Глава 4. Советская коммунистическая теория прессы

В тех редких случаях, когда американские и советские газетчики собираются вместе, чтобы обсудить проблемы массовой коммуникации, их разговор, как правило, принимает забавный и обескураживающий оборот, поскольку с первых минут становится ясно, что они пользуются несовместимыми системами координат. Американец почитает за благо свободу своей прессы и склонен сочувствовать своему советскому коллеге, стонущему пол ярмом государственной собственности на газеты, цензуры и пропаганды. В свою очередь, советский представитель утверждает, что он имеет счастье наслаждаться единственно подлинной свободой печати, тогда как его неудачливый американский коллега вынужден служить прессе, отличающейся продажностью, зависимостью от чьих-то корыстных интересов, недостоверностью и безответственностью. Американец с гордостью говорит о том, что его пресса и телеграфные агентства могут доставить ему последние новости со всего света, а средства массовой информации предлагают ему зрелища и развлечения. Советский человек выражает мнение, что сообщать последние новости не слишком важная услуга обществу, а большая часть зрелищ в американских средствах коммуникации «чепуха», не достойная

157

великой нации. Так и идет этот спор, пока они не отвяжутся друг от друга с убеждением, что у собеседника не все в порядке с головой.

Цель автора состоит в том, чтобы попытаться ликвидировать озадачивающий разрыв между этими двумя точками зрения. Для того чтобы понять существующую ныне советскую теорию массовой коммуникации, мы попытаемся проследить ее развитие от истоков, заключенных в философии Маркса, до изменений, привнесенных усилиями Ленина и Сталина. Мы подробно остановимся на самой теории и на той системе коммуникации, которая выросла на ее основе. И наконец, мы попытаемся соотнести советскую теорию прессы с другими теориями, возникшими в разных частях мира, включая и нашу собственную. А начнем мы с того, с чего началась советская идея — с Карла Маркса.

1. История вопроса марксистские истоки

«Что представляли собой общественные науки до Маркса?» — спрашивал Андрей Вышинский и отвечал на свой собственный вопрос так:

«Домарксистская социология и историография в лучшем случае представляли собой отрывочный набор голых фактов и отображение отдельных сторон исторического процесса. Марксизм указал путь к всеобъемлющему, разностороннему изучению процесса появления, развития и упадка социально-экономических формаций. Он рассматривает совокупность всех противоречивых тенденций и приводит их к четко определенным условиям жизни и производства различных классов общества. Он исключает субъективизм и произвольность в выборе или толковании «генеральных» идей. Он обнажает все без исключения корни всех идей и всех различных тенденций в положении материальных производительных сил» (6:82).

158

Складывается впечатление, что г-н Вышинский, возможно, заходил слишком далеко. Сам Маркс неоднократно выражал недовольство по поводу того, как его последователи обращались с его идеями. «Je ne suis pas Marxiste» — «Я не марксист», — говорил он с раздражением, и он мог бы повторить это сегодня, если бы мог видеть, что произошло с его доктриной в России и других коммунистических странах. Случилось так, что марксистская традиция претерпела глубокие изменения как усилиями последующих хранителей его учения, так и под давлением событий и ситуаций, которые в свое время Маркс предвидеть не мог.

Очевидно, тем не менее, что Маркс предложил общий взгляд и, по крайней мере, три круга идей, которые заложили основу всего, что было построено его советскими последователями. Его взгляд нелегко изложить в нескольких словах, и все же он улавливается в только что приведенной цитате из Вышинского: марксизм пытается быть «всеобъемлющим», он рассматривает «всеобщность», он «исключает произвольность... в выборе... идей», он пытается обнажить общие корни «всех идей и всех тенденций». Другими словами, марксизм представляет собой общую философию истории с оттенками догматизма. Это более стройная и компактная система, чем демократия. Демократия с самого начала отстаивала права людей быть несогласными друг с другом, с правительствами или религией. Демократия подразумевала, что свободные люди часто не могут договориться об общих целях или даже о том, сколько свободы должно быть у человека. Маркс и его последователи вкладывают почти мистический смысл в «единство» — единство рабочего класса, единство партии, единство выбора альтернатив. «Как ваши выборы могут быть свободными, если выигрывает не та сторона?» — спросил меня однажды русский, и, задав этот вопрос, он сказал больше о марксистском мировоззрении, чем мы могли бы объяснить на многих страницах аналитических рассуждений. Марксистская традиция с самого начала обнаруживала авторитарность, неподвижность,

159

тенденцию проводить жесткую разграничительную линию между добром и злом и поразительную уверенность в том, что огромные области человеческого поведения можно объяснить небольшим набором экономических фактов.

Это наследие Маркса приобретает особую значимость в руках русского народа, о котором Карлейль говорил, что его исключительный талант состоит в подчинении власти, и который привык подчиняться власти на протяжении долгих веков. Идеал единства и общности, воспринятый от Маркса, имеет неоспоримое отношение к советской политике репрессий, привычке коммунистов пренебрегать или отмахиваться от противоречивых фактов и миссионерскому пылу многих коммунистических агитаторов. В этом общем мировоззрении, унаследованном русскими от Маркса, коренится причина многого из того непонимания, которое существует между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Мы склонны считать, что у людей могут и должны быть разные взгляды и ценности, а следовательно, склонны поощрять искусство компромисса и правило подчинения воле большинства. Советы склонны полагать, что люди не должны придерживаться разных взглядов, что компромисс является признаком слабости и что единственно правильная позиция основывается на марксистском толковании, которое следует отстаивать, пропагандировать и проводить в жизнь. То, что Мюллер называет «прославленным русским единством» (105:310), нам представляется реакционным и тираническим. Для русских же отсутствие у нас единогласия, наша снисходительность к возражениям, склонность к компромиссу, возможность критики кажутся анархией или хаосом. Под сенью этого общего настроя Маркс разработал свою концепцию социальных изменений, которую мы можем описать в терминах ее динамики (диалектика), мотивации (материалистический детерминизм) и цели (победа рабочего класса и конечный приход бесклассового общества без всякой государственности).

160