43. Монастыри и монашество второй половины XVIII -XIX в Серафим Саровский.

В глухой провинции начинается возрождение монашества, особенно в почти забытой форме старчества. Идет этот про­цесс от старца Паисия Величковского, ученика Киевской акаде­мии, который, не окончив ее, ушел в молдавские монастыри, а от­туда на Афон. Там он стал знаменит по своей духовной жизни, при­обретя более 800 учеников. С ними он занялся переводом на сла­вяно-русский язык греческих Отцов Церкви. Его ученики понесли и старческо-исихастскую монашескую школу и святоотеческие тру­ды в Россию. Часть из них возродила Оптину пустынь, которая в начале XIX века стала средоточием ду­ховности, центром переводов и возрождения святоотеческого богословия в России, в значительной степени с помощью своих учеников из высшего света - славянофилов братьев Киреевских, Хомякова, Аксаковых, Самарина и пр. Возрождение подлинно­го православного богословия началось не в латинизированных семинариях, а на периферии и среди богословствующих мирян. Однако и в официальной Церкви ат­мосфера менялась. Поклонником трудов св. Паисия был мит­рополит Петербургский Гавриил (Петров): он поддерживал монашеское возрождение, находился в переписке со старцем Паисием, способствовал напечатанию его «Добротолюбия».

В окружении Екатерины сторонником иночества был епископ, а позднее митрополит Московский, Платон (Левшин), законоучитель - Павла и его немецкой невесты. Когда Екатерина была покорена красноречием проповеди архимандрита Платона при посещении богослужения в Троице-Сергиевой лавре, а также его внешностью и спросила его, почему он стал монахом, он ответил «Из любви к просвещению». А когда он, будучи назначен на Тверскую кафедру в 1770 г., обнаружил, что бывший ректор Тверской семи­нарии, серб Макарий (Петрович), ввел там в 1764 г преподавание на русском языке и что его преемник Арсений (Верещагин) про­должил эту традицию, Платон приказал вернуться к латыни. Позд­нее он оправдывал латынь тем, что и так иностранцы считают рус­ское духовенство неученым, ибо оно не знает французского и немецкого языка. Если и латынь знать не будет, тогда священников будут ставить ни во что. В итоге стремление к молитвенному монашеству в нем возобладало, и он нехотя подчинился приказу Екатерины занять кафедру Московского митрополита. Но после о своем семи­летнем митрополитстве говорил, что застал московское духовенст­во в лаптях и обул его в сапоги; застал в сенях и ввел в гостиные. Это недалеко от истины. Платон заботился о повышении и материального, и культурного уровня, и социаль­ного статуса священства. Тем не менее он нашел себе и вообще чер­ному духовенству и епископату противника в лице духовника Екатерины протоиерея Иоанна Памфилова. В борьбе с мона­шеством и стремлении уравнять с ним белое духовенство Памфилов добился получения митры от Екатерины, создав прецедент награждения митрами белого духовенства - един­ственной в православном мире в этом смысле.

Пугачевский бунт и французская революция на­несли удар по оптимистическим ил­люзиям рационалистического просвещенчества. Русскому общест­ву конца XVIII века свойственно появление духовного го­лода, мистических исканий. Но культура, дух XVIII века как такового, и петровского наследия делал для вы­сшего света психологически невозможным обращение за духовной пищей к государственной Православной Церкви. Искали духовности в масонстве. Наиболее извест­ны масоны-просветители Шварц и Новиков. Послед­ний управлял издательством Московского университета и издавал сатирический журнал «Трутень», пока Екатерина не испугалась критики и себя, и своего двора в его сатирах и не сослала обоих, одновременно запретив масонство как таковое, хотя митрополит Московский Платон стоял горой за таких масонов. Проэкзаменовав по поручению Екатерины Шварца и Новико­ва, он сообщал ей, что хотел бы видеть таких христиан в среде ду­ховенства, какими являются поименованные масоны.

Где-то на полпути между этим мистическим масонством и пра­вославием стоял (вернее, бродил по всей стране) старчик Григо­рий Сковорода, своеобразный религиозный философ с православ­ной закваской и Киевской академией за спиной, но, скорее, воль­ный христианский мыслитель, чем богослов, который, умирая, за­вещал написать на своей могиле: «Мир меня ловил, но не поймал». Можно упомянуть, что и отец будущих учеников оптинских стар­цев, братьев Киреевских, был масоном. Масоном начинал свои ду­ховные поиски и сам Иван Киреевский.

Серафим родился в Курске в 1759 года под именем Прохор. Ро­дители принад­лежали к купеческому сословию: у отца кирпичные заводы, занимался в качестве подрядчика строительством камен­ных зданий, перед смертью взял­ся построить по чертежу Растрелли каменный храм во имя преподобного Сергия. Когда нижняя церковь храма с престолом во имя святого Сергия бы­ла готова, отец тяжело заболел, довершила строительство уже его жена. Когда Прохору исполнилось семь лет, мать, осматривая строение Сергиевской церкви, взяла его с собой на колоколь­ню, он сорвался со звонницы и упал на землю, но не пострадал. Три года спустя он тяжело заболел, врачи от­казались лечить его. Прохору во сне явилась Богородица, обещая ис­целить его. Мальчик тотчас проснулся и пере­сказал увиденное матери. На следующий день праздновалось прославление иконы Знамения Божьей Матери, по улице, где стоял дом вдо­вы Мошниной, двигался крестный ход. Увидев чудотворную икону, мать подхватила Прохора на ру­ки, спустилась с ним с крыльца и поднесла мальчика к иконе, Прохор вскоре исцелился. Прохор полюбил чтение Священного Писания. Старший брат занимался в Курске торговлей. Прохор приучался к потомственному занятию в отцовской лавке. Он вставал раньше всех, после домаш­ней молитвы спешил в церковь к утреннему богослужению, а оттуда отправлялся по­могать брату. В Курске юродивый, Прохор привязался к нему, юродивый часто беседовал с ним. Вскоре Прохор спросил у матери, не пойти ли ему в монастырь. Мать с радостью восприняла эти слова. Агафия решила отпу­стить младшего сына: с ней оставался старший сын, отличавшийся склонностью к мирским занятиям. Но он ре­шил идти прежде в Киев, чтобы в Печерской лавре получить отеческое наставление. Придя в Киев и обойдя многих монахов, Прохор услышал, что невдалеке от лавры жи­вет в затворе схимник Досифей, име­ющий дар прозорливости. Он благословил юношу и направил в Саровскую обитель. Прохор прибыл в туда в 1778. Строитель мо­настыря, старец Пахомий, определил его в число послушников. Он с точностью и глубоким смиренному­дрием исполнял все указания. Когда Прохор заболел думали, что он страдал водя­нкою. 3 года болезнь мучила его, над ним служили молебны и он выздоровел. 13 августа 1786 года совершено было пострижение его под именем Серафим. В том же году он посвящен был в сан иеродиакона. Обязанности иероди­акона отец Серафим, храня чистоту души и те­ла, исполнял в течение семи лет. После этого был рукоположен во иеромонаха. В начале пребывания в обители он получил благословение удаляться в лес для молитвы. В своей келийке в лесу отец Серафим проводил половину времени. Став иеромонахом, думал совсем удалиться в пустынь. Сославшись на болезнь ног, лишившей его возможности совершать богослужения, он по­просил у настоятеля разрешения и удалился в пустынную келию в 1794 на берегу р. Саровки верстах в пяти от монастыря.

В 1806 году отец Исайя сложил с себя обязанности настояте­ля и удалился на покой. Жребий пал на отца Серафима. Однако старец советовал избрать настояте­лем тогдашнего казначея, отца Нифонта. Он беспокоился, как бы отшельничество старца Серафима не ввергло кого-нибудь в соблазн, созвал монастырский собор из старших иеро­монахов и предложил вопрос о причащении Серафима. Собор решил предложить Серафиму, чтобы он приходил в монастырь по воскресным и праздничным дням к литургии, или, если ноги ему не служат, перешел жительствовать в монастырскую келию. Он согласился. В течение всех лет затвора отец Серафим каждое воскресенье, исполняя постановление монастырского собора, причащался Святых Тайн, приносимых прямо ему в келию из боль­ничной церкви после ранней литургии. После пяти лет затвора старец решился ослабить его: с 1815 года дверь была открыта для всех, каждый мог его видеть, некоторые предлагали ему разные вопросы, но старец ответов не давал. Наконец печать молчания была снята. Случилось это таким промыслительным образом. Как-то приехала в Саров благочестивая чета, не дожидаясь, когда они подойдут ко двери его келий, сам поспешил им навстречу, благосло­вил и ласково заго­ворил с ними. Со следующего дня начали при­ходить к нему братия и миряне, Серафим не отказывал в беседе и наставлении. Прежде он заботился о спасении своей души, а забота о ближних состояла в молит­вах за весь мир, теперь настала пора посвя­тить себя подвигу назида­ния паломников. Принимая у себя всех, старец из келий не выходил и не оставил затвора. Через 15 лет он вышел из затвора и, не покидая мона­стыря, посещать свою пустынь и трудить­ся в ней для спасения себя и ближних. Он принял участие в строительстве мельницы для Дивеевской женской общины. В монастыре старец оставался по воскрес­ным и праздничным дням; в будни уходил в лес в ближнюю пустынь, возвращаясь в Саровскую обитель лишь для ночлега.

За полгода до смерти он принялся про­щаться со многими, говоря: «Мы не увидимся более».

Однажды утром отец Павел, выходя из своей келий к ранней литургии, почувствовал запах дыма. Призвав на помощь другого брата и вы­бив запертую дверь, они увидели келию стар­ца, заполненную дымом. Огня не было, только тлели некоторые вещи—книги и что-то из одежды. На дворе было темно, старца из-за сумерек и дыма, застилавшего всю келию, не было видно. Принесли зажженную свечу. Отец Серафим, в белом балахоне, скрестив на груди руки, стоял на коленях пред иконою Божией Матери. Думали, что он спит. Стали будить—и лишь тогда поняли, что он мертв. Иноки подняли тело старца и положили во гроб. Гроб был сразу же поставлен в соборном храме.