Единство естественного и позитивного права

Разрывы между позитивным и естественным правом способ ны приводить к трагическим недоразумениям, которые поро^ предстают в одеяниях изящных парадоксов. Одним из них гор-цится юриспруденция, выдвигая его как девиз. Речь идет об изве­стной формуле римского права: «Пусть погибнет мир, но торже­ствует право». Если отвлечься от содержащегося в ней налета эмоциональной демонстративности и попытаться проникнуть в суть, то обнаружится трагический разлом в самой сердцевине юридического мироотношения.

У человеческой жизнедеятельности в условиях цивилизации имеются свои цели — мир, любовь, продолжение жизни, истина, добро, красота. Кроме этого, существуют средства, позволяющие достигать этих целей. Если мир целей — это область религии, нрав­ственности, искусства, то есть культура, то мир средств — это эко­номика, техника, политика, право, то есть цивилизация.

Право — это только средство, инструмент, позволяющий лю­дям решать множество социокультурных проблем, связанных с достижением важнейших целей и смыслов бытия. Но цели не в са­мом праве, а за его пределами. Заслуга естественного права в том, что оно, будучи тесно связано с религиозными и этическими сфе­рами, всегда помнит о возвышенных целях человеческого суще­ствования Позитивное же право преимущественно инструмен­тально и потому склонно зачастую забывать об этих целях. Более того, ему даже свойственно превращать средства в цели и тем са­мым отрезать себя от мира культуры. Когда юристы провозгла­шают: «Пусть погибнет мир, но торжествует право», это свиде­тельствует о полном, абсолютном забвении того, во имя чего право существует. Если намеренно заострить ситуацию с этим афориз­мом-парадоксом, то спрашивается, чему же будет служить право, если не будет мира с его ценностями жизни и культуры. Будет на­добность в самом праве среди развалин и пепла?

Красноречивая формула римских юристов является своеобраз­ным доказательством недопустимости отрыва позитивного права от права естественного. Она доводит до абсурда логику позитив­но-правового мышления и начинает напоминать своей парадок­сальной семантикой язык Альбера Камю.

Только в одном отношении эта богатая смыслами формула оказалась реалистичной и даже пророческой: античный мир действительно погиб, а римское право осталось и может торжество­вать в новых условиях романо-германской правовой цивилизации(128)

Особенностью естественно-правовых учений является универ­сализация их предмета, который расширяется до такой степени, что вбирает в себя все мироздание и всю метафизическую реаль­ность. Это обстоятельство апологеты юридического позитивизма вменяют в вину защитникам естественно-правовых учений. А меж­ду тем, именно оно составляет силу естественно-правовой пара­дигмы. Ведь если учитывать, что мир един и целостен, что в нем каждый атом связан мириадами невидимых нитей со всем миро­зданием, то рассматривать право обособленно от того, что, не яв­ляясь правом, непосредственно соприкасается с ним, воздейству­ет на него, детерминирует ход совершающихся в нем процессов, можно лишь на предварительных ступенях анализа. Такой пред­варительной процедурой являются рассудочные усилия юридиче­ского позитивизма, осуществляемые при помощи его собственных познавательных технологий. Это напоминает положение хирур­га в операционной над больным. В момент операции, находясь прямо над предметом хирургического вмешательства, врач как бы забывает обо всем остальном. Для него существует только то, что он видит в проеме выреза белой простыни. Но это лишь до определенной степени. Будучи не только практиком, но и анали­тиком, хирург обязан учитывать связи локализованного предме­та его внимания со всеми сферами того малого космоса, или мик­рокосма, каким является человек.

Вслед за позитивистским ограничением предмета необходим этап включения локализованной правовой реальности в обшир­нейший контекст онтологических и метафизических универсалий. А это открывает путь к простой и вечной истине: право не являет­ся сугубо социальным явлением. Его нельзя считать исключительно лишь производной от социальных детерминант. Оно, как и все сущее, — порождение мироздания. Его формы в своих наиболее существенных признаках несут на себе печать космологических и метафизических детерминанций.

Метафизическая дедукция права из универсальных принципов миропорядка позволяет рассматривать деятельность правосозна­ния как логику приобщения к высшим смыслам бытия. Включен­ность же права в контекст всеобщих определений не мешает ему иметь свою специфику. Выводимое из предельно широкой субстан­циальной реальности и генетически связанное с ней, право огра­ничено функционально.В своем прикладном значении оно ire выходит за пределы социальной реальности.

Если в естественно-правовых учениях преобладает внимание к генетически-детерминационным связям права с порождающи­ми его началами, то в рамках юридического позитивизма доми- (129) нируст функционально-прикладная проблематика, связанная с теми практическими задачами, которые право призвано решать в повседневной социальной жизни. Имея разные предметы иссле­дования, естественно-правовой и позитивистский подход имеют один общий объект — живое право как таковое. Подобно тому, как мир един и представляет собой субстанциально единую ре­альность, выступающую в многообразии различных ипостасей, так и право, как самостоятельный микромир, едино, что не меша­ет ему поворачиваться перед испытующими взорами исследова­телей своими разными гранями.

В свете позитивно-правового подхода считается достаточным внешнее соблюдение человеком предписаний закона. Он не на­стаивает на необходимости глубинной интериоризации норм пра­ва в индивидуальную психику, на их смыкании и сращивании с нравственными, религиозными или философскими воззрениями. Но для естественно-правовых концепций характерно стремление к такому воссоединению.

Расхождение подходов здесь не случайно. За ним стоят суще­ственные различия между сверхсистемами цивилизации и культу­ры, которые способны проявляться в самых разных областях че­ловеческого бытия. Вот всего лишь один пример. Он касается различий между театральной школой К. С. Станиславского и те­атром Б. Брехта. В театре Станиславского главная задача актера состояла в том, чтобы психологически слиться с ролью в единое целое. В театре же Брехта подобного слияния актера с ролью не предусматривалось. Напротив, предполагалось, что всегда долж­но существовать самостоятельное индивидуальное актерское «Я» и столь же автономная, надеваемая лишь на время, маска-роль.

Если вернуться к проблеме различий между цивилизацией и культурой, то можно утверждать, что цивилизация, подобно те­атру Брехта, требует от людей прежде всего формально-ролевого поведения. Ей и ее институтам, в том числе и праву, достаточно того, чтобы люди послушно следовали внешним нормативным требованиям, носили социальные маски законопослушания и тем самым позволяли бы идти своей чередой грандиозному истори­ческому сверхспектаклю, который Бальзак назвал «человеческой комедией».

Иные требования предъявляет к человеку культура, чьи мето­ды в значительной степени напоминают методы театра Стани­славского. Ее не устраивает рациональное раздвоение личности на рассудочное «Я» и сугубо внешнюю социальную маску цивилизо­ванности. Она — за глубинную интериоризацию нормативности, (130) l то, чтобы законопослушность стала для человека его «второй натурой», чтобы она естественно произрастала из основ его нрав­ственного сознания, из глубин его духовного, метафизического «Я» И в этом ее требования полностью совпадают с позицией естественно-правовой философии.