К вопросу о странствующих сюжетах Литературные отношения Франции и Германии в области песенного фольклора

Вопросы сравнительного изучения фольклора поставлены были в дореволюционной русской науке трудами акад. А. Н. Веселов- ского и его школы. Веселовскому, кроме ряда специальных иссле­дований по странствующим сюжетам, принадлежит единственная попытка теоретического обоснования самой проблемы заимствова­ния — в известном разграничении «мотива» и «сюжета» (в «Поэ­тике сюжетов», вышедшей посмертным изданием под ред. В. Ф. Шишмарева)Напротив, западноевропейская сравнитель­ная фольклористики пошла по пути эмпирического накопления материала и формально-описательных сопоставлений, не затраги­вая ни теоретических, ни исторических предпосылок сюжетных заимствований.

Так, классический труд американского профессора Чайльда — комментарий к «Английским и шотландским народным балла­дам» ² — дает исчерпывающие сюжетные параллели из песенного фольклора европейских стран и детальное сопоставление соответ­ствующих версий; однако вопрос о конкретных исторических условиях и путях распространения того или иного сюжета нигде не тревожит ученого автора. Точно так же Донсьё в своем «Фран­цузском романсеро» на основании формального сближения сюже­тов баллад определяет филиацию версий по схеме родословного древа, как будто бы речь шла о восстановлении прототипа группы старинных рукописей: нидерландская версия баллады о рыцаре- женоубийце (Halewijn) порождает немецкую (Olbert) и сканди­навскую (Ulwer), немецкая — славянскую и итальянскую (La Monferrina), итальянская — испанскую (Rico Franco), скандинав­ская в свою очередь — английскую (Elf-Knight) и венгерскую (Molnar Anna), английская — французскую (Renaud). Воз­можно ли перенесение сюжетов по направлению, намеченному формальным сравнением (например, из Скандинавии в Венгрию), в какую эпоху, в какой общественной среде, при каких историче­ских условиях — такими вопросами автор не интересуется. В спор­ных случаях (Скандинавия — Франция) он отделывается баналь­ной фразой о роли моря в культурных сношениях народов: «Et n'est-ce point un merveilleux vehicule pour la chanson que les fleu- ves et la mer? (И не служат ли реки и моря поразительным про­водником для песен)?».³

Между тем достаточно произвести более или менее система­тический просмотр обширного сравнительного материала, собран­ного вокруг балладного творчества европейских народов, чтобы установить наличность путей и связей, более или менее прочных, относящихся к определенной исторической эпохе и обусловленных торговыми, военными, культурными отношениями. Такие связи существуют, например, между Германией и скандинавскими стра­нами (в особенности Данией), между Скандинавией и Англией, между Германией и западными славянами; с другой стороны к Франции примыкают как ее культурные вассалы южнороман­ские страны: северная Италия (Пьемонт, Ломбардия, Венеция), Каталония и более отдаленно — Испания и Португалия. Немецко- скандинавские отношения в области песенного фольклора обсле­довал Вольте, который находит многочисленные немецкие парал­лели для шведского и в особенности датского песенного репер­туара.⁴ В XVI—XVIII вв. активность в этом взаимодействии принадлежит Германии: по рукописным песенникам Вольте уста­навливает проникновение немецкой песни в Данию и Швецию. Культурное влияние Германии на скандинавские страны, наме­чающееся в эпоху расцвета ганзейской торговли (XIV—XV вв.) и достигающее апогея во времена реформации и Тридцатилетней войны (XVI—XVII вв.), проявляется в общественном быте, в об­ласти религиозной идеологии, в языке и литературе, наконец, как констатировал Вольте, в фольклоре. «Как ни бессильна была из­давна Германия, — писал Энгельс в 1848 г., — но она может испы­тывать удовлетворение, что скандинавские нации, и в частности Дания, оказались в зависимости от нее, что по сравнению с ними она является даже еще революционной и прогрессивной стра­ной».⁵

Этот пример показывает, что для внесения ясности в социаль­но-исторические предпосылки фольклорных заимствований необхо­дима целая серия специальных исследований, посвященных от­дельным участкам более интенсивного культурного обмена. В таких исследованиях филологически точное сравнение текстов должно сочетаться с анализом конкретных исторических условий, в которых происходят заимствования, т. е. места и времени, об­щественных отношений и социальной среды. Весьма важным вспомогательным средством может служить критерий стиля: уста­новление смены фольклорных стилей позволит с большей уверен­ностью поставить вопрос об относительной хронологии поэтиче­ских версий сказания. Конечно, постановка подобных проблем на фольклорном материале может представлять специфические трудности, отсутствующие для материала литературного: невоз­можность точной датировки и локализации оригиналов версий, дошедших до нас в текучих устных записях гораздо более позд­него времени. Тем не менее такого рода исследования намечаюг путь для внесения исторической перспективы и периодизации в обширную область устнопоэтического творчества, которая, па давней романтической традиции, все еще окружена ореолом таин­ственной древности и часто рассматривается вне времени и про­странства, как некий туманный и недифференцированный агрегат извечной и неизменной «народной поэзии».

Французско-немецкие литературные отношения в области песенного фольклора до сих пор не подвергались с этой точки зрения специальному обследованию. Вообще Франция и свя­занные с ней южнороманские страны довольно четко' обособлены по своим сюжетам от германского мира (Германии, Скан­динавии, Англии). Тем не менее небольшая группа в 7— 8 старинных баллад свидетельствует о наличности французско- английских и французско-скандинавских отношений;⁶ для пер­вых исторической предпосылкой являются длительные полити­ческие и культурные связи между Францией и Шотландией при Стюартах (XV—XVII вв.) и позже, в эпоху якобитской эмигра­ции, до конца XVIII в.

Напротив, сопоставление французских песен с немецкими, не­смотря на географическое соседство обоих народов, дает в основ­ном отрицательные результаты. Правда, некоторые песни, осо­бенно бытовые, обнаруживают сходство темы, ситуации, напри­мер: «любовник, уснувший во время свидания», «девушка, просящая мужа у матери», «маленький муж», «расстрел дезер­тира», «ткачи», «птичья свадьба», «вымыслы».⁷ Однако при от­сутствии существенных совпадений в развитии сюжета такое сходство основного мотива или темы еще недостаточно, чтобы говорить о влиянии. То же относится к сближениям в старинном балладном репертуаре, отмеченным некоторыми исследователями. Французская версия сказания о Геро и Леандре (Le Flambeau d'amour), как справедливо отмечает Донсьё, непосредственно не связана с немецко-скандинавской (Die Konigskinder);⁸ «Повешен­ные школяры» (Les ecoliers pendus) французской и английской баллады напоминают немецкую и скандинавскую (Das SchloB in Osterreich) только распространенным мотивом казни невинно осужденного и последующим наказанием виновных.⁹ Испытание же^ы вернувшимся после долгого отсутствия мужем происходит во французской балладе (La Porcheronne), где оно связано с дру­гой темой — дурным обращением свекрови с оставленной на ее попечении невесткой, совершенно иначе, чем в соответствующей немецкой (Die Liebesprobe) .¹⁰ Только французская «Прекрасная Елена», утонувшая во время пляски на мосту (La belle Helene ou la danseuse поуёе), отдаленно напоминает «Невесту водяного» (Wassermannsbraut)," скорее в позднейшей немецкой редакции, рассказывающей о провалившемся на мосту свадебном поезде, чем в датской (если только пляска па мосту во французской песне действительно является рудиментом фантастического сюжета по­хищения девушки водяным).

Более близкое совпадение в сюжете обнаруживают француз­ский и немецкий шванк о неудачливом любовнике, подвешенном коварной красавицей в корзине под окном (Le Panier — Der Schreiber im Korb): однако обе песни могли бы почерпнуть этот сюжет из популярных в средние века рассказов о любовных не­удачах Вергилия и Гиппократа.¹² Пюимегр правильно отметил сходство «Спора воды и вина» (L'eau et le vin — Wasser und Wein) во французских и немецких версиях; однако для обоих произведений можно предположить общий латинский источник.¹³ Наконец, в недавнее время опубликованные JI. Пинком «Лота- рингские песни» обнаружили существование в этой пограничной территории баллады «Graf Backewill», на тему известного нор­мандского сказания о рыцаре Guillaume Martel de Baqueville, уча­стнике крестового похода, который после семилетнего плена у са­рацин чудесным образом возвращается на родину в день свадьбы своей жены. За пределами Лотарингии эта баллада до сих пор была обнаружена только в Швейцарии.¹⁴

При такой слабости взаимодействия Франции и Германии в области песенного фольклора особого внимания заслуживает небольшая группа песен-баллад, обнаруживающих настолько близ­кое текстуальное или сюжетное сходство, что необходимо при­знать их переводами или переложениями с одного языка на другой. По своим темам и преимущественному социальному распро­странению баллады этой группы принадлежат к солдатским пес­ням. Поэтому можно предположить, что наиболее интенсивный обмен песнями между Францией и Германией происходил через солдат французских армий, которые в течение XVII, XVIII и начала XIX в. неоднократно и на продолжительное время зани­мали немецкие территории, в особенности в пограничных при- рейнских областях.

В дальнейшем мы даем подробный сравнительный анализ пяти баллад этой группы, иллюстрирующих французско-немецкие культурные связи в XVII—XVIII вв. Для сравнения мы привле­каем весь доступный нам в Ленинграде материал печатных собра­ний французских и немецких народных песен. В качестве дополне­ния мы пользуемся рукописными записями, которые хранятся в Ленинграде в Архиве немецкой народной песни (Фольклорная секция ИАЭ АН). Предки немецких крестьян, переселившиеся в Россию, происходили по преимуществу из западных частей Германии (Гессен, Пфальц, сев. Эльзас, сев. Баден, Вгортем- берг). Благодаря смешанному составу отдельных поселений и островному характеру их расположения наши записи пред­ставляют большое разнообразие вариантов, частично совпадаю­щих с различными провинциальными германскими сборниками. Для песен некнижного происхождения наши записи являются косвенным свидетельством о том, что данная песня была уже из­вестна в Германии в эпоху, предшествующую переселению, т. е. до конца XVIII и начала XIX в. Это важная отправная точка при датировке заимствованного сюжета.

I. Возвращение солдата (Le retour du mari soldat — Des Soldaten Heimkehr). Эта баллада известна во Франции в ряде устных записей XIX в. К французским версиям примыкают северноитальянские, изданные Нигра (Пьемонт). В Германии опубликовано около 30 записей из всех частей страны; из них наиболее ранняя — В. Вальтера — в 1841 г. Имеются также не­мецкие тексты из Чехии и Венгрии. К немецким версиям при­мыкают датские, указанные Вольте.¹⁵

Мы даем французский текст в сводной редакции Донсьё, от­мечая варианты, имеющие значение для немецкой версии:

1. Povre soldat revient de guerre, Tout mal equipe, mal vetu, Un pie chausse et l'autre nu. — 2. S'en va trouver dame l'hotesse, «L'hotesse, avez-vous du vin Ыапс?» — «Soldat, avez-vous de l'argent?» — 3. «Pour de l'argent, je n'en ai guere; J'engagerai mon blanc chevau, Mon equipage et mon manteau». — 4. Povre soldat, se mit a table, Se mit a boire et a chanter, L'hotesse se mit a plo- rer. — 5. «Qu'avez-vous done, dame l'hotesse? Regrettez-vous votre vin blanc, Que le soldat boit sans agrent?» — 6. «N'est point mon vin que je regrette, C'est la perte de mon mari — Monsieur, vous ressemblez a lui». — 7. «Ah! dites moi, dame l'hotesse, vous n'aviez de lui qu'un enfant: Et en voila quatre a present». — 8. «L'on m'a ecrit de ses nouvelles, Qu'il etait mort et enterre, Et je me sui? remarie». — 9. «Dedans Lyon, у a grand'guerre. Adieu, la femme et les enfans. Je m'en retoume au regiment».

Из немецких редакций одна из наиболее ранних и полных за­писана Эрком в Ольденбурге (серединаXIXв.). Ср.: Erk—Bohme, № 191а: 1. Soldat kam aus dem Kriege, hurrah! Wohl ganz zerrissen und noch viel mehr: «Mein lieber Soldat, wo kommt er her? Hurrah, hurrah, hurrah». — 2. «Ich komm wohl aus dem Kriege, hurrah! Ich hab gedient sechs ganze Jahr, Das zeigt mein Pal3 und Abschied dar». Hurrah usw. — 3. Soldat ging in das Wirtshaus 'nein: «Frau Wirtin, hat sie gutes Bier?» — «Soldat, hat er noch Geld dafiir?» — 4. «Kein bares Geld das hab ich nicht, Ich trag ein' grauen Mantel hier, Damit bezahl ich euer Bier». — 5. Soldat setzt sich zu Tische, Er fing zu essen und zu trinken an, Frau Wirtin fing zu weinen an. — 6. «Frau Wirtin, warum weinet Sie? Weint Sie vielleicht woTil um das Bier, Und meint sie kriegt kein Geld dafiir?» — 7. «Wohl um das Bier da wein ich nicht, Ich hatt' ein' Mann der mich verlieB, Und meint, ihr wahrt es ganz gewiB». — 8. «Wo kom- men dann die Kinder her? Zwei hab ich hinterlassen dir, Jetzt aber, seh' ich, hast du vier?» — 9. «Das machen die falschen Briefe, Die mich so sehr belogen hab'n, Da nahm ich mir ein'andern Mann». — 10. «Die Kinder wollen wir uns teilen: Den altsten Sohn nehm ich zu mir, Die andern drei gehoren dir». — 11. «Nun komm mein altestes Sohnelein! Zu Hamburg woll'n wir uns schiffen ein: Ade, mein Weib und Kindelein!»

Тексты французский и немецкий настолько близки, что один является почти подстрочным переводом другого. Сходство стано­вится еще более полным, если учесть некоторые варианты, по­зволяющие реконструировать ту форму французской баллады, которая послужила источником немецкой.

Наиболее значительное различие обеих версий — в развязке. Однако раздел детей (Erk—Bohme, 10) встречающийся во всех немецких редакциях, засвидетельствован в ряде французских ва­риантов и может быть с полным основанием включен в сводную версию Doncieux. Ср. Smith (Rom. IX), III, 10: «Prenons parti, dame l'hotesse, Je prends les grands, vous les petits, Allons, mie, prenons parti».¹⁶ Строфа эта присутствовала и в том варианте французской песни, который был занесен в Северную Италию, так как он засвидетельствован в трех из четырех пьемонтских текстов сборника Nigra (№ 28 А—С). Ср. A: «Dispartirumai vostr'anfan: A vui i cit, a mi'l pi grand».

Прощальная строфа (Erk—Bohme, 11) имеет в немецких за­писях также несколько вариантов. В некоторых текстах солдат убивает неверную жену (Smith (Rom. IX) var.) или угрожает ей убийством (Puymaigre, Thiersot, Guillon): окончание, вероятно, более позднее, поскольку, например, у Smith'a оно следует за раз­делом детей. Ср. Smith (Rom. IX), var. 11. «Si le soldat sort son ёрёе, Trois fois au coeur lui a plonge, Tout aussitot l'a renverse». В немецких (и итальянских) текстах такая развязка не встреча­ется. В большинстве французских записей солдат или возвраща­ется в полк, или отплывает за море: «А Brest est mon embar- quement».¹⁷ Оба варианта развязки встречаются в немецких текстах. Erk—Bohme, 11 заменяет Брест Гамбургом; сходно в рейнской записи Зимрока (Simrock, № 310): 11. Dem Konig ist Krieg jetzt angesagt. In Hamburg la/5 ich mich schiffen ein; Ade, mein Frau und Kindelein. В пфальцской записи Heeger'a этот отъезд получает бытовое переосмысление как эмиграция в Аме­рику; ср. Heeger, I, № 59—а, II: Nach Amerika wollen wir reisen. In Hamburg wollen wir schiffen ein, Dort soli ja unser Abschied sein. Интересно отметить, что лотарингская запись Пинка (1926) сохранила первоначальное название французской гавани, созвучное с Гамбургом (Гавр); ср. Pinck, I, 154: In Havre und dort schiffen wir ein, Adjes, mein Weib und Kinder klein, Adjes! В других тек­стах, как во французской редакции Doncieux, солдат отправляется прямо на войну, причем французские историко-географические определения (Dedans Lyon у a grand guerre) соответственно заме­няются немецкими. Так во всех гессенских текстах; ср. Mittler, № 262, 11: Dem Kurftirst ist schon angezeigt, Bei Wesel da mar- schieren wir iiber den Rhein. Ade, mein Frau und Kindelein (Bockel, S. 36: Bei Koblenz fahren wir iiber den Rhein; Wolfram, № 70a, 9: Bei Castel marschieren wir iiber den Rhein, и др.).

Из деталей французского прототипа, могущих быть уточнен­ными по другим редакциям, отметим еще следующее: Ст. 1³ Pauvre soldat, que feras-tu (Smith (Rom. IX), var.); [Pauvre marin,] d'ou reviens-tu? (Bujeaud, 89) — cp. Erk—Bohme, 1: Mein lieber Soldat, wo kommt er her? — Ст. 8¹ J'ai tant regu de fausses lettres (Smith, Rom. IX, var. 8'=Thiersot, p. 18; Nigra, № 28. D17; S'a j'e venii die litre fausse) — cp. Mittler, № 262, 9: Ein falscher Brief, der mich betrog, Zeigt mir meines Mannes Begrabnis an (сходно в большинстве немецких записей). С другой стороны, не­которые немецкие варианты сохранили более точный, чем у Эрка, очевидно первоначальный перевод ст. 4² французского прототипа: Se mit a boire et a chanter — ср. Bockel, З²; Fing an zu trinken, fing an zu singen (сходно Wolfram, Heeger 59c).

Единственная строфа немецких записей, не имеющая соответ­ствия ни в одном французском тексте, — это строфа 2 (солдат показывает свой отпуск). При общей текстуальной близости французской и немецкой редакции на всем протяжении баллады не исключена возможность, что строфа эта выпала во француз­ских версиях, тем более что она является вполне естественным ответом на вопрос, которым заканчивается первая строфа восста­новленного нами прототипа (I³: Pauvre soldat, d'ou reviens tu — Mein lieber Soldat, wo kommt er her?).

Почти все немецкие записи имеют припев: большинство — hurra, некоторые — Kuckuck (Hoffmann v. Fallersleben, № 228— Силезия, Erk—Bohme — Ольденбург вар., Walter и немногие дру­гие). Из французских текстов, по сводке Doncieux, два из запад­ной Франции (Aunis и Maine) имеют припев: Tout doux!, два других из восточной (Лотарингия и Савойя); Coucou! — Coucou, corna, ricoucou! ( = cocu, cornard et cocu, Puymaigre, IV) или Coukette, coucou (Rev. des Traditions populaires, 1897, XII). Отражение этого припева засвидетельствовано также северно- итальянскими версиями (Пьемонт), — ср. Nigra, 172: cuchin, cocou, cocot, e capun. Этот иронический припев, высмеивающий «рогатого» мужа, принадлежал, очевидно, прототипу немецкой версии. Аналогичный припев встречается во Франции и в других песнях, высмеивающих обманутого мужа; ср. Puymaigre, II, с. 35, «Le mari jaloux»: «II est au bois le coucou, II chante tous les jours». Это обстоятельство следует отметить для определения взаимоотношения немецкой и французской версии.

Сопоставление немецкой баллады с французской (и итальян­ской) впервые сделал Р. Кёлер (1867). Он признал, что один из текстов должен быть переводом другого, однако заявил при этом, что затрудняется определить оригинал.¹⁸ Созонович в исследова­нии, посвященном «поэтическому мотиву о внезапном возвраще­нии мужа ко времени свадьбы своей жены», повторяет сопо­ставление Кёлера, высказываясь за приоритет французской версии над немецкой, которая, «по-видимому, является ее пере­водом». «И это весьма вероятно, — добавляет Созонович, — так как редакция французской песни, сообщенная как Пюимегром, так и Бюжо, принадлежит восточной Франции, откуда песня эта могла попасть в немецкую среду, где и получила свое дальнейшее распространение с легким видоизменением».¹⁹ Однако таким же образом немецкая баллада могла попасть в восточную Францию и оттуда распространиться далее на Запад (кстати, записи Бюжо сделаны не в восточной, а в западной Франции — в Пуату: «Chants et chanson populaires des provinces de l'ouest»!). Еще позже Больте (1902), подобравший к немецкой песне датские параллели, высказался за ее французское происхождение, од­нако — без определенных доказательств: «Мне кажется без­условно более вероятным, — пишет Больте, — что это стихотворе­ние (по крайней мере в данной форме) возникло во Франции под влиянием наполеоновских войн и оттуда занесено было в Бель­гию, Италию и Германию».²⁰ Не выдвигает никаких аргументов в защиту этой точки зрения и Донсьё.²¹ Между тем бесспорным доказательством происхождения песни из Франции является ее припев, который имеет отношение к содержанию песни и понятен только по-французски как насмешка над обманутым мужем (coucoh — соси) и обессмыслен в немецкой версии: Kuckuck, с последующей заменой нейтральным Hurrah! О том, что фран­цузский оригинал гораздо старше наполеоновской эпохи, свиде­тельствует самое содержание баллады: старый солдат, возвра­щающийся неузнанным на родину, — типичная фигура для эпохи рекрутчины и наемных армий с их долголетней службой, а не для «народной армии» французской революции и Наполеона. О судьбе таких солдат говорит, например, заключительная строфа немец­кой песни XVIII в. («Die anhaltschen Jager», Mittler, № 1446):

Und wenn nun Friede wird, wo wenden wir uns bin?

Die Gesundheit ist verloren, die Krafte sind dahin.

Da heiBt es denn zuletzt: ein Vogel und kein Nest,

Herr Bruder, nimm den Bettelsack, Soldat bist du gewest.

Донсьё справедливо считает французскую балладу солдатской песней (complainte militaire), «сочиненной, вероятно, в армиях Людовика XIV или Людовика XV».²² Как солдатская песня она была занесена в Германию во время войн в XVII—XVIII вв. Поскольку во французских армиях были солдаты из разных ча­стей Франции, лотарингский текст Пюимегра, которым исключи­тельно пользовались в своих сопоставлениях с немецким Кёлер, Созонович и др., не представляет никаких преимуществ по срав­нению с остальными. И действительно, он обнаруживает в раз­вязке существенные отличия от немецкой версии: отсутствует раздел детей, старый муж угрожает убить жену и соперника и забрать детей с собою в армию. Ср. Puymaigre, строфа 6: Si je savais ой est le рёге. . Je tuerai le pere et la mere, J'engagerai les trois enfants... 7. J'en mettrais un dans les trompettes.. . Un autre dans la cavalerie, Et l'autre il servira aussi. . .

Немецкий перевод по признакам языка, вероятно, также от­носится к XVIII в.: об этом свидетельствует обращение на «ег» («sie»), как вежливая форма, в старейших записях (Erk—Bohme, Mittler и др.). Косвенным свидетельством является также распро­странение песни в немецких поселениях России, возникших во второй половине XVIII и в начале XIX в.

В ленинградском архиве эта баллада имеется в 7 записях. В собраниях Эрбеса, Дингеса и Шюнеманна эта песня не заре­гистрирована. Рукописные тексты архива не заключают суще­ственно новых вариантов. Отметим припев «Kuckuck», а также различные варианты развязки: «Nach Hamburg lafi ich mich schiffen ein»; «Und reis ein End ins England hinein» с современ­ной концовкой «Ins Niederland wollen wir reisen, Dafi wir hinkommen auf ersten Mai».

Интересно, что в трех населенных пунктах героем баллады является матрос: Es reist ein Matrose vom Kriege heim; Es ging ein Matros wohl iiber den Rhein. В печатных немецких текстах я не встречал такой замены; тем не менее наличность ее в двух не связанных между собою территориально районах немецких поселений заставляет признать ее значение как самостоятельного варианта, поскольку и во Франции подобная замена имеется в записи Bujeaud (Пуату). Это обстоятельство лишний раз под­тверждает проникновение французской баллады в Германию че­рез армию, в которой были представлены различные провинции Франции, а следовательно, и разные варианты песни.

Баллада о возвращении солдата соприкасается с широким кругом эпических и фольклорных сказаний, объединяемых под названием «муж на свадьбе своей жены».²³ Во Франции суще­ствует народная песня о «возвращении мужа» (Le retour du mari), непосредственно связанная с этим сюжетом и заключаю­щая ряд специфических для него мотивов: например, появление мужа во время свадебного пира, узнавание по кольцу, возвраще­ние жены к прежнему мужу до окончания свадьбы.²⁴ Однако, несмотря на отдаленное сходство общей ситуации, баллада о воз­вращении солдата не имеет непосредственного отношения к этим сказаниям.

II. Красивый барабанщик (Joli Tambour). Песня о красивом барабанщике известна в большом числе записей по всей Франции. Rolland дает 16 текстов, к которым присоединяется ряд вариантов в других сборниках. Из Франции эта песня проникла в роман­ские страны: с одной стороны — в северную Италию (Пьемонт и Венецию), с другой стороны — в Каталонию. В то же время она засвидетельствована в Нидерландах и в Германии.²⁵

В сводной редакции Doncieux французский текст имеет такой вид:

1. Sont trois tambours revenant de la guerre — ran, ran pataplan, Revenant de la guerre. — 2. La fille au Roi etait a sa fenetre etc. — 3. Le plus jeune a a sa bouche une rose. — 4. «Joli tambour, donnez- moi votre rose!» — 5. «Fille du Roi, donnez-moi votre cuere!» — 6. «Joli tambour, demandez l'a mon рёге». — 7. «Sire le Roi, donnez-moi votre fille». — 8. «Joli tambour, comment oses-tu dire? — 9. Joli tambour, quelles sont tes richesses?» — 10. «Sire le Roi, ma caisse et mes baguettes». — 11. «Joli tambour, tu n'es pas assez riche. — 12. N'as pas vaillant la robe de ma fille». — 13. «Sire le Roi, ne sui bien que trop riche: — 14. J'ai trois vaisseaux dessus la mer jolie. — 15. L'un charge d'or, l'autre de l'argenterie. — 16. Le troisieme est pour promener m'amie. — 17. — Joli tambour, dis-moi, quel est ton рёге?» — 18. «Sire le Roi, c'est le roi d'Angleterre. 19. Et ma mere est la reine de l'Hongrie». — 20. «Joli tambour, je te donne ma fille». — 21. «Sire le Roi, je vous en remercie: — 22. Dans mon pays у en a de plus jolies».

В Германии, согласно библиографической справке, любезно предоставленной в мое распоряжение известной собирательницей немецких песен Elisabeth Marriage, имеется лишь относительно небольшое число печатных текстов (17), записанных в самом конце XIX и в XX в. Из них наиболее ранний (из Гессена, 1880) дает Erk—Bohme, № 852:

1. Es waren drei Tambur'n, Die reisten in die Fremde: ride-rom, ride-rom, ride-rom bom-bom! Die reisten in die Fremde! — 2. Der jungste von den drein Der liebt ein schones Madchen. — 3. «Sag an, du schone Dam, Kann ich dich auch wohl kriegen?» — 4. «Willst du das Madchen haben, Mufit du den Vater fragen». — 5. «Sag an, du alter Herr, kann ich die Tochter haben». — 6. «Sag an, du junger Herr, Was ist denn dein Vermogen?» — 7. «Was mein Vermogen ist? Die Trommel und zwei Schlagel». — 8. «Wenn das dein Ver­mogen ist, Kannst du meine Tochter nicht kriegen». — 9. «Nein, ach, mein lieber Mann, Ich hab noch eins vergessen. — 10. Mein Vater und der ist Der Konig von Italien». — 11. «Wenn das dein Vater ist, Kannst mein Tochter kriegen». — 12. «Nein, ach mein lieber Herr, ich will deine Tochter nicht haben. — 13. Bei uns zu Haus im Land Da gibts auch schone Madchen».

С текстом Эрка почти совпадает запись Вольфрама (Гессен— Нассау, 1894, № 19). По сравнению с французской версией не­мецкая характеризуется известной демократизацией, бытовым реалистическим снижением. Выпадают мотив розы (2—4) и мо­тив кораблей (13—16), которые во французских вариантах отли­чаются наибольшей прочностью, образуя основной стержень лирической образности песни. Действие переносится в мещан­скую среду: «старик» («alter Herr») заменяет «господина короля» («Sire le Roi»), «красавица» («ein schones Madchen»)—«коро­левскую дочь» («la fille au Roi»), только молодой барабанщик сохраняет свое сказочное королевское происхождение, еще более контрастирующее с бытовой обстановкой действия.

Выпадение «розы» и «кораблей» вызывает незначительную перестройку соседних строф (Erk—Bohme, 2, 3, 9 — ср.: Doncieux, 2, 5, 17). Становится необходимой новая завязка, заменяющая