48

Тема № 5.

Аксіологія права.

Нено Неновски

Право и ценности

ТЕОРИЯ ЦЕННОСТЕЙ И ПРАВО.

1.Аксиология, или теория ценностей, имеет своих предшественников еще в древности, но как более или менее оформившееся направление теоретической мисли она датируется концом XIX — началом XX века. Интерес к ней особенно возрос в XX веке. По своим философским основам теория цен­ностей не является единьш направлением. Имеется ряд различных субьективистских, метафизическо-материалистических, обьективно-идеалистических аксиологических школ. Существует й марксистская аксиологическая теория; проблема ценностей ак­тивно исследуется в социалистических странах¹.

Согласно чуть ли не единодушно выраженному в марксистской литературе мнению, теория ценностей аксиология) еще не стала самостоятельной наукой; (это—смежная область, соединяющая несколько родственных наук, изучающих ценностно-нормативные явлення. Но будучи немыслимой вне отдельннх наук, рассматривающих ценностнне проблеми, аксиология в известном смысле отделяется от них, выходит за пределы их предмета, поскольку отражает й изучает всеобщее в разнообразных ценностях, выявляет общие принципи ценностей й оценок, их общие понятия. Позтому для наук, изучающих ценности, она имеет общеметодологическое значение.

2. Среди основних понятий аксиологической теории на первом месте стоит понятие «ценность», которое является предметом оживленных дискуссий. Преобладает взгляд, что ценности—зто предмети, явления й их свойства, удовлетворяющие человеческие потребности. Ценность — не вещь, не явление, взятые сами по себе, безотносительно к человеку. Ценности — зто вещи, обращенные к человеку. В зтом смысле ценность не єсть сам предмет (материальннй или ду­ховний, природний или общественннй, действительннй или мнимый), ценность — зто предмет в его связи с человеком, с точки зрения его значимости для человека. Вот почему некоторне авторы утверждают, что цен­ность характеризуется известной диалектической двойственностью что она єсть обьект-субьект, равнодействующая обьекта й субьекта (Й. Паси).

Ценности выражают значение вещей й их свойств для_человека. Они служат выражением заинтересованного отношения людей к окружающему их миру, они не простая констанция существования вещей, а отношение к ним людей, вещи, рассматриваемые с точки зрения потребностей, интересов, желаний и влечений человека. Поэтому ценности существуют лишь в общественной жизни. За ношением между объектом (предметом) субъектом (человеком) в конечном счете стоят отношения между людьми, общественные отношения, так как объект является более менее «очеловеченным» объектом, в котором опредмечена человеческая сущность, потребности и желания субъекта обусловлены его общественными связями.

Следовательно, ценность вещей обусловлена их связью с человеком, их способностью удовлетворять его потребности, способствовать развитию его сущности. Критерием того, что является ценностью и что нет,— в самом человеке. Конечно, при этом речь идет о человеке общественном.

Ценность имеет объективный характер, и с учетом активной роли субъекта воплощение его потребностей в объекте). Во-первых, свойства предмета удовлетворять человеческие потребности даны объективно по отношению к человеку, и, во-вторых, сами человеческие потребности материально (прежде всего, социально) обусловлены.

Вот почему ценность нельзя смешивать и отождествлять с оценкой — другим основным аксиологическим понятием. Ценность — это объективное; оценка — субъективный человеческого сознания, субъективное отражение объективно существующей ценности. Путем оценки с помощью субъекта оце­ночных суждений субъект воспринимает что-либо как ценность или неценность. Но, будучи субъективным актом, оценка имеет объективно обусловленное содержание — оценивающий субъект с его возможностями давать оценку, а также его интересы, цели - и идеалы складываются в условиях определен­ных общественных отношений.

Между субъектом и объектом, взятым с его полезными для человека свойствами, суще­ствует ценностное отношение. Именно в его рамках человек относится к предмету как к ценности. Поскольку ценности проявляют­ся в реальном человеческом бытии, многие авторы отождествляют ценность с ценност­ным отношением. Однако между этими двумя понятиями можно обнаружить разницу. Го­воря «ценность», мы подразумеваем прежде всего обращенные к человеку и нужные ему свойства предмета; говоря «ценностное отно­шение», подразумеваем отношение субъекта к объекту, в рамках которого предмет может быть не только ценностью, но и антицен­ностью или нейтральным в аксиологическом смысле.

Если ценностное отношение тесно связано с ценностью, то оценочное отношение — с оценкой. Первое отличается объективным характером, второе — субъективным. При оценочном отношении данный объект соотно­сят с другой, более общей ценностью, взятой в качестве масштаба, и на этой основе он признается или не признается ценностью. С этой точки зрения оценочное отношение выступает как вторичное по сравнению с цен­ностным1)

Ценности выражают значимость предмета для человека, но только ту значимость, ко­торая носит положительный характер. Зна­чение для человека и общества имеют и вредные, нежелательные явления (войны, преступ­ления, болезни и др.), но это отнюдь не цен­ности. Такие явления — антиценности или неценности.) Марксизм связывает положитель­ное значение предметов, явлений и их свойств лишь с социальным прогрессом, с борьбой за свободу и расцвет человеческой личности. По- этому ценностями являются те вещи, которые соответствуют требованиям объективных за­кономерностей и прогрессивного развития общества. Это предопределяет их тесную связь с интересами прогрессивных классов и социальных групп.

Ценности — это объекты, положительно оцененные субъектом. Но предметом оценки могут быть и вещи, не относимые человеком к ценностям. Ценностные и оценочные от­ношения, а также сами оценки охватывают почти все явления, составляющие мир челове­ка. С этой точки зрения в круг аксиологии попадают не только ценности, но и нецен­ности.

В аксиологии встречается и понятие «бла­го». Оно очень близко к понятию «ценность». В его основе лежит польза. Благами являются те вещи, которые полезны для удовлетворения человеческих потребностей. Понятия блага и ценности нередко переплетаются и во мно­гих случаях рассматриваются почти как иден­тичные (когда данную вещь относят к цен­ностям посредством суждений о полезности, необходимости). И все-таки между этими дву­мя понятиями нужно проводить различие. В понятии блага особенно отчетливо высту­пает объективное в предмете, то, что он удо­бен, полезен и т. д., в понятии же ценности раскрывается и субъективное, то, что данное благо ценится человеком 1. Связь ценности с оценкой выступает в понятии ценности яр­че, чем в понятии блага. Кроме того, понятие блага чаще связано с материальными ценностями, а понятие ценности - с духовными.

По традиции, собственно аксиологическими считаются духовные ценности — идеи, обра­зы, цели, нормы, идеалы. Они характеризуют высшие запросы людей и в отличие от мате­риальных ценностей не выражаются в ко­личественных показателях и не измеряются ими. Их называют также ценностями духовной культуры — ценностями в узком смысле слова. Они отражают стремление человека к совершенствованию действительности, что позволит ему еще полнее реализовать свою сущность. Таким образом, духовные ценности относятся к сфере должного.

Оценки имеют самый разнообразный ха­рактер. Они встречаются и в науке но собст­венно аксиологическими, апробативными (выражающими избирательную — положи­тельную или отрицательную — позицию в от­ношении чего-либо) считаются оценки, при­сущие морали, политике, праву, искусст­ву.

Ценности и оценки обладают регулирую­щими функциями, по-разному проявляющи­мися в непосредственной общественно-исто­рической практике людей. В качестве субъек­тов этой практики люди, осмысливая свое поведение с точки зрения, социальных ценно­стей и норм, формируют свои ценностные ориентации, т. е. сравнительно устойчивое избирательное отношение к материальным и духовным продуктам общества и средствам их усвоения.

3. Одним из наиболее спорных вопросов аксиологии является вопрос о соотношении познания и оценки, их общем и различном в познавательном и ценностном (и оценоч­ном) отношении.

Согласно аксиологам неокантианского и фе­номенологического толка, познание и оцен­ка, суждения об истине и оценке совершенно противоположны. Познание имеет своим объектом сущее, причинно-следственные зависимости, оценки же располагаются во внеопытной сфере должного. Суждения присущи теоретическому мышлению, они устанавли­вают истину о вещах («Эта вещь белая», «Роза—цветок»). Оценки (выражение «оценочное суждение» неприемлемо для упомянутых теоретиков) лишь выражают от­ношение одобрения или неодобрения сознания к данному объекту («Эта вещь хорошая», «Роза красива»). Из этого следует вывод, что оценки и связанные с ними нормы не имеют познавательного содержания.

Марксизм отвергает эти концепции. Оценки и нормы являются определенным отражением действительности, проявлением человеческого сознания и связи с познанием. Человек по­знает и на этой основе оценивает. Оценки — это не некий «потусторонний», самостоятель­ный, априори данный мир; они рождаются в человеческой практике. В этом вопросе почти все марксисты единодушны. Расхожде­ния среди них начинаются с решения вопросов о том, являются ли сами оценки формой познавательного отражения, имеют ли они познавательную функцию, и если имеют, то какова ее специфика и роль.

Эти сложные вопросы не являются пред­метом нашего исследования. Здесь мы лишь кратко приведем взгляды, разделяемые боль­шинством авторов-марксистов или значитель­ной их частью. Из этих взглядов мы будем исходить в последующем изложении при ана­лизе ценностных проблем права.

Мы согласны с тем, что оценки не только связаны с научными, строго познаватель­ными суждениями, но и сами являются спе­цифической формой вненаучного познания —выяснения того значения, которое вещи, явления и их свойства имеют для человека в конкретно-исторических условиях места и времени. Оценки (имеются в виду оценки во вненаучных формах общественного созна­ния) также играют познавательную роль и по­тому не относятся к каким-то «чистым», сте­рильным аксиологическим категориям. Нося гносеолого-аксиологический характер, они не дают познания о вещах, какими те являются сами по себе, но показывают их значимость для человека, для социальных групп, для общества¹.

Между ценностями, оценками и нормами су­ществуют тесная связь и взаимные переходы. Поэтому в науках, имеющих предметом мо­раль, право, искусство, необходимо их взаимо­связанное изучение и объяснение, а наряду с этим и их разграничение.

4. Теория ценностей (аксиология) находит соответствующее применение и в области

права. Система правового регулирования (по мнению некоторых авторов, механизм право­вого регулирования) включает в себя раз­нообразные ценности, оценки, оценочные кри­терии, нормы, социальные институты. Право­вые ценности и оценки (в сфере правосозна­ния) имеют регулирующее значение. Право­вые нормы в свою очередь приобретают значение ценностей и становятся объектом оценки. Им нельзя дать полного объяснения, не прибегая к понятиям ценностной теории. Ценностный характер приобретают и охва­ченные правом человеческие поступки, право­вое поведение людей. Право в его целост­ности и его историческом развитии как в от­дельной стране, так и во всеобщем историче­ском масштабе также является объектом тех или иных оценок. Правотворчество и реали­зация права (правоприменение, исполнение, использование и соблюдение права) представ­ляют собой области человеческой деятель­ности ярко выраженного оценочного ха­рактера.

В силу этого теория права как наука включает в свой предмет изучение и исследо­вание правовых ценностей, оценки в сфере права, ценностные аспекты правовых норм, критерии оценки в области права и т. д. Так, в науке о праве, и в частности в общей теории права, образуется определенное теоретическое направление — аксиологиче­ское, или правовая аксиология. Это направ­ление тесно связано с философско-правовым, является его частью, или его аспектом. Входя в общую теорию права, оно в то же время опи­рается на понятия общей аксиологии, на теоретические положения о ценностях вообще. Таким образом, аксиологическое направление в области права становится тем каналом, по­средством которого теория права вступает в контакт и «общается» с другими науками, изучающими ценности, оценки и нормы, и прежде всего с этикой.

Аксиологическое изучение права имеет важное научное, практическое и идеологи­ческое значение. Оно позволяет установить не только материально-экономические и социально-классовые основы и обусловленности пра­ва, не только объективные свойства его нор­мативности, его институциональные связи (в первую очередь с государством), но и его духовные аспекты, отражаемые им идеалы. Без ценностного подхода нельзя выявить роль права в общечеловеческом социальном и культурном прогрессе, и понять проявления преемственности в праве, связь между правом и социальными регуляторами будущего ком­мунистического общества. Без него остаются в тени активная преобразующая роль челове­ческого сознания в сфере права, чисто че­ловеческие, личностные аспекты права. Право как явление с многочисленными ценностными аспектами по необходимости требует применения при его исследовании ценностного подхода. В противном случае вы­яснение его сущности становится трудным де­лом, не поддается пониманию его специфи­ческая природа духовно-практического сред­ства освоения мира людьми. В буржуазной правовой науке позитивистской ориентации (здесь на первом месте стоит имя Г. Кельзена) распространена концепция «деидеологизации» теории права, от­вергающая не только социологическое, но и аксиологическое изучение права. «Очище­ние» права и теории права от всех аксиологических элементов даже считается основным в их «деидеологизации». Однако в силу спе­цифики предмета исследования и того, что познающий субъект сам является участником правового общения и, следовательно, занимает по отношению к нему определенные позиции, правовая наука не может быть индифферент­ной к классовым интересам, к политико-право­вым ценностям². При познании правовой действительности невозможно обойтись безценностного подхода.

В социалистическом обществе утверждает­ся принципиальная линия повышения роли и престижа права. Решение этой задачи пред­полагает всестороннее определение ценност­ной характеристики социалистического права, формирование у людей ценностных ориента­ции, служащих предпосылкой правомерного поведения.

Борьба против антикоммунистических концепций, согласно которым марксисты яко­бы подходят к праву с позиций ограниченного экономического детерминизма и рассматри­вают его лишь как средство классового принуждения, также требует развития марксистской правовой аксиологии.

Долгие годы, главным образом вследствие ограниченных, догматических взглядов, в социалистических странах избегали при­менить к праву ценностный подход, его да­же объявляли несовместимым с марксиз­мом. Аксиологию называли буржуазной нау­кой.

В Последние два десятилетия эти непра­вильные взгляды постепенно были преодоле­ны. На основе общетеоретических, в основном философских исследований ценностей появи­лось и немало правовых исследований. Се­годня с полным основанием можно отнести к теории права сказанное В. П. Тугариновым о философии и социологии: «Необходимость разработки теории ценностей наконец при­знана большинством советских философов и социологов. Все меньше становится лиц, считающих даже постановку этой проб­лемы отступлением от марксизма, «водой на мельницу...» и т. п. Правда, пересмотр преж­них позиций проходил медленно, заставляя вспоминать о персонаже, который, вы­слушав анекдот в пятницу, рассмеялся в вос­кресенье. Но как бы то ни было, теперь отпадает необходимость защищать «закон­ность» самой проблемы, и можно спокойно разобраться в ряде важных вопросов по су­ществу»³.

5. В Советском Союзе интересные труды о ценностных проблемах написали П. М. Рабинович, с. С. Алексеев, А. Ф. Черданцев, Ю. А. Демидов, Ф. Н. Фаткуллин, Л. Д. Чулюкин, В. Н. Кудрявцев и др.⁴ Труды в этой об­ласти были опубликованы и в других социа­листических странах. Следует отметить рабоы румынского автора А. Нашица и венгерских авторов Петери и В. Пешки, ко­торые были одними из первых публика­ций. В Чехословакии этими вопросами зани­маются В. Кнапп, А. Пойезна, А. Крокова и др., в Польше — Е. Вроблевский, К. Опалек и др., в Болгарии — М. Михайлова.⁵⁶

В 1977 году в Йенском университете (ГДР) состоялся международный симпозиум на те­му: «Ценностные представления рабочего класса в социалистическом праве». Научные сообщения, сделанные на симпозиуме, вышли отдельной книгой.

6. Название настоящей работы — «Право и ценности» — в известной мере условно. Им мы охватили отдельные, но логически связанные между собой проблемы правовой аксиологии: оценки и нормы в праве как специ­фические формы социального отражения и познания, сущее и должное в праве (в той мере, в какой они связаны с ценностными аспектами права), соотношение оценки и нор­мы в праве и видов оценок, ценности в праве, право как ценность.

Этот комплекс проблем затрагивает всю «область права» в самом широком смысле, а именно: правосознание, правовые нормы (общие и индивидуализированные, абстракт­ные и конкретные), правообразование и правотворчество, реализацию права в самых раз­нообразных формах, правовое поведение и правовую активность и др.². Иными словами, круг проблем правовой аксиологии не может ограничиваться самими правовыми нормами, взятыми в их абстрактной форме, правом, по­нимаемым в узком смысле, как замкнутая система общих норм, закрепленных в право­вых источниках государства, В этот круг входят также духовные аспекты права, нахо­дящие выражение в правосознании, и его со­циологические аспекты, проявляющиеся в ди­намике правовых отношений и правовом по­ведении людей, в деятельности государствен­ных органов. Ценностный подход к праву в конечном счете выводит нас за строгие очертания самого права. Оценка правовых ин­ститутов и права, в конце концов, делается с помощью внеправовых критериев. Но в этом и состоит «ценное» в таком подходе — он дает нам возможность раскрыть право как явление и систему среди других явлений и систем.

В последующем изложении автор стремил­ся, насколько это возможно, идти к более общей ,цели — путем выяснения аксиологических проблем проникнуть в сущность права и его специфическую природу. Такой подход вполне обоснован. Раскрыть и осве­тить эти ценностные аспекты права — значит сделать немаловажный шаг к раскрытию и освещению его весьма сложной природы.

Тем, кто считает что к правовой аксио­логии относятся только вопросы ценностей в праве и ценности права, но не сами оценки, может показаться, что рассматриваемые в труде проблемы не новы для теории права, что они не являются специфически аксиологическими. Но ведь понятие оценки — типич­но аксиологическое, для аксиологии оно не менее важно, чем понятие ценности. Более того, оценка логически предваряет и в неко­торых отношениях предопределяет цен­ность (неценность) в том смысле, что, не создавая ее, она ее выявляет, делает актуаль­ной и функционирующей. В сфере права оценки имеют большое значение: нормы «вы­растают» из оценок, представляют собой вывод из оценок. «Мир ценностей» в праве состоит из оценок, ценностей, ценностных критериев и соответствующих им иерархий. Вот почему выяснение природы оценок в праве, познавательного значения и других свойств, присущих правовым оценкам и пра­вовым нормам (правовым нормам как цен­ностному явлению⁷), не выходит за пределы правовой аксиологии. То, что эти вопросы изучались в прошлом, но безотносительно к аксиологии, не дает нам основания исклю­чать их из ее предмета. Их рассмотрение в аксиологическом плане должно привести к обогащению теории права, к новым научным выводам.

Глава вторая

ОЦЕНКИ И НОРМЫ КАК СПЕЦИФИЧЕСКИЕ ФОРМЫ СОЦИАЛЬНОГО ОТРАЖЕНИЯ И ПОЗНАНИЯ

7. Дискуссия относительно того, имеют ли оценки и нормы познавательное содержание и на этой основе — познавательные функции, перешла и в науку о праве.

Буржуазная идеалистическая правовая аксиология рассматривает ценности как само­стоятельные, независимые от реального мира духовные явления. Мир ценностей отделен от мира сущего. Ценности (соответственно ценностные отношения) и связанные с ними оценки, оценочные отношения и нормы не являются отражением объективной действи­тельности — они образуют самостоятельную сферу предпочтений, желаний, личных и кол­лективных пристрастий, культурных и духов­ных потребностей и вытекающих из них пра­вовых требований, правил, норм. Подобная гносеологическая позиция в значительной ме­ре предопределяет отрицание познавательного содержания оценок и норм. Считается, что последние раскрывают не истину о вещах, а лишь их значение в плане долженствования. Здесь проходит главная разграничительная линия между немарксистскими доктринами и марксистской теорией, рассматривающей нормы как специфическое социальное отра­жение.

В юридической литературе социалистиче­ских стран право и его институты долгое время изучались и объяснялись преимущественно в социологическом аспекте (детерминирован­ность права социальными условиями и его активная обратная роль регулятора). Гно­сеологическому же аспекту (право как отра­жение и познание действительности, чтоб оно отражает и как) уделялось меньше внимания. Одной из немногих значительных работ, рассматривающей гносеологические вопросы права, была книга болгарского ученого В. Захариева «Познавательное содержание право­вых норм» (1955). Но она была написана задолго до того, как началось активное обсуждение аксиологических проблем права, и поэтому, естественно, в ней имеются неко­торые пробелы и неточности⁸.

Применим ли к правовым нормам критерий истинности; что именно они отражают — во­лю, правосознание или объективную действи­тельность; как отражают (способы, средства, специфика отражения) нормы и оценки; в ка­ком соотношении с правосознанием находится право, раз мы рассматриваем его как духовное (идеальное) отражение, где «пребывает» право, где его «вместилище» как реальности, рассматриваемой гносеологически; имеет ли право познавательные функции и, если имеет, чем оно отличается от науки; чем правовые оценки и правовые нормы отличаются друг от друга в познавательном отношении — вот несистематизированный, быть может, пе­речень дискутируемых в литературе вопро­сов.

Все юристы-марксисты единодушны в том, что право в целом и правовые нормы в част­ности являются отражением действитель­ности, существующей объективно, вне челове­ка, что гносеологический анализ права нужно осуществлять с позиций марксистской теории отражения. Но далее начинают проявляться некоторые различия во взглядах. Одна часть ученых, опираясь на взгляды, высказанные в рамках философии, общей аксиологии и деонтической логики, полагает, что правовые нормы являются отражением, но не познава­тельным, а ценностно-нормативным. Они не являются суждениями, и поэтому им не при­суще свойство истинности (или неистин­ности). А. Ф. Черданцев, особенно последова­тельно придерживающийся этого мнения, счи­тает, что связь правовых норм с действитель­ностью весьма сложная, опосредована оце­ночно-волевой деятельностью, в которой пе­реплетаются различные классовые и полити­ческие факторы, интересы, оценки, традиции и т. д. Следовательно, действительность отра­жается сквозь призму интересов. Но истина независима от интересов, потребностей, тра­диций. Нормы выражают не то, что есть, а то, что должно быть в соответствии с теми или иными интересами. Языковые выражения в праве носят не дескриптивный, а оценочный и прескриптивный характер. Помимо А. Ф. Черданцева, в советской литературе такого взгляда придерживаются также Ю. В. Ивлев, М. Т. Баймаханов, а с некоторы­ми особенностями и П. Е. Недбайло, М. И. Земляной, Е. А. Якуб и др. Подобные воззре­ния имеют место и в других социалистических странах, например в Польше, где многие авторы (К. Опалек, Е. Вроблевский, 3. Зем-бинский) считают, что правовые нормы суж­дениями не являются и потому не могут быть ни истинными, ни неистинными⁹.

Другая группа авторов — более многочис­ленная (В. П. Казимирчук, Л. С. Явич, А. А. Ушаков, Р. О. Халфина, В. К. Бабаев, П. М. Рабинович и др.) — находит, что, как отражение, право и правовые оценки и нормы имеют и соответствующее познавательное содержание, представляют собой форму по­знания. Раз право является отражением, к не­му применимы и гносеологические катего­рии — его можно расценивать как верное или неверное отражение и т. д. Правовые нормы — это формы мысли, суждения, но специфи­ческие¹⁰.

8. Придерживаясь в основных чертах второго взгляда (здесь мы обобщаем, так как в рамках каждого взгляда существуют разли­чия) , коротко остановимся на вопросах, более тесно связанных с ценностями и оценками.

Начать нужно прежде всего с того, что оценки и нормы в праве не лишены познава­тельного содержания. Они являются специ­фическими формами социального познания. Верно, что отражение — категория более ши­рокая, чем познание. Однако отражение не распадается на две резко обособленные час­ти — познавательную и оценочную, как утвер­ждают некоторые философы, а вслед за ними и отдельные представители общей теории пра­ва. Верно также, что не все развивающиеся в рамках отражения процессы носят чисто познавательный (интеллектуальный) харак­тер. В нем протекают также эмоциональные и волевые процессы'. Но между ними нельзя проводить четкую границу. Это во-первых. Во-вторых, и это важнее, познание не следует сводить к научному (или, точнее, научно-теоретическому) познанию, к описанию объяснению фактов, что присуще научному мышлению. Существует еще «вненаучное по­знание» (П. Гиндев); его дают нормы морали и права, оно достигается в правоприменении. С другой стороны, научное познание, или по­знание в узком смысле слова, также включает в себя научные оценки, без которых присущее науке объяснение фактов немыслимо. Стало быть, познание вообще, понимаемое в широ­ком смысле, охватывает и познание фактов, и нормативное (нормативно-оценочное) по­знание.

Оценки и нормы права дают знание прежде всего о должном поведении, о поступках, ко­торые государство требует, разрешает, запре­щает, о неблагоприятных последствиях, кото­рые наступят для субъекта, не считающегося с предписанием. Главное назначение правовых норм — регулировать, но эту функцию они не могут осуществлять, если не несут определен­ной информации. Без наличия последней пра­вовой субъект не в состоянии осмыслить значение нормы, то, что она предписывает. Это информация об отношении общества (го­сударства) к тем или иным фактам, поступкам, т. е. об оценке, которая им дается, а затем и о вытекающем из этой оценки поведении. Известно, что информация — это особый вид отражения (или, точнее, результат отражения, переработанное отражение), которое имеет действенно-практический характер, входя в активную практическую деятельность людей, социальных групп¹¹.

Оценки в праве сообщают нам об отноше­нии господствующего класса (всего народа в период совершенствования социализма), выраженном и сформулированном государ­ством, к конкретным фактам действительно­сти как к ценностям или неценностям. Из них мы узнаем, что есть ценность и что — неценность с точки зрения господствующего класса при правовом регулировании общест­венных отношении. Нормы права сообщают нам о выводимом из оценки императиве (пред­писании), который разрешает, запрещает или требует определенного действия или системы действий (поведения). Норма как общее правило дает нам обобщенное знание о фактах. Косвенным путем, на основе анали­за нормативного предписания, можно выявить и оценку.

Для оценочно-нормативного познания в праве характерно то, что, будучи подчинен­ным регулированию, оно содержит сведения о чем-то, что произойдет в будущем: сведения об отношении государства к возможным бу­дущим фактам и поступкам, о правилах, кото­рые следует соблюдать, о возможных неблаго­приятных результатах и т. д. Это связано со спецификой прескриптивного отражения — как опережающего отражения.

Оценки и нормы — это формы мысли, суж­дения. В качестве таковых они отражают и сообщают что-то, дают знание о чем-то, а именно: о справедливом или несправедливом, правомерном или неправомерном, законо­сообразном или незаконосообразном (оцен­ки) и о юридически должном (нормы). Прав­да, это знание функционально подчинено их регулятивной роли (особенно это касается норм), и в этом отношении оно отличается от научного знания, от знания, выражаемого научными суждениями. Но в то же время правовые нормы— это не «чистые» формаль­но-логические построения, как их понимают некоторые ж марксистские школы позитивиз­ма и нормативизма; они отражают определен­ную действительность. Отражение (и позна­ние) выступает здесь не как научно-теорети­ческое (научные понятия, законы, теории и пр.), а как оценочно-нормативное и выра­жается в государственно-обязательных оцен­ках, правилах и нормах. Если отрицать какое бы то ни было познавательное содержание правовых норм, то придется столкнуться с трудностями при объяснении их регулятив­ной роли, вступить в противоречие с тем фак­том, что с гносеологической точки зрения они являются субъективным образом объек­тивной действительности, который создает политически господствующий класс, прелом­ляя эту действительность сквозь призму соб­ственных потребностей и интересов.

В праве отражение и познание осущест­вляются особым образом, посредством норм. Но с точки зрения логики (по крайней мере так утверждает большинство логиков) нормы также форма мысли — суждения. Норматив­ная форма не исключает наличия суждения. Однако право есть система норм. Поэтому познание несут в себе не только отдельные нормы, но и система норм. Более того, отдельная норма не в состоянии функциони­ровать в познавательном и регулирующем отношении вне ее связи с другими нормами, в отрыве от системы норм. Право как целост­ная система тоже отражает, но отражает не так, как отдельная норма, и познавательное его содержание несколько иное — оно отно­сится к системе общественных отношений как объекту правового регулирования вообще. В этом случае нельзя говорить о нормативном правовом суждении, а нужно говорить о праве как нормативной системе, являющейся свое­образной отраслью человеческого познания (подобно морали).

Те, кто отрицает познавательный характер права, обычно исходят из логических сообра­жений, ссылаются на деонтическую логику. Их аргументы относительно правовой нормы весьма спорны, и еще более спорен перенос выводов на право, взятое в целом. Ведь невоз­можно из соображений, касающихся части, делать вывод о целом. Если при анализе нормы чрезмерные формально-логические увлечения недопустимы, то при анализе права как слож­ной системы формальная логика оказывается совсем недостаточной. Гносеологический ана­лиз права невозможен без диалектической логики.

Нормативные формы определяют лишь специфику правового отражения и познания, но не лишают право познавательного содержа­ния и тем более не отрицают его как отраже­ние. Но эти формы отличают его от научного (научно-теоретического) познания, придают правовому познанию непосредственно прак­тический характер, соединяя его с сознатель­ной и целенаправленной деятельностью людей в качестве субъектов права. Познание, таким образом, включено в правовое опосредованно общественных отношений, в правовое регули­рование. Право — это специфический способ духовно-практического освоения действитель­ности людьми.

К. Маркс отмечал, что помимо научного, людям присуще еще «художественное, рели­гиозное, практически-духовное освоение» мира¹²'. Эта мысль Маркса имеет большое методологическое значение при гносеологи­ческом и социологическом анализе права. В частности, она дает нам ключ к объясне­нию ценностей, оценок и норм в праве как категорий духовно-практического отношения человека к действительности. Она ведет нас к пониманию права одновременно как явления духовной жизни и практической человеческой деятельности, пониманию, несовместимому с различного рода позитивистскими, догмати­ческими и нормативистскими взглядами в области права.

9. Наряду с этими соображениями общего порядка необходимо отметить и некоторые более характерные особенности права как отражения и формы познания, отличающие его от других духовно-практических форм освоения мира, например от морали.

В нормах права в неразрывном единстве сочетаются дескриптивные (описательные), оценочные и прескриптивные (предписываю­щие) элементы. В самой норме содержится не только оценочная и прескриптивная инфор­мация. В ней есть и дескриптивное, описатель­ное содержание, усиливающее познаватель­ный характер нормы в целом. Помимо информации об отношении к данным фактам и пове­дению, которого должен придерживаться пра­вовой субъект, из нее можно извлечь и факти­ческое знание — о существовании некоторых объективных свойств фактов и отношений, по поводу которых дается оценка и предписы­вается поведение. Так, в самой норме абстрактно соединены сущее и должное. Косвенным путем норма дает знания также и о сущем. Примером здесь могут служить нормы уголовного права. Монолитные по структуре (со слитыми гипотезой и диспози­цией), они тем не менее содержат сложное познавательное содержание. В них есть опи­сание деяния, указываются признаки состава преступления (дескриптивный аспект), его оценка (противоправность) и правило, импе­ратив (оценочно-нормативный аспект в стро­гом смысле слова). В самой диспозиции соеди­нено дескриптивное и прескриптивное содер­жание. Даже дескриптивное содержание (состав преступления) в свою очередь не исключает некоторых оценочных (хотя, как правило, лишенных типично аксиологического характера) признаков — «тяжких послед­ствий», «вреда здоровью» и т. д.¹³'

Дескриптивное содержание играет вторич­ную роль, оно обслуживает прескриптивное содержание. На уровне отдельной нормы оно даже не имеет самостоятельного познаватель­ного значения, поскольку здесь выступает познавательное значение оценки и предписа­ния, выступает знание о том, что правомерно или неправомерно и к чему сводится должное поведение. Однако на уровне правовой систе­мы, права в целом, дескриптивная информация перерастает в информацию об общественных отношениях в целом. Здесь познавательное значение права приобретает относительную самостоятельность, не утрачивая, конечно, свой вторичный по отношению к научному познанию характер. Не случайно о материальной и духовной жизни общества судят по юридическим источникам минувших веков (да и не только минувших).

Вот почему можно уточнить взгляд, соглас­но которому познавательное содержание пра­ва определяется как информация, т. е. сведе­ния, сознательно и целенаправленно по­добранные и включенные в правовые нормы, чтобы служить их адресатам для ориентации, строго практическим нуждам регулирования. На этой условно названной правовой инфор­мации мы уже останавливались и отмечали ее значение. Но надо добавить, что право как целостная система содержит также знание, не являющееся информацией в том строгом смысле, который вкладывает в это понятие наука об управлении. Это — знание о типе общества, его материальной и духовной культу­ре, ценностях и идеалах, классовой структуре, организации его управления. Если правовая информация дает знания, необходимые субъектам, которым адресована норма, служит собственным целям регулирования, то позна­вательное содержание, раскрываемое правовой системой или данной отраслью права с, их основными источниками, может служить собственным целям научного познания дан-познания. Но в функционально-социологиче­ском отношении подчиняются регулятивным функциям права, обеспечивают определенное качество и определенную эффективность пра­вовых норм в собственном смысле слова, норм, непосредственно регулирующих обществен­ные отношения. Так в содержании права соединяются научные и вненаучные формы познания. Присущая праву форма познания (духовно-практическая) в современных усло­виях уже не может функционировать эффек­тивно, т. е. обеспечивать эффективное право­вое регулирование, не будучи связанной с научной формой познания. Это является выражением растущей роли науки в современ­ных условиях, что представляет собой все­общую тенденцию, самые благоприятные возможности развития которой создаются при социалистической организации общест­ва.

Раз правовые нормы и право в целом являются духовным отражением и имеют познавательное содержание, то в определен­ном, специфическом для них смысле они вер­ны или неверны, или же могут характеризо­ваться разной степенью истинности'. Кртерием этой истинности в конечном счете слу­жит общественная практика. Можно начать с выяснения соответствия между нормой и во­лей господствующего класса. Но этот путь не всегда приводит к точным выводам, ибо нор­ма может соответствовать (быть адекватной) действительной воле класса, а классовая воля — не соответствовать (не быть адекват­ной) действительным общественным потребностям, потребностям общественного про­гресса. Воля может быть адекватной только интересам господствующего класса. Норма может быть формально верной, но по существу неверной, т. е. социально «неоправданной», не отражающей того, чего требует прогрес­сивное развитие общества, личности. Более подробное и конкретное рассмотрение вопро­сов, кстати сказать чрезвычайно сложных, касающихся критерия истинности правовых норм и права, не входит в тему настоящей работы¹⁴. Отметим только, что в Болгарии юристы, включая некоторых представителей отраслевых юридических наук, зачастую сводят практику в области права лишь к одно­му ее уровню, к одной, и притом первоначаль­ной, ее степени — к судебной практике (или в лучшем случае к юридической практике вообще). Анализ этой практики сводится к установлению того, соответствуют ли судеб­ные акты закону. Эту деятельность ни в коей мере нельзя отрицать. Роль судебной практи­ки огромна. Но практика как критерий истины в сфере права — нечто иное. Для того чтобы судебная (юридическая) практика могла играть роль этого критерия, необходим не столько ее юридико-догматический, сколько социологический анализ, ее изучение как элемента общественной жизни, социологиче­ская проверка ее собственных результатов, ее собственное доказывание не с точки зрения закона, а с точки зрения более высоких и ши­роких уровней общественной практики.

Когда говорят о познавательном содержа­нии правовых оценок и норм, нередко до­пускают неоправданное смешение: имеются в виду то сами правовые нормы как суждения, то различные суждения в процессе правотворчества, то суждения в процессе право­применения, то суждения правовой науки. Проявления общественного сознания в этих разных случаях тесно связаны, переплета­ются друг с другом, но полностью не совпада­ют, а иной раз между ними обнаруживается значительная разница. Наука о праве — форма научного познания. Оценки, содер­жащиеся в ней, не имеют собственно аксиодогического характера (например, «Бур­жуазное право является эксплуататорским», «На этапе империализма буржуазное пра­во носит реакционный характер»). При правотворчестве и правоприменении вы­сказываются как научные, так и оценочно-нормативные суждения. Кроме того, при правотворчестве они направлены на формирова­ние правовых норм, а при правоприменении — на реализацию уже "Существующих норм. Поэтому, говоря о познавательном содержа­нии правовых норм, следует иметь в виду глав­ным образом суждения, сформулированные уже как надличностное общественное созна­ние. Познавательное содержание права вооб­ще предполагает понимание правовых норм в системе, вбирающей в себя также и индиви­дуализированные проявления правовой нор­мативности. Ведь познавательное значение имеют не только правила общего характера (нормы), но и индивидуальные акты право­применения, представляющие собой свое­образные (индивидуализированные, конкре­тизированные) правила.

10. Право имеет познавательное содержа­ние, но можно ли в таком случае говорить о познавательной функции права?

В философской литературе и в литературе по этике признается, что оценочно-норматив­ные системы (мораль, право) наряду с регу­лятивной имеют и познавательную функцию, что познавательная функция — не основная, а дополнительная. Мораль и право служат средством регулирования. Они возникают не для того, чтобы давать знание — такая роль принадлежит науке,— а для того, чтобы регу­лировать. Каждая форма общественного со­знания и освоения мира порождается разны­ми потребностями и должна удовлетворять эти потребности. Но в то же время регуля­тивная функция нормативных систем не­мыслима без соответствующей познаватель­ной функции права. Если быть точными, надо сказать, что правовой памятник не является правом в собственном смысле слова, ибо он не содержит регулирующих норм. Это всего лишь документ эпохи.

На наш взгляд, эту общую установку долж­на воспринять и правовая наука. Основная функция права — регулятивная, но ей сопут­ствует и дополнительная — функция познава­тельная. Специфика права как социального явления определяется первой, а не второй. Аналогичная функция признается и за мо­ралью. Но в большей мере ее следует признать за правом, которое несет на себе большую по сравнению с моралью познавательную на­грузку. В соответствии с этим и знаковая система, которая «представляет» право, гораз­до более рационализирована и развита, что расширяет познавательные возможности и по­знавательное значение права.

Вопрос о функциях права нельзя решать в отрыве от вопроса о функциях остальных ценностно-нормативных систем. К сожале­нию, пока что так и делают, а это приводит к необоснованным построениям о функциях права.

В последние годы получило распростране­ние мнение о двух «собственных» функциях права — регулятивной и охранительной. До­пускается также деление его функций в зави­симости от общественной сферы, подлежа­щей правовому воздействию (экономической, идеологической и т.д.). Не вдаваясь в под­робный анализ, который уведет нас за рамки темы, вкратце отметим, что право может иметь две исходные функции — регулятивную и по­знавательную (при условии, что сущность функций мы видим в том, как право воздей­ствует на общественные отношения). Основ­ной же функцией, порожденной глубокими социологическими потребностями, является все-таки регулятивная. Дополнительной и в значительной мере подчиненной ей является познавательная. Так называемая охранительная функция не имеет самостоя­тельного значения, ведь в конечном счете она тоже является регулятивной. Ее специфи­ку можно искать лишь в рамках базисной, регулирующей функции права. Право охра­няет данные общественные отношения не каким-либо иным образом, а посредством регулирования. Не случайно в понятие права при всей его дискуссионное™ почти всегда включают качество «регулятора», но не упоми­нают наряду с ним качество «охранителя». С точки зрения функционально-социологи­ческой право — прежде всего регулятор, а уже затем — информатор, коммуникатор сведений, знаний.

Эти две функции права будут проявляться соответственно в различных сферах общест­венной жизни. Если обособить функции права в зависимости от этих сфер, например эконо­мической, идеологической и пр., то в каждой из них мы должны видеть две «собственные» функции права — регулятивную и познава­тельную, у которых могут быть, кроме того, свои аспекты, а в их рамках можно искать «подфункции» и т. д.

Исследователи нормативной системы мора­ли перечисляют различные ее функции — познавательную, оценочную, императивную, мотивационную, ориентирующую, коммуника­тивную и т. д., но большинство исследователей единодушны, что в конечном счете все это аспекты регулятивной и познавательной функ­ций. Никто, даже из числа исключающих познавательную функцию (из принципиаль­ных соображений отрицающих познаватель­ный характер морали) и признающих регу­лятивную, не говорит об «охранительной» функции морали. А разве мораль не играет охранительную роль, подобно праву?

Специфика регулятивной и познаватель­ной функций права — это отдельный вопрос. Она реальна, и ее следует выяснить. Но это вопрос о специфике данных функций, а не о специфической для права функции. Ведь во втором случае придется доказать функцию права, специфическую для него одного, функ­цию, которой другие нормативные системы не обладают.

Право с его познавательным содержанием есть субъективное отражение объективной действительности (с точки зрения основного гносеологического отношения «бытие — со­знание»), но по отношению к индивидуаль­ному сознанию, по отношению к отдельным правовым субъектам оно выступает как объек­тивная реальность, представляет для них нечто данное, существующее. Для того чтобы право воздействовало на них, они должны «узнать» его, «понять». Следовательно, из познаватель­ного содержания права не вытекает по необхо­димости познавательная функция права. Вопрос о познавательном содержании права есть гносеологический, а о познавательной

функции — социологический, функциональ­но-социологический. Для того чтобы позна­вательное содержание могло проявиться социологически, перерасти в познавательную функцию, необходимо знание самого права со стороны тех, кто его соблюдает, исполняет, использует, применяет. Это частный, но само­стоятельный вопрос, возникающий в связи с исследованием права как отражения и фор­мы познания. Познавая право, правовые субъекты, по сути дела, познают специфи­ческое субъективное отражение объективного мира, осуществленное официальным право­сознанием (или правотворческим сознанием), осваивают его познавательное содержание. Этот процесс служит предпосылкой для про­явления основной функции права — регуля­тивной. Конечно, познавательная функция в значительной мере лишь логически пред­шествует регулятивной. На практике обе функции протекают одновременно: на одном этапе или в одном случае жизни познание предшествует регулированию» на другом этапе или в другом случае жизни познание следует за регулированием, познание осуществляется в ходе самого регулирования и т. д. Что ка­сается познавательных возможностей права в целом, точнее, содержащихся в нем данных о типе общества, о быте народа и т. д., они в какой-то мере могут проявляться независимо от регулирующей функции права. Это стано­вится очевидным в тех случаях, когда право­вые источники утратили актуальное регули­рующее значение и превратились в правовые памятники. Но к этим случаям не относятся те, которые характеризуют познавательную функцию права.

Правовой памятник, закон, да и любой нормативный и ненормативный юридический акт-документ могут служить источниками знаний, устанавливаемых в рамках различ­ных типов познавательных процессов (науч­ное, вненаучное познание). Этот случай ка­сается вопроса о познавательном значении права в самых общих чертах, но его не следует путать с вопросом о собственно познава­тельной функции права, о которой сейчас идет речь. Эту функцию следует понимать в связи с реальной регулирующей ролью пра­ва, сквозь ее призму нужно рассматривать пра­во как действующую социально-нормативную систему.

Право отражает общественные отношения не «зеркально», не буквально. Правовое отражение с позиций определенных интересов является ценностным и нормативным. Поэтому оно отличается особой практической направленностью: действительность отражает­ся не такой, какая она есть, а оцененной и определенным образом желаемой («должен­ствующей»), т. е. отражается такой, какой она «должна быть». Вот почему результатом познавательной (в неразрывной связи с ре­гулятивной) функции права и становится знание о мире таком, каким он «должен быть» в соответствии с волей политически (государ­ственно) господствующего класса. Посред­ством права как регулятора мир осваивается таким, каким он должен быть (или каким хотят, чтобы он был). Эта роль осуществляет­ся правом как реальным регулятором при его фактическом функционировании. Из этого следует, что соответствующие функции права не могут быть понятыми вне практики его реализации. Познавательная функция (не­отъемлемая от регулирующей и проявляющая­ся в основном через нее) раскрывается по­средством практики (судебной, администра­тивной и др.) применения и охраны правовых норм. Усвоение истин, которые содержат в се­бе правовые нормы (нормы, понимаемые та­ким образом), право как целостная норма­тивная система, функционирующая реально в общественной действительности, открывает субъектам права, людям, новый мир — такой, каким они видят его уже сквозь призму права. Познание мира, отражение (ценностно-нор­мативное) этого мира в праве, познание права и, опять познание мира — таков круговорот юридико-нормативного освоения (познание и оценка, регулирование, человеческая прак­тика, изменение) действительности: познание мира (А) — право (Б) — познание права (В) — познание мира (а)).

В связи с положением о том, что право отражает мир не таким, какой он есть, а та­ким, каким он должен быть, возможно возра­жение, что право отражает также и репродуктивно, что в нем содержатся и репродуцирую­щие цели, а это означает, что юридически должное может быть направлено на воспроиз­ведение существующей действительности. Более того, нередко говорят, что право (исключение делают для социалистического права) в принципе консервативный норматив­ный регулятор, что для него весьма характер­ны репродуктивные задачи. Не останавливаясь на таких высказываниях, отметим, во-первых, что репродуктивный аспект правового отраже­ния действительно существует, но он отнюдь не означает пассивного отношения правотворческого субъекта к действительности. Сохра­нение действительности в ее относительной стабильности и инвариантности приобретает форму должного. Во-вторых, правовое отра­жение (и юридически должное) и в этом слу­чае выражает известную неудовлетворенность объектом, существующим, и стремление к его перемене, а не к непрерывному простому воспроизводству, не к его сохранению в абсо­лютно таком же состоянии: к его сохранению, но к сохранению избавленным от отрицатель­ного, неценного в нем, которое мешает ему и реально может его подорвать; или к его сохранению в одном месте (локальному), что­бы затем произошла общая перемена в макросуществующем. В науке справедливо отмечает­ся, что, будь объект правового воздействия полностью целесообразным с точки зрения людей (политически господствующего клас­са), его правовое регулирование было бы бес­смысленным.

11. В философской и этической литературе обобщенно говорится о трех основных фор­мах (или способах) освоения (овладения) мира: науке, искусстве, морали¹⁵'. При этом перечислении право почти всегда опускают, хотя в той литературе существует едино­душное мнение о нем как об особой (духовно-практической) форме познания и освоения мира. Объяснение в оправдание такого поло­жения можно искать в двух направлениях. Во-первых, право — не основная, в смысле присущей всем эпохам общественного разви­тия, форма освоения мира. Во-вторых, и это более существенно, относить право к широкой сфере нравственности — старая философская традиция.

Известно, что Гегель, следуя давней тради­ции, понимает этику как науку о всех норма­тивных социальных регуляторах, которые в своем практическом единстве и взаимодей­ствии образуют нравственность. В отличие от Фейербаха Гегель не сводит нравственное к моральному, а этику — к теории морали. Маркс и Энгельс высоко ценили рациональ­ные зерна в гегелевских идеях. Энгельс даже определенно критиковал Фейербаха и сочувствовал Гегелю¹⁶'.

Г. В. Мальцев считает актуальным гегелев­ское учение о нравственности как единой сфере действия права и морали. «Нравствен­ное» характеризует широкий класс регулятив­ных общественных явлений, а мораль и право являются различными специфическими уров­нями развития нравственного мира. Как более широкое понятие, нравственность отражает практическую реализацию моральных требо­ваний, установленный социальными норма­ми, и в том числе правовыми, практический

Порядок в обществе. По Мальцеву, и мораль, и право как, понятия следует ставить на одну и ту же практическую плоскость нравствен­ности (конечно, не отождествляя их). Право тоже надо рассматривать как нравственный феномен. Особенно это относится к социали­стическому праву¹⁷'. В. О. Тененбаум отме­чает, что актуальность такого подхода для социалистического общества, в котором между правом и моралью не существует антагонизма, можно увидеть, в частности, в том, что без не­го невозможно в полной мере раскрыть тезис о единстве прав и обязанностей при социа­лизме¹⁸².

Мы остановились на этом вопросе потому, что он имеет важное значение для понимания природы и функций права как духовно-практи­ческого (оценочно-нормативного) явления. Специфику (гносеологическую и социологи­ческую) права невозможно выяснить в отры

ве от всей системы оценочно-нормативного регу­лирования (и освоения мира), которую упомя­нутые авторы рассматривают обобщенно как «нравственность». Все это, однако, не озна­чает, что их взгляды не поднимают новых вопросов.

12. Раскрывая отражательно-познаватель­ные черты и свойства права, мы неминуемо сталкиваемся с другим существенным вопросом: каково соотношение права и правосо­знания.

Встречающиеся до сих пор при его решении трудности вызваны, по нашему мнению, все еще не изжитыми, бытующими как неосознан­ное наследство, взглядами позитивистских юридических школ. В Болгарии в силу особых исторических причин влияние их было более чем доминирующим. Именно позитивистским школам, согласно которым право — это не что иное, как закон, официальный нормативный акт, изданный государством. Именно юриди­ческий позитивизм как антипод естественно-правовых учений отказался от изучения «идей­ных» аспектов права и тем самым привел к недооценке правосознания и его проблем. Эти проблемы занимают предельно скромное место в теоретическом мышлении юриста-по­зитивиста, главной задачей которого является анализ «позитивного права», т. е. принятых государством правовых источников. Установ­ление правосознания интересует его лишь в той мере, в какой ему нужно выяснить, что не есть «право», и, следовательно, не входит в его непосредственные задачи. Если за право­сознанием и признается какая-то более опре­деленная роль, то это касается лишь право­сознания, присущего судьям. Юристы социалистических стран исходят из марксистского понимания экономической и социально-классовой обусловленности пра­ва, но значительная часть их продолжает сво­дить право к закону, к письменному юриди­ческому источнику. Гносеологические аспек­ты права (право как идеальное, духовное отражение и как специфическая форма познания действительности) либо игнорируются, либо воспринимаются механически. При таком положении право и правосознание со­поставляются как совершенно разные в ка­чественном отношении явления, существую­щие параллельно. С точки зрения марксистской теории отра­жения право—это специфическое общест­венное сознание, субъективное отражение объективной действительности. Что же ка­сается социально-классовой обусловленности права, то это уже другой вопрос и его не сле­дует смешивать и отождествлять с вопросом о праве как отражении вообще. Поэтому право относится к духовной области жизни общества'. Все усилия вместить его в тексты письменных нормативных актов научно не­состоятельны, присущи весьма ограниченной форме мышления — позитивистскому эмпи­ризму, обыкновенному (эмпирическому) со­знанию. Правовые оценки и нормы являются суждениями, формами мысли, мысленными моделями поведения¹⁹'.

Но далее начинаются трудности. Немало теоретиков (не говоря уже о не искушенных в теоретическом отношении юристах) при­знают указанный тезис весьма неохотно и тут же спешат оговориться, что право — нечто совсем отличное от правосознания, это право­вые нормы — это духовное отражение, но внешне объективированное, материализован­ное в законе. Опять закон! Но ведь мы согла­сились с тем, что право и закон не совпадают, что закон появляется позднее, на определен­ном этапе развития права! А где «пребы­вают», например, моральные нормы? Ведь они не объективируются в законах. Ведь право­вые и моральные нормы — это все формы духовно-практического (иначе говоря, оце­ночно-нормативного) отражения мира...

Право есть общественное сознание, кото­рое — и как таковое — качественно не отли­чается от правового сознания. Оно тоже является правосознанием, но специфическим. Во-первых, оно включает в себя лишь норма­тивную часть (и притом не всю!) правосозна­ния (общественного), стало быть, является всего лишь элементом структуры правосозна­ния. Последнее охватывает еще различные взгляды, идеи, представления, оценки, не раз­вившиеся в нормы. Во-вторых, право состав­ляет часть не правосознания вообще, а право­сознания господствующего класса. В-третьих, право является только частью официального, государственно выраженного правосознания, только нормативной частью государственно выраженного правосознания, или, другими словами, оно является государственно выра­женным нормативным правосознанием гос­подствующего класса. Помимо нормативной формы, официальное правосознание находит выражение и в различных декларациях, заявлениях и т. д.

Закон (мы имеем в виду закон в широком смысле слова, нормативные акты государства) особым образом организует, институционализирует нормативное правосознание господ­ствующего класса, превращает его в право­сознание-право, но не изменяет и не может изменить (уничтожить) его природу духовно­го отражения, т. е. общественного сознания. С точки зрения теории отражения закон является лишь знаком права, а нормативные акты — лишь специфической знаковой систе­мой, возникшей в ходе эволюции права, при­сущей более высоким историческим ступеням правового регулирования.

Духовные отражения, для того чтобы функ­ционировать, а в этом и состоит их социологи­ческое назначение, должны материализовать­ся, стать чувственно воспринимаемыми. К. Маркс и Ф. Энгельс пишут: «"На духе" с са­мого начала лежит проклятие — быть "отяго­щенным" материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоев воздуха, звуков — словом, в виде языка»²⁰*. Эта мысль классиков в полной мере относится и к праву: правовые нормы как мысли законодателя о должном поведении правовых субъектов «отягощены» материей языка, которая делает их доступны­ми для восприятия и объективно независи­мыми от их адресатов²¹'.

Право — это объективированное, надличностное общественное сознание, или же объективированная, надличностная норматив­ная часть государственно выраженного право­сознания политически господствующего клас­са. Этот «объективированный» и «надличностный» характер придается ему с помощью зна­ковых систем, которые фиксируют его, за­крепляют внешне. Субъективное отражение объективируется, общественное правосозна­ние противопоставляется индивидуальному. Так правовое отражение «опредмечивается» и включается в предметные формы человече­ской культуры.

Правовые оценки и нормы объективируют­ся, «опредмечиваются» с помощью языка. Но из этого вовсе не следует, что единственным и первичным средством этого объектирования является закон, письменный нормативный документ. Такими средствами являются и устная речь, другие возможные знаки, а также фактические действия людей, вопло­щающие оценочные характеристики и нормативные предписания. Письменный документ, текст закона, определяемый некоторыми авто­рами как специфическая «литература» (А. А. Ушаков),— это тоже «язык», но уже «метаязык» — им обозначается, «запечатле­вается» первичный язык, то, что выражено с помощью языка. Потому и нормативные акты с этой точки зрения — уже «метазнак» (знак знака). Они не являются абсолютно необходимыми для существования права. Пра­во существовало и еще существует и в не­писаной форме.

Здесь мы высказываемся в общетеоретиче­ском плане и в соответствии с нашим пони­манием права. С других исходных позиций в качестве «языка» можно рассматривать за­кон, а в качестве «метаязыка» — язык право­вой науки, правовой практики, суждения о за­коне в обычном языке. Так поступает А. Ф. Черданцев, однако и его точка зрения, пожалуй, выражает отождествление права с законом²²'.

Выяснив специфику права как объективи­рованного, надличностного духовного отраже­ния, можно понять отношение между правом и остальной частью правосознания или между правом и правосознанием в традиционном по­нимании (сознанием права, т. е. тем общест­венным сознанием, которое имеет своим пред­метом право — как существующее право или как желаемое право). Соглашаясь с А. И. Яценко , мы можем назвать его отно­шением правосознания (общества, различных классов и групп) как живого процесса к опредмеченному, объективированному нормативно­му правосознанию господствующего класса (государства). Правосознание в традиционном понимании обрисовываете» в данном случае как «метасознание» (сознание сознания). Са­мо по себе оно не является правовой формой отражения и осознания действительности. Или же, в отличие от права, оно не выступает как «правовое» сознание с точки зрения спо­соба отражения и осознания, а является та­ковым лишь с точки зрения его связи с упоря­доченными правом общественными отноше­ниями, с самим правовым регулированием.

По традиции во многих трудах авторы исхо­дят из следующей схемы формирования права: действительность — правосознание — право. Но она неточно передает соотношение правосознания и права, создает представление о праве как о какой-то третьей реальности, которая существует наряду с общественным бытием и общественным сознанием. Схема больше соответствует созданию закона. Из этой неточной схемы, хотя и с некоторыми нюансами, раньше исходил и автор, конкрет­но — в работе о буржуазном правовом солидаризме. Праву следует отвести особое место в целостной системе правового сознания (по­нимаемого в более широком смысле), предста­вить его как нормативное «государственно-организованное» правосознание: действитель­ность — правосознание (право). Между пра­вом и правосознанием в традиционном пони­мании, конечно, есть важные качественные различия, но они не выходят за пределы их общего и более глубинного качества; это внутриродовые качественные различия, различия внутри правовой формы духовного отражения общественного бытия. В этом смысле понятия «право» и «правосознание» не совпадают по объему, ибо право составляет часть целого, является особым, специфическим правосозна­нием, правосознанием-правом²³'.

Во избежание недоразумений сделаем су­щественную оговорку: роль закона, норматив­ного акта весьма и весьма важная! Право и закон не следует отождествлять, но их не следует и противопоставлять. Закон есть ис­точник и форма права и должен быть тако­вым. Во-первых, он устанавливает право, вы­ражает и закрепляет с помощью соответствую­щих письменных знаков волевые суждения, нормативные суждения законодателя (право-создателя в более общем виде), его норматив­ное решение. Это одна его функция, в связи с которой возникает вопрос о том, верно ли закон выражает и закрепляет эти суждения, является ли точным, верным знаком отраже­ния, и решается это средствами толкования правового источника (а не права)'. Во-вторых, он является внешней знаковой формой, ко­торая функционирует в отношении остальных (вне законодателя) правовых субъектов, слу­жит для того, чтобы вызвать в их сознании отражение соответствующего идеального яв­ления или, точнее, «сообщить» им о нем, быть его «представителем». Это вторая функция нормативного акта', в связи с которой возни­кает вопрос о его изучении населением, о разъяснении и пропаганде законодательства, о знании закона, а через него — и самого права. Если закон перестанет выражать мыс­ли, сознание, он, по словам П. М. Рабинови­ча, останется «материальным предметом», стопкой бумаги с нанесенными типографски­ми изображениями, но не более того. Он может стать «знаком» права только при «встрече» с субъектом, который способен осознать значение, первоначально сообщенное предмету законодателем... Возобновление бы­тия закона предполагает его идеальное воспроизводство в сознании тех или иных субъектов. Лишь соприкасаясь с сознанием субъекта, указанный предмет-знак начинает «светиться» смыслом, «восстанавливает» свое значение, ибо возбуждает у реципиента пред­ставления о должном (возможном) поведе­нии: закон продолжает свою биографию, ожи­вая в сознании воспринимающего субъекта»²⁴'.

И еще: значение закона определяется также содержащимися в нем возможностями быстрого узнавания правовых предписаний и их одинакового понимания правовыми субъектами. Вот почему в развитых челове­ческих обществах он сопровождает нормаль­ное существование права. В этом заключается основная причина его частного отождествле­ния в обыденном сознании с правом.

13. До сих пор мы делали упор на гно­сеологический аспект права, пытаясь выяс­нить его как отражение и познание. Однако понимание права как практически-духовного освоения действительности (Маркс) невоз­можно без раскрытия его функционально-со­циологических аспектов и проявлений. Отра­жения, сознания и познания, которые были бы инертны по отношению к действительности, нет. Общественное отражение, созна­ние и познание (посредством разных степе­ней конкретизации) ведут в конечном счете к практике, к живой человеческой деятель­ности. Здесь, в практических человеческих от­ношениях, в поступках, в поведении людей, право обретает свое второе, материально-прак­тическое бытие. Его духовное, идеальное бытие (в сознании — как элемента структуры господствующего правосознания или, может быть, как правовой формы господствующего общественного сознания) неотделимо от прак­тического, жизненного его бытия (в общест­венных отношениях, в деятельности людей). Бытие права в законе, как уже говорилось, не имеет самостоятельного значения. Логи­чески и фактически оно необязательно. В определенных условиях право может воз­никнуть, функционировать в жизни и без за­кона, даже вне закона, если таковой имеется.

В общественном сознании право существует в абстрактном и всеобщем виде, идеально. В практических человеческих отношениях оно конкретизируется и индивидуализируется; объективируется же оно в поступках людей. Здесь мы видим его как реально существую­щие правовые отношения, как реальную пра­вовую активность вообще. Если абстрактную правовую норму не претворить в практиче­ские действия, если не довести ее до конкрет­ных социальных субъектов, юридически долж­ное останется стерильным и бессмысленным. Юридически должное идет из действитель­ности, из сущего, чтобы вновь перейти в дей­ствительность и т. д. В своей абстрактной структуре правовая норма соединяет сущее и должное с перевесом последнего; в практи­ческой реализации правовая норма опять сое­диняет должное и сущее, но с перевесом сущего, однако не старого, первоначального, а нового, которое выкристаллизовывается под воздействием человека, сознательных че­ловеческих действий, нормативно осознанных и осмысленных. Сознание сопряжено с по­ступками, оно является их субъективной стороной и материализуется в практи­ке, которая входит в бытие; последнее вновь взаимодействует с сознанием и т. д. Соотно­шение бытия и сознания находит место в кон­кретных моральных, правовых и других об­щественных отношениях²⁵'. Право не переста­ет быть духовным явлением, но, помимо абстрактных форм в общественном сознании, у него есть и другое бытие, другой уровень существования — в жизни, в реальных и кон­кретных поведенческих актах, в неразрывной связи с практической деятельностью людей, социальных институтов, государства. Оно ста­новится не чисто «духовным», очищенным от каких бы то ни было материальных элементов, а соединенным с такими элемен­тами, объективированным в них (устная и письменная речь, живая предметно-практи­ческая деятельность). Этот уровень права (правовые отношения, конкретные юридиче­ские акты как способы существования самих правовых норм) предполагает существование и осознание первого уровня, при котором пра­вовые оценки и нормы являются абстрактной, потенциальной формой, идеальной моделью самих правовых отношений²⁶'. Поэтому пра­вовые отношения, как и все идеологические отношения, прежде чем стать действительными, «проходят через сознание людей²⁷» .

Диалектическое единство двух указанных аспектов права, двух его основных видов бы­тия (или проявлений) находится в созвучии с его характеристикой как духовной и как практической формы освоения мира. Без та­кого подхода, как нам представляется, нель­зя понять формулировку Маркса о природе оценочно-нормативных отражений дейст­вительности, к которым относится и право².

Показательно, что в философии и этике наблюдается тенденция к пониманию мораль­ных норм (и социальных норм вообще) не только как элемента морального сознания (это положение всегда было бесспорным!), но и как элемента морального поведения, практических моральных отношений. Как пи­шет Л. М. Архангельский, «нравственная нор­ма есть феномен и сознания, и практики». Нет никакого основания для иного подхода к правовым нормам. Особенности предмета, связанные со специфическими правовыми формами (государственно установленными и характеризующимися формальной определенностью нормативными актами), не могут 'предопределять принципиально иное толкова­ние природы права. Этой природе свойственны прежде всего общие черты всех духовно-прак­тических отражений, а затем уже и специфи­ческие черты.

В последнее время тенденция к рассмотре­нию права как явления реальной действи­тельности, как единства его субъективных и объективных, духовных и практических (поведенческих) аспектов выступает в право­вой науке довольно ярко²⁸.

Пишущий эти строки давно старался опре­делить свой взгляд на право как на слож­ное, многоаспектное явление. Прежде он до­пускал, особенно в более ранних работах, не­точные или противоречивые формулировки, носившие на себе отпечаток понимания права как общих норм, выраженных в государствен­ных нормативных актах. Во избежание воз­можных недоразумений уточним, что право, по нашему мнению, не есть правовые нормы + правовые отношения+ правовое сознание.. Вкратце и в самом общем виде право — это охраняемые государством нормы (не только общие), которые находят свое прояв­ление, свое бытие одновременно в сознании и в поведении людей, в общественных отношениях. В системе права индивидуальное, конкретное вытекает из общего и находится в его рамках.

Термин «бытие» правовой нормы (права) мы употребляем в смысле существования, способа (формы) существования, т. е. так, как он встречается и в советской литературе по этике и общей теории права (например, у Р. В. Петропавловского, О. Г. Дробницкого, П. М. Рабиновича). Но этот термин необя­зателен. Наряду с ним мы употребляем также термины «аспект», «проявление». В буржуаз­ной правовой науке встречается взгляд на различные виды бытия закона. Отношение к нему мы выразили в нашей работе о преем­ственности в праве. Отметим еще раз, что меж­ду этим взглядом и выраженными в марксист­ской юридической литературе взглядами о различных (одновременно существующих!) аспектах, видах бытия, проявлениях права есть принципиальная разница. В частности, наш взгляд включает в себя следующие положения : а/ различное бытие имеет правовая норма (право), а не закон; б) различные виды бытия не противопоставляются, а мыслятся в единстве, как одно единое бытие; в) единст­во этих разных способов существования пра­вовой нормы (права) обеспечивается посред­ством закона и принципа законности при реа­лизации права.

Здесь уместно остановиться на одном взгляде на право, высказанном в болгарской науке. Согласно ему, право есть право неза­висимо от того, действует ли оно, функциони­рует или нет. Его существование не зависит от его функционирования (например, соблюдается ли оно и в какой мере или нет, а если не соблюдается, охраняются ли его предписа­ния государством и обществом или нет). Пра­во подобно машине: функционирует ли она, «работает» или нет — это вопрос, отдельный от вопроса о ее существовании. Она существу­ет и не функционируя, и может изучаться в этом статичном состоянии. Таким же обра­зом следует относиться и к праву — сначала понять его и объяснить как систему норм, а затем уже интересоваться, как оно действу­ет, каково его бытие в поведении людей и т. п.

Указанный взгляд вместе с аналогией меж­ду правом и машиной — весьма удачный при­мер догматического и механистического мыш­ления, согласно которому право — это агре­гат параграфов, текстов, установленных, за­писанных и существующих независимо от то­го, действуют ли они, соблюдаются, охраняют­ся и т. д. или нет. Во-первых, право не машина наподобие материальной, «механической» машины, а социальная «машина», социальный регулятор. Его элементы не имеют простран­ственных измерений в отличие от находя­щейся в покое машины. Эти элементы неотде­лимы от их функций. Права не существует, если правовые нормы не функционируют, не регулируют. Вне поведения людей с их инте­ресами и ценностными ориентациями нет правовых норм, а есть лишь идеальные аб­страктные образцы, записанные на бумаге. Для правовых норм значимо общее положение о том, что сознание выражается в действиях и в поступках людей. Можно было бы сказать, что как идея танца выражается в самом танце²⁹', так и идея нормы (или норма как идея) выражается, проявляется в нормиро­ванном человеческом поведении. В противном случае это могло бы означать нарушение единства идеального и материального, субъек­тивного и объективного. Во-вторых, правовые нормы не сводятся к параграфам, они являют­ся духовными образованиями, предназначен­ными для того, чтобы быть регуляторами, а параграф — лишь их официальная форма. В-третьих, если даже и допустить сравнение права с машиной, оно опять-таки не подкреп­ляет взгляд о том, что на вопрос, что такое право, можно дать ответ независимо от реаль­ного функционирования права,— ведь и ма­шину в сфере механики нельзя понять без учета ее функций, она есть «машина», т. е. устройство, которое посредством своих состав­ных частей функционирует по законам ме­ханики, а не простое физическое тело.

14. В заключение этой главы позволим себе дать краткую оценку книге В. Захариева «Познавательное содержаие юридичиских норм»³⁰ Перечитывая вновь эту книгу, иссле­дователь убеждается, что в свое время ее автор внес в науку немалый вклад. Он первым в социалистической науке о праве сделал предметом своего труда вопрос о юри­дических нормах как отражении и их познава­тельном содержании. Принципиальное поло­жение о праве как отражении вытекает из сочинений классиков марксизма. В. Захариев сравнительно подробно развил эту идею и тем самым положил начало изучению марксист­ской теорией гносеологических аспектов пра­ва. Значение его усилий особенно рельефно выступает в свете того факта, что другие уче­ные обратились к этой проблематике гораздо позднее. Не случайно они не обошли его труд вниманием (А. Ф. Черданцев, А.А.Ушаков, П.М.Рабинович и др.). К тому же В. За­хариев написал свой труд в сравнительно ранний период социалистического развития Болгарии, когда только что завершилась пе­рестройка научных исследований в области права на основе марксизма. Это определило вклад молодой болгарской марксистской тео­рии права, точно также как болгарской марк­систской философии принадлежит заслуга в первоначальном обосновании и развитии марксистской теории отражения вообще. Можно с основанием предполагав что по­стижения болгарских философов (Т. Павло­ва) послужили В. Захариеву импульсом и ме­тодологической основой в его работе.

В. Захариев, пожалуй, первым в марксист­ской теории права подробно и обстоятельно говорит о познавательном характере юриди­ческих норм. Сама постановка этого трудно­го вопроса уже является вкладом, даже если и не отмечать того, что по многим пунктам В. Захариев дает на него правильный, принципиальный марксистский ответ. Как известно в остальных социалистических стра­нах дискуссия по нему развернулась намного позднее.

Книга В. Захариева имела также важное идеологическое значение в борьбе против идеалистического правового телеологизма, против буржуазных теорий, отрывающих право от реального мира, противопоставляющих су­щее юридически должному.

Недостатки, неточности в установках В. За­хариева естественны и понятны с учетом вре­мени написания его книги, с учетом уровня, которого достигла тогда марксистская наука о праве, и задач, которые юристы-марксисты социалистической Болгарии должны были ре­шать в первую очередь. Сейчас, четверть с лишним века спустя после выхода в свет его книги, не составляет особого труда увидеть слабые стороны рассуждений автора. Прежде всего, ему не удалось полностью опреде­лить и объяснить специфику правового отражения как особого вида оценочного и нор­мативного, духовно-практического отраже­ния. Он не принял во внимание и того, что юридические нормы отражают также и пред­варительно (опережающе), что как фирма должного они отражают не только сущее, уже имеющееся налицо, но и сущее, которому пока еще предстоит быть налицо. Гносео­логические вопросы права он хотел решить без учета теоретических достижений аксиологии. К сожалению, марксистской правовой аксио­логии тогда не существовало.

Познавательное значение юридических норм было несколько гипертрофировано, преувеличено болгарским ученым. А по сути дела, оно играет вторичную роль, подчиненную их регулирующему значению. Кроме того, зна­ние, даваемое юридическими нормами, он не­редко отождествляет с научным познанием, и это приводит к смешению различных форм или способов освоения человеком действитель­ности (наука и духовно-практические спосо­бы). Этим обусловливаются и другие неточ­ности — оценка отрывается от форм отра­жения и познания в праве, хотя сама она тоже является формой познавательного отражение. Неясен и тезис В. Захариева относительно значения познавательного содержания юридических норм для их создания. Позна­вательное содержание юридических норм имеет значение в основном для их адре­сатов, для субъектов права, а не для их собственного создания. Для их создания используется как научное, так и вненаучное знание (содержащееся в правосознании), и В. Захариев говорит как раз об этом. Но это — познавательное содержание того общественного сознания, которое еще не яв­ляется правом. Познавательное содержание данных юридических норм имеет значение при создании других норм, их производных, но это частная гипотеза, которую В. Заха­риев не имеет в виду. Определенными не­достатками страдает и его критика некото­рых немарксистских взглядов.

Эти и некоторые другие слабые стороны книги В. Захариева не умаляют ее значения. Ведь как писал В. И. Ленин, заслуги личности измеряются не тем, что она не дала с совре­менной точки зрения, а тем новым, что она дала по сравнению с ее предшественниками.

Глава пятая