проблемы взаимодействия

темно-структурного подхода к анализу фактов языка, требованием изучения совокупности контекстов и более точного описания употреблений слова, обогащенный идеями функционализма и – далее – когнитивизма (психолингвистики), «спровоцировал» новую «встречу» синхронии и диахронии, вскрыл их взаимную заинтересованность как исследовательских подходов к языку в триаде язык – сознание – действительность. Эту мысль лаконично представляет название книги Е. Свитсер «От этимологии к праг-

матике» («From Etymology to Pragmatics»).

[41]

В.В. Копочева

Рационализм и фидеизм в познании и языке: непреодолимый антагонизм?

В поисках истины культура сформировала два типа дискурсов: рационалистический и фидеистический, или, в другой терминологии, фактофиксирующий и этический. Первый основан на фактах, считая истиной соответствие знания вещам, объективное содержание познания. Другой построен на ценностях и рассматривает истину в русле аксиологических, а не эмпирико-логических квалификаций.

Любой объект может исследоваться двояко: логическирациональным и чувственно-интуитивным, иррациональным образом. Рационалистическая и фидеистическая методологии познания охватывают различные гносеологические территории, предполагают различный инструментарий и результат. Взаимоотношения этих двух подходов можно охарактеризовать, воспользовавшись формулой П. Рикера, «конфликтом интерпретаций».

Гносеологической предпосылкой рационалистического видения мира («доктрины глаза») выступает морфологический интерес субъекта к объекту, поиски ответа на вопрос о природе, структуре и истории объекта, установление безличностного порядка вещей. Истина в рационалистической картине мира – позитивистская, фактуальная интерпретация реальности, ценностнонейтральная, очищенная от воззрений конкретного субъекта констатация действительности, верифицируемая органами чувств и непререкаемыми законами формальной логики. Рационализм вы-

[42]

ступает как «западная логика», логика мыслителя, «железная мужская логика», логика левого полушария мозга.

Гносеологической предпосылкой фидеизма («доктрины сердца») выступает любовь к бытию, эротическое влечение к истине, поиски ценностного определения мира, смысла жизни. Стоит заметить, что наше понимание терминов фидеизм, вера несколько отлично от традиционного. Содержание этих терминов у нас сходно с тем, что У. Джеймс называет «личной религией», имея в виду не совокупность канонизированных идей и установленных ритуалов, а «совокупность чувств, действий и опыта отдельной личности, поскольку их содержанием устанавливается отношение к тому, что она почитает божеством»1. Фидеистическое постижение истины определяется как «вживание», «вчувствование», «сущностное видение вещей», «исповедание», «разбуженность ума», «короткое замыкание между человеком и миром», «состояние океанического союза со Вселенной», т.е. как эмоциональнопрактический, а не рассудочный процесс. Субъект участвует в этом процессе как таковой со всеми его смутными желаниями, разнородными чувствами, памятью, волей – всем тем, что в рационализме признается излишеством, помехой на пути постижения истины. В опыте сопричастности, единения мир предстает целостным и одухотворенным, он приобретает многомерность и текучесть, а человек оказывается соразмерен миру. М. Хайдеггер называет подобный опыт «поэтической мерой жизни». И это чудесный опыт, а чудо – это явление «другого мира», который отличается от «обыденного», «прямого, фронтального мира, где окружающие тебя люди и предметы – это статисты и декорации, очерчивающие поле твоей деятельности. Ты ужасно одинока», «в том же, другом мире … ты постепенно учишься различать за деталями истинную суть. Ты передоверяешь себя чему-то неизмеримо большему и уже не являешься центром композиции. Ты только малая капля, слившаяся с бесконечным радостным потоком бытия, в котором движется все живое и неживое, все прошлое, на-

1Джеймс У. Многообразие религиозного опыта // П.Д. Успенский. Tertium organum. Ключ к загадкам мира. М., 2000. С. 320–321.

[43]

стоящее и будущее <…> И в этом слиянии, в этой нераздельности с миром, бесконечно превышающем тебя и каждого другого, заключены и возможность чуда и принципиальная невозможность одиночества <…> И примкнув к бесконечности, ты открываешь бесконечность в себе – погрузившись в каплю воды, выныриваешь в Мировом океане»1.

Мир с фидеистической точки зрения не одна лишь «физика», объективная действительность, обнаруживаемая в опыте и логически интерпретируемая, но и «метафизика», реальность другого, высшего, порядка. Это мир нуменов, Вселенная абстракций, область вероятного, источник всех возможностей, творец всего. «Главное различие феноменальной и нуменальной сторон мира заключается в том, что первая всегда ограничена, всегда конечна, она охватывает те свойства данной вещи, которые мы вообще можем познать как явления; вторая, нуменальная сторона всегда не ограничена, всегда бесконечна. Мы никогда не можем сказать, где кончаются скрытые функции и скрытое значение данной вещи. Вернее всего, они не кончаются нигде. Они могут бесконечно меняться, т.е. казаться разными, всегда новыми, с новых точек зрения, но они не могут исчезнуть, так же как не могут закончиться, остановиться. Все самое высшее, к чему мы придем в понимании смысла, значения, души данного явления, с другой, еще более высокой точки зрения, при еще более широком обобщении, будет опять иметь другой смысл. И конца этому нет! В этом величие и ужас бесконечности»2. Тайна бесконечности, скрытая глубина – фундаментальная фидеистическая категория. «Тайна… заключается в том, что нумен, т.е. скрытый смысл и скрытая функция вещи, отражается в ее феномене. Феномен – это отражение нумена в нашей сфере. Ф е н о м е н – и з о б р а ж е н и е н у м е н а… Отражение нумена в феномене может понять и почувствовать только тот тонкий аппарат, который называется душой художника… Художник должен быть ясновидящим, он должен видеть то, чего не видят другие. И он

1Труснова Е. Заметки о вероятности чуда // Крестьянка. 2000. № 12.

2Успенский П.Д. Tertium organum. Ключ к загадкам мира. М., 2000. С. 117.

[44]

должен быть магом, должен обладать даром заставлять других видеть то, чего они сами не видят и что видит он»1.

Фидеистический путь познания есть переход к другой логике, другой семантике. Это «восточная логика», логика художника, неуловимая «женская логика», правополушарная логика. Эта подвижная, парадоксальная, реверсивная логика – отражение самой жизни, понимаемой как процесс, текучесть, бесконечная смысловая перспектива. Для нее нет ничего невозможного. Она, эта логика, обращена к умонепостигаемым аспектам бытия, к сверхсмыслу, вечно ускользающему от человека.

Л. Витгенштейн, рассуждая о двух культурных парадигмах, то же усматривает и в языке. «Уклоны словесной деятельности»2 и интерпретации языка от обыденных до рафинированных научных форм связаны с тем, как воспринимается мир, с мотивационносмысловой сферой. Существует два способа употребления языка. Один служит для хранения и передачи информации, другой отражает мир в терминах духовного опыта. Дуальность языка, выступающая его имманентным свойством, – в сочетании информационной, безличностной и «отношенческой», человеческой сторон. Все устанавливаемые антиномии языка (дискретности/континуальности, статики/динамики, объективности/субъективности, социальности/индивидуальности, условности/мотивированности, верифицируемости/неверифицируемости, искусственности/естественности, техники/идеологии, формы/содержания, значения/смысла и т.д.) лежат в этой области.

В рационалистической парадигме язык представляется законообразно устроенной объективной реальностью, предназначенной для всеобщего пользования. В обрамлении каузальных отношений он выступает слаженным механизмом, жестко структурированным рациональным устройством, предсказуемым и целесообразным. Ключевым моментом функционирования этого механизма выступают субъект-объектные отношения, при которых «вещи, существующие независимо от субъекта, становятся объектами по мере

1Успенский П.Д. Указ. соч. С. 121.

2Султанов А.Х. Слово как вещь, явленная в смысле // Scripta linguisticae applicatae.

Проблемы прикладной лингвистики – 2001. М., 2001.

[45]

того, как субъект вступает в связь с вещью и она выступает в процессе познания и действия как вещь для нас»1. Исследование объективной, «вещной» реальности осуществляется строгими методами, главное требование такого исследования – описательная адекватность. Из существующих языковых метафор механистическая метафора более всего определяет сущность информационного языка. Мы прибегаем к точному, конкретному языку, когда желаем получить известный результат – результат с «жестким каркасом». Носитель информационного языка выступает пользователем, оператором, чья компетенция проверяется точностью понятий, отчетливостью дистинкций, логико-грамматической артикуляцией. В рационалистической парадигме слово семантически определенно, в нем постулируется некое общее знание, за ним закреплены инвариантные смыслы, его семантическое развертывание осуществляется

встрогом соответствии с внутрисистемными характеристиками. Асистемные явления признаются категориальной ошибкой, сбоем в работе языкового механизма.

Язык в фидеистической парадигме не может быть общим для всех предметом, конструкцией, отчужденной от человека. Что такое слово как фидеистический предмет? «Существуют ноты, и существует заключенная в них музыка. Существует монета, и существует покупная сила монеты. Существует слово, и существует заключенная

внем энергия»2. Когда говорят: «слово энергийно», имеют в виду,

что оно обладает «таким смысловым зарядом, от которого часто даже не известно, чего и ожидать»3. Величина этого заряда переменна, неопределенна; его ресурсы безграничны. Предметно-логический аспект составляет лишь один из поверхностных моментов в слове, наличное, утвердившееся вовсе не заполняет собой пространство возможного. Вера не есть уход в иллюзорный мир, отказ от существующей реальности, однако она чужда одной лишь констатации своего предмета – вера деятельна, активна в своем утверждении, она есть способ адаптации человека к постоянно меняющей свои очерта-

1Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. М., 1957. С. 57.

2Успенский П.Д. Указ. соч. С. 27.

3Лосев А.Ф. В поисках построения общего языкознания как диалектической системы // Теория и методология языкознания. М., 1989. С. 15.

[46]

ния Вселенной. Предмет веры никогда не инертен, это всегда живая реактивная среда, совершенно сложная, тонко чувствующая и коммуникативная: «Вера есть такой способ обращенности человека к миру, который позволяет ему быть не зрителем, но участником «великой драмы существования», а это значит, что он не только спрашивает, но и находит ответы, не только дает, но и получает, не только просит, но и бывает вознагражден»1.

Вербальный фидеизм, считая слово универсальным способом познания («методом концентрации», по П. Флоренскому), культивирует трепетное, пристрастное, внимательное, «острое» отношение к слову, призывает постичь не значение, нонастоящийсмысл слова, в котором «звук и зрак совместны с мыслью»2. Для вербального фидеизма характерно подчеркнутое противопоставление обычного значения слова и егоистинногосмысла. Внутренняяработасэнергийнымсловомимеет мало общего с собственно лингвистическими, профессиональными технологиями. Такая работа не может быть сведена к возбуждению смысловых клише, заготовленных впрок, она предполагает не воспроизведение и подражание, а индивидуальное осознание и творчество (акт думания, а не послушания, по выражению М.К. Мамардашвили). Подлинное познание, осуществляемое посредством слова, – это проникновение на «уровень первоидей и сверхценностей»3, «открытие первосмысла»4, умение за референцией обыденного языка, описывающего привычные вещи, усмотреть референцию второго порядка, раскрывающую «дивную», неочевидную устроенность мира. Непроявленный мир «постигается через личное прочтение универсального текста при полном сосредоточении на нем, когда исчезает грань субъ- екта-объекта»5 Установка на поиск и восстановление первозданного синкретизма мира требует от человека эмоционального и интеллектуального напряжения, рождает «новый орган восприятия, где зрение, слух, обоняние и осязание как бы сливаются в одно, порождая явление

1Копочева В.В. Парадигмы познания и языка: рационализм и фидеизм // Языковое бытие человека и этноса. М.; Барнаул, 2003. Вып. 6. С. 138.

2Гачев Г. Русская Дума. М., 1991. С. 12.

3Там же.

4Маковский М.М. Язык – Миф – Культура. Символы жизни и жизнь символов. М., 1996. С. 53.

5Григорьева Т.П. Дао и логос. М., 1992. С. 27.

[47]

синестезии, являющейся еще одной попыткой описать неописуемое»1. Слово в такой трактовке не факт, но со-бытие, сплошная ткань повествования обо всем, что случается в человеческой жизни, что конкретно и уникально в своей основе. Событие – единственный в своем роде случай, подобный однократному бросанию монеты в гадательной практике китайской «Книги перемен». Случай лежит вне научного, сугубо рационального подхода к явлениям мира, но в нем скрывается глубинный слой мироздания. Слово выступает посредником между уникальной ситуацией, в которой находится человек, и вселенским масштабом. Адекватность понимания и интерпретации слова-события зависит не от лингвистической компетенции субъекта, а от надлежащего настроя, способности к непосредственному – «здесь и сейчас» – чтению мира2, умению праздновать жизнь. В слове мир «рассказывает» свои секреты – но это не «прямая речь», а «косвенная», полная шепотов, полутонов, интонаций, намековииносказаний.

Фидеистическое слово является формой духовного опыта, вектор которого направлен не вовне, а вовнутрь. Природа фидеистического слова нерепрезентативна. О нем нельзя сказать ни того, что оно существует, ни того, что оно отсутствует. Пространство, где возможно ему существовать и быть обнаруженным, – «внутренний лес – единственное место, в котором искатель может встретиться с тайной и откровением»3. Выступая интроспективным явлением, феноменом внутренней природы, вероисповедное слово скрыто от анализа, сопротивляется всякой доксе, буквальному прочтению и завершенности – оно есть «неисчерпаемая и часто даже невыразимая возможность»4, испаряющаяся, как выразился бы Р. Барт, реальность, не поддающаяся схеме и никакому точному описанию. Оно «бесконечно значимо, функционирует стихийно, может свободно вступать в связи с другими словами и обладает еще многими другими характе-

1Ровнер А. Предисловие // Энциклопедия символов, знаков, эмблем / Авт.-сост. В. Андреева и др. М., 2002. С. 9

2Умберто Эко в одной из своих работ усматривает эту способность чтения текста (или мира, природы как текста) в диалектике движения между двумя крайностями: буквальностью понимания и нивелированием доминантного смысла.

3Ровнер А. Указ. соч. С. 8.

4Аскольдов С.А. Концепт и слово // Scripta linguisticae applicatae. Проблемы при-

кладной лингвистики – 2001. М., 2001. С. 274.

[48]

ристиками, неопределяемыми никакой логической структурой»1. Органистическая метафора, метафора «живого древа», противостоящего «сухой теории», определяет сущность фидеистического языка.

Разница двух подходов в общем виде состоит в установлении различных отношений между действительностью и языком. Как соотносятся между собой мир реальный и мир вербальный, как они приспосабливаются друг к другу? Дж. Серль заметил по этому поводу: существуют высказывания, которые нацелены на то, чтобы «слова … соответствовали миру», но есть и другие высказывания, которые имеют целью «сделать так, чтобы мир соответствовал словам»2. Первое он остроумно определил как «список сыщика», второе назвал «списком покупателя».

Что такое, например, номинация с позиций разных направлений приспособления, с позиций «сыщика» и «покупателя»? С «сыщицкой» точки зрения, названия – всего лишь знаки, инструменты членения и классификации окружающей меня действительности. Корпус имен маркирует то, что находится в поле моего наблюдения и знания, констатирует, определяет. С «покупательской» точки зрения, дело не столько в корпусе имен, сколько в их статусе – той значимости (ценности, «цене»), силе, энергии, которую я, человек, им приписываю, придаю. Придание вещи (слову) желаемого, сообщение предмету силы и влияния – не является ли этот процесс магическим в своей основе?

Недавно в СМИ промелькнуло сообщение такого рода: Туркменбаши Сапармурат Ниязов переименовал своей волей Министерство юстиции Туркмении в Министерство справедливости. С. Ниязов,

как сообщали СМИ, заменил и традиционные туркменские названия месяцев (дней недели?) на «персональные», посвященные самому себе и своей матери. Один росчерк пера – и мир обрамлен в другую раму. Не изменившись на самом деле, мир стал другим (психологи называют эту «мировую» операцию рефреймингом).

С формально-логических позиций всякая номинация предстает как лингвотехника, внешний, объективный феномен; с духовно-

1Султанов А.Х. Указ. соч. С. 285.

2Серль Дж. Р. Классификация иллокутивных актов. Новое в зарубежной лингвистике. Теория речевых актов. М., 1986. С. 172.

[49]

романтических – как идеология, «слово во человецех», внутреннее явление, возникающее согласно человеческой воле и разумению.

Эту разницу хорошо объясняет П. Успенский: «камень для ученого-позитивиста есть камень и больше ничего. Но какаянибудь простая женщина или ребенок прекрасно знают, что камень из стены церкви и камень из стены тюрьмы – это две разные вещи… Никакая химия не уловит этой разницы, но она есть, и есть люди, которые ее чувствуют и понимают»1. То же и со словом. Энергия слова, заключенная в нем, как в зерне, высвобождается, возрастает, если человек «постоянно ищет этого предмета, предпочитает его, занимается им и явно и втайне», «воображает себе этот предмет», если «этот предмет как бы занимает и поглощает его внимание, его сосредоточенность, его душевные силы»2. То, во что верит человек, направляет его шаги, осуществляется в поступках, материализуется таким образом. Магическое слово и есть осуществляемое слово, слово, отвечающее самым тонким человеческим устремлениям. Слово, интериоризуясь, становится поступком, речевое поведение – системой ценностей, концепцией жизни. Не об этом ли писали Дж. Лакофф и М. Джонсон в своей известной работе «Метафоры, которыми мы живем»?

Структура мира оказывается в прямой связи со структурой личности: каков человек – таков и мир. Каждый человек своей жизнью и творчеством открывает ипостась Бытия. Слово, таким образом, поднимается до демиургической высоты – оно есть строительство мира по собственному проекту. Мир данный одинаков для всех. Мир сотворенный неизбежно несет на себе печать творца, воплощает его дух. Слово сакрализуется, будучи сопряженным с основами Бытия. Язык в таком понимании является не как логика и грамматика, а как разговор, собеседование, диалог между человеком и миром.

Существует огромное количество приемов «фидеизации» сознания с помощью слова. Можно было бы назвать это лингвистической прагматикой, не закрепись за этим словом сугубо терми-

1Успенский П.Д. Указ. соч. С. 118–119.

2Ильин И.А. Путь к очевидности. М., 1993. С. 140.

[50]