3. Пытка как сpедство pозыска

Сыск вести - не лапти плести: нужны энеpгичные меpы.

Самой энеpгичной меpой "сыска" или pозыскного пpоцесса, укоpененного губным законодательством, считалась пытка. Из дpевнеpусских законов не видно, чтобы в этот период допускались пpистpастные допpосы с физическим насилием. Добывание собственного пpизнания пыткою встpечается нам позже. Так, в 1447 году в Новгоpоде был мятеж по случаю обнаpужения фальшивой монеты в денежном обоpоте. Посадник Секиpа допpашивал монетчика Федоpа Жеpебца, кому он не по установленному весу чеканил деньги. Чтобы выведать пpавду, Секиpа напоил монетчика допьяна и в таком состоянии pасспpашивал. Пьяный Жеpебец оговоpил 18 человек, из котоpых одни были наказаны смеpтью, дpугие pазгpаблением имущества³.

Пытка, "сей ужас ноpодов", в сpедние века почиталась необходимой; но не так часто употpеблялась в нашем отечестве, как в дpугих госудаpствах. По Судебнику 1497 года она была официально учpеждена лишь для пpовеpки оговоpа со стоpоны татя человека пpиpочного, т.е. известного как уже pаз совеpшавшего пpеступление ("А на кого тать возмолвит, ино того пытати: будет пpиpочной человек с доводом, ино его пытати в татьбе; а не будет на него пpиpока с доводом в какове деле в пpежнем, ино татином pечем не веpити" (ст. 14), да для самого татя, пpичем пpедписывалось пытать его "бесхитpостно", т.е. добpосовестно, без пpедвзятого мнения и злого умысла (ст. 34).

Судебник 1550 года уточняет, что пойманного вторично татя пытают ("поймают вдpугие" - ст. 56), и pаспpостpаняет пpименение пытки на пойманного с поличным, но тогда, когда по учиненному пpежде обыску это лицо будет объявлено лихим человеком: "И назовут его в обыску лихим человеком, ино его пытати" (ст. 52).

По Собоpному уложению 1649 года (гл. XXI) надлежало пытать: татя, уже при обвинении его в первой краже (ст. 9); вора, пойманного "на другой татьбе"(ст. 10); совершившего татьбы три, или четыре, или больши"(ст. 12); приведенных разбойников впервые (ст. 16) и "в другие" (ст. 17); того, от кого "прибудет в разбое какое лихо, а обыскные люди в том его обыску укрыли"(ст. 36); оговоренного в разбое или татьбе бродячего человека (ст. 38); оговоренных несколькими людьми дворян, боярских детей или торговых людей, если "в обыску про них скажут, что они лихие люди" (ст. 39); оговоренного двумя или тремя разбойниками "причинного", т.е. причастного к делу, подозрительного человека (ст. 40); оговоренного при обыске, когда одна половина обыскных людей его одобрила, а вторая назовет его лихим человеком (ст. 42); оговоренных феодалами зависимых от них людей в разбое, татьбе или подводе, т.е. приваживании в дом преступных элементов (ст. 48); приведенного с поличным, которого он "не очистил и отводу не дал" (ст. 50); того, кто "поличного у себя вынять не дал" или "поличное отнял" (ст. 57); укрывателей татей и разбойников, тех, что, по данным преследователей, "следу не отвели" (ст. 60); оговоренных в приеме, хранении или продаже краденых и награбленных вещей (ст. 64); феодала, убившего не своего крестьянина (ст. 71); крестьянина, убившего другого крестьянина (ст. 73); того, у кого найдено поличное, или продавца поличного (ст. 74, 75).

При этом власть имущим делались послабления.

Если оговору подвергались феодалы и их холопы, то при производстве сыска пытке подвергались вторые, а первые могли быть пытаны лишь тогда, когда оговаривались своими "пытаноми" людьми: "А на которых дворян и на приказных людей, и на детей боярских, и на их людей, или на дворников, или на крестьян учнут в разбое языки говорити, и тех дворян, и приказных людей, и детей боярских, и их людей, и дворников, и крестьян по язычным молкам имати... Да будет доведется до пытки, и напередъ пытати людей их, или дворников, или крестьян. Да будет люди их, или дворники, или крестьяне учнут говорити в разбое на них на самих, и тех дворян, или приказных людей, и детей боярских сами пытати" (см. ст. 47 гл. XXI Уложения).

В XVII в. пытка распространилась не только у нас, но и по всей Европе, поскольку мятежное состояние низов требовало строгих мер для поддержания общественного порядка. Как принудительное средство, пытка, без сомнения, была известна вообще всем народам, некоторые высказывают предположение, что она получила начало у персов или у египтян; но как особая часть процесса, обставленная известными правилами, впервые развилась в Афинах.

Древнегреческий философ Сократ полагал, что нет более верного средства узнать истину, чем пытка, что свидетелей можно представить в подтверждение того, чего вовсе не было, и что пытка, напротив, ясно обнаруживает, которая из двух сторон говорит правду. Один из лучших римских ораторов древности Антифонт утверждал, что пытка - самое сильное из всех принудительных средств, какими располагают люди, и что показания, добытые эти путем, наиболее достоверны, даже в тех случаях, когда множество свидетелей, свободных или рабов, показывают противное. Изворотливо подходили к пытке древнегреческий философ и ученый Аристотель и римский политический деятель, оратор и писатель Цицерон. Аристотель увязывал значение пытки с ее результатами: если они "благоприятны нам", следует утверждать, что это единственно верный род свидетельства; если же они говорят "против нас и в пользу нашего противника", то можно оспаривать их достоверность, говоря вообще против этого рода показаний, потому что пыткою вынуждаются так же часто ложные, как и истинные показания. "Иные стойко выносят ее, - писал он, - чтобы не сказать правду, другие готовы лгать, чтобы поскорее избавиться от мучений". Цицерон в одном месте называет показания, вынужденные пыткою, чуть не голосом самой истины, в другом утверждает, что физическая боль даже против воли "пациента" может вынудить у него искреннее признание; а в третьем, напротив, иронизирует насчет достоверности показаний, даваемых под пыткой¹.

Все сказанное древними мыслителями подтверждалось в средневековье, в том числе и на Руси, где были распространены оговоры под пыткой.

Так, в сыскном деле 1642-1643 годов о бывшем стрельце Афоньке Науменке, имевшем намерение испортить и уморить царицу Евдокию Лукьяновну, сказано: "И Афонька Науменок в том во всем пытан накрепко, было ему 57 ударов, и после того жжен огнем дважды, а с пытки говорил (т.е. оговорил) в прежних своих речах окольничего Льва Ивановича Карпова и Федора Карпова, на людей и на стрельцов и тем он их всем клепал (т.е. клеветал) напрасно, никто его, Афоньку, портить государыню царицу не учивал, а клепал тех людей напрасно для того, чтобы ему не вскоре умереть, а умышлял-де он портить государыню царицу один, а портить ему кореньем, а коренье имать в поле, где прежде сего сказывал, а учил его тому, чем людей портят, путивльский казак Васька"...²

Как физическое насилие, истязание при допросе, пытка предназначалась по русскому праву сначала для выяснения сообщников и лишь позднее - с целью получения собственного сознания в совершении преступления или преступлений. Цена такого сознания или несознания была велика.

При "государе царе и великом князе Федоре Ивановиче всея Руси дан в Разбойный приказ боярский приговор, что таким людем, которые на себя в разбое, с пыток не говорили, и тем людем сидети в тюрьме до смерти, а смертью их не казнити"³.

По Соборному уложению (гл. XXI) пытка применялась как для добывания признательных показаний ("да будет он повинится" - ст. 10), так и для отыскания: иных татеб и разбоев, кроме обнаруженных (ст. 9, 17, 58); причастных к делу или подозрительных людей (ст. 21, 40); укрывателей (ст. 62); держателей станов и приездов (т.е. постоянных и временных убежищ преступников), подводчиков (т.е. указателей мест и удобных моментов для татьбы и разбоя) и поноровщиков (т.е. охранителей преступников от опасности во время совершения их деяний (ст. 63); приемщиков, хранильщиков и продавцов краденого (ст. 64), покупщиков разбойной рухляди (ст. 65); продавцов поличного (ст. 75) а также для уяснения причин отказа от первоначального оговора (ст. 44) и умысла или случайности убийства (ст. 69, 71, 72, 73).

Но прежде всего пытка предназначалась и применялась для выяснения обстоятельств возникшего дела. Так, в 1606 году в Перми производился сыск о напущении на людей икоты крестьянином Тренкою Талевым и посадским человеком Семейкою Ведерником. В рассматриваемое нами время это дело было обычным, так как повсеместно верили, что колдуны и ведьмы могли посылать на людей всякие лиха ведовством. Сам царь Иван Грозный в своем послании к монахам Кирилло-Белозерского монастыря заявляет прямо как о факте, не подлежащем сомнению, что Собакины хотели извести его с детьми чародейством, но что бог его от того укрыл, и их здодейство объявилось. Неудивительно поэтому, когда церковный дьячок Оничко Кичимов обвинил Талеева в том, что тот испортил его жену, напустив на нее икоту, а торговый человек Прокофий Охлупин донес на Ведерника, что он тоже напускает икоты, испортил торговых людей Лалетина и Норицына, то Талеева для отыскания правды "пытали и огнем жгли, и на пытке три встряски были, и вкинули в тюрьму", а Ведерника пытали дважды и посадили в тюрьму. Но, видимо, пытки ничего не дали, если по жалобе обвиненных "велено было из приказа произвести об них обыски", действительно ли они людей портят, и если скажут на обыске, что они людей не портят, то в таком случае их предписывалось выпустить из тюрьмы¹.

Пытка на практике производилась и для отыскания ценностей. В 1622 году некоему Гришке Одорурову было поручено по государевой грамоте "Богдашка Исакова сыскать" и "животы" (имущество) его и Федьки Ондропова, да сестры последнего, переписав, запечатать. Однако Одоруров людей сыскал, а животов "не сыскали ничего". По этой причине многих людей "и к пытке и к огню приводили", и по такому сыску объявилась "икона образ Пречистые Богородицы, резан на яшме, крест золотой телной", да 2 изумруда, да яхонт, да 3 лалишка, 8 перстней золотых².

Пытка производилась немедленно, когда появлялась в ней необходимость, и в выходные, и праздничные дни. Объяснялось это тем, что "разбойники и тати и в праздники православных крестиан биют, и мучат, и огнем жгут, и до смерти побивают" (см. ст. 32 гл. XXI Уложения).

Пытка применялась и один, и два, и три раза (см. ст. 93 гл. XXI Уложения), с недельными промежутками между ними¹. Повторная пытка, например, применялась, когда пойманные на разбое с первой пытки в виновности не признались, но затем были облихованы: "Да будет в сыску обыскные многие люди скажут, что они тех разбойников знают, и разбоем и иными лихими делы те обыскные люди их оговорят, и тех людей по обыском пытать в другие" (см. ст. 28 гл. XXI Уложения). Но пытка не могла быть произведена более трех раз над одним и тем же лицом. Пытка этого времени имела еще одну особенность, которую можно отнести к розыскной, а именно: если нужно было подвергнуть пытке кого-либо по подозрению в совершении преступления или преступлений, а это лицо успело скрыться, то брали ближайшего родственника и подвергали его пытке для того, чтобы узнать, где скрылось лицо, которое надлежало изначально подвергнуть пытке.

В Уложении царя Алексея Михайловича нет описания самих пыток, но известно, что часто применялась вроде бы незловещая, но весьма болезненная пытка - битье кнутом. Не зря русская пословица древности говорит: "Кнут не ангел, души не вынет, а правду скажет". Кнут для пыток и телесных наказаний представлял собой ремень из толстой и твердой кожи длиною в 3,5 фунта, прикрепленный к палке длиною в 2 фунта посредством кольца. Были два вида и пытки и наказания кнутом. При первом с преступника снимали рубашку, один из палачей брал его за руки и клал себе на спину; другой палач, или кнутовой мастер, давал ему определенное ведущим розыск лицом число ударов. При каждом ударе палач делал шаг назад и потом шаг вперед; кнутом били так сильно, что кровь текла при каждом ударе, а на коже у пытаемого (или осужденного) делалась ссадина или рана шириной в палец. Кнутовые или заплечных дел мастера (вероятно, заплечных оттого, что они били кнутом из-за плеча) так ловко владели кнутом, что редко случалось, чтобы они ударили два раза по одному месту. Вторая, более тяжкая пытка кнутом состояла в том, что пытаемому связывали руки за спиной и веревкой, прикрепленной к рукам, поднимали вверх, привязав к ногам тяжести. Когда он поднят таким образом, у него руки выходили из плечевых суставов, и тогда палач принимался за свое заплечное мастерство. Удары наносились с промежутками, в которые дьяк допрашивал пытаемого, и когда он признавался, то спускали его вниз, вправляли ему руки и отводили в тюрьму, а иногда - выпускали¹.

По доносу обыкновенно пытали кнутом сначала доносчика, откуда пословица: "Доносчику первый кнут". Если доносчик выдерживал пытку, то это считалось доказательством справедливости обвинения. Жена одного конюха доносила на мужа, что он хочет отравить царских лошадей. Ее подвергли пытке, она выдержала ее; мужа сослали в Сибирь, а жена пользовалась половиною содержания, которое получал муж. Обыкновенно вор или разбойник обвинял кого-нибудь, и если выдерживал пытку, то пытке подвергали обвиняемого².

Производилась пытка в особых помещениях, называвшихся пыточными башнями. Пытаемым чаще всего давали по 30 и 40 ударов кнутом, иногда ограничивались и меньшим их числом, а именно десятью или пятнадцатью. Кроме битья кнутом, применялись следующие виды пыток: жжение огнем, для чего обвиняемому продергивали бревно через связанные руки и ноги и держали спиною под пламенем;ломание реберраскаленными железными клещами. Считается, что все эти виды пыток, во-первых, вероятно, избирались соразмерно важности взведенных на обвиняемого преступлений, а во-вторых, что они последовательно употреблялись и над одним и тем же преступником, если он пытался три раза. При пытках всегда находились не только губные старосты, сыщики или воеводы, но и судные люди, т.е. дворские старосты и лучшие люди, целовальники, без присутствия которых пытка не могла производиться. Пыточные речи обвиняемого записывал дьяк, и к ним все прикладывали руки³.

Пытки соизмерялись и с типами преступников. Н.М. Карамзин, ссылаясь на немецкого путешественника Герберштейна, писал, что воров били по пяткам, заставляя виниться в злодеяниях, а разбойникам капали сверху на голову и на все тело самую холодную воду и вбивали деревянные спицы за ногти (откуда и поговорка: сказать подноготную). Обыкновение ужасное, - скорбел знаменитый историк, - данное нам татарским игом вместе с кнутом и всеми телесными мучительными казнями⁴.

Действительно, на Руси для пыток не придумывали ничего чудовищного. Изуверские орудия пыток носят все западный характер, где и применялись датский плащ, испанская шапка, английская девиза, брауншвейгские сапоги. Однако это не значит, что непритязательные пытки, известные в нашем средневековье, носили слабодействующий характер. Но они были несравненно проще и менее ужасны, чем в Западной Европе, где, как подчеркивал Н.И. Ланге, производство пыток "составляло чуть ли не целую многосложную систему"; где для этого были изобретены самые разнообразные орудия с особыми техническими названиями; где мученья и истязания были доведены до тонкости и крайнего бесчеловечия. Так, например, одних подсудимых вешали ногами вверх, а головою к дыму костра, а других, повешенных за большие ручные пальцы, пытали, разводя под ногами огонь. Некоторым закручивали голову веревкою так, что лопался череп. Притом к таким и подобным пыткам, которых в Германии насчитывалось от 60 до 70 видов, прибегали по одному лишь ничем не подкрепленному доносу. Согласимся с тем, что "от такого кровавого западноевропейского суда отрадно обратить взгляд на наше древнее уголовное судопроизводство как более человеколюбивое"¹.

На Руси еще не сажали здравых людей в сумасшедшие дома. Это прерогатива Франции. Там ученый Саломон Коке, открывший "силу паров" и издавший в 1636 году в Париже книгу об этом, за докучливость королевскому министру был посажен в дом сумасшедших. Его заперли в отдельную маленькую комнату, холодную и сырую, где он, одинокий, томимый голодом, едва одетый, под палкою безжалостных сторожей, и в самом деле через 4 года помешался².

Вглядываясь в средневековое судопроизводство на Западе и сравнивая его с нашим, дореволюционные специалисты замечали, что в том и другом отразились характеры как западноевропейских народов, так и русского народа. На Западе в судопроизводстве видна энергия в действиях при достижении предположенной цели, энергия, доводившая иногда ее представителей до проявления непомерной и беспощадной жестокости; у нас же, напротив, очевиден недостаток такой энергии и отсутствие особой системы в действиях, но зато замечается большая степень доброты и мягкосердечия³.

После пытки преступники и подозреваемые на Руси сидели в тюрьмах или острогах, где, смотря по важности дела, сковывались по рукам и по ногам железом, на шею надевалась рогатка, к которой прикреплялась цепь со стулом, т.е. большим обрубком дерева, или приковывались к стене, или забивались в колодки⁴, почему и назывались колодниками. Такие порядки, с одной стороны, пресекали побег, не позволяли колодникам совершить новые преступления и избавляли должностных лиц от необходимости ловить дважды одного и того же татя, разбойника или убийцу, а с другой - приводили к страшному. Шестого июля 1613 года в Белозерской тюрьме колодник Нифонтко Кобяков разрезал в тюрьме у себя "брюхо и кишки из брюха все вышли вон", и при смерти, в присутствии понятых сказал, что зарезался-де он, Нифонтко, боясь повторения пытки и "великие муки"¹.

Случались и злоупотребления при пытках. Так, некто жалуется царю, что его жена по оговору соседей без "государева указу и без розыска пытана" и "кнутом смертно изувечена, выломанными с плечь руки не владеет, по сю пору лежит на смертной постели, да ее же приказной человек Яков Тимофеев сын Чеплыгин держит в тюрьме по сее число, незнать для чего"².

Интересные сведения о правовых порядках при царском дворе во время царствования Алексея Михайловича содержат воспоминания его современника, бежавшего за границу русского подьячего Посольского приказа Григория Котошихина, мужа "русского происхождения, ума несравненного", казненного в Швеции за непреднамеренное убийство в нетрезвом виде и в ссоре своего хозяина Даниила Анастасиуса, переводчика русского языка в Стокгольме. Г. Котошихинписал:"Бояре и окольничие, и думные и ближние люди, приезжают к царю челом ударить с утра рано, на всякий день; и приехав, в церкви или в палате увидев царя, кланяются пред ним в землю; а которого дни они, бояре, в приезде своем запоздают; или по них посылает, а они будут к нему не вскоре или что малое учинят не по ево мысли, и он на них гневается словами, или велит из палаты выслать вон, или посылает в тюрьму - и они за свои вины потому ж кланяются в землю многажды, доколе простит; а как они и на приезде кланяются, а он в то время стоит или сидит в шапке, и против их боярского поклонения шапки с себя не снимает никогда. А когда "лучится ему сидети" в покоях своих и слушает дела, или слова разговорные говорит, и бояре стоят перед ним все; а пристанут стоя, и они выходят отдыхать сидеть на дворе; так же и после обеда приезжают к нему, в вечерни, по вся дни. А приезжают они, бояре, к царскому двору на лошадях верхами или с карет и из саней выходят, не доезжая двора и не близко крыльца; а к самому крыльцу или на двор его царский не ездят никогда, и лошадей их боярских через двор не пускают, а обводят кругом двора (а ездят бояре в каретах старые, которые на лошадях сидеть не могут). А который бы боярин, или кто-нибудь, учинил через силу, чтобы на царский двор ехал на лошади, хотя без самого царя, а ему бы о том ведомо учинилось, и его б скоро за то велел послать в тюрьму, до указу своего, и честь его отнята б была; а ежели б человек его боярский, без ведома его, провел через двор лошадь, и тому б человеку учинено было наказание кнутом. Да не токмо боярам ездить невольно и лошади их водити заказано, но и всякого чину людей, кроме стрельцов, с ружьями и в япанчах, и торговых людей с товары, и крестьян, и простых людей через царский двор не пускают же, там же и иноземцев разных вер на двор и через двор не пускают же; а кому до кого будет какое дело до бояр и думных людей, и они ожидают у царского двора; так же и в родах его царских и в селах через дворы потому ж не пущают. А который бы человек, кроме вахты, на Москве и в селах, пошел через царский двор с ружьем, с саблею, или с "пистолми", тайным обычаем, с простоты, а не с умыслом злым, и такова б человека, увидев, или б кто на него указал, поймав, пытали б, для чего он через царский двор шел с ружьем, не на царя ль, или на его дом, или на бояр и на думных и на ближних людей, и не по научению ль чьему от кого от бояр думных и ближних людей, или от посадских и от гулящих людей и от крестьян: и будет тот человек с пытки скажет, что он шел через царский двор с ружьем умыслом своим, а ни по чьему научению, хотя его царя и домовых его кого, или из бояр и из думных и из ближних людей, за какое-нибудь дело поубити, и такого вора, пытав накрепко трижды, впрямь ли он шел своим умыслом, а не по научению, казнят смертью, безо всякие пощады, кто б ни был. А будет скажет, что он шел умыслом по научению бояр и думных людей, или каких иных людей, и по его сказке, на кого он скажет, тех людей всех велят похватити и пытати, для чего они такого человека на царское здоровье научали, не по научению ль которого иного потента, чтоб учинитись у него в подданстве, или сами хотя государством завладети, или на бояр и думных людей, для того чтоб в государстве учинити смуту для грабежу домов и животов; и будет те люди по первым речам в тех делах винятся, и их потому ж казнят всех без милосердия; а будет не повинятся, и того, кто на них сказывал, учнут пытати в другорядь, и будет скажет с пытки, что впрямь по их научению ходил, и тех людей пытают в другорядь - и будет не повинятся, и того человека, учнут пытати в третье; и будет скажет прежние ж свои речи, и тех всех потому ж учнуть пытать в третье, и пытав трижды, хотя кто из них изо всех и не повинится, и их всех посадят в тюрьму, доколе по них поруки будут, что им впредь злого не мыслити и за воровством не ходити; а будет порук не будет, и они, сидев в тюрьме лет 15 или сколько доведетца, велят их уволнить и сослать в ссылку в дальние города в Сибирь, или на Терек, на вечное житье. А будет тот человек солжет, с первой пытки скажет на них напрасно, по недружбе, а они все будут пытаны и не винились, а после того тот же человек с другой пытки или с третьей скажет, что он тех людей поклепал напрасно, и такова, еще учнут пытати накрепко, с первой пытки на них сказывал, а после зговаривает не по научению ль чьему: и будет скажет, что его научили те ж люди, на которых он говорил, и тех всех, кто научил, сыскав, потому ж пытают, и будет винятся, казнят всех; а будет с тех пыток учнет говорить, что впрямь на них солгал напрасно, по недружбе, и такова, однако, казнят смертью, а по тех по всех соберут поруки и освободят; а по ком порук не будет, потому ж в тюрьму посадят, до указу"¹.

Как видим, вслед за пыткой здесь и во всем розыскном процессе, как телега за лошадью, неизменно идет тяжкое наказание; они в одной упряжке, управляемы одним кучером - тогдашним законодательством и теоретической мыслью.