4. Международное право и мораль

В пятой главе мы рассмотрели простую форму социальной структуры, ко­торая состоит единственно из первичных правил обязанности, и видели, что для всех, кроме мельчайших и наиболее тесно сплоченных и изолиро­ванных, обществ она страдает серьезнейшими дефектами. Такой режим должен быть статичным, а его правила изменяться только в результате медленных процессов роста и разложения; идентификация правил должна быть неопределенной, и выяснение факта их нарушения в частных случаях и применение социального давления на преступников должны быть слу­чайными, затратными по времени и слабыми. Мы нашли проясняющим дело думать о вторичных правил признания, изменения и суда, характери­зующих внутригосударственное право, как отличных, хоть и связанных с первичными правилами, средствах устранения этих дефектов.

Формально международное право похоже на такой режим первич­ных правил, даже если содержание его часто изощренных правил весьма не похоже на правила первобытного общества и многие из его понятий, методов и механизмов такие же, как и в современных национальных за­конодательствах. Очень часто юристы думают, что эти формальные от-

228

Глава десятая

МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО

229

личия между внутригосударственным и международным правом лучше всего могут быть выражены, если классифицировать последнее как «мо­раль». Но кажется ясным, что отмечать это различие таким образом, оз­начает внести путаницу [116].

Иногда настояние на том, что правила, управляющие отношениями между государствами, являются лишь нравственными правилами, вдох­новляется старой догмой о том, что любая форма социальной структуры, не сводимая к приказам, подкрепленным угрозами, может быть лишь формой «морали». Можно, конечно, использовать слово «мораль» таким простым объемлющим образом; используемое так, оно предоставляет концептуальную «корзину для мусора» («wastepaper basket»), куда пойдут правила игр, клубов, этикета, фундаментальных положений конституци­онного права и международного права вкупе с правилами и принципами, которые мы обычно воспринимаем как моральные, такие, как общие запрещения жестокости, бесчестия и лжи. Возражение против этой про­цедуры заключаются в том, что между вещами, которые классифициру­ются как «мораль», существуют такие важные различия и по форме, и по социальным функциям, что столь грубая классификация не может слу­жить никакой мыслимой цели — ни практической, ни теоретической. Внутри категории «мораль», так искусственно расширенной, нам при­шлось бы выделять заново старые отличия, которые она затушевывает.

В частном случае международного права существует ряд различных причин для того, чтобы сопротивляться классификации его правил в качестве «морали». Первая причина заключается в том, что государства часто упрекают друг друга в аморальном поведении или хвалят себя или других за то, что живут в соответствии с международной нравственно­стью. Без сомнения, одна из добродетелей, которую государства могут проявить или не проявить, — это что они живут в согласии с междуна­родным правом, но это не означает, что это право является моралью. В действительности оценка поведения государств в категориях нравствен­ности, явно отличается от формулирования утверждений, требований и признаний прав и обязательств, налагаемых правилами международного права. В пятой главе мы перечислили определенные черты, которые можно принять в качестве определяющих характеристик общественной морали: среди них была отличительная форма морального давления, по­средством которого моральные правила поддерживаются в первую оче­редь. Оно состоит не из апелляций к страху, или из угроз возмездия, или из требований компенсации, — а из апелляций к совести, делаемых в ожидании того, что когда лицу, к которому обращаются, напоминают о моральном принципе, который может быть нарушен, чувство вины или стыда может привести его к тому, чтобы оно уважало этот принцип и исправилось.

Требования, порожденные международным правом, не излагаются в таких категориях, хотя, конечно, как в национальном праве, они могут быть даны вкупе с апелляциями к морали. В аргументах, часто техниче­ских, которые государства обращают друг другу в спорных делах между­народного права, преобладают ссылки на прецеденты, договоры и юри­дические труды. Чаще всего никакого места не отводится рассуждениям о моральной правоте или неправоте, добре или зле. Следовательно, ут­верждение, что пекинское правительство имеет или не имеет права, по международному праву, изгнать националистические силы с Формозы, очень сильно отличается от вопроса, честно, справедливо ли, или хорошо или плохо с моральной точки зрения поступать так, — и подкрепляется это существенно другими аргументами. Нет сомнений, что в отношениях между государствами существуют возможные компромиссы между тем, что явно является законом, и тем, что явно является нравственностью, аналогично образцам вежливости и учтивости, признаваемым в частной жизни. Такова сфера международного «взаимоуважения», воплощаемого в привилегии, распространяющейся на дипломатических посланников, получения благ, предназначенных для персонального пользования, сво­бодного от таможенных пошлин.

Более важным основанием для различения является следующее. Правила международного права, подобно правилам внутригосударствен­ного права, часто совершенно индифферентны к морали. Правило может существовать, поскольку удобно или необходимо иметь ясное четкое правило относительно вопросов, которых оно касается, а не потому что этому частному правилу придается какая-либо нравственная важность. Оно вполне может быть лишь одним из огромного числа возможных правил, любое из которых работало бы в равной степени хорошо.

Следовательно, правила закона, внутригосударственные или между­народные, обычно содержат множество конкретных подробностей и проводят произвольные различения, которые были бы непонятны в ка­честве элементов моральных правил или принципов. Верно то, что мы не должны быть догматичны относительно возможного содержания обще­ственной нравственности: как мы видели в пятой главе, нравственность социальной группы может содержать многое, предписывая то, что может показаться абсурдным или предрассудочным, когда рассматривается в свете современного знания. Таким образом, возможно, хотя и трудно, представить, что люди с общими представлениями, весьма отличающи­мися от наших, могли бы прийти к тому, чтобы придавать нравственную значимость вождению по левой стороне дороги вместо правой или могли бы чувствовать моральную вину в случае нарушения обещания, засвиде­тельствованного двумя свидетелями, но не чувствовать такой вины, если был всего лишь один свидетель. Хотя такие странные формы нравствен-

230

Глава десятая

МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО

231

ности возможны, все же остается истинным то, что нравственность не может (логически) содержать правила, которые в основном восприни­маются теми, кто подписался под ними, никак не более предпочтитель­ными, чем альтернативы им, и не обладающими никакой самостоятель­ной важностью. Право, однако, хотя также содержит многое, что облада­ет нравственной значимостью, может и действительно содержит как раз такие правила и произвольные различения, формальности и в высшей степени конкретные детали, которые будет наиболее трудно понять как часть нравственности. В то же время это не мешает им оставаться естест­венными и легко понятными чертами права. Ибо одной из типичных функций права, в отличие от морали, является вводить как раз такие элементы для того, чтобы максимизировать определенность и предска­зуемость и облегчить доказательство и оценку требований. Внимание к формам и деталям, доведенное до крайности, принесло праву упреки в «формализме» и «легализме»; однако важно помнить, что эти пороки являются преувеличениями некоторых отличительных свойств права.

Именно по этой причине мы как раз и ожидаем, что внутригосудар­ственная правовая система, а не мораль, скажет нам о том, сколько сви­детелей необходимо иметь для того, чтобы завещание было действитель­но, — точно так же мы ожидаем и от международного права, а не от нравственности, что оно скажет нам такие вещи, как количество дней, которое судно воюющей стороны может оставаться в нейтральном порту для заправки или ремонта; как ширина территориальных вод; как мето­ды, которые надлежит использовать для их измерения. Необходимо и желательно, чтобы все эти вещи делали правила закона, но пока остается понимание, что эти правила могут в равной мере принимать одну из не­скольких форм или важны лишь как одно из многих возможных средств достижения конкретной цели, они остаются отличными от правил, кото­рые имеют статус моральных в личной или общественной жизни. Конеч­но, не все правила международного права такого формального, произ­вольного или морально нейтрального типа. Идея здесь только в том, что правила закона могут, а правила морали не могут быть такого типа.

Разница в характере между международным правом и чем-либо, что мы естественно можем воспринимать как нравственность, имеет и дру­гой аспект. Хотя может оказаться, что действие закона, требующего или запрещающего определенные практики, в конечном счете осуществит перемены в морали группы, понятие законодательной власти, произво­дящей или отменяющей нравственные правила, абсурдно, как мы видели в седьмой главе. Законодательная власть не может ввести новое правило и придать ему статус морального правила по своему велению (fiat, «да будет так»), так же как невозможно теми же средствами придать правилу статус традиции, хотя причины, почему это так, могут не быть одними и

теми же в двух разных случаях. Соответственно, нравственности не про­сто не хватает или она, по случайности, не имеет законодательного орга­на: сама идея изменения посредством человеческого законодательного повеления (fiat) противна идее нравственности. Это так потому что мы осознаем нравственность как окончательный образец, по которому оце­ниваются человеческие действия (законодательные или другие). Кон­траст с международным правом очевиден. Нет ничего в природе или в функциях международного права, что было бы подобным образом несо­вместимо с идеей о том, что правила могут быть объектом законодатель­ного изменения; отсутствие законодательного органа можно восприни­мать просто как дефект, который однажды исправят.

Наконец, мы можем отметить параллель в теории международного права с аргументом, подвергнутым критике в пятой главе, о том, что да­же если частные правила внутригосударственного права и могут кон­фликтовать с нравственностью, тем не менее система как целое должна покоиться на общераспространенном убеждении, что существует мо­ральная обязанность подчиняться ее правилам, хотя особых исключи­тельных случаях нечто может их перевесить. В дискуссии об «основани­ях» международного права часто говорится, что как последнее средство правила международного права должны покоиться на убежденности го­сударств, что существует моральная обязанность подчиняться им [117]; однако если это означает более, нежели то, что обязанности, которые они признают, не могут быть проведены в жизнь официально организован­ными санкциями, то, по-видимому, нет причины принимать это утвер­ждение о моральности международного права. Конечно, возможно по­мыслить обстоятельства, которые определенно оправдали бы наше мне­ние, что государство рассматривает некоторый курс поведения, требуе­мый международным правом, как морально обязательный, и действует по этой причине. Оно могло бы, например, продолжать исполнять обя­зательства обременительного договора из-за явного вреда для человече­ства, который последует, если уверенность в договорах будет сильно по­колеблена, или из-за ощущения, что единственно честным будет возло­жить на себя утомительное бремя кодекса, из которого оно, в свою оче­редь, извлекло пользу в прошлом, когда бремя возлагалось на других. Чьи в точности мотивы, мысли и чувства в таких случаях моральной убежденности надлежит приписать государству — это вопрос, которым нам нет нужды обременять себя здесь.

Но хотя и может быть такое чувство моральной обязанности, труд­но понять, почему или в каком смысле это должно иметь место как усло­вие существования международного права. Очевидно, что в практике государств постоянно уважаются определенные правила даже ценой не­которых жертв; требования формулируются со ссылкой на них; наруше-

232

Глава десятая

МЕЖДУНАРОДНОЕ ПРАВО

233

ние правил подвергает нарушителя серьезной критике и является пово­дом к требованиям компенсации или возмездия. Все это, конечно, явля­ется элементами, требуемыми для поддержки утверждения, что среди государств существуют правила, налагающие на них обязанности. Дока­зательство того, что «обязывающие» правила существуют в каком-либо обществе, состоит просто в том, что о них думают, говорят как о тако­вых, и они функционируют как таковые. Что еще требуется в качестве «оснований», и почему, если требуется что-то еще, оно должно быть ос­нованием моральной обязанности? Конечно, истинным является то, что правила могли бы не существовать или не функционировать в отноше­ниях между государствами, если подавляющее большинство не приняло бы правила и добровольно не кооперировалось для их поддержания. Ис­тинно также и то, что давление, оказываемое на тех, кто нарушил или угрожает нарушить правила, часто относительно слабо и обычно было децентрализованно или неорганизованно. Но, как и в случае индивидов, которые добровольно принимают гораздо более принудительную систе­му внутригосударственного права, мотивы для добровольной поддержки такой системы могут быть крайне разнообразны. Вполне может быть, что любая форма правового приказа находится в самой здравой форме, когда существует общераспространенное ощущение, что морально обя­зательно подчиниться приказу. Тем не менее приверженность закону может мотивироваться не этим, а расчетами долгосрочного интереса, или желанием продолжать традицию, или свободной от личных интересов заботой о других. По-видимому, нет хороших оснований идентифициро­вать что-либо из этого как условие существования права — как среди индивидов, так и среди государств.