3. Пытка как средство розыска

Пытка в розыскных целях широко допускалась в законодательстве петровских времен. Так, в Артикуле воинском под номером 158 читаем: "Ежели кто в драке убит будет, и в оной других много было, и его били, а подлинно дознатца будет невозможно, ниже уведать, кто его именно поранил и умертвил, а из них кто-нибудь один будет по дознанию и угадом приличен; тогда того жестоко допросить, и мочно его пытать".

Порядок, обрядность проведения или осуществления пытки регулировала специальная инструкция.

Приводим эту небольшую, но страшную инструкцию полностью, в подлинном ее виде.

Документ из дел тайной канцелярии, 1735-1754 гг., карт.XVII, № 9

Для пытки приличившихся в злодействах сделано особливое место, называемое застенок, огороженъ полисадником и покрытъ для того, что при пытках бывают судьи и секретарь, и для записки пыточных речей подьячей; и в силу указа 742-го году велено, записав пыточные речи, крепить судьям, не выходя из застенка. В застенке же для пытки сделана дыба, состоящая в трех столбах, из которых два вкопаны в землю, а третей сверху поперек.

И когда назначено будет для пытки время, то катъ, или палач, явиться должен в застенок с своими инструментами, а оные есть: хомут шерстяной, к которому пришита веревка долгая, кнутья и ремень, которым пытанному ноги связывают.

По приходе судей в застенок и по рассуждении, в чем подлежащего к пытке спрашивать должно, приводится тот, которого пытать надлежит, и от караульного отдается палачу, который долгою веревку перекинет через поперечной в дыбе столб и, взяв подлежащего к пытке, руки назад заворотит и, положа их в хомут, через приставленных для того людей встягивается, дабы пытанный на земле не стоял. У которого руки и выворотит совсем назад, и он на них висит, потом свяжет показанным выше ремнем ноги и привязывает к сделанному нарочно впереди дыбы к столбу; и растянувши сим образом, бьет кнутом, где и спрашивается о злодействах и все записывается, что таковой сказывать станет.

Если же из подлежащих к пытке такой случится, которой изобличается во многом злодействе, а он запирается, и по делу обстоятельства доказывают его к подозрению, то для изыскания истины употребляются парочно: 1-е тиски, сделанные из железа в трех полосах с винтами, в которые кладутся злодея персты сверху большие двух их рук, а внизу ножные два; и свинчиваются от палача до тех пор, пока или повинится, или не можно будет больше жать перстов и винт не будет действовать.

2-е, наложа на голову веревку и просунув кляп, вертят так, что оной изумленным бывает; потом простригают на голове волосы до тела и на то место льют холодную воду только что почти по капле, отчего также в изумление приходит.

3-е при пытке во время таково ж запирательства и для изыскания истины пытанному, когда висит на дыбе, кладут меж ног на ремень, которым они связаны, бревно и на оное палач становится затем, чтобы на виске потянуть ево, дабы более истязания чувствовал. Есть ли же и потому истины показывать не будет, снимая пытанного с дыбы, правят руки, а потом опять на дыбу таким же образом поднимают для того, что и через то боли бывает больше.

Хотя по законам положено только три раза пытать, но когда случится пытанный на второй или на третьей пытке речь переменит, то еще трижды пытается.

И есть ли переговаривать будет в трех пытках, то пытки употребляются до тех пор, пока с трех пыток одинаковое скажет, ибо сколкой раз пытан ни был, а есть ли в чем-нибудь разнит в показаниях будет, то в утверждение должен еще три пытки вытерпеть; а потом и огонь таким образом: палач, отвязав привязанные ноги от столба, висячего на дыбе растянет и, зажегши веник, с огнем водит по спине, на что употребляется веников три или больше, смотря по обстоятельству пытанного.

Когда пытки окончатся и пытанный подлежать будет по винам ссылки на каторгу, то при посылке от палача вырываются ноздри сделанными нарочно клещами. Есть ли же которые подлежат смертной казни, то и таковых, в силу указов, до будущего о действительной казни определения велено ссылать на каторгу ж, а при посылке также ноздри вырезываются. И сверх того, особливыми присланными стемпелями на лбу и на щеках кладутся знаки (: воръ :), в тех же стемпелях набиты железные острыя спицы словами, и ими палач бьет в лоб и щеки, и натирает порохом, и от того слова видны бывают¹.

Эти пытки переносились по-разному, в том числе и "слабым полом". Так, две старушки, Федора Иванова и Авдотья Журавкина, мужественно вынесли восемь пыток со вспаркой горячими вениками за нескромно высказанное желание: "Поубавили бъ де у нас боярской толщи", т.е. поубивали бы бояр². В "добропорядочной" Европе, наоборот, многие женщины сознавались, правда при более изощренных пытках, в детоубийстве, между тем как при вскрытии трупа, по совершении над ними казни, они оказывались непорочными девственницами.

В то время были большие мастера и любители пыточных дел. Князь-кесарь Ромадоновский Федор Юрьевич "в какой-то восторженности от кнута и застенка" доходил "до такого пафоса, что поражал усердием даже самого Петра I". Последний решил, что князь "зара- ботался", обозвал его "зверем" и предупредил, что быть его "роже драной"³.

И то была не пустая угроза в адрес одного из значительных лиц в администрации. Петр Великий был скор и крут на справедливую расправу. Хорошо отразил этот аспект Сергей Есенин в "Песне о великом походе":

Ты скажи, зачем

Прикатил, стрелец?

Аль с Москвы какой

Потайной гонец?" -

"Не гонец я, царь,

Не родня с Москвой.

Я всего лишь есть

Слуга верный твой.

Я привез к тебе

Бунтаря-дьяка.

У него, знать, в жисть

Не болят бока.

В кабаке на весь

На честной народ

Он позорил, царь,

Твой высокий род".

"Ну, - сказал тут Петр, -

Вылезай-кось, вошь!"

Космы дьяковы

Поднялись, как рожь.

У Петра с плеча

Сорвался кулак...

И навек задрал

Лапти кверху дьяк.

В 1694 году пытаны и биты батогами "государевы люди": Леонтий Кривцов, Федор Перхуров, дьяк Иван Шапкин, Григорий Языков, Федор Замыцкий и дьяки - Иван Харламов и Петр Вязмитин, за то, что воровали по приказам, делая подчистки и подделки в делах. В следующем году пытаны стольники Владимир и Василий Шереметьевы, князь Иван Ухтомский, Лев и Григорий Колзаковы. "Языки" с пытки же говорили, что "на Москве они приезжали среди бела дня к посадским женкам, и домы их грабили, и смертное убийство чинили"¹.

Согласно 209-му Артикулу воинскому солдаты и офицеры в великих преступлениях "также могли быть пытаны", поскольку уже "не яко солдаты или офицеры, но яко злодеи почиталися". Однако, если кто "на пытке явится невинен", то "или от его величества или фельдмаршала весьма прощен будет", чин свой может отправлять. Для восстановления же полной чести полагалось осуществить еще процедуру возложения знамени над ним.

Но порядок восстановления в правах невинно пытанного вскоре усложняется.

В Табеле о рангах 1722 года, полное название которого "Табель о рангах всех чинов, воинских, статских и придворных, которые в котором классе чины; и которые в одном классе, те имеют по старшинству времени вступления в чин между собою, однако ж воинские выше протчих, хотя б и старее кто в том классе пожалован был", есть "Толкование о пытанных", в котором сказано: "В пытке бывает, что многие злодеи, по злобе, других приводят: того ради, которой напрасно пытан, в бесчестные причесться не может, но надлежит ему дать нашу грамоту со обстоятельством его невинности". Это толкование, написанное Петром I, вносит существенное изменение в Артикул воинский. Если по Артикулу воинскому невиновность пытанного объявлялась царем или фельдмаршалом, то "Толкование о пытанных" Табеля о рангах оставляет это право исключительно за императором².

С другой стороны, Петр I "в меру необходимого", по тогдашним понятиям, старался законодательно ограничить применение пытки. По "Краткому изображению процессов или судебных тяжб" от пытки, кроме дел о государственных преступлениях и об убийстве, освобождались: "шляхта (т.е. светские феодалы, дворянство), служители высоких чинов, старые семидесяти лет, недоросли и беременные женщины" (см. гл. 6, ч. 2, ст. 10).

По этому же законодательному акту пытке предшествовал "рас- спрос с пристрастием", т.е. допрос с угрозой применения насилия, если кто "добровольно повинитися не хощет" (ст. 1). Сама же пытка упот- реблялась лишь "в делах видимых, в которых есть преступление" (ст. 3); при наличии довольного подозрения и нежелании лица признаться в приписываемых ему действиях (ст. 2).

Ст. 4 главы 6-ой 2-ой части "Краткого изображения процессов или судебных тяжб" предписывала "жестокую пытку умеренно, с рассмотрением чинить", в тяжких делах "жесточае, нежели в малых", с учетом личности приводимого к пытке: "твердых, бесстыдных и худых людей" пытать "жесточае, тех же, кои деликатного тела и честные суть люди, легче, и буде такой пытки довольно будет, то не надлежит судье его приводить к большему истязанию".

Ст. 5 устанавливала также очередность пытки соучастников: прежде пытать того, от которого "мнит скорее уведать правду".

Предусматривалась и ответственность за нарушения порядка и правил пытки: "Понеже который судья без причины и подозрения пытать велит, того надлежит, равно как обвиненного, который уже уличен в деле, наказать или по самой малой мере лишить чину его. Буде же судья без обману и вымыслу оного, которого пытать не надлежит, повелит пытать или преступит обыкновение расспросов, тому надлежит пытанного некоторою суммою денег удовольствовать" (ст. 4).

Однако поскольку на практике трудно было разграничивать умысел и неосторожность при нарушениях порядка и правил пытки, то судьи, в общем, как и князь-кесарь Ф.Ю. Ромадоновский, не очень опасались ответственности за чрезмерное усердие в истязаниях. Например, по делу об астраханском восстании из 365 арестантов от пыток умер- ло 45¹.

Но в целом можно согласиться с утверждением, что Петр Великий предписывал "унять применение пыток в малых делах". При Елизавете Петровне запрещено применение пыток к детям до 12 лет. В 1763 году Екатерина II в Сенате дала распоряжение не применять пыток в первых инстанциях судов, чтобы уменьшить возможность напрасных истязаний. В 1765 году была составлена тайная инструкция губернаторам, чтобы в делах, где дойдет до пытки, сообразовываться с гуманными началами².

Но не только и не столько гуманные начала влияли на ограничение пыток, сколько усиливавшиеся сомнения в их розыскной полезности и целесообразности.

В ст. 192 "Наказа"императрицы Екатерины II 1768 года находим вопрос: " Пытка не нарушает ли справедливости, и не приводит ли она к концу, намереваемому законами?" И далее следуют любопытные рассуждения.

"Суровость, утвержденная употреблением весьма многих народов, есть пытка, производимая над обвиняемым во время устроивания судебным порядком дела его, или чтоб вымучить у него собственное его во преступлении признание, или для объяснения противуречий, которыми он в допросе спутался, или для принуждения его объявиши своих сообщников, или ради открытия других преступлений, в которых его не обвиняют, в которых однако ж он может быть виновен.

Человека не можно почитать виноватым прежде приговора судейскаго; и законы не могут его лишить защиты своей прежде, нежели доказано будет, что он нарушил оное. Чего ради какое право может кому дати власть налагати наказание на гражданина в то время, когда еще сомнительно, прав ли он или виноват? Не очень трудно заключениями дойти к сему сорассуждению: преступление или есть известное, или нет; ежели оно известно, то не должно преступника наказывать инако, как положенным в законе наказанием; итак, пытка не нужна: если преступление неизвестно, так не должно мучить обвиняемого по той причине, что не надлежит невиннаго мучить и что по законам тот невинен, чье преступление не доказано. Весьма нужно, без сомнения, чтоб никакое преступление, ставши известным, не осталось без наказания. Обвиняемый, терпящий пытку, не властен над собой в том, чтобы он мог говорити правду. Можно ли больше верити человеку, когда он бредит в горячке, нежели когда он при здравом рассудке и в добром здоровье? Чувствование боли может возрасти до такой степени, что, совсем овладев всею душею, не оставит ей больше никакой свободы производить какое-либо ей приличное действие, кроме как в то же самое мгновение ока предпринять самый кратчайший путь, коим бы от той боли избавиться. Тогда и невинный закричит, что он виноват, лишь бы только мучить его перестали. И то же средство, употребленное для различения невинных от виноватых, истребит всю между ними разность; и судьи будут так же неизвестны, виноватого ли они имеют пред собою или невиннаго, как и были прежде начатия сего пристрастнаго расспроса. Посему пытка есть надежное средство осудить невиннаго, имеющего слабое сложение, и оправдать беззаконнаго, на силы и крепость свою уповающаго.

Пытку еще употребляют над обвиняемым для объяснения, как говорят, противуречий, которыми он спутался в допросе, ему учиненном; будто бы страх казни, неизвестность и забота в рассуждении, так же и самое невежество, невинным и виноватым общее, не могли привести к противуречиям и боязливаго невиннаго, и преступника, ищущаго скрыти свое беззаконие; будто бы противуречия, толь обыкновенныя человеку, во спокойном духе пребывающему, не должны умножаться при востревожении души, всей в тех мыслях погруженной, как бы себя спасти от наступающей беды.

Производить пытку для открытия, не учинил ли виноватый других преступлений, кроме того, которое ему уже доказали, есть надежное средство к тому, чтобы все преступления остались без должного им наказания, ибо судья всегда новыя захочет открыть. Впрочем, сей поступок будет основан на следующем рассуждении: ты виноват в одном преступлении, так, может быть, ты еще сто других беззаконий сделал. Следуя законам, станут тебя пытать и мучить не только за то, что ты виноват, но и за то, что ты, может быть, еще гораздо больше виновен.

Кроме сего, пытают обвиняемого, чтоб объявил своих сообщников. Но когда мы уже доказали, что пытка не может быти средством к познанию истины, то как она может способствовать к тому, чтобы узнать сообщников злодеяния? Без сомнения, показующему на самого себя весьма легко показывать на других. Впрочем, справедливо ли мучити человека за преступление других? Как будто не можно открыть сообщников испытанием свидетелей, на преступника сысканных, исследованием приведенных против него доказательств и самого действия, случившагося в исполнении преступления, и, наконец, способами, послужившими ко изобличению преступления обвиняемым содеяннаго" (ст. 193-197).

В соответствии с этими рассуждениями "Наказа" в 1774 году был дан указ во все присутственные места о неприменении пыток, но секретный, "к единственному сведению начальствующих"¹.

Однако пытки и пристрастные расспросы применялись и после этого. Так, генерал-фельдмаршал Г.А. Потемкин, фаворит и ближайший помощник императрицы Екатерины II, доносил ей, что при допросе Емельяна Пугачева, чтобы открыть тайну, "учинено было ему малое наказание, и по тем доводам убеждаем был злодей и открылся". Потемкин же открыто спрашивал обер-секретаря Тайной экспедиции Шишковского: " Каково кнутобойничаешь, Степан Иванович?" И тот спокойно отвечал: " Помаленьку, помаленьку". В г. Казани, уже при Александре I, был взят по подозрению в поджоге тамошний гражданин и допрошен, но не сознался, и пытками "исторгли у него признание", и осудили на казнь. Перед казнью, "когда он уже не имел причин искать во лжи спасения, он призвал всенародно бога во свидетели своей невинности и в сем призывании умер"¹.

И все же в нашем отечестве, во-первых, в отличие от "изыс- канных" форм пыток, применявшихся на Западе, пытаемый, если он не умирал на пытке или не приговаривался к смертной казни, "обычно через некоторое время восстанавливал трудоспособность"², во-вторых, пытка официально уничтожена раньше, чем во многих других государствах. В Баварии и Виртемберге она законодательно существовала до 1806 года, в Веймаре - до 1817, в Ганновере - до 1822, в Готе - до 1828 и в Бадене даже до 1831 года³.