровского союза в преддверии войны.

Между тем как раз в июле активизировались переговоры Молотова и Шуленбурга, и при взаимном желании сторон изменить отношения на этих переговорах отпадали одна за другой накопившиеся трудные проблемы. В начале августа американский посол Болен известил свое правительство, что, по данным его осведомителя, СССР и Германия вплотную приблизились к соглашению. Американское правительство сообщило об этом правительствам Англии и Франции, но это не изменило их позиции и не повлияло на инструкции, которые они дали своим делегациям в Москве. Посол Великобритании в России сэр Родерик Лайн считает, что это был один из самых больших просчетов того времени.

Лайн: "Всеобщее неверие в то, что Сталин сможет договориться с Гитлером, и привело к таким страшным последствиям. Вы потеряли в той войне свыше 20 миллионов человек. Но тогда в это трудно было поверить. Сталин сумел обмануть Запад, но вряд ли через каких-то два года после заключения пакта он продолжал считать себя победителем".

Впрочем, и Болен ошибся в предположении, что переговоры СССР и Германии будут продолжаться еще два-три месяца. Сомнения Сталина и Гитлера разрешились к 20 августа, и было объявлено, что 23 августа Риббентроп прибудет в Москву.

Проанализировав создавшуюся ситуацию, Кремль согласился с идеей заключения договора с Германией о ненападении. 23 августа 1939 года В.М. Молотов подписал договор. Одновременно был оформлен секретный протокол к этому договору, предусматривавший "разграничение сфер обоюдных интересов в Восточной Европе". Новым шагом на пути к сотрудничеству с Германией явилось подписание Молотовым и Риббентропом 28 сентября Договора о дружбе и границе.

Бывший посол США в СССР Болен свидетельствует: "У русских не было нацистских флагов. Наконец их достали - флаги с изображением свастики - на студии "Мосфильм", где снимались антифашистские фильмы". От Советского Союза договор был подписан, как известно, Молотовым, и поэтому он получил неофициальное название "пакта Молотова - Риббентропа".

В конце августа была созвана внеочередная сессия Верховного Совета СССР, на которой Молотов сделал доклад о неожиданном для всех договоре. Сессия единогласно ратифицировала договор, а следующий день - 1 сентября - был уже днем начала Второй мировой войны. Германия атаковала Польшу, а еще через день Англия и Франция объявили войну Германии.

29 сентября 1939 года Молотов подписал еще один договор с Германией - Договор о дружбе и границе между СССР и Германией. Одновременно Молотов и Риббентроп, как утверждают, подписали три секретных протокола к этому договору. В одном из них территория Литвы объявлялась сферой влияния СССР. По другому протоколу на территории СССР и Германии запрещалась "польская агитация", враждебная интересам обеих сторон. Именно пакт "Молотов-Риббентроп" 1939 года побудил японское руководство отказаться от дальнейшего "продвижения" в сторону Советского Союза и выбрать иное направление для экспансии - в сторону "южных морей". В итоге Япония в апреле 1941 г. заключила с СССР договор о ненападении, что избавило страну от войны на два фронта после нападения на нее гитлеровской Германии.

Дипломатическая активность главы внешнеполитического ведомства в условиях начавшейся Второй мировой войны была нацелена на обеспечение лучшей конфигурации границ нашей страны и поддержание хороших отношений с соседями как в Европе, так и на Дальнем Востоке. Советское правительство отдало приказ войскам "взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии". За этим последовало заключение Советским Союзом договоров о взаимопомощи с Эстонией, Латвией и Литвой. Все они были подписаны Молотовым.

27 сентября 1940 года в Берлине Германией, Италией, Японией был подписан Тройственный пакт. Германия не слишком заботилась о точном соблюдении всех пунктов заключенных с СССР договоров и соглашений. Немецкие войска появились в Финляндии и Румынии. Это вызывало беспокойство в СССР, и в Москве было принято беспрецедентное решение о поездке главы советского правительства, наркома иностранных дел Молотова с миссией в Германию. Он был единственным из советских политических лидеров, кому выпала сомнительная честь пожимать в рейхсканцелярии руку Гитлеру. 12 и 13 ноября он провел напряженные переговоры в Берлине с Гитлером и Риббентропом. Основное внимание он уделил заключенному Германией Тройственному пакту и пребыванию немецких войск вблизи границ СССР - в Румынии и Финляндии. В беседе с Гитлером он заявил: "В Финляндии не должно быть германских войск, а также не должно быть тех политических демонстраций в Германии и в Финляндии, которые направлены против интересов Советского Союза.

Однако переговоры в Берлине ни к чему не привели. Подводя предварительные итоги визита, Молотов докладывал: "Обе беседы не дали желательных результатов. Главное время с Гитлером ушло на финский вопрос". Советское предложение о предоставлении гарантий Болгарии вызвало "настороженность Гитлера. Германия не ставит сейчас вопрос о приезде в Москву Риббентропа... Таковы основные итоги. Похвастаться нечем, но, по крайней мере, выяснил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться".

Гитлер отказался вести переговоры по проблемам, которые особенно волновали советское руководство. Он предложил вместо этого провести переговоры о присоединении СССР к "антикоминтерновскому пакту" и о разделе Британской империи. Молотов вернулся в Москву, ничего не добившись.

Через дипломатические каналы Молотов также получал важные сведения, которые говорили о подготовке Германией нападения на СССР. Но новый нарком иностранных дел игнорировал эти данные, опасаясь вызвать раздражение Сталина.

Сведения о создании мощной группировки войск для нападения на Советский Союз неоднократно поступали высшему политическому и военному руководству страны. Однако Сталин не хотел признавать, что его ориентация на союз с Германией была ошибочной. Надеясь оттянуть время, он боялся дать Гитлеру повод для обвинений в невыполнении условий договоров 1939 г. По его указанию ТАСС 14 июня 1941 г. опубликовал заявление, в котором говорилось, что слухи о намерении Германии порвать пакт о ненападении и напасть на СССР лишены всякой почвы. 22 июня 1941 г. посол граф Ф. фон Шуленбург сделал Молотову краткое заявление: концентрация советских войск у германской границы достигла таких размеров, каких уже не может терпеть германское правительство. Поэтому оно решило принять соответствующие контрмеры. Слово "война" произнесено не было. Молотов назвал действия Германии невиданным вероломством и с горечью заметил: "Мы этого не заслужили"...

22 июня 1941 года Вячеслав Михайлович Молотов выступил с заявлением по радио, в котором сообщил советскому народу о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз, несмотря на существовавший договор о ненападении. В первые дни войны он демонстрировал предельную собранность и мобилизованность. Он в срочном порядке принимает меры по работе наркомата в новых условиях, оперативно реагирует на донесения послов. В ответ на сообщение Майского о заявлении британского министра иностранных дел Идена о готовности правительства Великобритании оказать Советскому Союзу помощь "во всем, в чем оно может", и направить в Москву военную и экономическую миссии, Молотов направляет послу ответ, в котором положительно оценивает эту инициативу и в спокойной манере подчеркивает, что советское правительство "в свою очередь готово оказать помощь Англии".

Главное внимание в период войны Вячеслав Михайлович уделяет расширению контактов и связей с дипломатическими представителями стран антигитлеровской коалиции, вопросам военных поставок из США и Великобритании, открытию второго фронта в Европе, поддержанию корректных отношений с союзницей Германии - Японией, на границе с которой и особенно на морских рубежах нередко происходили различного рода инциденты. Важно было не дать повода Японии открыть новый фронт на советском Дальнем Востоке. Маршал Жуков напишет позднее: "Молотов также пользовался большим доверием Сталина, когда рассматривались оперативно-стратегические и другие важные вопросы. Между ними нередко возникали разногласия и серьезные споры, в ходе которых формировалось правильное решение".

С именем Молотова связаны все международные конференции глав правительств и государств, которые заложили основы послевоенного мирного урегулирования. Он возглавлял советские делегации на большинстве сессий Совета министров иностранных дел СССР, США, Великобритании, Франции и Китая, на Парижской мирной конференции 1946 года, где защищал территориальные интересы Албании, Болгарии и Югославии.

В 1949 году Молотов был снят с поста министра иностранных дел. Его имя постепенно исчезает со страниц газет. 16 октября 1952 года Сталин обрушился на него за мнимые ошибки, в том числе за то, что он в конце 20-х годов поддерживал зажиточных крестьян, предлагая уменьшить налоги с работников сельского хозяйства. Сам Молотов так скажет об этом: "Перед войной мы требовали колоссальных жертв от рабочих и от крестьян. Народ был в колоссальном напряжении, а мы требовали: "Давай, давай!" А Никита Сергеевич Хрущев напишет в своих мемуарах: "Он производил на меня в те времена впечатление человека независимого, самостоятельно рассуждающего, имел свои суждения по тому или другому вопросу, высказывался и говорил Сталину, что думает. Было видно, что Сталину это не нравится".

После смерти Сталина, Молотов вновь оказался на посту министра иностранных дел. Он активно включился в осуществление курса на ослабление международной напряженности. В результате интенсивной дипломатической переписки, в феврале 1954 года, впервые через много лет, состоялась конференция с участием министров иностранных дел СССР, США, Великобритании и Франции по германскому и австрийскому вопросам.

Вместе с Булганиным и Хрущевым он участвовал летом 1955 года в Женевском совещании глав правительств СССР, США, Великобритании и Франции, обсуждавших вопросы европейской безопасности и объединения Германии. В октябре того же года Молотов возглавил советскую делегацию на Женевском совещании министров иностранных дел. Это были его последние выходы на международную арену в качестве министра иностранных дел. Хрущев постепенно отстранял его от внешнеполитических дел. Отправляясь в мае 1955 года с визитом в Югославию для примирения с президентом Тито, Хрущев уже не взял с собой министра иностранных дел. А когда Тито летом 1956 года нанес ответный визит в Москву, Молотов был освобожден от обязанностей министра. Июньский пленум ЦК КПСС 1957 года вывел его наряду с другими членами "антипартийной группы" из руководящих органов партии и снял со всех государственных постов.

В августе 1957 года Молотов был назначен послом СССР в Монгольскую Народную Республику. Спустя три года, Совет Министров СССР утвердил его на посту Постоянного представителя при Международном агентстве по атомной энергии в Вене. Работы было много. Молотов активно участвовал в работе Генеральной конференции МАГАТЭ, ее комитетов. Однако, в середине ноября 1961 года было принято решение о его отзыве из Вены. В 1962 г. В.М.Молотова исключили из КПСС (восстановлен в 1984 г.).

Приказом по МИД СССР от 12 сентября 1963 года Вячеслав Михайлович Молотов был освобожден от работы в Министерстве в связи с уходом на пенсию. Будучи пенсионером, вел активный образ жизни, работал дома или в библиотеке.

8 ноября 1986 года Совет Министров СССР известил, что на 97-м году жизни после продолжительной и тяжелой болезни в пос.Жуковка Барвихинского сельсовета Одинцовского района Московской области скончался персональный пенсионер союзного значения Вячеслав Михайлович Молотов. Похоронен он был на Новодевичьем кладбище.

А.Я. Вышинский

5 марта 1949 г., в разгар холодной войны, министром иностранных дел Советского Союза был назначен Андрей Януарьевич Вышинский. В 1952 году он избирается кандидатом в члены ЦК КПСС, но своим человеком среди партийной верхушки так и не становится.

А.Я. Вышинский был, пожалуй, одним из наиболее образованных людей в сталинском руководстве, обладал цепкой памятью. К тому же он владел французским, английским и немецким языками, а польский и русский знал с детства. Его суровость и жесткость в отношениях с подчиненными сочеталась с эрудицией и пытливым умом.

Бывший посол Великобритании в Москве Робертс отмечал: "Будучи с февраля 1945 года по октябрь 1947 года британским поверенным в делах в Москве, часто виделся с ним в деловой и неформальной обстановке. Он хорошо говорил по-французски, был быстр умом, сообразителен и деловит, всегда хорошо знал существо вопроса. Но если к Молотову я испытывал, вопреки своему желанию, определенное уважение, то по отношению к Вышинскому я ничего такого не чувствовал. В то время все советские чиновники не могли делать ничего другого, кроме как проводить сталинскую политику, не задавая лишних вопросов..." Андрей Януарьевич Вышинский родился 10 декабря 1883 года в Одессе. Вскоре родители переехали в Баку. Этот город будущий министр назвал "своей настоящей родиной". В Баку он окончил Первую мужскую классическую гимназию имени императора Александра III. В 1901 году Вышинский поступил на юридический факультет Киевского университета, окончить который ему удалось лишь через 12 лет. Подобно тысячам своих сверстников, он принял участие в студенческих "беспорядках", за что в феврале 1902 года был исключен из университета. Он вернулся в Баку, где сблизился с рядом местных социал-демократических активистов. В 1904 году официально вступил в бакинскую организацию РСДРП (меньшевиков). Благодаря своему темпераменту и ораторству он скоро стал известен "всему Баку", участвовал во многих забастовках, демонстрациях и т.д. Организовал боевую дружину. Неоднократно подвергался преследованиям за нарушение общественного порядка. Но когда революционные события уже пошли на убыль, его в феврале 1908 года осудили к одному году заключения. Наказание он отбывал в Баиловской тюрьме. Меньшевик Вышинский оказывался порой в центре дискуссий, которые происходили в камере. Его оппонентом был арестант - большевик по кличке Коба. Так состоялось его знакомство с И. В. Сталиным.

Октябрьская революция застала Вышинского на посту председателя Якиманской районной управы. Он не сразу поддержал большевиков. По наблюдениям близко знавших его лиц, перелом наступил осенью 1918 года, когда произошла революция в Германии. В 1920 году Вышинский вступил в партию.

С этого времени он начинает постепенно двигаться по служебной лестнице, занимая все более высокие посты: начальник Управления распределения Наркомпрода, затем прокурор уголовно-судебной коллегии Верховного суда РСФСР и одновременно профессор Первого Московского государственного университета. В 1925 году избирается ректором университета.

В последующие годы А. Я. Вышинский занимает все более высокие судебные должности. Без его участия не проходит ни один из тогдашних громких судебных процессов. Сталин использовал его меньшевистское прошлое и нередко прибегал к прямому давлению, когда замечал малейшие колебания. 1 июня 1939 года он был назначен заместителем председателя Совнаркома в качестве куратора вопросов культуры, а 1 октября 1940 года - первым заместителем наркома иностранных дел. С этого времени вся деятельность А.Я. Вышинского была тесно связана с советской внешней политикой.

С первых дней работы в Наркоминделе он занимался отношениями СССР со странами формировавшейся антигитлеровской коалиции, прежде всего с Великобританией. Шла война, международная обстановка усложнялась. Германские войска появились в Румынии и Финляндии. Советское правительство предпринимало в начале 1941 года конкретные шаги по ограничению сферы гитлеровской агрессии и урегулированию вопросов, которые могли бы стать источником разногласий между СССР и Германией.

Начавшаяся Великая Отечественная война потребовала от советских дипломатов активных действий по созданию антигитлеровской коалиции. Вышинский, как и другие руководители наркомата, постоянно в центре событий. 12 июля он присутствовал при первом акте, ведущем к созданию такой коалиции, - подписании соглашения Советского Союза с Великобританией о совместных действиях в войне против Германии. В ряде стран немцы организовывали различного рода провокации с целью поссорить их с Советским Союзом. А.Я. Вышинский в своих беседах с представителями заинтересованных государств и заявлениях неоднократно опровергал всякого рода домыслы: будь то о бомбардировке советскими самолетами Болгарии и высадке парашютистов или же о бомбардировке г. Хапаранда в Швеции.

В октябре 1941 года центральный аппарат Наркоминдела и дипломатический корпус были эвакуированы в Куйбышев в связи с приближением немецких войск к Москве. 22 января 1942 г. Вышинский подписал советско-польское соглашение о предоставлении правительством СССР правительству Польши займа в размере 300 млн. рублей на содержание польской армии на территории СССР. В тот же день он оформил соглашение о предоставлении правительству Чехословакии займа в сумме 5 млн. рублей на содержание чехословацкой бригады на советской территории.

В октябре 1943 года в Москве состоялась конференция министров иностранных дел СССР, США и Великобритании, в которой принял участие и Вышинский. По предложению советского правительства конференция рассмотрела вопросы сокращения сроков войны против гитлеровской Германии и ее союзников в Европе и открытия второго фронта. Было решено создать Европейскую консультативную комиссию и Консультативный совет по вопросам Италии. Для участия в работе этого союзнического органа 18 ноября в Алжир, где находилась штаб-квартира союзников, выехал Вышинский. Это был его первый выезд за границу. Там он получил и некоторый опыт многосторонней дипломатии, впервые председательствуя на заседаниях союзного Консультативного совета, на которых рассматривались повседневные политические вопросы и координация политики союзников в отношении Италии.

В феврале 1945 года Андрей Януарьевич Вышинский - член советской делегации на Ялтинской конференции руководителей трех союзных держав, участвует в работе одной из ее комиссий. В апреле того же года он присутствовал при подписании договоров о дружбе и взаимопомощи с Польшей, Югославией и другими государствами.

Победоносное завершение войны было ознаменовано 9 мая 1945 года подписанием немцами Акта о безоговорочной капитуляции. Привез текст Акта в Берлин Вышинский, который оказал маршалу Жукову правовую поддержку в столь важный и ответственный момент. Фотография процедуры подписания отразила и присутствие Вышинского. После короткого пребывания в Москве он вновь, уже в составе советской делегации, едет в июле в Берлин на Потсдамскую конференцию руководителей трех союзных держав - СССР, США и Великобритании, которая решала вопросы послевоенного устройства Германии.

В январе 1946 года советское правительство назначило делегацию СССР на первой сессии Генеральной Ассамблеи ООН во главе с Вышинским. Выступая, он, правда, еще употреблял выражения "наши американские и английские друзья", но очень скоро, по мере усиления холодной войны, стали крепчать и речи Вышинского. Подтверждая, что "демократия - это есть ограничение тирании", он одновременно выступал против "принципа неограниченной свободы".

В 1948 году А.Я. Вышинский представлял интересы СССР на Дунайской конференции в связи с выработкой новой конвенции о режиме судоходства на Дунае и в Совете Безопасности ООН по берлинскому вопросу. Ему даже удалось в неофициальном порядке согласовать с председателем Совета Безопасности представителем Аргентины Брамуглиа проект решения вопроса о положении в Берлине. Но потребовалось еще несколько месяцев, прежде чем была снята блокада Западного Берлина. Вышинский присутствует при подписании договоров о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи с Румынией и Венгрией. Участвует в переговорах по выработке аналогичного договора с Финляндией.

7 марта 1949 года Вышинский назначается министром иностранных дел СССР. На собрании сотрудников МИД он требует выполнения не только своих указаний, но и приказов, подписанных ранее Молотовым. Остаются на своих местах и основные руководящие работники МИД. Вместе с тем он отдает ряд распоряжений по укреплению дисциплины среди сотрудников, ограничению их выступлений в печати и использования архивных документов при защите диссертаций.

Одним из первых его достижений на новом посту была договоренность с Великобританией, США и Францией о снятии с 12 мая 1949 года советской блокады Западного Берлина. Однако это решение не смогло остановить процесс создания НАТО. В этот период все больше внимания А. Я. Вышинскому приходилось уделять проблемам Дальнего Востока. В марте 1949 года в Москве побывала делегация КНДР во главе с председателем Совета министров Ким Ир Сеном. Вышинский подписал 17 марта по поручению советского правительства соглашение об экономическом и культурном сотрудничестве.

1 октября 1949 года была провозглашена Китайская Народная Республика. В ходе визита председателя КНР Мао Цзэдуна в Москву состоялись советско-китайские переговоры о заключении Договора о дружбе и взаимопомощи. В речи при подписании глава внешнеполитического ведомства отметил, что "советский народ всегда испытывал глубокое чувство дружбы и уважения к китайскому народу". Осенью того же года со всей страстью своего темперамента он обращал внимание Генеральной Ассамблеи ООН на "совершенную недопустимость и нетерпимость такого положения, когда в ООН до сих пор не представлена Китайская Народная Республика, великая страна с почти 500-миллионным народом".

Начавшаяся летом 1950 года война в Корее надолго осложнила международное положение. В связи с реорганизацией правительства после смерти Сталина, а также в контексте появившихся признаков некоторой разрядки в международных отношениях 7 марта 1953 года Вышинский был переведен на должность первого заместителя министра и постоянного представителя СССР при ООН. В это время он находился в Нью-Йорке.

22 ноября 1954 года Вышинский скоропостижно скончался в Москве. Состоялось траурное заседание Генеральной Ассамблеи ООН, на котором с прощальным словом выступили председатель Ассамблеи Ван Клеффенс, представитель СССР Соболев, а также делегаты Сирии, Великобритании, Франции, США, Индии и Чехословакии.

Д.Т. Шепилов

Политическая биография Дмитрия Трофимовича Шепилова оказалась короткой. В 52 года он был полностью отстранен от политики. Многим он известен прежде всего как "примкнувший" к "антипартийной группе Маленкова-Кагановича-Молотова". На посту министра иностранных дел СССР он пробыл всего 8 месяцев.

Шепилов родился 5 ноября 1905 г. в Ашхабаде, в семье железнодорожного слесаря. После переезда семьи в Ташкент учился в гимназии, а затем в средней школе. В 1926 году окончил юридический факультет МГУ и Аграрный институт красной профессуры. Участник Великой Отечественной войны, он добровольцем уйдет на фронт и закончит войну в звании генерал-майора, начальника политотдела 4-й Гвардейской армии. Десять лет он будет работать в газете "Правда" и покинет главную газету страны в должности главного редактора.

2 июня 1956 г. указом Президиума Верховного Совета CCCР Шепилов был назначен министром иностранных дел. Почему был выбран именно он? Это был один из хрущевских ходов в длительной борьбе за власть. Должность министра Хрущев вообще не считал важной, полагая, что он сам будет определять внешнюю политику. Ему просто нужно было срочно убрать Молотова с поста министра, и он направил в МИД человека, которому полностью доверял.

Шепилов, чувствуя полную поддержку Хрущева, вел себя совершенно самостоятельно. Советские дипломаты обрели министра, совершенно непохожего на своих предшественников. Когда Шепилов вылетал в Каир для встречи с Насером, его спросили, кому из помощников его сопровождать. Он удивился: «Зачем людей отрывать от дела? Переводчик найдется в Посольстве, а портфель я сам могу носить».

Олег Трояновский, который был помощником министра, вспоминал, что Дмитрий Трофимович пришел в ужас от обилия бумаг, которые клали ему на стол, но справлялся со своими делами достаточно хорошо.

Образованный, высоко эрудированный, знаток музыки и литературы, весьма импозантный внешне, Шепилов быстро завоевал авторитет на международной арене. Его боевым крещением на посту министра стал визит в 1956 году в Москву президента Югославии Иосифа Броз Тито. Шепилов участвовал в переговорах и беседах Хрущева, Булганина, Микояна, Молотова с югославской правительственной делегацией.

Первой зарубежной поездкой в качестве министра иностранных дел для него стало ближневосточное турне в июне 1956 года. В контексте начинавшегося крушения колониальной системы и усиления международного веса и влияния афро-азиатских народов Советский Союз уделял особое внимание перспективам налаживания отношений с арабскими странами, которые активно проявляли себя в формировавшемся движении неприсоединения. Шепилов твердо проводил линию на завязывание дружеских и партнерских связей со странами Ближнего Востока, особенно теми из них, кто настойчиво выступал за упрочение своего суверенитета и независимости. Он всячески подчеркивал, что на этом пути арабские страны найдут в лице СССР надежного союзника. В ходе бесед и переговоров им был предпринят зондаж по поводу возможности заключения двусторонних договоров о дружбе и сотрудничестве. Однако было очевидно, что на том историческом этапе арабские государства еще опасались "чрезмерного сближения с Москвой".

В Каире Шепилов провел переговоры с египетским лидером Гамалем Абдель Насером. Основное внимание было уделено вопросам налаживания практического партнерства в контексте предпринимавшихся правительством Египта усилий по упрочению экономической независимости государства. Шепилов, руководствуясь переговорными инструкциями, ясно дал понять египетскому руководству, что СССР мог бы оказать содействие в строительстве Асуанской плотины, строительстве металлургического комбината, создании машиностроительной отрасли. Он акцентировал внимание на важности разработки перспективного плана экономического развития Египта, при этом египтяне попросили срочно прислать "двух экономистов-плановиков для оказания содействия". Кроме того, была высказана просьба к Шепилову как одному из авторов "о высылке трех экземпляров политэкономии социализма на английском языке".

16 июля 1956 г. Шепилов выступил с заявлением в Верховном Совете СССР о позиции Советского правительства в вопросе прекращения испытаний ядерного оружия. Он также затронул и вопросы сокращения вооруженных сил и вооружений обычного типа. "Советский Союз последовательно добивается того, чтобы проблема разоружения была сдвинута с места и поставлена на практические рельсы. Неопровержимым тому свидетельством служат не только предложения о существенном сокращении вооруженных сил и вооружений, а также о запрещении атомного оружия, но и проводимые СССР в одностороннем порядке мероприятия по значительному сокращению своих вооруженных сил и вооружений".

Месяц спустя после поездки по арабским странам Шепилов вновь вынужден был сфокусировать внимание на ближневосточной проблематике. 26 июля 1956 г. в Каире был принят декрет о национализации Суэцкого канала. Великобритания и Франция предприняли экономические санкции и начали военные приготовления с целью оказания нажима на Египет. В заявлении правительства СССР от 9 августа, подготовленном при участии Шепилова, содержалось осуждение действий западных держав против Египта, которые квалифицировались как угроза миру и безопасности.

Шепилов возглавил делегацию СССР на Лондонской конференции по вопросу о Суэцком канале, проходившей 16-23 августа. На ней он выступил за мирное решение суэцкой проблемы "на основе сочетания национальных интересов Египта и интересов обеспечения свободы судоходства" по каналу. 23 августа министр заявил, что единственным путем решения вопроса о Суэцком канале, отвечающим современным условиям, является признание суверенитета Египта как независимого и полноправного государства, полного хозяина Суэцкого канала. Но 30 октября начались военные действия против Египта. Советское правительство осудило агрессию и потребовало, чтобы Совет Безопасности принял меры к прекращению агрессии против Египта.

Шепилов способствовал нормализации советско-японских отношений, выступал за установление с Токио политического диалога. В беседах с министром иностранных дел Японии в Москве и Лондоне в августе 1956 года он настойчиво отстаивал идею налаживания добрососедских связей, недопущения использования национальных территорий для базирования иностранных войск. Эти контакты Шепилова способствовали подготовке визита в Москву в октябре премьер-министра Японии Хатоямы, в переговорах с которым он принял деятельное участие. Результатом большой дипломатической работы явилось подписание Совместной декларации, провозгласившей прекращение состояния войны и восстановление мира и добрососедских отношений со дня вступления в силу этого документа. СССР отказывался от всех репарационных претензий к Японии. Была достигнута договоренность об обмене дипломатическими представителями в ранге посла. Помимо этого был подписан протокол о развитии торговли и взаимном предоставлении режима наиболее благоприятствуемой нации.

На осень пришлось обострение ситуации в Венгрии, принявшее характер политического кризиса. "Венгерский вопрос" был вынесен на обсуждение ООН. В выступлении Шепилова на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи ООН 22 ноября 1956 г. содержалась критика попытки использовать эту проблему для обострения международной обстановки. Министр иностранных дел СССР со всей настоятельностью поставил вопрос о выводе войск Великобритании, Франции и Израиля из Египта, внес на рассмотрение ООН программу разоружения и предложил расширить международное экономическое сотрудничество, оказать помощь слаборазвитым странам.

Дмитрий Трофимович уделял много внимания решению германской проблемы, являвшейся крупным дестабилизатором международной безопасности. В официальных выступлениях, беседах он неизменно подчеркивал, что СССР последовательно выступает против возрождения милитаризма в Западной Германии, остается твердым сторонником восстановления национального единства Германии как миролюбивого и демократического государства. В условиях, когда на территории Германии существует два самостоятельных государства, возможен только один реальный подход к решению проблемы воссоединения Германии: оба германских государства должны договориться между собой. СССР, поддерживая дипломатические отношения с обоими государствами, был готов оказывать содействие в достижении необходимого соглашения между ними.

В декабре 1956 состоялась последняя зарубежная поездка - визит во главе правительственной делегации в Варшаву. В центре переговоров стоял вопрос о правовом статусе советских войск на польской территории. На приеме в посольстве СССР министр отметил: "Можно не сомневаться, что подписанный нами Договор явится важной вехой на пути дальнейшего развития и укрепления польско-советской дружбы. Атмосфера полного взаимопонимания, искренности и делового сотрудничества, в которой проходили переговоры, не может не радовать каждого из нас".

Находясь в одной из поездок, Шепилов получит шифротелеграмму за подписью Булганина и Хрущева: "Перед отъездом дайте по мордам этим империалистам". Ослушался приказа Генерального секретаря, чем вызвал его недовольство. Хрущева начинают раздражать ученость и интеллект Шепилова. Тем более что на одном из пленумов глава внешнеполитического ведомства бросит: "Неграмотный человек не может руководить государством!". Хрущев этого уже не простит.

Дмитрий Трофимович был полон сил и энергии, выстраивал планы внешнеполитических контактов на ближайшую перспективу. 12 февраля 1957 г., за несколько дней до отставки, Шепилов выступил на сессии Верховного Совета с докладом "Вопросы международного положения и внешней политики СССР". Доклад содержал всесторонний анализ международной обстановки, был строго выдержан в духе партийных установок и привычной риторики. Казалось, ничто не предвещало его скорой отставки. Через два дня Шепилов был вторично избран секретарем ЦК КПСС, а 15 февраля 1957 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР был освобожден с поста министра в связи с переходом на другую работу.

В то время в Президиуме ЦК КПСС сложилась напряженная ситуация в связи с формировавшейся оппозицией Никите Сергеевичу Хрущеву. Состоявшийся 22 июня 1957 г. пленум осудил группу лиц, выступавших против Хрущева. На пленуме не удалось доказать принадлежность Шепилова к этой группе, поскольку он не участвовал в ее встречах и не готовил от ее имени документов. Более того, о многих действиях оппозиции Шепилов узнал лишь в ходе пленума.

В ноябре 1961 года он будет исключен из партии и добьется восстановления только спустя 15 лет.

Некоторое время после отставки Шепилов работал в г.Фрунзе зам. директора Института экономики, затем, с 1960 г. вплоть до выхода на пенсию в 1982 г. – старшим археографом Главного Архивного управления при Совете Министров СССР. Он скончался 18 августа 1995 г. и был похоронен на Новодевичьем кладбище.

Где бы ни работал Шепилов, он всегда находил контакт и взаимопонимание с окружающими его людьми. Все преследования, унижения, злопыхательства не сломили его волю, честь и совесть.

А.А. Громыко

В истории отечественной дипломатии фигура Андрея Андреевича Громыко столь же заметна, сколь и самобытна и во многих отношениях неординарна. Уроженец белорусской деревни Старые Громыки, он поднялся до самых высоких вершин государственного и политического Олимпа, выполняя в течение 28 лет миссию руководителя внешней политики великой державы.

Андрей Андреевич Громыко родился 18 июля 1909 года в белорусской деревне Старые Громыки. Отец его, Андрей Матвеевич, был крестьянином, но, не имея достаточно земли, чтобы прокормить семью, подрабатывал в промышленности. С тринадцати лет Андрей-младший ходил вместе с отцом на заработки - чаще на заготовку и сплав леса. Мать его, Ольга Евгеньевна, происходила из крестьян, была труженицей и очень любила книги, поэтому в деревне ее звали «профессор».

После окончания семилетней школы Андрей Громыко, по настоянию родителей, продолжил учебу. Сначала в Гомеле (профтехшкола и техникум), затем в Минске (институт и аспирантура). В 1931 году Громыко женился на белорусской девушке, происходившей из крестьянской семьи. В первое время молодая семья жила трудно. Андрей Андреевич и Лидия Дмитриевна иногда голодали. В 1932 году родился сын Анатолий, будущий ученый. Лидия Дмитриевна на протяжении всей жизни была рядом с мужем. Она провели сотни приемов для жен послов многочисленных государств, сопровождала его почти во всех его многочисленных поездках. Андрей Андреевич в шутку называл ее «мой домашний секретарь». Но это было позже.

В 1934 году группу аспирантов, среди которых был и Громыко, перевели в Москву, в научно-исследовательский институт аналогичного профиля.

Защитив в 1936 году кандидатскую диссертацию по проблемам экономики в сельском хозяйстве, Громыко был принят в Институт экономики АН СССР старшим научным сотрудником, а затем стал ученым секретарем. Он мечтал о карьере экономиста, но судьба распорядилась иначе.

В начале 1939 года Громыко пригласили в комиссию ЦК партии, подбиравшую из числа коммунистов новых работников, которые могли бы быть направлены на дипломатическую работу. «Ты прав, - говорил Андрей Андреевич много лет спустя сыну, - я стал дипломатом по случайности. Выбор мог бы пасть на другого парня из рабочих и крестьян, а это уже закономерность. В дипломатию вместе со мной таким же образом пришли Малик, Зорин, Добрынин и сотни других».

Карьера Громыко развивалась стремительно. В мае 1939 года он впервые переступил порог МИДа, в то время НКИД, и сразу же получил ответственный пост заведующего Отделом Американских стран. Вскоре последовала и первая загранкомандировка - с октября 1939 года он был советником посольства СССР в США.

В августе 1943 года 34-летний Громыко стал послом СССР в Вашингтоне. Он оказался в самой гуще международных событий. Участие в подготовке и проведении конференций в Ялте, Потсдаме, Думбартон-Оксе и Сан-Франциско сделало его сопричастным к формированию послевоенного мироустройства.

В 1946 году, несмотря на нападки западной прессы на советского дипломата, многие уже тогда отдавали ему должное. Громыко, говорилось в одном из заявлений, «необычайно остроумен, искусный диалектик, специалист по ведению переговоров с большими способностями, он всегда вежлив, как будто специально готовил себя к тому, чтобы освободиться от человеческих слабостей». Громыко держался довольно независимо, позволял себе высказывать мнения, не всегда совпадающие с точкой зрения руководства МИД. 24 июня 1947 года на письмо В.М. Молотова, в котором говорилось, что посол ошибается, относя Эйзенхауэра к «менее агрессивным элементам» в американском истеблишменте, Громыко кратко, но весомо ответил, что имеет «иную информацию по этому вопросу».

В августе 1947 года журнал «Тайм» писал: «Как постоянный представитель Советского Союза в Совете Безопасности Громыко делает свою работу на уровне умопомрачительной компетентности».

Громыко стоял у истоков ООН. Под Уставом этой организации стоит его подпись. В 1946 году он стал первым советским представителем в ООН и одновременно заместителем, а затем первым заместителем министра иностранных дел. Громыко был участником, а впоследствии главой делегации нашей страны на 22 сессиях Генассамблеи ООН.

Известна особая роль Андрея Андреевича в переломный для Ближнего Востока 1947 год, когда Организация Объединенных Наций должна была принять решение о судьбе Палестины.

В начале своей деятельности, в разгар холодной войны, ООН являлась ареной столкновений между Востоком и Западом. Не раз в те годы Громыко приходилось использовать право вето в Совете Безопасности, отстаивая внешнеполитические интересы СССР. И все же ООН сыграла решающую роль в предотвращении глобального конфликта.

В феврале 1957 года Громыко стал министром иностранных дел СССР. В это время мир оказался на грани военного конфликта. От министра иностранных дел Советского Союза требовалось немало умения, сил и энергии, чтобы не допустить развития событий по наихудшему сценарию.

«Вся внешняя политика проходила, по существу, под знаком личного влияния, под знаком его личности, - пишет переводчик и дипломат В. Суходрев. - Он исключительно твердо придерживался утвержденной позиции. Он менее всего любил «перейти на запасную позицию». Громыко предпочитал истолковывать обстоятельства как не позволяющие перейти на запасную позицию, вернуться в Москву, доложить о том, что противоположная сторона не пошла на ту или иную договоренность, и оставить запасную позицию для очередного раунда переговоров. Он очень упорно, как бульдог, цеплялся за наши позиции, отстаивал их».

Громыко был сторонником мирных отношений с США, другими странами Запада. Он ненавидел войну. Два его брата, Алексей и Федор, погибли на войне. В области разоружения, как писал в своих воспоминаниях Громыко, СССР выдвинул более ста инициатив. На Западе его называли «Человек Нет». Громыко относился к этой характеристике добродушно. Как-то он сказал: «Мои «нет» они слышали гораздо реже, чем я их «ноу», ведь мы выдвигали гораздо больше предложений».

«Советская внешнеполитическая доктрина, - говорил он, - это - мирное существование между социализмом и капитализмом. Ленин назвал это «сожительством», но привилось именно это слово «существование», очевидно, как более благозвучное. Кстати, само слово «доктрина» у нас тоже не в ходу, мы говорим - «принципы мирного существования»».

Серьезным испытанием не только для советско-американских отношений, но и для судеб мира стал Карибский кризис 1962 года. Потребовалось немалое дипломатическое искусство, чтобы в сжатые сроки достигнуть компромисса. Это позволило отойти от чрезвычайно опасной черты, у которой человечество находилось в тот момент.

Предметом особой гордости Громыко считал подписанный 5 августа 1963 года Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под водой, переговоры по которому тянулись с 1958 года.

К числу успехов отечественной дипломатии во главе с Громыко можно с полным правом отнести предотвращение широкомасштабной войны между Индией и Пакистаном в 1966 году из-за территориального спора о Кашмире. Семь дней подряд - с 4 по 10 января 1966 года - глава правительства А. Н. Косыгин вместе с А. А. Громыко напряженно работали в Ташкенте с руководителями Индии и Пакистана, чтобы достичь взаимоприемлемого компромисса. Результатом Ташкентской встречи явилось подписание декларации, которая закрепила договоренность между Индией и Пакистаном прилагать все усилия для создания добрососедских отношений. После возвращения министр пригласил к себе мидовцев, участников переговоров, и сказал: «Эта наша общая с вами дипломатическая победа, советская дипломатия доказала свою способность играть роль объективного арбитра. Поздравляю всех. Отказ от применения оружия для решения спорного вопроса - единственно правильно путь, и это мы доказали. Дипломатия - это искусство, причем коллективное».

К числу крупных успехов Громыко относил Договор о нераспространении ядерного оружия, подписанный 1 июля 1968 года. «Он (договор) показал, - говорил Громыко, - что с США и Англией, двумя столпами НАТО, мы можем решить важную проблему. После подписания в Сан-Франциско Устава ООН это была вторая по значению подпись под историческим документом».

Третьим по значимости своим достижением Андрей Андреевич считал соглашения, подписанные с США в 1972-1973 годах, особенно договоры по ПРО и ОСВ-1, а вслед за ними соглашение о предотвращении ядерной войны (1973).

Громыко говорил, что, если собрать документы переговорного характера, в том числе сотни шифротелеграмм, информации из посольств, анализ обстановки вокруг этих проблем, наберется гора высотой с Монблан. «Они покажут, с каким трудом преодолевались заторы на пути к соглашению, сколько для этого требовалось настоящего дипломатического искусства».

Он не любил встреч один на один без переводчиков. В дипломатии старой школы существовал запрет встречаться один на один даже с послами, обязательно должен был присутствовать кто-то из дипломатов. Громыко предпочитал брать с собой на такие встречи только переводчика.

Существенно оздоровило мировую обстановку подписание 18 июня 1979 года Договора между СССР и США об ограничении стратегических наступательных вооружений, или Договора ОСВ-2, важную роль в подготовке которого сыграли переговоры Громыко с госсекретарем США С. Вэнсом, затем с президентом Дж. Картером в 1977-1979 годах.

Особое значение Громыко придавал проблемам Центральной Европы, главной из которых не без оснований считал германский вопрос. Историческими можно назвать соглашения СССР, а затем Польши и Чехословакии с ФРГ в 1970-1971 годах, а также четырехстороннее соглашение по Западному Берлину. Именно эти документы и предшествовавшие им усилия расчистили путь к разрядке и созыву Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Андрей Андреевич с большим уважением относился к канцлеру ФРГ Вилли Брандту. Канцлер же вспоминал о первой встрече с советским министром: «Я нашел Громыко более приятным собеседником, чем представял его себе по рассказам об этаком язвительном «мистере Нет». Он производил впечатление корректного и невозмутимого человека, сдержанного на приятный англосакский манер. Он умел в ненавязчивой форме дать понять, каким огромным опытом он обладает».

Существование на протяжении 40 лет двух Германий явилось следствием раскола мира, который не был преодолен и после войны. Основой строительства государственного единства Германии стал Договор «2+4» - один из краеугольных камней мирного устройства в Европе.

Заметный вклад внесла дипломатия Громыко в прекращение Вьетнамской войны. Итогом длившегося с 1954 года кровопролитного конфликта стало Парижское соглашение 1973 года о прекращении войны и восстановлении мира во Вьетнаме.

Подписанный в августе 1975 года в Хельсинки Заключительный акт имел уже не европейский, а мировой масштаб. Это был по существу кодекс поведения европейских государств, США и Канады в ключевых сферах взаимоотношений, включая военно-политическую. Была закреплена нерушимость послевоенных границ в Европе, чему Громыко придавал особое значение, созданы предпосылки для укрепления стабильности и безопасности в Европе.

В 1976 году госсекретарь США Сайрус Вэнс, выработавший вместе с Громыко соглашение об ограничении стратегических вооружений (ОСВ), сказал о советском дипломате: «...мало кто в современном мире может с ним сравниться... в дипломатии он скрупулезный профессиональный практик, это человек величайших способностей и высочайших способностей и высокого интеллекта, обладающий всеми другими чертами государственного деятеля».

Не менее важно было внедрить хельсинкские принципы в практику, сделать их нормой международной жизни. Это потребовало значительных усилий от советской дипломатии во главе с Громыко. И то что сегодня ОБСЕ, преемница СБСЕ, прошла испытание временем и стала работоспособным, постоянно действующим (а ведь в свое время далеко не все, включая США, разделяли такой принцип) механизмом многостороннего равноправного сотрудничества, в этом немалая заслуга и Андрея Андреевича.

Среди других заслуг Громыко - реализация первой попытки арабо-израильских переговоров о мире - созыв многосторонней конференции в Женеве под сопредседательством СССР и США.

В 1970-1980-е годы многие на Западе говорили о нем, как о «дипломате номер 1». Ведущая лондонская газета «Тайме» писала в 1981 году: «В возрасте 72 лет он - один из самых активных и работоспособных членов советского руководства. Человек с прекрасной памятью, проницательным умом и необычайной выносливостью... Возможно, Андрей Андреевич является самым информированным министром иностранных дел в мире».

В целом ряде трудов, и особенно в воспоминаниях "Памятное", Андрей Андреевич сформулировал свои суждения о предназначении дипломатии, об облике современного дипломата, каким он ему виделся. Они, конечно, несут на себе отпечаток идеологических штампов той эпохи. Но основное остается полезным и сегодня. В сжатом виде суть этих мыслей Громыко состоит в следующем. Дипломат должен быть патриотом и верным сыном своего Отечества. Его задача - "бороться до конца за интересы своей страны, без ущерба для других". "Работать по всему диапазону международных отношений, находить полезные связи между отдельными, казалось бы, процессами", - эта мысль была своеобразной константой его дипломатической деятельности. "Главное в дипломатии - компромисс, лад между государствами и их руководителями".

Убедительно звучат и слова о Громыко бывшего заместителя генсекретаря ООН Уркварта: "Я могу только догадываться, какой трудной должна была быть задача А.А.Громыко в качестве посла и министра иностранных дел. Он выполнял свои обязанности с большим изяществом и стал фигурой международного масштаба. Те, кто имел дело непосредственно с ним, стали не только уважать его, но и почувствовали привязанность к нему..."

В последний раз порог своего кабинета в здании МИДа на Смоленской площади Громыко переступил 2 июля 1985 года. С этого времени и до октября 1988 года он работал в качестве Председателя Президиума Верховного Совета СССР.

Перестройку Громыко воспринял неоднозначно. Внешнюю политику страны в тот период считал чрезмерно и неоправданно уступчивой. Разноречивые чувства вызывала в нем и фигура М.С. Горбачева, на чей приход к власти в апреле 1985 года Громыко решающим образом повлиял. По словам его сына, Андрей Андреевич отмечал в Горбачеве такие слабые стороны, как дилетантизм, поверхностность, стремление произвести благоприятное впечатление на партнеров. Результатом всего этого, по мнению Андрея Андреевича, стало резкое ослабление позиций нашей страны, ее роли и места в мире.

Объективности ради следует признать, что в деятельности МИДа под руководством Андрея Андреевича были не только достижения и успехи. Дипломатия Громыко не была свободна от промахов, ошибок, упущений.

Андрей Андреевич был не только дипломатом, но и ученым: в 27 лет он стал кандидатом экономических наук. И в последующие годы находил время, хоть и урывками, для занятий наукой. В 1957 году он опубликовал книгу «Экспорт американского капитала». За эту работу ученый совет МГУ присвоил ему ученую степень доктора экономических наук. Над данной темой Андрей Андреевич продолжал работать и в последующие годы.

Громыко считал, что дипломатическая деятельность - труд тяжелый, требующий от тех, кто им занимается, мобилизации всех своих знаний и способностей. Задача дипломата - «бороться до конца за интересы своей страны, без ущерба для других».

«Работать по всему диапазону международных отношений, находить полезные связи между отдельными, казалось бы, процессами», - эта мысль была своеобразной константой его дипломатической деятельности.

«Главное в дипломатии - компромисс, лад между государствами и их руководителями ».

Сам умелый переговорщик, Громыко понимал искусство дипломата как умение завязывать и поддерживать полезные контакты с иностранными дипломатами и представителями властных структур для получения необходимой информации, а затем квалифицированного ее анализа.

Из иностранных политиков и дипломатов Громыко выделял госсекретарей США Г. Киссинджера и С. Вэнса, министров иностранных дел ФРГ В. Шееля и В. Брандта, итальянских премьер-министров А. Моро и А. Фанфани, британских премьеров Г. Вильсона и Г. Макмиллана. Андрей Андреевич любил рассказывать близким о встречах с ними, вспоминал курьезные ситуации. Например, Генри Киссинджер, приезжая в Москву, постоянно боялся прослушивания со стороны КГБ. Однажды он во время встречи указал на люстру, висевшую в комнате, и попросил, чтобы КГБ сделал ему копию американских документов, так как у американцев «вышла из строя» копировальная техника. Громыко в тон ему ответил, что люстры делались еще при царях и в них могут быть только микрофоны.

Очевидцы отмечали огромную энергию Громыко, его выносливость, колоссальную трудоспособность, умение работать быстро и эффективно, высокую компетентность. Его феноменальная память вызывала удивление даже у видавших виды политиков, к каким, без сомнения, принадлежал канцлер ФРГ В. Брандт. Он писал в своих воспоминаниях, что, встретив Громыко вскоре после его отставки с поста Председателя Президиума Верховного Совета СССР, был поражен тому, что даже восемнадцать лет спустя он «мог точно вспомнить каждый из тех 55 часов, которые у него в феврале, марте и мае 1970 года заняли беседы с Э. Баром», когда готовился Московский договор между СССР и ФРГ 1970 года.

«Многие считали и продолжают считать Громыко скованным, угрюмым, скупым на эмоции и юмор человеком, что порой подчеркивалось и его нарочито строгой одеждой и общим, внешне суровым обликом, - пишет В. Суходрев. - Его часто называли «мрачный гром». Но на самом-то деле это не так. Например, в советском посольстве в Вашингтоне, когда сидел за столом, он был прекрасным рассказчиком. Не по вопросам текущей политики, вспоминал что-то из прочитанного о своих предшественниках дореволюционной эпохи (о Горчакове и других), рассказывал что-то из литературы. И еще он был заядлый охотник. Наверное, его приучил к этому Хрущев. Но он действительно пронес эту страсть и через Хрущева, и через Брежнева.

В деловом общении его собеседников поражали острота ума и глубокое знание дела».

Помимо охоты Громыко любил читать, особенно книги по истории. Часто перечитывал Ключевского, Соловьева, Карамзина. Он собрал большую библиотеку.

«Все наши успехи, - говорил Громыко сыну Анатолию, - на переговорах, приведших к заключению важных международных договоров и соглашений, объясняются тем, что я был убежденно тверд и даже непреклонен, в особенности, когда видел, что со мной, а значит, и с Советским Союзом, разговаривают с позиции силы или играют в «кошки-мышки». Я никогда не лебезил перед западниками и, скажу тебе откровенно, после того как меня били по одной щеке, вторую не подставлял. Более того, действовал так, чтобы и моему не в меру строптивому оппоненту было несладко».

В октябре 1988 года Андрей Андреевич вышел на пенсию и работал над мемуарами.

Он ушел из жизни 2 июля 1989 года. По просьбе семьи Андрей Андреевич Громыко был похоронен не у Кремлевской стены, а на Новодевичьем кладбище.

«Государство, Отечество - это мы, - любил говорить он. - Если не сделаем мы, не сделает никто».

Э.А. Шеварнадзе

Не успели избрать Горбачева Генеральным секретарем, как Шеварнадзе умело похвалил Михаила Сергеевича на первом же пленуме ЦК и решительно поддержал его линию, которая еще не была толком сформулирована. Эдуард Амвросиевич говорил о том, как весь мир откликнулся на избрание Горбачева, процитировал статью из газеты «Вашингтон пост» и добавил лукаво: «Я знаю, что Михаил Сергеевич не любит, когда его хвалят. Но это не я, это американц говорят...»

Никто не ждал, что Горбачев назначит его министром иностранных дел. Но Михаилу Сергеевичу нужен был не столько профессионал, сколько союзник.

Во время разговора с Громыко, который уже переходил в Верховный Совет, Горбачев спросил, кого он видит на посту министра иностранных дел. Громыко сразу же назвал своего первого заместителя Георгия Марковича Корниенко, затем как бы нехотя добавил еще две кандидатуры – посла в США Добрынина и посла во Франции Воронцова. На прямой вопрос «Как Вы смотрите на Шеварнадзе?» он не посмел возражать, сказав лишь: «Нет, нет, я не против. Я же понимаю, это продуманное предложение»...

Когда назначили Шеварнадзе, лучшие умы министерства впали в прострацию. Считалось, что если остановятся на профессионале, то министром назначат Корниенко, если на политике – то это будет В.И.Ворортников (Председатель Совмина РСФСР). А тут – провинциал, грузин.

Шеварнадзе изменил ритм мидовской жизни. Он допоздна работал, приезжал на Смоленскую площадь и в субботу. Очень удивлялся, если вечером кого-то не оказывалось на месте. Скоро все дисциплинированно сидели на местах и раньше министра домой не уезжали.

В мае 1986 г. на совещании в Министерстве Шеварнадзе сказал, что надо отказаться от прежнего постулата: СССР должен быть столь же силен, как и любая возможная коалиция противостоящих ему государств. Этот постулат заставлял бешено вооружаться, подорвал экономику и тем самым национальную безопасность страны. Призыв к разумной достаточности, ведущий к ограничению военных расходов, впрочем, предопределил столкновение Шеварнадзе с военными. Шеварнадзе стал олицетворением политики сокращения вооружений, взаимопонимания и взаимодействия с окружающим миром.

После агрессии Саддама Хуссейна против Кувейта в 1990 г. Шеварнадзе взял на себя ответственность за отход от прежних советских установок на поддержку иракского режима. Он с госсекретарем США Бейкером осудил действия Саддама, и они вместе призвали объявить эмбарго на поставки оружия Ираку (именно при поиощи советского оружия и было осуществлено нападение на Кувейт). Шеварнадзе возражал и против попыток Е.М.Примакова воздействовать на Саддама посредством уговоров.

Партийное собрание Министерства обороны дважды обращалось к Горбачеву с требованием привлечь Шеварнадзе к уголовной ответственности за продажу интересов Родины. В Верховном Совете и в печати министр подвергался критике и откровенным оскорбоениям, превратившись в козла отпущения. Он обижался на Горбачева, который его не поддержал, хотя министр проводил президентскую линию.

20 декабря 1990 г. на четвертом съезде народных депутатов Шеварнадзе, попросив слова, заявил, что уходит в отставку. Он говорил, что против него развернута травля, что в стране наступает диктатура... Горбачев со своей стороны обиделся, что Шеварнадзе не счел нужным заранее поставить его в известность о своем решении, и опасался, что после этой громкой отставке в мире решат, что за уходом министра последует резкое изменение политики.

По просьбе Горбачева Шеварнадзе еще некоторое время – до вступления в должность Бессмертных 16 января 1991 г. – исполнял обязанности министра.

После августовского путча первый зам Юлий Квицинский звонил Шеварнадзе и просил подумать о возвращении в министерство. Тот заинтересованно спрашивал, каково мнение коллектива. К нему даже отрядили представителей, чтобы подтвердить, что коллектив его ждет. Но назначили Панкина...

Горбачев пытался вернуть Шеварнадзе сразу после путча, однако тот заявил жестко: «Я Вам не верю, Михаил Сергеевич». Да и Горбачев еще до путча плохо отзывался от Шеварнадзе: рвется к власти, сам хочет стать президентом. И все же примирение состоялось.

В ноябре 1991 г., вернувшись в кресло министра иностранных дел всего на три недели, он успел заявить, что главным своим приоритетом считает сохранение единого государства. Он отменил все зарубежные визиты и вместо этого пытался в ходе поездок по стране поладить с республиканскими руководителями. Он всерьез боялся распада Союза. Но дальнейшие события от него уже не зависели...

А.А. Бессмертных

Александр Александрович Бессмертных родился в г.Бийске Алтайского края 10 ноября 1933 г., но сумел поступить в элитарный МГИМО. В 1957 г. он принят на работу в МИД, в 1960-66 гг. работал в секретариате ООН. По возвращении в Москву устроился в секретариат министра А.А.Громыко, затем – вновь командировка в Посольство СССР в Вашингтоне. С 1983 г. в должности начальника американского отдела Бесмертных курировал двусторонние отношения с США и проблемы разоружения.

Шеварнадзе сразу же оценил Бессмертных и сделал его своим заместителем, а потом и первым заместителем министра. Бессмертных рвался обратно в Вашингтон, и в мае 1990 г. его назначение на должность посла в США состоялось. Однако уже в декабре того же года Шеварнадзе подал в отставку, и имя Бессмертных оказалось одновременно в двух списках кандидатов на министерский пост – составленных самим Шеварнадзе и Горбачевым.

До и после Бессмертных министры увлекались политикой, иногда уместно, иногда нет. Бессмертных был первым на посту министра иностранных дел не политиком, а чистым дипломатом. На его долю досталась черновая дипломатическая работа – реализовывать те декларации, которые произносились до него.

18 августа 1991 г. председатель КГБ В.А. Крючков пригласил Бессмертных в Кремль, где предложил подписать документы только что созданного ГКЧП. Бессмертных отказался и сам синим карандашом вычеркнул свою фамилию. Однако он и не выступил публично против. В.Бакатин и Е.М.Примаков написали заявление с протестом против ГКЧП и предложили Бесмертных как члену Совета Безопасности присоединиться. Тот отказался, сославшись на «необходимость осуществлять преемственность внешнеполитического курса». 19 августа по указанию Бессмертных в посольства были отправлены телеграммы с поручением передать документы ГКЧП властям государства пребывания. Он же составил проект послания вице-президента Георгия Янаева главам крупных государств относительно происходящего, включив в текст слова о том, что внешняя политика Горбачева будет продолжена.

В МИДе Бессмертных сказал своим заместителям, что у них есть три варианта: либо подать в отставку, либо ничего не делать, либо продолжать работать, чтобы не нанести ущерба внешней политике страны. Все высказались за третий вариант. После этого сам министр уехал на дачу, сославшись на приступ почечно-каменной болезни.

«Бессмертных оказался не на высоте», - сказал Горбачев, вернувшись из Фороса. Горбачев не признавал полутонов. Бессмертных пытался оправдаться: «Я единственный, кто прошел через это испытание. Все бвли в отпусках. А я старался сделать все, чтобы защитить нашу политику». «У меня иная информация», - ответил Горбачев, и Бесмертных вынужден был подать в отставку.

Б.Д.Панкин

Борис Дмитриевич Панкин был замечен А.И. Аджубеем, когда был еще студентом МГУ и печатался в многотиражке «Московский университет». После университета он был взят в «Комсомольскую правду» и к тридцати четырем годам прошел путь от стажера до главного редактора этой газеты. В 1973 г. Панкин ушел из «Комсомолки», чтобы стать председателем Всесоюзного агентства по авторским правам, который задумывался как идеологический инструмент контроля над произведениями литературы и искусства, допущенными на Запад. «Современного Белинского назначили Бенкендорфом», - пошутил кто-то из его коллег – главных редакторов.

Вначале ему нравилась эта работа, потом наскучила. Он заботился об издании за границей трудов вождей партии и министра иностранных дел Громыко. И в 1982 г. получил назначение послом в Швецию.

Панкин неустанно пропагандировал в СССР шведскую экономическую модель, особенно когда началась перестройка. А в 1990 г., был переведен в Прагу – Шеварнадзе решил, что литературному критику Панину будет проще найти общий язык с драматургом и диссидентом В.Гавелом, чем карьерному дипломату.

Пакин оказался единственным советским послом, который выразил протест против путча и сказал, что представляет не ГКЧП, а законно избранное руководство страны во главе с президентом Горбачевым. Горбачева он знал еще с комсомольских лет...

28 августа он был вызван в Москву и в тот же день назначен министром иностранных дел. В первые же дни ему пришлось избавиться от тех послов, кто поддержал ГКЧП (или хотя бы передал документы путчистов, как было предписано из Москвы), и Ю.Кицинского, с которым радикально расходился во взглядах. А заодно и всех сотрудников КГБ из Главного управления кадров МИД...

Уже в роли минстра Панкин подготовил принципиально новые договоры со странами Восточной Европы. В первоначальных проектах содержался параграф, ограничивающий их право вступать в союзы с третьими странами, направленные против другой стороны. Панкин настоял, что всем странам должно быть предоставлено право самим выбирать, с кем дружить и союзничать. Его упрекают поэтому, что он первый открыл Восточной Европе дорогу в НАТО.

Через несколько дней после путча он провел в Москве международную встречу по правам человека.

С американцами он подписал соглашение о прекращении военной помощи противоборствующим сторонам в Афганистане. Это не спасло Наджибуллу, но спасло Россию от лишних трат. Панкин первым встретился с афганскими моджахедами, которые после появления талибов окажутся союзниками России.

Панкин подготовил дипломатическое признание Литвы, Латвии и Эстонии, которые к тому времени были признаны уже полусотней стран. Дальше не признавать реальность и упираться было бессмысленно.

Он добился принятия решения о восстановлении дипотношений с Израилем, ударом его молотка была открыта Мадридская международная конференция по Ближнему Востоку. Он же по собственной инициативе на сессии ГА ООН негативно отозвался о резолюции 1975 года, приравнивавшей сионизм к расизму. Вскоре эта резолюция была отменена.

И при нем была начата перестройка отношений с Кубой.

Ельцин поставил вопрос о сокращении аппарата МИД в 10 раз, и Минфин вообще перестал финансировать МИД. Потребовалось вмешательство Горбачева, после чего Ельцину пришлось отчасти уступить – ограничиться требованием сокращения «побольше 30%». Панкин предложил создать Совет министров иностранных дел, в который вошли бы министры всех союзных республик, ввести в состав посольств представителей республик, а сокращение аппарата МИД на треть осуществить за счет «соседей» - сотрудников КГБ и ГРУ.

В ноябре МИД из соображений экономии соединили с Министерством внешнеэкономических связей и назвали Министерством внешних сношений. Единое министерство должно было координировать работу министерств иностранных дел союзных республик.

А вскоре министерская карьера Панкина закончилась: Горбачев уговорил Шеварнадзе вернуться на Смоленскую площадь. Обижать Панкина ему не хотелось, поэтому Михаил Сергеевич предложил ему пост советника по международным делам (правда, у него давно уже был помощник по международным делам – Анатолий Сергеевич Черняев). Поэтому Борис Дмитриевич предпочел почетное назначение в Лондон. Пробыл он там недолго – Ельцин решил его отзвать. Сам Панкин считает, что это месть за неуживчивость с дипломатами от разведки.

В Москву Панкин не вернулся: выйдя на пенсию, он перебрался в Швецию, где ему так нравилось работать...

А.В. Козырев

Андрей Владимирович Козырев родился 27 марта 1951 г. в Брюсселе в семье сотрудника торгпредства в Бельгии. Козырев-младший окончил МГИМО, был взят на работу в МИД, женился на дочери дипломата, со временем ставшего заместителем министра. Брак, впрочем, оказался недолгим.

Работал Козырев в отделе международных организаций МИД, вырос до начальника отдела, и с этой должности летом 1990 г. в возрасте тридцать девять лет стал министром иностранных дел РСФСР.

Веса у этой должности не было никакого. Но Козырев проявил характер и инициативу. Он сумел стать полезным и нужным Ельцину, когда взял на себя подготовку его зарубежных визитов, которые организовывались дилетантски. Кроме того, он доказывал политикам на Западе, что тем давно пора уже иметь дело не только с «Горби», но и начинать разговаривать с Ельциным.

После августовского путча, когда в управлении внешней политикой (да и всей страной) установилось двоевластие, Козырев предложил передать основную работу МИДу России, укрепить МИДы других республик, а за союзным МИД оставить координирующую роль. На Смоленской площади это вызвало скандал. Козырев поспешил заявить, что сам готов был бы уступить свое место Панкину, лишь бы дело было сделано. Ельцину же это поднесли как то, что, мол, его министр за пост свой не держится, предлагает его разным людям, а сам мечтает получить должность за границей... Но Козырев, на его счастье, уже успел понравиться президенту.

8 декабря 1991 г. Козарев вместе с Ельциным был в Беловежской пуще... А на следующий день он проснулся министром иностранных дел великой державы, у которой еще не было внешней политики. И никто твердо не знал, какой она должна быть. Сам для себя он задачу сформулировал так: в сжатые сроки создать благоприятную внешнеполитическую среду для реформ в стране. Ему подыскали цитату из Столыпина, которая ему понравилась: «Будут здоровые и крепкие корни у государства, поверьте, и слова русского правительства совсем иначе зазвучат перед Европой и перед целым миром».

После «поглощения» союзного МИДа республиканским Козырев не проводил чисток, а поменял лишь заместителей министра. Из сформированной им команды все разъехались послами – Сергей Лавров в ООН, Анатолий Адамишин – в Лондон, Виталий Чуркин – в Бельгию, Александр Панов – в Токио, Сергей Крылов – в Германию. Не уехал только Игорь Иванов, который в 1998 г. сам стал министром.

Андрей Козырев стал первым за многие десятилетия министром иностранных дел России, который самостоятельно определял внешнюю политику страны. Горбачев этого своим министрам не разрешал. Ельцин первые годы международными деами занимался мало и дал Козыреву карт-бланш. Новый министр был лишен кабинетной трусости, свойственной некоторым чиновникам, не решавшимся в нужный момент сказать «нет». Он не говорил «нет» только одному человеку – президенту Борису Ельцину.

Ельцин доверял своему министру, знал, что Козырев всегда его поддержит. В критические дни 1993 года он поведал Козыреву под большим секретом, что собирается распустить Верховный Совет. Возможно, Козырев был самым лояльным из ельцинских министров. Он безоговорочно отстаивал даже те решения президента, которые ему явно не нравились. И в то же время он многое делал на свой страх и риск – иногда потому, что решение необходимо было принять мгновенно, а связаться с президентом не удавалось.

Андрей Козырев легко вписался в «команду мальчиков» Егора Гайдара, которые понимали, что являются чужими в муравейнике власти, и старались держаться вместе. После ухода Бурбулиса и Гайдара министр Козырев превратился в главную мишень для оппозиции, которая постоянно требовала его отставки. Главными его противниками были те, кто считал, что опасность для России исходит с Запада, от США, НАТО, и кто не принимал линию, начавшуюся во внешней политике Москвы с присоединения к санкциям против Ирака.

После формирования первой Государственной Думы в конце 1993 года министр Козырев слишком вовлекся в политическую борьбу. Его главная трудность заключалась в разрушительной зависимости от внутриполитических комбинаций. Он стал больше думать о том, как переиграть своих политических оппонентов, выбить у них из рук обвинение в «проамериканизме», «западничестве». Если «ранний Козырев» - это улыбчивый министр-западник, то «поздний» - неулыбчивый министр, который преподносит Западу неприятные сюрпризы, оправдывает военную операцию в Чечне национальными интересами России. Козырев постепенно утратил симпатии всех, кто когда-либо его поддерживал. Наконец и Ельцин решил избавиться от министра, который подвергается постоянной критике, и в первых числах января 1996 г. А. Козырев написал заявление о своей отставке.

Отставка явно пошла бывшему министру на пользу: он отдохнул, расслабился и женился на молодой и красивой женщине.

Е.М. Примаков

Евгений Максимович Примаков родился в Киеве 29 октября 1929 года, а детство и юношеские годы провел в Тбилиси. В конце ХХ века в своих мемуарах он напишет: "Я вырос в Тбилиси, очень люблю этот город, эту страну. Мне очень тяжело, что я не могу позволить себе сесть в самолет, полететь туда на день и вернуться. Когда уйду с поста главы МИДа, обязательно буду делать такие вылазки". В 1953 г. окончил Московский институт востоковедения, в 1956 г. - аспирантуру экономического факультета Московского государственного университета им. Ломоносова. С 1956 по 1960 гг. работал ответственным редактором, потом - главным редактором Главного управления радиовещания Гостелерадио. С 1960 г. по 1962 гг. Евгений Примаков - заместитель главного редактора главной редакции Госкомитета по телевидению и радиовещанию.

Примаков серьезно занимался и научной деятельностью и в 1960 г. защитил докторскую диссертацию. А в 1979 г. его избирают академиком Академии наук СССР. Своим академическим званием, по свидетельству знакомых, Примаков гордится. Научные интересы Евгения Максимовича, кроме экономических проблем, были связаны с разработкой практических и аналитических рекомендаций относительно стран Востока для Политбюро ЦК КПСС. Это наложило значительный отпечаток на его дальнейшую биографию, и в своей деятельности он всегда был сориентирован на Восток. Так, в научных работах по вопросам вытеснения арабов с территории Палестины, вопреки официальной израильской историографии, Примаков связывал этот процесс исключительно с проявлениями израильской экспансии. Он считал, что одна из главных причин затягивания мирного процесса на Ближнем Востоке есть позиция Израиля относительно арабского народа Палестины.

С 1962 года Примаков работал в газете "Правда": до 1966 года обозревателем и заместителем редактора отдела Азии и Африки, а в 1966-1970 годах собственным корреспондентом газеты "Правда" в арабских странах.

В 1970 году Евгений Максимович Примаков возвратился к научной работе и до 1977 года занимал должность заместителя директора Института мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР. После этого он работал директором Института востоковедения Академии наук СССР, пока в 1985 году не возвратился в Институт мировой экономики и международных отношений на должность директора.

Будучи в 1986-1989 годах кандидатом в члены, а с 1989 - членом ЦК КПСС, Примаков проявил себя верным приверженцем реформ Михаила Горбачева. Генеральный секретарь ЦК ему доверял, о чем свидетельствует и то, что с июня 1989 по сентябрь 1991 года Примаков занимал должность председателя Совета Союза - руководителя одной из двух палат Верховного Совета СССР. Неоднократно и сам Горбачев высказывал свое уважение к Примакову, отмечая его порядочность и ум. Бывший член Политбюро ЦК КПСС А. Яковлев скажет позднее: "Демократы напрасно принимают Примакова в штыки: консерватор! Он не консерватор, он просто не торопится с выводами. То, что можно сказать сегодня вечером, он предпочтет сказать завтра вечером. Американцам придется всегда формулировать свою позицию с учетом мнения России. Он будет постоянно напоминать американцам, что Россия существует".

После провала ГКЧП Евгений Примаков надолго связывает свою биографию с разведкой. С сентября по ноябрь 1991 г. он - первый заместитель председателя КГБ СССР, начальник 1-го Главного управления КГБ СССР, а после того как управление превратилось в декабре того же года в Службу внешней разведки, возглавил ее. Пребывание Примакова на этой должности ознаменовалось появлением нескольких открытых аналитических докладов, в которых отразилась позиция, кое в чём отличная от внешнеполитического курса МИД под руководством Козырева.

10 января 1996 года Примаков был представлен Ельциным коллегии МИД. Позиции России он отстаивал намного более жестко, чем это делалось в предыдущие годы. А по целому ряду принципиальных вопросов международной политики - таких, как отношение к Ираку, Югославии, расширению НАТО на Восток, - он активно отстаивал взгляды, которые нередко противоречили западному пониманию проблем. По свидетельству газеты "Аргументы и факты", правительства стран третьего мира "не скрывали своего удовлетворения" назначением Евгения Максимовича министром иностранных дел. А известный американский комментатор Сафайр в "Нью-Йорк таймс" писал, что "сообщение о его появлении на посту российского министра иностранных дел вызвало холодное дрожание Запада". Западные журналисты, по аналогии с одним из наиболее известных министров иностранных дел Андреем Громыко, часто называли Примакова "мистер НЕТ". Сам глава внешнеполитического ведомства однажды с улыбкой заметил: "Иногда на некоторые вопросы могут быть очень простые ответы. Твой собеседник думает, что ты настолько умен и хитер, что просчитываешь все на несколько ходов вперед и принимаешь все решения с определенным прицелом. На самом деле это далеко не всегда так".

В мае 1998 г. МИД посетил Борис Николаевич Ельцин, что обозревателями было расценено чуть ли не как сенсация. Глава российского внешнеполитического ведомства был награжден высшим российским орденом. Были выделены бюджетные средства на ремонт помещения. Президент подчеркнул "особую роль" министра и дал высокую оценку работе МИДа, указав, что российская дипломатия стала более принципиальной и приобрела умение "добиваться поставленных целей".

Евгений Максимович Примаков напишет позднее: "Когда я пришел работать в МИД, то мы собрались - мои заместители и руководители соответствующих департаментов - для анализа возможных вариантов действий в ответ на расширение НАТО. Первый. Заявить, что мы категорически против и вести дело к тому, чтобы этого не произошло. Естественно, это означало бы обострение отношений с США, странами Западной Европы. Второй вариант - согласиться полностью и, как говорится, "не рыпаться". И, наконец, третий вариант: не соглашаться с расширением НАТО, минимизируя негативные для нас последствия от этого процесса. Был выбран третий, как оказалось, правильный вариант. Потому что обострять отношения со всеми странами НАТО контрпродуктивно".

Черты, которые проявил Евгений Максимович Примаков на должности министра иностранных дел, не остались незамеченными российскими политиками. Принципиальность, патриотизм и честность Примакова сыграли главнейшую роль как в выборе президента страны, так и в согласии с ним Госдумы России. И потому после августовского кризиса с сентября 1998 г. по май 1999 года Евгений Примаков был председателем правительства России. Именно в этот период российская экономика стала на путь выздоровления. Рост мировых цен на нефть создал для страны довольно благоприятную обстановку и правительство Примакова выжало из них максимум возможного, благодаря чему Россия пережила кризис довольно быстро. Сразу после назначения его премьером правительства в одном из интервью Примаков скажет: "Совершенно ясно, что экономическое развитие в 90-е годы привело к кризису августа 98-го. Конечно, положение усугубил мировой финансовый кризис. Но кризисные явления такой глубины, которые мы наблюдали в августе 98-го года, не могли просто быть следствием чего-то происходящего вовне страны. Я думаю, что это логический результат той экономической линии, которая осуществлялась в 90-е годы. Иными словами, это кризис "псевдолиберализма", который базировался на отрицании роли государства в переходный период к рыночной экономике. Это - отход от цивилизованного рынка".

Ситуация августа 1998 г., сложившаяся в российской власти и стране, прежде всего требовала конструктивного социального диалога, реального сотрудничества разных ветвей власти и слоев населения, усиления поиска наиболее подходящих для тогдашнего экономического состояния страны форм организации общественного производства и цивилизованных отношений его участников. Выполняя в первые месяцы своего весьма короткого по времени премьерства де-факто обязанности вице-президента страны, дипломат Примаков сумел наладить важную для страны и невидимую для многих работу по политическому согласованию значительного количества полярных мыслей и программ, обеспечивая этим самым постепенное оживление деятельности органов государственного управления в условиях глубокого экономического кризиса. Сам Примаков скажет позднее: "Одну из своих главных задач на посту премьера я видел в том, что Россия не должна разбазаривать свой оставшийся интеллектуальный потенциал".

От Примакова все ждали "чудес" относительно исправления курса государственного корабля в бушующем море глубокого финансового кризиса, ждали действий. И премьер делал все возможное, чтобы государственный корабль России оставался на плаву. Именно его огромный опыт и осведомленность в международных делах и мировой экономике порождали ожидание значительной частью российских избирателей того, что "мастер деликатных дел", как называли его западные политологи, сможет существенным образом влиять на развитие событий.

После отставки с должности главы правительства России, которая произошла за полгода до парламентских выборов, Евгений Примаков сразу стал привлекательной фигурой для любого списка. Но он остановил свой выбор на блоке Лужкова-Шаймиева "Отечество - Вся Россия". Достаточно высокий результат блока на выборах связывают именно с присутствием в нем Примакова. Сам он в одном из интервью заметил: "Мы считаем себя государственниками, и это определение имеет все основания на существование, потому что нашу фракцию по-настоящему объединяет вот такая государственная принадлежность, если хотите, - утверждал он. - Это выражается еще и в том, что мы считаем, государство должно контролировать и регулировать экономические процессы". Евгений Максимович длительное время возглавлял фракцию блока в Госдуме и объявлялся кандидатом от ОВР на выборах президента России. Но, оценив свои возможности и Владимира Путина, который не только в программе, но и на деле показал приверженность тем же принципам, что исповедовал и Примаков, Евгений Максимович отказался от участия в президентской гонке. Сам он так объяснил свое решение: "Путин - человек, знающий проблемы, о которых говорит. Именно этим он отличается от многих своих предшественников. Он умеет разговаривать с людьми и умеет слушать. В человеческом плане он мне давно уже импонирует. Тем более если бы я рвался в президентскую гонку, то разве стал бы портить так отношения с губернаторами, как я их портил, как никто до меня в правительстве?! Я считал, что не может человек участвовать в президентской гонке и одновременно добросовестно выполнять обязанности руководителя правительства".

Опыт Примакова-международника не остался незамеченным новой российской властью, и в июне 2000 года он был назначен главой комиссии по урегулированию приднестровской проблемы. А 14 декабря 2001 года на IV внеочередном съезде Торгово-промышленной палаты России избран на свою нынешнюю должность - президента Торгово-промышленной палаты. Феномен Примакова прежде всего состоит в том, что при любых обстоятельствах он безупречно придерживался вечных человеческих и общественных ценностей - стойкости, преданности Отчизне и делу, высокого профессионализма, что оказалось серьезным дефицитом для большинства представителей современной постсоветской политической элиты. Как убедительно доказывает российская история, именно такие политики бывают всегда востребованными в затруднительные для страны времена.

А.С. Грибоедов

Одаренность этого человека была поистине феноменальной. Его знания были огромны и многосторонни, он выучил множество языков, был хорошим офицером, способным музыкантом, выдающимся дипломатом с задатками крупного политика. Комедия "Горе от ума" поставила его в один ряд с величайшими русскими писателями.

Александр Сергеевич Грибоедов принадлежал к дворянскому роду, получил серьезное домашнее образование. Уже в раннем возрасте обнаружилась многосторонняя одаренность Грибоедова. Два его вальса для фортепиано получили известность в спокойной, по-купечески тихой Москве. Грибоедов обучался в Московском университетском благородном пансионе, затем поступил в Московский университет. Окончив в 1808 г. словесное отделение со званием кандидата, он продолжал заниматься на этико-политическом отделении. Один из самых образованных людей своего времени, Грибоедов владел французским, английским, немецким, итальянским, греческим, латинским языками, позднее освоил арабский, персидский, турецкий языки. До сих пор не подтверждена документами широко распространенная версия, по которой Грибоедов окончил целых три факультета Московского университета и лишь из-за войны 1812 года не получил докторской степени.

С началом Отечественной войны Грибоедов оставляет ученые занятия и вступает корнетом в московский гусарский полк. Но участвовать в боях ему так и не привелось: полк стоял в тылу. После войны будущий писатель прослужил адъютантом в Белоруссии. Молодость Грибоедов провел бурно. Себя и своих однополчан, братьев Бегичевых, он называл "пасынками здравого рассудка" - так необузданны были их проказы. Известен случай, когда Грибоедов как-то уселся за орган во время службы в католическом храме. Сначала он долго и вдохновенно играл духовную музыку, а потом вдруг перешел на русскую плясовую.

Выйдя в отставку в начале 1816 года, Грибоедов поселяется в Петербурге, определяется на службу в коллегию иностранных дел. Ведет светский образ жизни, вращается в театрально-литературных кругах Петербурга. Он начинает посещать кружок Шаховского, сам пишет и переводит для театра комедии "Молодые супруги" "Своя семья, или Замужняя невеста". Следствием "пылких страстей и могучих обстоятельств" явились резкие перемены в его судьбе - в 1818 г. Грибоедов назначен секретарем русской дипломатической миссии в Персию. 16 июля граф Нессельроде письменно извещал главнокомандующего Кавказской армией генерала Ермолова, что "поверенным в делах Персии назначается чиновник Мазарович, секретарем при нем Грибоедов, канцелярским служащим Амбургер". Нессельроде любил краткость. Не последнюю роль в этой своего рода ссылке сыграло участие Грибоедова в дуэли.

Два приятеля Грибоедова, кутилы Шереметев и Завадовский, соперничали из-за балерины Истоминой. Известный в городе дуэлянт, будущий декабрист Александр Якубович раздул ссору, а Грибоедова обвинил в неблагородном поведении. Шереметев должен был стреляться с Завадовским, Якубович - с Грибоедовым. Обе дуэли должны были состояться в один день. Но пока оказывали помощь смертельно раненному Шереметеву, время ушло. На другой день Якубовича как зачинщика арестовали и сослали на Кавказ. Грибоедова за дуэль не наказали, но общественное мнение сочло его виновным в смерти Шереметева.

В феврале 1822 года, после трех лет службы в Тавризе Грибоедов перевелся в Тифлис к главноуправляющему Грузией Ермолову. Там и состоялась отложенная дуэль с Якубовичем. Грибоедов был ранен в руку - для него как музыканта это было весьма чувствительно. Именно его генерал Ермолов сделал своим секретарем "по иностранной части". Любя Грибоедова как сына, по свидетельству Дениса Давыдова, он старался не загружать молодого человека повседневной работой. И даже высокому начальству он смело говорил, что "поэты суть гордость нации". Да и вообще он по-отечески относился к умной и смелой молодежи, нисколько не смущаясь, что работающие у него молодые люди, такие, например, как Якубович, Кюхельбекер, Каховский, братья Раевские, в то время считались "неблагонадежными". Грибоедов, по собственным его словам, пристал к Ермолову "вроде тени". Уединяясь, иногда даже ночью, они беседовали - часами Грибоедов мог слушать, как "проконсул Кавказа" описывал Наполеона, карнавалы Венеции, свое свидание с леди Гамильтон. Именно в Тифлисе были написаны 1-й и 2-й акты "Горя от ума", их первым слушателем стал сослуживец автора и близкий друг Пушкина Вильгельм Кюхельбекер. Весной 1823 г. Грибоедов отправляется в отпуск. В Москве, а также в имении С. Бегичева под Тулой, где он проводит лето, создаются 3-й и 4-й акты бессмертной комедии. К осени 1824 г. комедия завершена. Грибоедов едет в Петербург, намереваясь использовать свои связи в столице, чтобы получить разрешение на ее публикацию и театральную постановку. Однако вскоре убеждается, что комедии "нет пропуску". Через цензуру удалось провести лишь отрывки, напечатанные в 1825 г. Булгариным в альманахе "Русская Талия". Первая полная публикация в России появилась лишь в 1862 г.; первая постановка на профессиональной сцене - в 1831-м. Между тем комедия сразу стала событием русской культуры, распространившись среди читающей публики в рукописных списках, число которых приближалось к книжным тиражам того времени. Распространению списков содействовали декабристы, рассматривавшие комедию как рупор своих идей; уже в январе 1825 г. Иван Пущин привез Пушкину в Михайловское "Горе от ума". Как и предсказывал Пушкин, многие строки "Горя от ума" стали пословицами и поговорками.

Осенью 1825 г. Грибоедов возвращается на Кавказ, однако уже в феврале 1826-го вновь оказывается в Петербурге - в качестве подозреваемого по делу декабристов. Оснований для ареста было немало: на допросах четверо декабристов, в том числе Трубецкой и Оболенский, назвали Грибоедова среди членов тайного общества, а в бумагах многих арестованных находили списки "Горя от ума". Предупрежденный Ермоловым о предстоящем аресте, Грибоедов успел уничтожить часть своего архива. Это далось ему особенно легко. Он был до удивления равнодушен к судьбе своих творений. Он мог забыть рукопись "Горя от ума" у друга или оставить ее на рояле в каком-нибудь салоне. Во время его многочисленных путешествий сундуки с бумагами куда-то исчезали, а он заботился о рояле, который всегда возил с собой. Да и после его гибели следы творчества Грибоедова продолжали исчезать, уничтожены были и в Персии все его бумаги, письма, вещи. Пожар в доме его племянника Смирнова, много лет занимавшегося разысканием архива своего знаменитого дяди, уничтожил уже окончательно все грибоедовские бумаги.

На следствии он будет категорически отрицать свою причастность к заговору. В начале июня Грибоедова освобождают из-под ареста с "очистительным аттестатом". Серьезных улик против него действительно не имелось, да и сейчас нет документальных подтверждений, что писатель как-то участвовал в деятельности тайных обществ. Наоборот, ему приписывают пренебрежительную характеристику заговора: "Сто прапорщиков хотят перевернуть Россию!". Но, возможно, столь полным оправданием Грибоедов обязан заступничеству родственника - генерала Паскевича, любимца Николая I.

По возвращении на Кавказ осенью 1826 года Грибоедов принимает участие в нескольких сражениях начавшейся русско-персидской войны. Он достигает значительных успехов на дипломатическом поприще. Как напишет позднее Муравьев-Карский, Грибоедов "заменял единым своим лицом двадцатитысячную армию". Он подготовит выгодный для России Туркманчайский мир. Привезя в Петербург документы мирного договора в марте 1828 г., получает награды и новое назначение - полномочным министром в Персию. Вместо литературных занятий, которым он мечтал посвятить себя, Грибоедов вынужден принять высокую должность.

Последний отъезд Грибоедова из столицы в июне 1828 года был окрашен мрачными предчувствиями. По пути в Персию он на некоторое время останавливается в Тифлисе. Там он вынашивает планы экономических преобразований Закавказья. В августе женится на 16-летней Нине Чавчавадзе. Когда молодые вышли на улицу, то, казалось, их приветствовал весь город. Перед ними было сплошное море цветов, из всех окон летели под ноги Нины розы. Белые, красные. Через два дня - обед на сто званых персон, а уже 9 сентября Грибоедовы сели на лошадей. Их огромный караван растянулся на версту. Ночевали под шатрами в горах, дышали морозным воздухом. В Тавризе новобрачные расстались: Грибоедов должен был следовать в Тегеран, передать свое "высокое назначение" шаху Ирана.

В числе других дел российский посланник занимается отправкой на родину плененных подданных России. Обращение к нему за помощью двух женщин-армянок, попавших в гарем знатного персиянина, явилось поводом для расправы с деятельным и удачливым дипломатом. 30 января 1829 толпа, подстрекаемая мусульманскими фанатиками, разгромила русскую миссию в Тегеране. Русский посланник был убит. Вместе с ним уничтожен и весь состав русской миссии, уцелел только старший секретарь Мальцов, человек необычайно осторожный и хитрый. Он предлагал спасение и Грибоедову, нужно было только спрятаться. Ответ Александра Сергеевича был ответом человека чести: "Русский дворянин в прятки не играет".

Грибоедова похоронили в Тифлисе на горе Святого Давида. Его оплакивал весь город. Жители Тифлиса оделись в черные одежды; балконы закрыли черным флером, падающим на черную землю. В руках их были зажженные факелы. Весь город, словно черная камея, пребывал во мраке и слезах. Стояла полная тишина...

Надпись, сделанная Ниной Чавчавадзе на могиле Александра Сергеевича, - как крик души, врезанный в камень: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?".

Ф.И. Тютчев.

Сегодня многие воспринимают его как поэта, писавшего стихи о природе, красивые и легкие.

"Люблю грозу в начале мая,

когда весенний первый гром,

Как бы резвяся и играя,

Грохочет в небе голубом."

А вот современники Федора Ивановича Тютчева знали его в основном как талантливого дипломата, публициста и остроумного человека, чьи остроты-афоризмы передавались из уст в уста. Например: "Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла".

В феврале 1822 года восемнадцатилетний Федор Тютчев был зачислен на службу в Государственную коллегию иностранных дел в чине губернского секретаря. Приглядевшись к нему, Александр Иванович Остерман-Толстой рекомендовал его на должность сверхштатного чиновника русского посольства в Баварии и, поскольку сам собирался за границу, решил отвезти Федора в Мюнхен в своей карете. Федор Тютчев прибыл в Германию в конце июня 1822 года и прожил здесь в общей сложности около двух десятилетий. В Баварии он знакомится со многими деятелями германской культуры того времени, прежде всего с Фридрихом Шиллером и Генрихом Гейне.

В 1838 году в составе русской дипломатической миссии Федор Иванович выезжает в Турин.

Позднее в письме Вяземскому Тютчев отметит: "Очень большое неудобство нашего положения заключается в том, что мы принуждены называть Европой то, что никогда не должно бы иметь другого имени, кроме своего собственного: Цивилизация. Вот в чем кроется для нас источник бесконечных заблуждений и неизбежных недоразумений. Вот что искажает наши понятия... Впрочем, я более и более убеждаюсь, что все, что могло сделать и могло дать нам мирное подражание Европе, - все это мы уже получили. Правда, это очень немного".

К 1829 году Тютчев сложился как дипломат и попытался осуществить собственный дипломатический проект. В тот год Греция получила автономию, что привело к обострению борьбы между Россией и Англией за влияние на нее. Позднее Тютчев напишет:

Давно на почве европейской,

Где ложь так пышно разрослась,

Давно наукой фарисейской

Двойная правда создалась.

Поскольку в только еще возникающем греческом государстве происходили постоянные столкновения самых разных сил, было решено пригласить короля из "нейтральной" страны. На эту роль избрали Оттона - совсем юного сына баварского короля. Одним из идеологов такого пути восстановления греческой государственности был ректор Мюнхенского университета Фридрих Тирш. Тютчев и Тирш совместно разрабатывали план, по которому новое королевство должно было находиться под покровительством России, которая сделала гораздо больше, чем кто-либо, для освобождения Греции. Однако политика, проводимая министром иностранных дел Нессельроде, привела к тому, что Оттон стал, по сути дела, английской марионеткой. В мае 1850 г Тютчев писал:

Нет, карлик мой! трус беспримерный!

Ты, как ни жмися, как ни трусь,

Своей душою маловерной

Не соблазнишь Святую Русь...

А еще спустя десять лет Федор Иванович с горечью заметит: "Смотрите, с какой безрассудной поспешностью мы хлопочем о примирении держав, которые могут прийти к соглашению лишь для того, чтобы обратиться против нас. А почему такая оплошность? Потому, что до сих пор мы не научились различать наше "я" от нашего "не я".

Как перед ней ни гнитесь, господа,

Вам не снискать признанья от Европы:

В ее глазах вы будете всегда

Не слуги просвещенья, а холопы.

Долгое время дипломатическая карьера Тютчева складывалась не вполне удачно. 30 июня 1841 года он под предлогом длительного "неприбытия из отпуска" был уволен из министерства иностранных дел и лишен звания камергера. Предлог был чисто формальным, подлинной же причиной стало расхождение Тютчева во взглядах на европейскую политику с руководством министерства, считает доктор исторических наук Виктория Хевролина.

Федор Иванович напишет об этом позднее: "Великие кризисы, великие кары наступают обычно не тогда, когда беззаконие доведено до предела, когда оно царствует и управляет во всеоружии силы и бесстыдства. Нет, взрыв разражается по большей части при первой робкой попытке возврата к добру, при первом искреннем, быть может, но неуверенном и несмелом поползновении к необходимому исправлению".

После своего увольнения от должности старшего секретаря русской миссии в Турине Тютчев еще в течение нескольких лет продолжал оставаться в Мюнхене.

В конце сентября 1844 года, прожив за границей около 22 лет, Тютчев с женой и двумя детьми от второго брака переехал из Мюнхена в Петербург, а через полгода его снова зачислили в ведомство министерства иностранных дел; тогда же было возвращено поэту и звание камергера, напоминает Виктория Хевролина.

Он сумел стать ближайшим сподвижником и главным советником министра иностранных дел России Горчакова. С самого начала вступления Горчакова в эту должность в 1856 году он пригласил к себе Тютчева. Многие историки считают, что основные дипломатические решения, которые принимал Горчаков, в той или иной степени подсказаны Тютчевым. В том числе знаменитая дипломатическая победа после поражения России в Крымской войне в 1856 году. Тогда, согласно Парижскому мирному договору, Россия была сильно урезана в правах в Крыму, а Горчакову удалось восстановить статус-кво, и с этим он вошел в историю, отмечает доктор исторических наук Виктория Хевролина.

Много лет проживший в Западной Европе Тютчев, разумеется, не мог не размышлять о судьбах России и ее отношениях с Западом. Написал об этом несколько статей, работал над трактатом "Россия и Запад". Он высоко ценил успехи западной цивилизации, но не считал, что Россия может идти по этому пути. Выдвигая идею о нравственном смысле истории, нравственности власти, критиковал западный индивидуализм. Советский поэт Яков Хелемский напишет о Тютчеве:

А в жизни были Мюнхен и Париж,

Почтенный Шеллинг, незабвенный Гейне.

Но все влекло в Умысличи и Вщиж,

Десна всегда мерещилась на Рейне.

Коллега по дипломатической службе князь Иван Гагарин писал: "Богатство, почести и самая слава имели мало привлекательности для него. Самым большим, самым глубоким наслаждением для него было присутствовать на зрелище, которое развертывается в мире, с неослабевающим любопытством следить за всеми его изменениями".

Сам же Тютчев в письме Вяземскому заметил: "Есть, я знаю, между нами люди, которые говорят, что в нас нет ничего, что стоило бы познавать, но в таком случае единственное, что следовало бы предпринять, это перестать существовать, а между тем, я думаю, никто не придерживается такого мнения..."

К.Н. Леонтьев

Константин Николаевич Леонтьев, талантливый русский писатель, мыслитель, дипломат, преданный забвению после 1917 года из-за своих религиозно-политических убеждений, родился 13 января 1831 г. В Калужской губернии, в старинной, но небогатой дворянской семье. Окончив в 1849 году калужскую гимназию, в том же году поступил в Московский университет на медицинский факультет.

В 1854 году он отправился на Крымскую войну батальонным лекарем, прошел тяжелую школу военного медика, работая в госпиталях Керчи и Феодосии. 10 августа 1857 г. по собственному прошению уволился со службы и вернулся в Москву. Не найдя там подходящей работы, вынужден был устроиться домашним врачом баронессы Розен в Нижегородской губернии. Уже через два года Леонтьев уезжает в Петербург, где зарабатывает на жизнь уроками и переводами. С той поры он порывает с медициной и посвящает себя литературе, политике, становится крупным религиозным мыслителем, какое-то время входит в круг либерально настроенных литераторов.

В 1861 году Леонтьев женился на дочери феодосийского торговца Елизавете Политовой, с которой познакомился еще в 1855 году в Крыму. Так случилось, что его попутчиком в поездке в Феодосию оказался российский консул на острове Сир Дубницкий. Его живописные рассказы о Востоке вызвали у Константина Николаевича желание попробовать себя на дипломатическом поприще. Это желание было еще больше подогрето встречей со старым знакомым по Калуге Хитрово, назначенным первым российским консулом в Битоли. В 1862 году Леонтьев вернулся в Петербург и в феврале 1863 года был зачислен в Азиатский департамент МИД.

Спустя 8 месяцев его назначают секретарем и драгоманом консульства на Крите. Молодой дипломат хорошо изучил местные обычаи, традиции, разобрался в политической ситуации, много и неформально общался с населением. Однако, не пробыв на Крите и года, он был отозван в Константинополь после ссоры с французским консулом, которого ударил за то, что тот плохо отозвался о России. Впоследствии поведение Леонтьева получило одобрение вице-канцлера Горчакова.

27 августа 1864 г. Леонтьев был назначен секретарем и драгоманом консульства в Адрианополе, где с небольшими перерывами пробыл до апреля 1867 года, а в 1865 году был награжден орденом Св. Анны 3-й степени.

Адрианополь Леонтьеву не понравился. Этот "смрадный город" не пришелся ему по душе, хотя "и в нем много поэзии". А поэзия его прежде всего "заключалась в простом народе, в турецких кварталах, в мечетях, в кладбищах, в банях, в хорошеньких девочках предместий..." Современники так характеризовали Леонтьева: "Он был странно уверен, что от радости люди забываются и забывают о Боге. Потому не любил он, чтобы кто-нибудь радовался. Он точно не знал и не понимал, что "любовь изгоняет страх", - нет, он не хотел, чтобы любовь изгнала страх. Для Леонтьева христианство было только якорем личного спасения, он сам старался сжать всю свою религиозную психологию в рамки "трансцендентного эгоизма..."

Замараев отмечал: "У него было сильно развитое эстетическое чувство. Когда он, например, слушал пение, то весьма редко глядел на поющего: для этого нужно было иметь певцу особенно счастливую, изящную наружность, которая бы не портила впечатления. Константин Николаевич не любил также, когда кто-нибудь услужливо подавал ему зажженную спичку, чтобы закурить папироску: из опасения увидать не совсем чистые ногти он всегда спешил взять спичку в свои пальцы..."

20 октября 1865 г. консул в Адрианополе Золотарев направляет в МИД его "Записку о необходимости литературного влияния во Фракии". В ней Леонтьев проводит мысль о том, что в борьбе России с Западом за влияние на славян "необходимо наряду с политикой и религией использовать литературу и искусство, чтобы греки и славяне видели в России своеобразный государственно-национальный организм". Кроме того, Россия должна оказывать культурное воздействие на народы Балкан через организацию и развитие там школьного дела.

Будучи неудовлетворен службой в Адрианополе и испытывая на занимаемой им должности недостаток в средствах, Леонтьев начал хлопотать о переводе на другое место. 15 апреля 1867 г. он получает назначение вице-консулом в Тульчу с производством в надворные советники, а спустя год награждается орденом Св. Станислава. "Я здесь точно русский помещик. Сижу с утра в чистом белье, усы подкручены, лицо вымыто душистым снадобьем, туфли новые, комната простая, но хорошая, кухарка русская, труд, так сказать, на поприще отчизны", - напишет он в одном из писем.

Тихомиров напишет впоследствии: "До тех пор не признаваемый, отрицаемый и более всего игнорируемый родной страной, он теперь почувствовал как будто некоторое признание. Это его утешало и окрыляло надеждами; он начинал думать, что в России есть еще над чем работать, и планы работ начинали роиться в его голове. Вообще, ему дано было провести конец жизни в относительно светлом настроении. Он мог думать, что он не изгой в своей родине, а первая ласточка той весны, которая изукрасит своими свежими цветами Россию, совсем было посеревшую в пыли своего национального самоотречения, псевдоевропеизма".

Весной 1872 года Леонтьев напишет свою знаменитую "Записку об Афонской горе и об отношениях ее к России". "Мы постоянно встречаем в этих великорусских выходцах людей, любящих нас, и главное, людей, которым можно верить". Работая в Тульче, Леонтьев опять испытывает недостаток в деньгах и начинает ходатайствовать о своем повышении. 7 января 1869 г. его назначают консулом в Янину. Но вскоре ему стало тесно в затерянном в горах маленьком, тихом городке, и он обратился к своему непосредственному начальству, послу в Константинополе Игнатьеву, с просьбой перевести его в другое место, желательно на Дунай.

9 апреля 1871 г. Леонтьев получает должность консула, но не на Дунае, а в Салониках. 25 апреля он пишет большую "Записку о путешествии надворного советника Леонтьева от Янины через Фессалию до Солуня". В ней он сообщает о том, что местные христиане считают, что если "в старину действительно нельзя было дышать", то теперь "все перемены в обращении мусульман с христианами они приписывают России и только России, ее победам, ее трактатам с Турцией..."

Франк напишет о нем: "Среди наших русских мыслителей Леонтьев, бесспорно, один из самых интересных и своевременных, несмотря на некоторые явные уродства его умонастроения. Быть может, большинство еще и теперь обратит внимание лишь на общественные и моральные заблуждения Леонтьева и увидит в примере Леонтьева только предостережение против всяких новых исканий, против всяких попыток переоценки традиционных политических и нравственных ценностей".

Соловьев напишет позднее: "Хорошо было в Леонтьеве то, что односторонность, исключительность и фанатизм его взглядов не выходили из пределов теории и не имели влияния ни на его жизненные отношения, ни даже на его литературные суждения. Этот проповедник силы и сильных мер менее всего был склонен обижать и оскорблять кого-нибудь и в частной жизни, и в литературе. Он как писатель никогда не кривил душой из-за личного самолюбия или партийного интереса и всегда в полной мере отдавал справедливость и личным, и идейным врагам своим".

Хотя Леонтьев и поблагодарил Игнатьева за новое назначение, но местный климат оказался пагубным для его здоровья: открылась лихорадка. И уже в мае 1871 года он просит посла разрешить ему поездку на Афон, входивший в его консульский округ. В июле он настолько тяжело заболевает, что думает о смерти. Лекарства не помогают. В отчаянии Леонтьев обращается с молитвами и раскаянием к Матери Божьей. И, как он считал, произошло чудо: он почувствовал облегчение, болезнь отступила. В это время в его мировоззрении наступает перелом. Проблема религии в жизни и политике, взаимоотношения человека с Богом выходят для него на передний план. Леонтьев становится одним из самых беспощадных в России критиков либерализма, демократии, космополитизма, национализма, социалистических учений.

После болезни он отправился на Афон в Пантелеймонов монастырь, хотел постричься в монахи, но настоятель не дал благословения и уговорил его оставаться в миру. После возвращения в Салоники лихорадка возобновилась, и Леонтьев опять отправляется на Афон и приезжает в Салоники лишь в январе 1872 года, чтобы сдать дела, после чего снова едет на Афон, много молится, читает духовную литературу, постоянно общается со старцами и ведет жизнь аскета.

Георгий Иванов напишет позднее: "Я все рвусь мечтой то на Босфор, то в Герцеговину или Белград, то в Москву и в Петербург, и мне иногда тяжело в этой тишине и в этом мире. Оттого я и сюда помолиться приехал, чтобы заглушить тоску по жизни и блестящей борьбе". Весь он в одной этой фразе. Вот, приехал, молится, готовится принять монашество - и все для того только, чтобы "заглушить тоску" по "борьбе, по жизни".

Говоруха-Отрок впоследствии отмечал: "Широко образованный человек, глубокий аналитик, он веровал так же непосредственно и, если хотите, грубо, как любой умный и строгий в своей жизни крестьянин. И вот это-то было в нем дорого, и вот это-то в нем было необыкновенно оригинально: это сочетание широкого образования, по природе аналитического ума, изощренного постоянною умственною работою, с простою, здоровою, грубою - я не боюсь этого слова - мужицкою верою..."

В ноябре он подал прошение об отставке и назначении ему пенсии, которая и была определена с 1 января 1873 г. Отойдя от службы, Леонтьев еще около года жил на Афоне, отдаваясь литературному творчеству. Весной 1874 года он вернулся в Россию и поселился в своей деревне. В 1887 году Леонтьев поселился в Оптиной пустыни, где 23 августа 1891 г. принял тайный постриг под именем Климента, затем уехал в Троице-Сергиеву лавру.

После смерти Леонтьева Трубецкой напишет: "Он искренно чтил и любил церковь и умер монахом, доказав на деле свое благоговение перед идеалом монашества. Он ставил святыню православия выше племенного филетизма, выше собственных рассуждений и умствований. Он жил своим умом, и если он пользовался при жизни заслуженной неизвестностью, то это не вследствие недостатка оригинальности и таланта. Теперь, после его смерти, мы можем воздать ему должное, так как той "консервативной" партии, в которой он числился, нет расчета распространяться о его своеобразных воззрениях".

Соловьев отмечал позднее: "Своим убеждениям он принес в жертву успешно начатую дипломатическую карьеру, вследствие чего семь лет терпел тяжелую нужду. Свои крайние мнения он без всяких оговорок высказывал и в такое время, когда это не могло принести ему ничего, кроме общего презрения и осмеяния".

А.Ф. Орлов

Один из современников, генерал-лейтенант Муравьев, напишет о нем: "Он был одарен от природы отменными способностями ума, легко приобрел опытность, нужную при дворе, и в сем отношении без сомнения превзошел всех соперников своих. Он шел прямо к цели, пренебрегая обыкновенными путями искательства, не пристал ни к чьей стороне и остался при своем образе мыслей независимым от других. Он домогался важнейшего - звания любимца государя, коего и достиг".

Граф Алексей Федорович Орлов был незаконным сыном Федора Орлова - одного из знаменитых братьев, оказавших неоценимые услуги Екатерине II при ее восшествии на престол. По личному указу императрицы "воспитанники" Федора Орлова в 1796 году получили дворянские права и фамилию отца. Алексей Федорович выбрал военную карьеру и быстро преуспел на этом поприще. Участник Аустерлицкого и Бородинского сражений, в котором он получил семь ран, зарубежных походов русской армии, Орлов был "приближен" сначала великим князем Константином, а затем и самим императором Александром I. В 1820 году Орлов был произведен в генерал-адъютанты и вскоре сумел доказать свою преданность престолу. За участие в подавлении восстания на Сенатской площади 14 декабря 1825 года Николай I уже на следующий день наградил его графским титулом.

Многочисленные просьбы за декабристов император игнорировал. Исключение было сделано лишь для Алексея Орлова. За прощение своего брата Михаила Алексей пообещал посвятить всю свою жизнь государю. Результатом заступничества брата стала ссылка Михаила в родовое имение в Калужской губернии, где он жил под надзором полиции, а весной 1831 года ему даже разрешили поселиться в Москве. Алексей Федорович сдержал обещание: всю жизнь он преданно служил Николаю I, который на смертном одре поручил наследника заботам и опеке ближайшего друга.

Первая ответственная миссия, выполненная Орловым с большим успехом, была связана с подписанием Адрианопольского договора, который увенчал победу России над Османской империей в 1829 году. На первом же совместном заседании с турецкими уполномоченными в Адрианополе, состоявшемся 21 августа, Орлов убедился в том, что османское правительство не намерено заключать мирный договор на условиях русских. Турки заявили о том, что могут лишь подтвердить условия Аккерманской конвенции 1826 года, отмененной ранее специальным указом султана. Признав позицию турецкой стороны неприемлемой, главнокомандующий Дибич отдал приказ возобновить наступление: русские конные разъезды появились на расстоянии одного перехода от Стамбула. Оказавшись в критическом положении, Османская империя была вынуждена возобновить переговоры. Орлов в то время получил предписание правительства воспрепятствовать возобновлению "бесконечных словопрений". Новый этап переговоров начался в Адрианополе 31 августа. Заседание длилось шесть часов, в течение которых Орлов неоднократно с блеском выходил из сложных ситуаций, грозивших прекращением переговоров и новыми отсрочками в заключении мира. Михайловский описывает любопытный эпизод, свидетельствующий о живом уме Орлова, его умении легко и остроумно улаживать намечавшиеся конфликты. Турки возражали против передачи России островов в устье Дуная, "ибо острова сии, поросшие камышом, в котором гнездились змеи, никакой политической важности в себе не заключали". Орлов в ответ сказал им, что "острова сии так ничтожны, что ежели бы Порта их уступила лично ему, то он бы их не взял; возражение сие заставило турецких министров смеяться, и они по сему предмету более не прекословили".

Граф Орлов не кривил душой - лично ему эти острова действительно были не нужны, но для России обладание ими предоставляло дополнительную возможность контролировать судоходство по Дунаю. Адрианопольский мир, заключенный 2 сентября 1829 года, имел очень большое политическое значение. Греция и Сербия получили автономное управление; расширялись права Дунайских княжеств. Ближайшей задачей русской внешней политики после заключения договора стало восстановление дружественных отношений с Османской империей. Русская дипломатия сделала определенные уступки с тем, чтобы устранить иностранное вмешательство в русско-турецкие отношения и создать условия для сближения с Портой.

С этой целью в Стамбул было направлено чрезвычайное посольство во главе с тем же Орловым. Алексей Федорович находился в турецкой столице с ноября 1829-го по май 1830 года. Перед ним стояла задача заверить султана в дружественном расположении России и проконтролировать выполнение условий мирного договора. В инструкциях, направленных ему из Петербурга, говорилось: "Никогда, ни перед, ни в ходе войны, которая только что завершилась, император не хотел разрушения Оттоманской империи". Эту мысль чрезвычайный и полномочный посланник должен был внушить Порте. Вскоре по прибытии в Стамбул Орлов снискал "особое расположение к себе султана". Деятельность чрезвычайного посланника в Стамбуле получила одобрение Николая I. "Я не могу даже сказать, как я доволен Орловым; он в самом деле действует так, что удивляет даже меня, несмотря на мое расположение к нему", - писал император в феврале 1830 года.

Новая миссия Алексея Федоровича Орлова в Турции была связана с босфорской экспедицией 1833 года: император Николай I опять прибег к его помощи для урегулирования дел на Востоке. Алексей Федорович был послан в турецкую столицу в качестве Чрезвычайного и Полномочного Посла при султане и главного начальника всех русских военных и морских сил в Турции. К этому времени Орлов был наилучшим образом подготовлен для выполнения такого рода поручения. Он обладал достаточным опытом ведения переговоров с турками, пользовался большим авторитетом у членов османского правительства и доверием самого султана. "Я посвящен во все самые откровенные мысли государя, я присутствовал при всех обсуждениях по этому предмету, министерство не скрыло от меня ничего из сношений своих с иностранными кабинетами относительно сего великого дела", - писал Орлов главе русской администрации в Молдавии и Валахии Киселеву в марте 1833 года перед поездкой в Стамбул. После босфорской экспедиции Алексей Федорович выполнял дипломатические поручения царя в Вене и Берлине. С 1837 года он сопровождал Николая I в путешествиях его по России и за границей. В 1844 году Орлов был назначен шефом жандармов и главным начальником III Отделения Собственной Его Имперского Величества канцелярии. Во второй половине 40-х годов XIX века, кажется, не было такой важной комиссии или комитета, где бы не председательствовал Орлов. В 1856 году Алексей Федорович был призван выполнить ответственное, хотя и не сулившее славы поручение нового царя Александра II - заключить мирный договор с победителями в Крымской войне. 13 февраля в столице Франции открылись заседания конгресса, на котором Россию представляли Орлов и Бруннов. Опытный и удачливый дипломат, ловкий политик и блестящий царедворец, отличавшийся и в свои 70 лет гвардейской выправкой, граф Орлов не только формально являлся первым лицом русской дипломатии в Париже. Он действительно играл ведущую роль, и все успехи и неудачи российской делегации на конгрессе, отразившиеся в итоге в тексте мирного договора, были в значительной степени результатом его деятельности.

Алексей Федорович систематически отправлял в Петербург донесения с подробным изложением хода переговоров, всех встреч и бесед. Вклад же руководителей внешней политики - Александра II и Нессельроде - был скромнее. В работе конгресса участвовали уполномоченные делегаты от Франции, Великобритании, России, Австрии, Османской империи, Сардинии. После того как все важные вопросы были уже решены, допустили и представителей Пруссии. Председательствовал на заседаниях французский министр иностранных дел, двоюродный брат Наполеона III граф Валевский. Основными противниками русских дипломатов в Париже стали английский и австрийский министры иностранных дел - лорд Кларендон и Буоль. Что касается французского министра Валевского, то он чаще поддерживал русскую делегацию.

Благодаря тому, что Орлову удавалось довольно часто находить общий язык с Наполеоном III, русская делегация добилась достаточно выгодных для себя решений по целому ряду вопросов. В частности, в вопросе об уступках территории в Бесарабии, где основным противником выступала Австрия, российским уполномоченным при поддержке Наполеона III и Валевского удалось отстоять выгодный вариант пограничной линии. Орлов писал, что эта линия "имеет по крайней мере то достоинство, что она лишила наших противников двух третей территории, на которую они уже смотрели, как на свою". В итоге территориальные уступки России в Бесарабии оказались минимальными. Орлов грамотно вел дело, уступая там, где это было неизбежно, и проявляя твердость тогда, когда можно было добиться успеха.

Главе русской делегации удалось не допустить обсуждения на конгрессе чрезвычайно неприятного для России польского вопроса. Успехом русских уполномоченных завершилось и противостояние с лордом Кларендоном, который не смог осуществить ни претенциозных проектов британской дипломатии относительно Кавказа, предусматривавших крупные территориальные уступки со стороны России, ни распространения нейтралитета на Азовское море. Канцлер в своих инструкциях неоднократно выражал одобрение действий Орлова. Он, в частности, одобрил решение обращаться в трудных случаях к посредничеству французского императора. Показательно, что в этих инструкциях также не единожды говорилось о том, что Орлову предоставляется право самому принимать решения по важным вопросам.

Мирный трактат был подписан 18 марта 1856 года. Он фиксировал поражение России в войне. Однако Орлов сумел придать трактату настолько достойный вид, что французский посол в Вене имел все основания заявить: "Никак нельзя сообразить, ознакомившись с этим документом, кто же тут победитель, а кто побежденный". И это сказано о договоре, подписанном после тяжелейшего поражения России! Подписав мирный контракт, Орлов затем участвовал в подготовке статей Парижской декларации по морскому праву - важного международного акта, призванного регулировать порядок морской торговли и блокады во время войны, а также запрещавшего каперства. При Александре II Орлов занял пост председателя Государственного совета и председателя Комитета министров, а в конце своей жизни участвовал - правда, без энтузиазма - в подготовке крестьянской реформы 1861 года. К освобождению крестьян он относился враждебно...

Н.Н. Муравьев-Амурский

Муравьев-Амурский, граф Николай Николаевич - государственный деятель. Родился 11 августа 1809 года. Окончив курс в пажеском корпусе, служил в гвардии, принимал участие в турецкой кампании 1828 - 29 годов и в военных действиях против поляков (1831). В 1833 году Муравьев вышел в отставку и четыре года занимался хозяйством в имении отца. Когда генерал Е.А. Головин был назначен командующим отдельным кавказским корпусом и главноуправляющим гражданскою частью и пограничными делами в Закавказье, Муравьев был определен к нему для особых поручений (1838) и принимал участие в экспедициях против горцев. С 1840 по 1844 год Муравьев состоял начальником одного из отделений черноморской береговой линии и способствовал усмирению племени убыхов. В 1846 году Муравьев был назначен тульским губернатором. В отчете о первой своей ревизии он указал на неудобства тюремных помещений, на упадок сельского хозяйства, для воспособления которому он проектировал учреждение в Туле губернского общества сельского хозяйства. Первым из губернаторов он поднял вопрос об освобождении крестьян: девять помещиков подписали приготовленный, по внушении Муравьева, адрес государю: дело осталось без движения, но государь обратил внимание на Муравьева, как на "либерала и демократа". Тем не менее он был назначен, в 1847 году, генерал-губернатором восточной Сибири. Ему принадлежит почин в возвращении Амура, уступленного Китаю в 1689 году. Несмотря на встреченное в Петербурге противодействие, Муравьеву удалось добиться, что факт занятия устьев Амура был признан государем. 11 января 1854 года императором Николаем I было предоставлено Муравьеву право вести все сношения с китайским правительством по разграничению восточной окраины и разрешено произвести по Амуру сплав войска. 16 мая 1858 года Муравьев заключил с Китаем айгунский трактат, по которому Амур до самого устья сделался границей России с Китаем. Муравьев получил титул графа Амурского. Он делал попытки населить пустынные места по Амуру, но попытки эти не были удачны; дальнейшие поселения происходили по наряду из забайкальских казаков, а добровольные переселения на Амур приостановились. Так же неудачны были поселения по р. Мае, в 1851 году. Не удалось Муравьеву-Амурскому и устройство правильного пароходного сообщения по Амуру. Он добился освобождения нерчинских крестьян от обязательных работ в рудниках и сформировал из них казачье войско, которое было поселено на берегах Амура. В 1861 году Муравьев-Амурский оставил должность генерал-губернатора, вследствие непринятия его проекта о разделении восточной Сибири на два генерал-губернаторства, и был назначен членом государственного совета. В течение двадцати лет до своей смерти (в Париже, 18 ноября 1881 года) он только изредка приезжал в Россию, чтобы принять участие в заседаниях государственного совета. В 1891 году в городе Хабаровске, на берегу Амура, воздвигнут Муравьеву-Амурскому памятник.

Н.П. Игнатьев

На его родовом гербе были перекрещены шпага и зажженный факел: символ военной доблести наперекрест с огнем науки и знаний. Деятельность графа Николая Павловича Игнатьева полностью подтверждает справедливость такого толкования.

Он родился в 1832 г. С детства отличался большой сообразительностью и трудоспособностью. Решив посвятить себя военной службе, он окончил сначала Пажеский кадетский корпус, затем Императорскую военную академию с большой серебряной медалью. По окончании академии был причислен к гвардейскому Генеральному штабу. Однако вскоре Николай Павлович начал свою дипломатическую деятельность. По высочайшему повелению в 1856-м он был назначен военным агентом в Лондон. Судя по всему, молодой военный атташе весьма активно приступил к своим обязанностям, поскольку уже в начале 1857-го был вынужден покинуть Англию из-за скандала, связанного с тем, что Игнатьев во время осмотра военного музея в Лондоне "нечаянно" положил в карман унитарный патрон - английскую военную новинку.

Несмотря на скандал, уже в октябре 1857-го двадцатипятилетний граф назначен главой дипломатической миссии в Хиву и Бухару для ознакомления с их внутренним положением и противодействия экспансии Великобритании. В Хиве ему не удалось заключить торгового договора. Однако это не остановило молодого дипломата. После ряда препятствий со стороны хивинского хана и столкновений с туркменами, Игнатьев через Каракуль добрался до Бухары, где заключил с эмиром выгодный торговый договор, а также освободил томившихся в неволе русских людей. В том же году Николай Игнатьев вернулся в Оренбург, где его уже считали погибшим. В 1858 году он уже генерал-майор свиты Его Величества. Александр II отмечал, что Игнатьев "действовал умно и ловко и большего достиг, чем мы могли ожидать".

В 1859 году граф Игнатьев был послан в Пекин, где возникли недоразумения из-за отказа китайского правительства признавать Айгунский договор. В Китае он вновь проявил высокие дипломатические способности. Сначала для достижения соглашения граф применил силовой метод, предъявив китайскому правительству ультиматум. Когда это не подействовало, Николай Павлович решил действовать более искусно, используя потенциал других государств. Отправляясь якобы в Россию, он, вопреки распоряжению богдыхана, требовавшего возвращения русского посла через Монголию, пробрался к океанскому побережью. При этом Игнатьев смог пройти через расположение всей китайской армии! Добравшись до побережья Тихого океана, Игнатьев вступил в контакт с русской эскадрой в Тихом океане. Затем, выступив в качестве посредника, он искусно воспользовался ходом переговоров между китайцами и англо-французами, оказав при этом услуги и тем, и другим. Китайское правительство в знак признательности за быстрое удаление союзнических войск из страны заключило и немедленно ратифицировало 2 ноября 1860 г. Пекинский договор, по которому Россия получила левый берег по рекам Амура и Уссури. За столь успешную миссию граф был награжден в 1861 г. званием генерал-адъютанта. Кроме того, за свои неординарные способности он был назначен директором Азиатского департамента Министерства иностранных дел. Николаю Павловичу было всего 29 лет.

На своем посту граф Игнатьев выступал за активную внешнюю политику России на Востоке, что встречало противодействие министра иностранных дел князя Горчакова, считавшего главным европейское направление внешней политики. В 1864-м Николай Павлович Игнатьев был назначен Чрезвычайным и Полномочным Послом в Турцию.

Николай Павлович Игнатьев, не обращавший внимания даже на свежесть собственного военного мундира, считал необходимым, чтобы поднять престиж России, выстроить для посольства дворец. России, мыслит он, нужны проливы, нужен, как когда-то Олегу, "щит на вратах Царьграда"... Это человек кипучей энергии, большого дипломатического ума, страстной убежденности в своих целях. Он с редкостным упорством и темпераментом пытался, несмотря на сопротивление западных держав, с одной стороны, и министра иностранных дел князя Горчакова, поддержанного самим царем, - с другой, обеспечить полную самостоятельность русской политики на Босфоре, в Герцеговине и Болгарии, укрепить роль России как крупной европейской державы. Им оставлены интереснейшие докладные записки, заключающие в себе ряд весьма поучительных мыслей и советов, касающихся дипломатической деятельности. Игнатьеву принадлежит формула: "Выход из внутреннего моря, каковым представляется для нас Черное море, не может быть приравнен к праву входа в него судов неприбрежных государств". На своей службе Игнатьев пускал в ход довольно необычные для других дипломатов уловки.

В это время все балканские страны были буквально наэлектризованы. Назревал балканский кризис, который начался восстанием 1875 года в Боснии и Герцеговине, за ним последовала сербо-турецкая война. Болгария к тому времени тоже была охвачена национально-освободительной борьбой, которая вылилась в восстание болгарского народа в апреле 1876 года и затем в русско-турецкую войну 1877-1878 гг. Игнатьев прежде всего задумывался об интересах народа, а не о государственном престиже и стратегических планах. Именно граф Игнатьев заключил Сан-Стефанский мирный договор 1878 г. - предварительный мирный договор, завершивший русско-турецкую войну. По этому договору Болгария становилась самостоятельным княжеством, хотя и зависимым от Турции (соглашение о суверенитете Болгарии Россия подпишет с турками только в 1909-м). Турция обещала установить в ряде балканских государств самоуправление, провести реформы, облегчающие положение христиан в Армении, передать России территории, отторгнутые по Парижскому мирному договору 1856 г., а также ряд важных городов в Закавказье, в том числе Карс, уничтожить все свои крепости и военные суда на Дунае, выплатить контрибуцию, отмечает праправнучка Николая Павловича Ольга Чевская.

И хотя условия договора были пересмотрены на Берлинском конгрессе 1878-го, граф Игнатьев вошел в историю как автор договора, завершившего освобождение Болгарии, и поэтому почитается в Болгарии как национальный герой, рассказала Калина Канева, болгарский журналист и историк, всю жизнь изучавшая жизнь и деятельность Николая Петровича Игнатьева.

Дальнейшая карьера дипломата продолжалась уже только в России. 1 марта 1881 г. и последовавшие за ним события сильно изменили судьбу Игнатьева. 6 марта Победоносцев, чье влияние на политику резко возросло, напомнил новому императору Александру III об Игнатьеве, обладавшем, с точки зрения Победоносцева, "доброй славой" в народе и имевшем "здоровые инстинкты и русскую душу". В действительности Победоносцев скептически относился к Игнатьеву, но лучших людей, по мнению обер-прокурора Синода, просто не было. К 12 марта Игнатьев уже подготовил программу нового царствования. Он занимал ряд высоких постов: член Государственного совета, министр государственных имуществ, министр внутренних дел. Многие историки склонны считать, что Игнатьев планировал стать министром иностранных дел. Он был глубоко обижен результатами Берлинского конгресса 1878 г. и теми обвинениями, которые возлагались на него в России за конечные итоги русско-турецкой войны. В ноябре 1881 г. в газетах "Новое время" и "Русь" появились большие статьи, в которых доказывалось, что развитие нигилизма в России есть прямое следствие невзятия Константинополя русскими войсками в 1878 г. Желание графа пересмотреть итоги Берлинского конгресса было широко известно, он и не скрывал этого. Многие современники опасались, что в случае возвращения к дипломатической деятельности "Игнатьев непременно вовлек бы нас в войну".

В 1883 был избран председателем Общества для содействия развитию русской промышленности и торговли; с 1888-го - председатель Славянского благотворительного общества. Благодаря стараниям Игнатьева в Болгарии появился пантеон погибших в битве при Шипке, отмечает болгарский историк Калина Канева...

В 1883 году Николай Павлович получил собственноручную записку Александра III: "Я пришел к убеждению, что вместе мы служить России не можем. Александр". Так бросались в России энергичными людьми в то самое время, когда Победоносцев, хватаясь за свою лысую голову, восклицал: "Людей нет!". Одни болгары не забыли Николая Павловича. Ежегодно русофильские партии в Болгарии посылали к нему тайных делегатов в его усадьбу Круподерницы Киевской губернии, и, как ни странно, король Фердинанд - личный его враг позволил "произвести" себя в цари в тот год, когда Николая Павловича не стало. В октябре 1902 г., будучи в Болгарии, где его именем - "Графа Игнатьева" - назвали в Софии улицу и школу, Николай Павлович сказал: "...Мой идеал был и есть свободная Болгария. Я мечтал об этом еще с 1862 г. и в душе я благодарен, что смог увидеть его осуществленным. Мое сердце принадлежит болгарам, и я желаю болгарскому народу процветания..."

Перу Николая Игнатьева принадлежит ряд известных научных работ: "Сравнение походов в Италию принца Евгения Савойского в 1706 г. и Бонапарта в 1800 г.", "Взгляд на постепенное изменение образа действий русских против турок" и другие. По словам праправнучки дипломата Ольги Чевской, деятельность Игнатьева в Болгарии не раскрыла полностью его талантов...

С.Ю. Витте

Сергей Юльевич Витте (17.6.1849-28.2.1915) родился в Тифлисе в семье крупного провинциального чиновника и получил типично дворянское, домашнее воспитание. В 1866-1870 годах Витте обучается на физико-математическом факультете Новороссийского университета. Не сделав карьеры в научно-педагогическом мире, он поступает на службу в управление государственной Одесской железной дороги. В 1880 году С.Ю. Витте стал начальником эксплуатации Юго-Западной железной дороги, а затем и управляющим этими дорогами. В данный период он заключил ряд выгодных соглашений с правлениями австрийской, германской, румынской пограничных железных дорог, за что был награжден орденом Прусской Короны. Получив отставку с государственной службы, Витте успешно работал в частных компаниях, что способствовало его формированию как чиновника и финансиста. В мае 1889 года он был назначен директором департамента железных дорог при министерстве финансов. Хорошее отношение Александра III помогло ему быстро выдвинуться на высокие правительственные посты. В 1892 году С.Ю. Витте уже министр финансов и оказывает большое влияние на внутреннюю и внешнюю политику русского правительства. Он содействовал развитию капитализма в России и пытался сочетать этот процесс с укреплением царской монархии. Министру финансов неоднократно приходилось вести переговоры с иностранными представителями, заключать важные договоры и соглашения.

С.Ю. Витте во многом определял внешнеэкономическую политику страны. Его слово на межведомственных совещаниях, обсуждающих вопросы внешней политики, было достаточно веским, поскольку исполнение решений нередко зависело от возможностей казны. По инициативе министра было ускорено строительство Сибирской железнодорожной магистрали, имевшей ключевое значение в расширении влияния России в дальневосточном регионе. Он также стремился привлечь иностранный капитал в страну, что облегчалось протекционистским тарифом 1891 года и политическим сближением с Францией. С.Ю. Витте сумел обеспечить принятие выгодных для России таможенных тарифов в торговле с Германией и Австро-Венгрией. Он видел возрастание угрозы со стороны германской империи и прилагал усилия, чтобы улучшить взаимоотношения между двумя странами.

Для С.Ю. Витте приоритетным было дальневосточное направление внешней политики. Он стремился экономическими средствами добиться преобладания России в регионе и выступал за сближение с Китаем. Осознавая опасность со стороны Японии, министр финансов призывал МИД и императора не допустить приобретения империей микадо владений на материке. Он сумел убедить царя добиваться сохранения статус-кво в Китае. Витте организовал русско-французский заем Пекину для выплаты контрибуции Японии. В 1896 году он вел переговоры с Ли Хунчжаном и обеспечил успех при подписании русско-китайского оборонительного союза. В ходе визита Ли Хунчжана в Москву было также заключено соглашение о строительстве КВЖД на территории Маньжурии. В то же время Витте считал необходимым уладить отношения и с Японией, так как Россия еще не была готова к военному конфликту на Дальнем Востоке. Он резко выступал против захвата Порт-Артура, считая, что это вызовет негативную реакцию как со стороны китайского правительства, так и Японии и осложнит отношения с другими державами, проводящими политику экспансии в Китае. Николай II не прислушался к его советам, и вскоре разразилась русско-японская война, закончившаяся для России крайне неудачно.

Тем временем резкие расхождения с Николаем II и безобразовцами привели к отставке Витте с поста министра финансов. В августе 1903 года он был назначен на пост председателя Кабинета министров, и его реальное влияние на деятельность правительства существенно уменьшилось.

15 июля 1904 г. под руководством Витте подписана таможенная конвенция с Германией, действовавшая 12 лет. Витте добился размещения российских займов в Германии. На переговорах немецкие дипломаты отмечали: “Переговоры с русскими идут очень трудно, русские проявляют упорство и хорошую осведомленность, по широте взглядов превосходят многих уважаемых немецких сотрудников”.

После поражения в русско-японской войне 1904-05 гг. Витте возглавлял делегацию, подписавшую Портсмутский мирный договор 1905 г. с Японией. Витте добился отклонения ряда унизительных для России требований и смог уменьшить негативные последствия тяжелейшего военного поражения. Мир в Портсмуте был заключен при посредничестве американского президента Т. Рузвельта (он потребовал от Германии и Франции не выступать на стороне России против Японии. Его усилия по урегулированию конфликта увенчались Нобелевской премией мира 1906 г.).

Портсмутский мирный договор – звездный час Витте-дипломата. Переговоры начались 27 июля 1905 года. Витте оригинально провел переговоры, чем вызвал недовольство профессиональных дипломатов:

- легко пошел на уступки в обсуждавшихся в начале переговоров второстепенных вопросах, не представлявших жизненную важность для интересов России (не стал пользоваться пустячной ошибкой в полномочиях японских дипломатов, пошел на частичные уступки в процедурных вопросах и т.п.), что дало ему возможность проявлять твердость и требовать уступок от японцев по основным пунктам;

- наладил связь с прессой для воздействия на общественное мнение мира;

- организовывал выгодные ему утечки информации по переговорам;

- начал обсуждение с более простых вопросов и пошел в них на определенные уступки, что позволило затруднить разрыв переговоров;

- демонстрировал своим поведением большие полномочия, данные ему Правительством России;

- проявил свойственную ему твердость по принципиальным вопросам в проведении переговоров, не раз находившихся на гране срыва.

25 августа 1905 г. Договор был подписан. С его подписанием Россия достигла мира, не слишком компрометировавшего ее престиж. Витте отстоял три из четырех принципиальных вопросов: он отказал японцам в выплате контрибуции, отдаче всего Сахалина и выдаче кораблей, укрывшихся в нейтральных водах. Император отметил эти дипломатические успех Витте графским титулом, а недоброжелатели в высоких сферах дали ему прозвище граф Полу-Сахалинский. Потери России и впрямь были велики: пришлось уступить японцам южную часть острова Сахалин, передать им аренду Ляодунского полуострова и ветку железной дороги от Порт-Артура до Чанчуня; кроме того, Корея была признана сферой влияния Японии.

С октября 1906 года Витте возглавлял Совет министров, но вскоре ушел в отставку. Последние годы жизни граф провел в Петербурге и за границей. Оставаясь членом Государственного Совета, Витте принимал участие в работе Комитета финансов, председателем которого был до самой смерти. В 1907-1912 годах написал «Воспоминания».

А.М. Коллонтай

О ней при жизни складывали легенды, создавали мифы подчас на бытовом уровне. Особенно часто упоминалась теория свободной любви, которую она проповедовала. Будучи выдающимся политиком, она всю жизнь одновременно оставалась просто женщиной. Любящей и страдающей, счастливой и несчастной одновременно.

Дипломат божьей милостью, она порой за обычным дружеским обедом добивалась того, что мужчины непомерной ценой и нередко безуспешно пытались добиться на полях сражений. Она была прекрасным собеседником, легко, на равных вступала в профессиональный диалог с самыми блистательными интеллектуалами своего времени. Она вдребезги разбила расхожее мнение о том, что красивая женщина не может быть умной, а умная - красивой. В ней чудесным образом сочетались природная грация, аристократические манеры и эрудированность.

В конце жизни Коллонтай в дневнике сама себе задала вопрос: "Что я больше всего ненавижу?" И тут же на него ответила: "1) фарисейство и хамство, 2) жестокость и всяческую несправедливость, 3) унижение человеческого достоинства".

Она родилась в богатой семье генерала Михаила Домонтовича. На домашних учителей отец не скупился. Русскую словесность ей преподавал Виктор Петрович Острогорский, известный по тем временам литератор и педагог. Именно под его руководством Шурочка делала первые свои шаги в сочинительстве. Помимо этого, она овладела четырьмя языками, а также получила прекрасную подготовку в прочих гуманитарных дисциплинах. Экзамен на аттестат зрелости был сдан ею в 16-летнем возрасте более чем успешно, открыв счет ее жизненным победам, а вкус к успеху и славе у нее был особенный. К этому необходимо прибавить и целый хоровод воздыхателей, окружавших ее повсеместно, и - головокружение от успехов было обеспечено. Правда, вскоре оно было на какой-то момент прервано роковым выстрелом одного из Шурочкиных обожателей, ее сверстником, партнером по танцам и верным рыцарем Иваном Драгомировым. Сын известного генерала, не выдержав "жестокостей" любви, пустил себе пулю в сердце.

В 1890 году восемнадцатилетняя Шура была представлена императрице, ужинала за одним столом с наследником престола - будущим императором Николаем II. Придворный бал восхитил ее. А в 1905 году, в Кровавое воскресенье, как большевистский агитатор она пыталась предотвратить шествие рабочих к Зимнему дворцу, "к царю", и, когда это не удалось, потомственная дворянка пошла вместе с ними. В ноябре 1905 года она познакомилась с Лениным.

Ее руки просил адъютант царя Александра III, но она ответила, что выйдет замуж только по любви. В 1893 году она повенчается с двоюродным братом Владимиром Коллонтаем - сыном участника польского восстания 1863 года, отбывшего ссылку в Сибири. Через пять лет, поручив маленького сына заботам мужа и своих родителей, Александра Коллонтай уедет в Цюрих. "Меня увлекала за собой волна нараставших в России революционных волнений и событий", - напишет она позднее. Ей будет сорок пять, когда ее избранником станет двадцативосьмилетний Павел Дыбенко - нарком по морским делам советского правительства, сын бедного крестьянина, едва умевший читать. Запись брака Коллонтай и Дыбенко открыла первую страницу книги актов гражданского состояния Советской России. "Я и Павел решили так поступить на тот случай, если революция потерпит поражение, и вместе взойдем на эшафот".

Обретя в жизни смысл, а вместе с ним и целый мир совершенно новых, возбуждающих разум понятий, таких как "профсоюзы", "Коммунистический манифест", "социальная революция" и им подобные, Коллонтай принялась мечтать о стратегическом просторе для будущих свершений. Она называла себя "мятежной" и гордилась этим крайне.

31 декабря 1917 года за ее подписью будет издано постановление об охране материнства и младенчества. Впервые в истории России, по инициативе наркома по социальным вопросам Александры Коллонтай, государство сочтет это своей обязанностью. При ее участии были подготовлены проекты декретов - о расторжении брака, о гражданском браке, законодательно закреплены отпуска по беременности и родам. Идею же общественного воспитания она воплотит в созданной системе яслей и детских садов. Большую известность приобретет книга Коллонтай "Любовь пчел трудовых" - о новой, "пролетарской", любви. Между тем ее троюродный брат, поэт Игорь Северянин будет воспевать романтическую, "салонную" любовь.

Коллонтай находила крайне важным "революционизировать" семью. По ее убеждению, у женщины, не стесненной обязанностями по отношению к мужу и детям, высвободилась бы огромная сила, годная для ниспровержения старой и строительства новой России. В том, что слабая половина человечества мечтает об этом денно и нощно, Коллонтай не сомневалась. Выступая на одном из съездов, Коллонтай убеждала: "Не бойтесь, будто мы насильно разрушаем дом и семью... Если мы разъясняем значение социалистического воспитания, говоря, что такое детские колонии, трудовые коммуны, матери спешат к нам с детьми, несут их к нам в таком количестве, что мы не знаем, куда их поместить..." Радикализм подобных взглядов озадачивал даже Ленина. Именно по его настоянию поправка Коллонтай к новой программе партии о борьбе "за исчезновение замкнутой формы семьи" не была принята.

В 1923 году, выступая на съезде, она скажет: "Партия потеряла свое подлинно пролетарское лицо, вырождается в касту бюрократов и карьеристов. Бюрократизм проникает и во все звенья государственного советского аппарата. Три года назад насчитывалась 231 тысяча чиновников. Теперь, после объявленного сокращения, - их 243 тысячи!" Тогда же, на съезде, она высказала крамольное: "ЦК отсылает инакомыслящих в отдаленные края, чтобы не путались под ногами, чтобы голос их никем не был услышан". В годы начавшихся внутрипартийных противостояний это запомнилось. И сыграло свою роль, решившую, как выяснилось впоследствии, дальнейшую судьбу Александры Михайловны. Сталин запомнил выступления Коллонтай. Он с удовольствием пошел навстречу ее желанию выехать на работу в одно из полпредств, определив местом службы Норвегию.

Решению генсека воспротивились многие, знавшие характер Коллонтай, в том числе и нарком иностранных дел Чичерин. Это и понятно. Дипломатия требовала спокойствия, выдержки, отказа от проявления собственных взглядов, а Коллонтай славилась как раз качествами прямо противоположными. Однако Сталин был тверд в своем решении.

В Норвегии Коллонтай стала рядовой сотрудницей полпредства. Но она не была бы собой, если бы смирилась с таким положением. Александра Михайловна быстро освоилась в новом для себя деле, и вскоре ее назначили советником. А первое, что ей удалось сделать, - это купить у Норвегии большую партию рыбы: 400 тысяч тонн сельди и 15 тысяч тонн соленой трески. Молодая Советская республика, не вышедшая еще из голодного кризиса, получала необходимые продукты, а экономика Норвегии - финансовую поддержку.

Газеты, до того писавшие о ней язвительные статьи, изменили тональность, воздавая должное женщине-дипломату. Ведь благодаря ей сотни норвежских рыбаков получили работу. Александру Михайловну пришло приветствовать все руководство профсоюза рыбаков, приведшее с собой переводчика. Их ждал еще один сюрприз: Коллонтай произнесла речь на чистом норвежском языке.

Стремясь использовать свою нечаянно возникшую популярность, Коллонтай взялась быстро налаживать отношения между Норвегией и Советской республикой. Она устроила грандиозный прием в честь Фритьофа Нансена, который, как говорилось в разосланном ею приглашении, "спас тысячи людей на Волге", возглавив широкомасштабную акцию помощи голодающим в России. Скованность, которая ощущалась в начале торжественного приема, вскоре исчезла. Естественно, благодаря Коллонтай. Тост в честь Нансена она произнесла по-норвежски, повторив его затем по-французски, по-английски, по-немецки, по-шведски, по-фински и по-русски.

Можно ли переоценить после этого ее роль в признании Норвегией Советского Союза? Это формальное признание фактически превратило дипломатическую миссию в посольство, и Александра Михайловна Коллонтай стала Полномочным Послом. Первой в мире женщиной-послом! "Удовлетворение от этого получила. Радости никакой". Так она прокомментировала в дневнике столь важное событие. Объяснение простое: радость приносили не должности и звания, а реальные дела.

Потом была Швеция. Руководство скандинавской страны признавало в ней не просто посла, а национальную героиню. Причиной такого отношения стал договор на покупку большой партии племенного скота, благодаря которому шведы предоставляли нашей стране заем на 100 миллионов долларов. В выигрыше вновь оказались обе стороны.

Коллонтай верой и правдой служила России. Она была искренней во всех своих делах и словах. А ведь искренность в дипломатии порой могла восприниматься как фарисейство. И хотя она ненавидела это свойство человеческого характера, приходилось поступаться ради дела. Яркий пример - разговор со шведским премьером Пером Альбином Ханссоном по поводу советско-финляндской войны.

Коллонтай в развязывании ее считала виноватой свою страну, но, естественно, не могла говорить об этом вслух. "Если вы не хотели войны, то почему отказались от шведского посредничества?" - спросил ее премьер. "Для ответа на ваш вопрос мне нужны указания от своего правительства. Я их не имею", - ответила она. Прямо и ясно.

Зато в 1944 году, когда Финляндия воевала против СССР на стороне фашистской Германии, она получила указания начать разговоры о перемирии с финнами. Шаг за шагом Коллонтай отвоевывала у финнов условия, поставленные Москвой. В то время она тяжело заболела, но с честью выполнила свой дипломатический долг. 19 сентября 1944 года в Москве было подписано перемирие. Гитлеровский союзник был выведен из войны. То, чего не удалось сделать американцам, пытавшимся договориться с Финляндией в 1941 и 1943 годах, сделала Александра Коллонтай.

С лета победного года Чрезвычайный и Полномочный Посол Советского Союза 73-летняя Александра Михайловна Коллонтай работала советником Министерства иностранных дел. В 1952 году, не дожив трех дней до 80-летия, первая в мире женщина-посол умерла. Поразительно, но на ее смерть откликнулась только газета "Известия", напечатавшая 30 строк от "группы товарищей". А она это и предвидела. От партии, линия которой ее далеко не всегда устраивала, она и при жизни ничего не ждала. После смерти - тем более. Но в памяти людей она навсегда останется блестящим дипломатом...