7. Проблемы языковой подготовки дипломатов в московской руси

Прежде всего возникла необходимость для руководителей внешней политики Руси знать иностранные языки, для того чтобы вести на достойном и высоком уровне сношения с другими странами.

Современному читателю может показаться странным, что почти 500 лет такая проблема в государствах Руси не возникала и по-настоящему возникла лишь в конце XV — начале XVI в.

На первый взгляд это кажется парадоксальным, однако объясняется весьма просто: до XV в. руководители внешней политики русских государств, их великие князья не нуждались для ведения переговоров с другими государствами в каких-либо посредниках-толмачах. Они могли сноситься с потентатами других стран непосредственно.

Дело в том, что до XII в. все Рюриковичи практически знали скандинавские языки — шведский, норвежский, датский и даже исландский (полоцкие князья). Поэтому языковых проблем для сношений со странами Скандинавского Севера и германоязычного Запада для руководителей внешней политики Киевской Руси не существовало.

Кстати, скандинавские языки знали и при дворе византийских императоров, так что первые русские князья не встречали трудностей и в сношениях с греками, хотя знали лишь родной скандинавский язык.

Начиная же с Владимира Мономаха уже все русские князья говорили или понимали, некоторые даже писали по-гречески, а в случае каких-либо затруднений в языковых вопросах всегда могли воспользоваться услугами греческих митрополитов и монахов, живших в Киево-Печерской лавре и в Киеве.

С X в. русские князья Рюриковичи, естественно, хорошо говорили и по-славянски и обязательно знали церковнославянскую грамоту. Поэтому среди Мономахо-вичей не встречалось практически такого великого князя, который бы не мог без всяких затруднений объясниться со своими польскими, мазовецкими, куявскими, чешскими и иными славянскими родственниками, а с XII в. большинство южнорусских великих князей знали еще венгерский и латинский (или в крайнем случае вульгарную латынь).

Поскольку существовала частая практика брать второй или третьей женой дочерей половецких ханов, то в княжеских семьях дети-полукровки владели и кипчакским языком, который впитывали буквально с молоком матери. Это было большим подспорьем для тех великих князей, которым приходилось вступать в переговоры с половцами: в большинстве случаев переводчик был не нужен.

Далеко не все князья, но во всяком случае хорошо образованные из них знали в XII и XIII вв. латинский и немецкий, как, например, Даниил Романович Галицкий; некоторые, ожидая своего выбора на Киевский престол, выезжали даже за рубеж «попрактиковаться» в том или ином иностранном языке у своих родственников.

Ввиду того что Киевская Русь была открытым государством, фактически не знавшим, не ведавшим жестких государственных границ, которые со всеми своими атрибутами (заставами, столбами, сторожами, рогатинами, засеками и т. д.) появляются лишь в Московском государстве, то древнерусские князья, как великие, так и удельные, беспрестанно выезжали за рубеж, воспитывали детей в разных странах у своих родичей, уезжали на Запад в изгнание или, наоборот, сами принимали на воспитание иностранных принцев и принцесс до юношеского возраста. В результате всего этого знание двух-трех, а порой и четырех-пяти языков было довольно естественным явлением в среде Рюриковичей, особенно из ветви Монома-ховичей, поскольку они обязаны были готовиться к занятию Киевского престола и получали более тщательное образование, чем остальные.

Но одним знанием языков дело не ограничивалось.

Рюриковичи были также практически подготовлены с детства как к ведению военных действий (отроки в 10— 11 лет уже участвовали в военных действиях наравне со взрослыми), так и к личному ведению дипломатических переговоров, поскольку младшие князья часто, еще будучи детьми, присутствовали с разрешения старших на военных советах и при дипломатических переговорах.

Как руководители внешней политики государства князья не только могли решать тот или иной вопрос в принципе, но и технически и психологически всегда были готовы лично осуществить свое решение.

Владимирские и московские князья представляли во всех этих отношениях полную противоположность киевским. Во-первых, они воспитывались и действовали в совершенно иных условиях. Их государства со всех сторон были окружены русской территорией, русскими государствами с XIII в. и вплоть до крица XV в. и даже по начало XVI в. Иных «иноземных» соседей, кроме русских, исключая, конечно, далекую Орду, эти северорусские князья не ведали. Образно говоря, в течение 200—250 лет эти монархи, по сути дела, жили в лесу, ни с кем из иностранных государей не общались, никуда за пределы -своих уделов не выезжали (опять-таки кроме Орды, которая была для них единственной «заграницей»), и все их сношения шли через ханских переводчиков, хорошо знавших русский язык. Самим им татарский язык не надобился.

В Москве же, принимая татарского посла, баскака или иное административное лицо из Орды, сносились с ним при помощи многочисленных татар-мурз, либо постоянно живших в Москве, либо выехавших в Москву на службу к великому князю и со временем обрусевших. Именно такие обрусевшие мурзы достигали постепенно при Московском дворе высоких и даже наивысших должностных рангов, примером чему могут служить хотя бы два русских царя — Борис Годунов и Симеон Бекбулатович. Так что с татарским языком в высших сферах Московского государства в XIV—XVI вв. никаких проблем не было, а знания западноевропейских языков в этот период еще не требовалось из-за отсутствия сношений с Западной Европой вплоть до конца XV в.

К концу же XV в. ситуация радикально изменилась: Москва поглотила вокруг себя все русские княжества, все русские государства-республики и вышла вплотную к границам иностранных государств — Литвы, Польши, Немецкого (Тевтонского) и Ливонского орденов; Московское государство стало ближе к Молдавии, к владениям Крымского хана и Турецкого султана, оно вынуждено было вступить со всеми этими государствами в те или иные сношения.

Между тем знание иностранных языков было в это время совершенно неслыханной вещью в великокняжеских семьях. Более того, мало кто имел даже смутные понятия об иноземных языках даже в ближайшем великокняжеском окружении: ни бояре, ни родичи великого князя, ни тем более его дети — сыновья и дочери, воспитывавшиеся в строгой изоляции, в теремах, окруженные мамками, безграмотными бабками, юродивыми, богомолками и полуграмотными монахами. Вот почему и великие московские князья, руководители внешней политики, совершенно не знали никаких иностранных языков.

То, что государь не мог сам непосредственно говорить с представителем, послом или гонцом иностранного монарха, резко меняло весь характер осуществления внешней политики, внешнеполитических мероприятий. Прежде всего произошла бюрократизация внешнеполитических, дел; они стали осуществляться чрезвычайно медленно, требовали проверок и перепроверок. Кроме того, князь утратил непосредственный контроль над ними и тем самым лишился доверия к лицам, через которых он вынужден был вести переговоры.

С одной стороны, для осуществления руководства внешней политикой потребовались доверенные князя, знающие люди, с другой — возрастала подозрительность монарха, что «специалисты» воспользуются его некомпетентностью для нанесения внешнеполитического ущерба государству и особенно ему, князю, лично.

Ясно было, однако, одно: князь лично и абсолютно единолично уже не мог руководить внешней политикой страны, не совершая ошибок и промахов. Не мог он и освоить все те языки, знания которых потребовали новые внешнеполитические обстоятельства.

Только на одном «восточном направлении» надо было знать кроме единого и единственного татарского языка начиная с середины XV в. уже и ногайский, турецкий, караимский, бухарский, персидский и даже итальянский.

Что же касается «западного направления», то здесь крайне необходимым стало знание столь презираемого в Москве «папежского» — латинского — языка для любых письменных сношений с Западной Европой, а также разговорных литовского, польского, немецкого, датского и хотя бы самое элементарное знакомство с французским и итальянским.

Отсутствие в Московском государстве подготовленных вязыковом отношении кадров для дипломатической работы буквально затянуло установление отношений Московии с западноевропейскими государствами по крайней мере еще на полвека (1450—1490 гг.). Вот почему установление отношений с восточными государствами, возникшими на развалинах Золотой Орды, опередило установление отношений Москвы с Западом: найти людей, знающих язык ногаев, турок, крымчаков, персов, черкесов, аварцев и бухарцев, в средневековой Москве оказалось легче среди выкупленных на Востоке русских полонян-ников, чем научить кого-либо в царском окружении латинскому, немецкому или итальянскому.

Конечно, к середине XV в. и особенно ко второй его половине в Московском государстве уже имелись профессиональные дипломаты, знающие европейские языки, но это были, во-первых, греки и болгары, прибывшие в свите Зои Палеолог после падения Византийской империи, а во-вторых, буквально единицы из числа русских, побывавших с дипломатическими поручениями за границей (см. ниже: братья Курицыны). Такие специалисты были исключением во всех отношениях: они знали по три — пять языков, не были знатного происхождения и не принадлежали к высшему, боярскому сословию. Их языковой опыт приобретался часто в плену, следовательно, был случайным и вынужденным, но никак не запланированным, сознательным приобретением.

Все это привело к тому, что русские великие князья вынуждены были пойти в конце концов на беспрецедентный для всех других государств акт: поручить ведение внешнеполитических дел не знатным, но знающим специалистам-профессионалам, занимающим чрезвычайно скромное, почти рабски подчиненное положение в общей иерархической и сословной системе тогдашнего государства, и допустить этих неродовитых, нетитулованных, часто совершенно простых, но талантливых людей в высшую администрацию сословного государства.

Во-первых, так князьям было спокойнее: к тайнам внешней политики допускался раб, которого можно было уничтожить в любую минуту и в два счета, так, чтобы эти государственные тайны исчезли вместе с ним неразглашенными. (Братья Курицыны, например, были со временем сожжены, другие дипломаты казнены, обезглавлены.)

Во-вторых, допуск простых людей к внешнеполитическому руководству обставлялся целым рядом перестраховочных мер: решающее определение линии внешней политики и ее тактики оставалось целиком за князем, над специалистом-руководителем ставился для контроля и представительства знатный, титулованный наблюдатель и начальник, часто не разбирающийся в сути внешнеполитических дел, но с тем большим рвением и подозрительностью «опекавший» и контролировавший действия специалиста, и, кроме того, руководителю-специалисту придавался еще помощник или напарник, осуществлявший наряду с технической помощью своему начальнику негласный, но со знанием дела «контроль» и наблюдение за ним и объективно выступавший как соперник — претендент на его место.

Такая структура внешнеполитического руководства действовала более полувека, пока наконец практика еще раз не вынудила признать, что громоздкий, но надежный в смысле перестраховки «триумвират» по руководству внешней политикой малоэффективен и должен быть заменен в новых условиях царства (при Иване IV Грозном) предоставлением специалисту по внешнеполитическим вопросам большей самостоятельности и возможностью возглавить внешнеполитическое ведомство как орган, помогающий ему в техническом ведении иностранных дел.

Однако складывание должности руководителя внешней политики государства и создание ведомства по ведению внешнеполитических дел не были в Московском государстве единым и единовременным процессом, а шли независимо друг от друга, иногда параллельно, да и разными темпами. Так, вопрос о создании должности руководителя внешней политики был впервые поднят в 1376 г., а вопрос о создании ведомства — в 1450-х гг. Слияние же «руководителя» и «ведомства» произошло лишь в 1540-х гг.

Во всем этом сказалась специфика исторического развития Московского государства, специфика условий его внешнеполитического существования и внешнеполитического окружения на протяжении двух с половиной веков, специфика внутреннего сословного устройства.

О том, как конкретно шли эти процессы, рассказывается в след. разд.