проблемы взаимодействия
.pdfПодтверждений того, что исходное значение праслав. *kras- – это ‘яркий, контрастный (=пестрый) цвет’, находим в достаточном количестве среди производных *kras- в славянских и близких им языках: польск. krasy ‘красивый, пестрый, разноцветный’, укр. красий ‘пестрый, разноцветный’, диал. красий ‘красно-белой масти’, ‘рябой (о животном)’; с.-хорв. диал. красуља ‘кличка пестрой или серой коровы’, чеш. диал. krasul’a ‘рыжая корова’, польск. диал. krasula ‘черная или пестрая (рыжая с белым) корова’, словин. kr’asula ‘кличка коровы бело-рыжей масти’, рус. диал. красуля ‘корова рыжей масти’; чеш., слвц. kraska ‘красавица’, польск. kraska ‘цвет; кличка коровы’; ср. также литов. kérše ‘пестрая коро-
ва’, kéršas ‘пятнистый, рябой’, kiršlys ‘хариус’, швед., норв. harr ‘хариус’1.
Подкрепляют рассматриваемое предположение и факты языков, генетически близких исчезнувшему скифскому, с которым у славянских языков в разные исторические периоды складывались тесные, субстратно-суперстратные, отношения (ср. из новых работ – Д.И. Эдельман. Иранские и славянские языки. Исторические отношения. М., 2002). Речь в данном случае идет об осетинском xyz|xuz (из *kršn) ‘цвет, вид, образ’ и согдийском kršn ‘вид, внешность, облик’, kršn’w ‘красивый’, qršn’wty ‘красота’2. Эти иранские рефлексы и.-е. корня *ker-s-, к которому возводится и праслав. *kras-, близки славянскому по форме и единодушны с ним в предполагаемом значении ‘цвет’.
История конкретного цветообозначения (красный) как результат вторичной номинации демонстрирует свою «ахроматическую предысторию» и оказывается связана с оценочностью (‘яркий/пестрый’→ ‘видимый’→ ‘красивый’→ ‘красный’), с истоками формирования общего понятия цвет/тон. Подтверждением хронологической глубины этой семантической модели служит ее «тиражирование» в разных ареалах индоевропейских языков. Типологически подобное видим в появлении обозначений красного
1Этимологический словарь славянских языков… Вып. 12. С. 105; Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch. Bern, 1959. S. 583.
2Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. Л., 1989. Т. 4.
С. 273–274.
[31]
цвета среди производных и.-е. *peik-: *peik’- и *peig-: *peig’- ‘изображать что-л. путем вырезывания или с помощью красок’ ~ ‘пестрый/цвет’ (скр. piç- ‘обтесывать, вырезать, украшать’, piç- ‘украшение, орнамент’, piçá ‘пятнистый олень’, piçáñga ‘краснобурый’, pēça- ‘форма, вид, цвет’ при рус. писать, пестрый, лат. pingo ‘рисовать, украшать’ и др.1). Еще ярче взаимосвязь семантики ‘пестрый’ с производной ‘красивый’ и ‘цвет/краска’ прослеживается в этимологическом гнезде и.-е. корня *perk’-: * pork’- ’пестрый’, где широко представлены обозначения по пестрой окраске домашних и диких животных, разных видов рыб, растений. Еще Э. Бенвенист определил ‘пестрый’ как мотивировочный признак для индоевропейского обозначения детеныша свиньи, поросенка (ср. лат. porcus, нем. Ferkel, рус. поросенок и подобные названия в других славянских, балтийских, кельтских, иранских языках), представившего и.-е. основу *pork’o-, соотносящуюся с греч. πέρκος, др.-инд. pŕśni- ‘пятнистый’ («Известно, что у поросят дикой свиньи при рождении и примерно до шестимесячного возраста шкура покрыта черными и белыми пятнами и полосами»). Эту этимологию поддержал и О.Н. Трубачев в специальной работе, посвященной названиям домашних животных в славянских языках2. По этому же признаку широко представлены названия некоторых видов рыб (греч. πέρκη ‘окунь’, ирл. earc ‘форель, лосось’, др.-в.-нем. forhana ‘форель’, нем. Forell и др.). Из этого же и.-е. источника и общегерманское название краски/цвета *farwa- (< и.-е.*por(k)-wo-, ср. др.-фриз. ferwe, др.-в.-нем. far(a)wa, нем. Farbe и др.; ср.-в.-нем. varwe > ст.-чеш. barba, чеш. barwa, слвц.,
польск. barwa, словин. farba ‘цвет, краска’)3 и конкретное цветообозначение в кельтских (нов.-ирл. earc ‘красный, пятнистый’ и ‘форель’)4. В италийских языках, кроме унаследованного из индоевропейского названия свиньи (ср. выше о лат. porcus), видим ре-
1ФасмерМ. Указ. соч. Т. 3. С. 256, 261; Черных П.Я. Указ. соч. Т. 2. С. 26, 35.
2Трубачев О.Н. Происхождение названий домашних животных в славянских языках: (Этимологические исследования). М., 1960. С. 63.
3Etymologisches Wörterbuch der Deutschen // W. Pfeifer etc. Berlin, 1993. Bd. 1. S. 324; Machek V. Etymologický slovnik jfzuka českeho a slovenskeho. Praha, 1957. S. 26.
4Льюис Г., Педерсен Х. Краткая сравнительная грамматика кельтских языков. М., 1954. С. 72.
[32]
зультат собственного осмысления через мотивировочный признак ‘пестрый’ понятия ‘красивый’ (подобно древнерусскому!): лат. pulcher ‘красивый’ из *polkros, *pelkros по диссимиляции продол-
жение и.-е. *perk’-ros < *per-k- ‘пестрый, цветной, bunt’1.
Языковые факты вскрывают осмысление фрагмента зрительного мировосприятия индоевропейцев, где ‘контрастно-яркое, пестрое’ представлено и как частное (конкретное цветообозначение) – ‘черно-белый’, ‘красно-белый’, ‘черный’, ‘красный’, ‘белый’, и как выражение общего – ‘цвет/краска’, оценочного – ‘красивый’. Выявив эту глубинную семантическую модель при син- хронно-диахронном исследовании синонимичных этимологических гнезд *kras- и *květ- и определив ее воспроизводимость, повторяемость в разных ареалах и в разных языковых формах (генетически не связанных между собой), можем в этом контексте решать спорные этимологические вопросы (например, красный и черный как семантически разнонаправленные продолжения одного и того же корня), понимать специфику образования производных, переносных значений слова, в конечном счете, особенности семантической сочетаемости слова.
Коль скоро исходное значение, начальный семантический потенциал производящей основы/корня определяет последующее направление, «траекторию» развития семантики, то мы вправе, исходя из непрерывности семантического пространства, прогнозировать специфику «поведения» слова на каком-то определенном этапе исторического развития данного языка, ожидать или не ожидать какого-то направления развития значения языкового знака. Это положение, этот аспект взаимодействия синхронного и диахронного при анализе языковых фактов продемонстрируем на двух примерах достаточно известных и этимологически бесспорных лексических групп (этимологически бесспорных, дабы убедиться, что это не «подгон», не случайность).
Производные корня *emпредставлены в праславянском тремя глаголами и их производными: *jęti, jimQ ‘брать, взять’ – дейст-
1Walde A. Lateinisches etymologisches Wörterbuch. 3-te, neubearb. Aufl. von Hofmann J.B. Heidelberg, 1938–1954. Bd. 1–2. Bd. 2. S. 384.
[33]
вие приобщения объекта (ср. др.-рус. ятецъ ‘пленник’, рус. изъять, взять и др.), *jьmati ‘брать, хватать’ – процесс приобщения объекта (ср. др.-рус. имовати ‘брать’, рус. заимка, лихоим и др.), *jьmĕti ‘иметь’ – состояние обладания приобщенным объектом (ср. рус. иметь, имение и др.). Эта ЛГ корня *emимеет в славянских языках устойчивые синонимические отношения с ЛГ произ-
водных корня *ber- (< *bher-), ср. рус. брать, избрать, забрать,
сбор и т.п.1 И, несмотря на то, что на протяжении не одного тысячелетия эти основы, их производные сохраняют синонимические отношения, их взаимовлияние не привело к появлению у производных корня *berзначения ‘иметь’ (‘брать’ → ‘иметь’, как в гнезде производных корня *em-). Развитие семантики от ‘брать’ к ‘иметь’ мы наблюдаем и у производных и.-е. корня *g(h)abh-: ‘брать, хватать’→ ‘держать’ (лат. habeo) → ‘иметь’
(лат. habeo, фр. avoir, гот. gabei ‘богатство’)2, и.-е *kap- ‘хватать’ (гот. haban, нем. haben) → ‘иметь’ (англ. to have, нем. haben)3.
Приведенные и.-е. основы *em-, *g(h)abh-, *kapимеют как первичное, мотивирующее значение ‘брать, хватать’, а у *ber-|*bher- исходное ‘нести’ (ср. лат. fero и т.п.), сохраняющееся в ряде производных и в славянских языках (ср. рус. бремя/беремя, беременная и т.п.). В обозначении процесса ‘нести’ оказывается маркирован либо начальный его этап – предшествующее действие (ср. *bher- ‘нести’ →’брать’ в славянских и кельтских языках), либо конечный этап, результат, целенаправленность (ср. рус. нести,
о. слав. *nesti, *nositi, литов. nèšti ‘нести’, др.-инд. náçati ‘получа-
ет, достигает’, лат. nanciscor ‘случайно получать, оказываться владельцем; находить, попадать’, гот. ganah ‘достаточно’ и т.п.4). Следовательно, получается, что, несмотря на долговременную синонимичность корня *em- и *ber-, сильнее оказалось генетически заданное направление развития семантики и у производных *berне развилось значение ‘иметь’.
1Этимологический словарь славянских языков… Вып. 6. С. 71; Пятаева Н.В. История синонимичных гнезд *em- и *ber- в русском языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Уфа, 1995.
2Pokorny J. Op. cit. S. 408.
3Ibid. S. 526–527.
4Фасмер М. Указ. соч. Т. 3. С. 67.
[34]
Следующий пример с глаголами *хorniti, *хovati, *prętati (в части значений им соответствует глагол *grebti), взят также из наблюдений С.М. Толстой по явлению семантического параллелизма между целыми лексическими (этимологическими) гнездами праславянского лексикона, связанными как отношениями синонимии, так и антонимии (см. выше о синонимии праславянских *kras- и *květ-). Обозначенные глаголы демонстрируют специфику сравнения семантической структуры синонимичных этимологических гнезд: не обязательно коррелятивные в отдельных языках или диалектах, они оказываются семантически соотносительными, когда сравниваются их семантические спектры в целом. Такое сравнение позволило выстроить синонимичный («изосемичный») ряд, где в семантической структуре каждого из трех гнезд сочетаются значения ‘прятать, скрывать, хранить’ и ‘хоронить, погребать’, а в двух гнездах (*хorniti, *хovati) семантика расширяется за счет значений ‘кормить, питать’, ‘беречь, сохранять’. Следовательно, неясность возможности/невозможности связи значений ‘кормить’ и ‘хоронить’, представленной в гнезде глагола *хorniti, типологически обосновывается повторением этой связи в словообразовательноэтимологическом гнезде глагола *хovati. И таким образом представляется картина определенных регулярных системных семантических отношений1.
Об устойчивости синонимичных отношений производных лексем различных этимологических гнезд, восходящих к синонимичным основам, свидетельствуют и результаты исследований, проведенных ранее на материале нескольких групп славянских синонимичных этимологических гнезд (А.А. Калашников, Н.В. Пятаева, А.П. Шальтяните и др.). С.М. Толстая обращает внимание на интерпретационную значимость этого явления в области семантической реконструкции (прописывание мотивационной схемы реконструкции), учитывая тот факт, что семантические отношения разворачиваются на всем семантическом пространстве, в котором используется данная морфема2.
1Толстая С.М. Указ. соч. С. 552–553.
2Там же. С. 551.
[35]
Но каковы причины возникшей синонимизации названных словообразовательно-этимологических гнезд и на каком этапе их формирования, развития началось это сближение? Что является культурно-исторической мотивацией особенностей семантики и употребления данных языковых единиц в синхронии и почему значение ‘кормить’ не возникло у производных глагола
*prętati?
Как представляется, для ответа на эти вопросы важен, но, видимо, недостаточен выход в семантическое пространство этимологического гнезда и синонимическая «подсветка». Ведь получается только определенная «горизонтальная» проекция семантических структур гнезд (на уровне праславянского). Необходимо и «вертикальное» простраивание материала, определение исходного семантического потенциала – производящей/мотивирующей семантики более глубокого уровня, если только это не собственно славянское образование. Поэтому в данном случае если идти от исходного, этимологического значения, то диахронная семантика рассматриваемых гнезд являет следующую иерархию значений, направления их развития: из *хovati исходно *‘смотреть с вниманием’ как ‘стеречь, беречь, хранить’ (собств. ‘присматривать’) развивает значения ‘прятать, таить’, а также ‘беречь, хранить, содержать’ > ‘кормить’ и ‘беречь, хранить, прятать’ > ‘хоронить’; *хorniti как *‘питать, кормить’ порождает ‘ухаживать, беречь, хранить’ > ‘хранить, прятать’ > ‘хоронить’1; *prętati (этимологически не совсем ясное), либо как *‘оплетать, закрывать, убирать прутьями > ‘убирать, укрывать’ > ‘прибирать, украшать’ > ‘обряжать, приготовить к погребению’2, либо *‘резкое движение рывком’ как ‘сдвигать с места’, ‘задвинуть, завернуть’ и далее – ‘убирать’ («Глагол прятать относится только к одному способу расчистки подсеки, с ним связаны представления о действии, основу которого составляло резкое движение, движение рывком, направленное на стягивание пала и перемещение его по подсеке.<…> ср. др.-рус. прятати ‘очищать (подсеку) после сжигания срубленного
1Этимологический словарь славянских языков… Вып. 8. С. 78–79, 86–87.
2Черных П.Я. Указ. соч. Т. 2. С. 79.
[36]
леса’, нéпрять ‘лес, срубленный для огнища, но оставленный несожженным’»1. Но и в том, и в другом случае одинаковое производное значение, ставшее основным в семантическом поле гнезда, – ‘приводить в порядок, убирать’ (сено, хлеб, урожай и т.п.) > ‘убирать с тем, чтобы сохранить’ (>‘сохранить в тайне от всех’, ‘прятать’, ‘убирать, приводить в порядок’, ‘убирать себя’ >‘одеваться, убирать покойника’, ср. др.-рус. опрятавше тЪло с плачемь).
Из сопоставления семантической филиации гнезд видим, что семантический потенциал праслав. *prętati не мог способствовать формированию семантической линии ‘хранить, беречь’→ ‘кормить’. Возникшее разными путями в каждом семантическом спектре значение ‘прятать, хранить’> ‘хоронить’ и есть отправная точка сближения. Рефлексы праславянских *хovati и *хorniti обозначают взаимообусловленные действия, процессы: ‘присматривать, беречь’ ~ ‘содержать’, ‘кормить’ и ‘кормить’ ~ ‘ухаживать, беречь’. Эти действия касаются живых существ (людей, животных, птиц). В то время как *prętati (и как *‘оплетать закрывать, убирать прутьями’, и как – что вероятнее – обозначение способа расчистки подсеки) связано с номинацией только предметов, только неживого. Поэтому и возможно стало развитие исходного значения ‘убрать, привести в порядок; укрыть’ в ‘убирать с тем, чтобы сохранить (сено, хлеб, урожай и т.п.)’ и ‘убрать покойника’, ‘обрядить’, ‘приготовить к погребению’.
Контрастно на фоне этого ряда общих семантических переходов смотрится семантическая структура производных праслав. *grebti, *grebati ‘копать(ся), рыть’, ‘царапать, чесать’, ‘хоронить’ (ср.*grobъ ‘яма, могила, гроб, гробница’, *grabati ‘рыть, копать’, ‘сгребать’, ‘хватать’, *grabiti ‘сгребать, хватать’). Исходное значение «позволило»’ только «точечное» пересечение с вышерассмотренными праславянскими глаголами и их производными: ‘хоронить’ как ‘зарывать, закапывать’ (ср. рус. погребение, грабеж, литов. grébti ‘грести (граблями)’, gróbti ‘хватать’, лтш. grebt ‘рыть’, авест. grab- ‘хватать’, гот. graban ‘зарывать, хоронить’,
1Куркина Л.В. К этимологии слав. *prętati // Балто-славянские исследования. XV:
Сб. научных трудов. М., 2002. С. 197–201.
[37]
graba ‘могила’, groba ‘яма’ и т.д.1). Следует отметить, что «похоронная» семантика – это преимущественно славяно-германская изоглосса. Следовательно, это сравнительно поздняя (не индоевропейская) семантическая инновация, представляющая из себя оценочно сниженный экспрессив: ‘зарыть, закопать’ →’похоронить’ (со временем сниженность семантики стирается, ср. рус. погребение), притом что *хorniti, *хovati и *prętati актуализируют, судя по мотивировочному признаку, важность атрибутики проводов покойника – ‘прибирать, приводить в порядок, наряжать’ (ср.
рус. обрядить, обряд).
Любопытен и такой факт, что у производных корня *greb-/ *grobне развился даже семантический переход ‘зарывать, закапывать’> ‘хранить, сохранять’, логически, казалось бы, возможный. Разорванный ареал существования продолжений и.-е. корня *ghrebhдает основание предположить его и.-е. древность, отсутствие отмеченного семантического перехода, наличие двух, видимо, одинаково древних, первичных значений ‘копать(ся), рыть’, ‘царапать’ и ‘сгребать, хватать’ наводит на мысль, что, может быть, истоки этой ЛГ относятся к доземледельческому периоду индоевропейского общества, общества охотников и собирателей. Именно этим можно объяснить несостоявшийся семантический переход ‘зарывать, закапывать’> ‘хранить, сохранять’ у производных корня *ghrebh-, в то время как *prętati, связанное с другим уровнем культуры, с земледельческой практикой славян (видимо, с подсечно-огневым земледелием2), исходное значение ‘расчищать, приводить в порядок; укрывать’ продолжило как ‘убирать с тем, чтобы сохранить (сено, хлеб, урожай и т.п.)’.
Бесспорным фактом является в нынешней научной ситуации стремление семантической реконструкции оказаться значительно более широкой исследовательской областью. Бесспорно и то, что «семантическая реконструкция должна быть поддержана представлениями о существующих в сфере славянской лексики регу-
1Этимологический словарь славянских языков… Вып. 7. С. 95–97, 108–109, 133;
Lehmann W.P. A gothic etymological dictionary. Leiden: E.J. Brill, 1986. Р. 158.
2См.: Куркина Л.В. Указ. соч.
[38]
лярных системных семантических отношениях и регулярных моделях семантической деривации»1. Но при этом хочется, чтобы рядом с этими положениями стояло напоминание не забывать при анализе языкового материала историко-культурную перспективу (динамику), учитывать существующую ареально-временную стратификацию языковых фактов. Что дает учет этих параметров в лингвистическом анализе, можно посмотреть на том же ряде синонимичных праславянских глаголов.
Так, например, заслуживает внимания тот факт, что слав. *хorniti, имея значения общеславянского распространения – ‘кормить, питать, беречь, хранить, прятать’, только в русском и украинском реализуется в значении ‘хоронить, предавать земле (умершего)’2, и в то же время именно в этом ареале у продолжений слав. *хorniti нет значения ‘кормить, питать’. Глагол этот считается производным от имени хorna ‘пища, питание, корм’, которое, как утверждает О.Н. Трубачев (вслед за Й. Микколой, В.И. Абаевым), скорее всего, было заимствовано из иранского источника, ср. авест. χvar∂na ‘еда, питье’ (подобное семантическое развитие у праслав. *gojiti)3. В.И. Абаев также считает, что из сев.-иран. хwarnaидет, вероятно, праслав. *хorna ‘пища, еда’, ср. полаб. сhórna ‘пища’, chórnét ‘кормить’, болг., с.-хорв. храна ‘пища’ и пр.4
Возможно, под влиянием того же северноиранского (скифосарматского) источника произошло и смещение семантики в сторону ритуальной (погребальной): ареал распространения семантического изменения совпадает с территорией субстратного скифского влияния на антов-славян, в связи с чем можно как свидетельство возможности такого влияния привести осет. хærnæg/хwærnæg ‘поминки, тризна, непосредственно сопрово-
1Толстая С.М. Указ. соч. С. 551.
2Черных П.Я. Указ. соч. Т. 2. С. 352; но ср. еще слвц. диал. chranba, chramba ‘похо-
роны, погребение’.
3Трубачев О.Н. Из славяно-иранских лексических отношений // Этимология. 1965. М., 1967. С. 36; Этимологический словарь славянских языков… Вып. 4. С. 77; здесь же обзор других этимологий этого слова.
4Абаев В.И. Указ. соч. С. 181: «Из конкретного значения ‘кормить’ развились в дальнейшем более абстрактные значения ‘холить’, ‘беречь’, ‘хранить’».
[39]
ждающие погребение’ (<иран. *хwarnakaот *хwar- ‘есть’), ср. хærīnag ‘пища’ от хæryn ‘есть’. Причем другое слово – хist (причастие от xyncyn ‘угощать’) – применялось не только к тризне в дни погребения, но и к последующим поминальным угощениям, которых в году бывало до десяти1. Можно также предположить, что именно на территории непосредственного контакта, знакомства славян с иранской (скифо-сарматской) культурной и языковой традицией сохранилась маркировка ритуальности того вида пищи/угощения, который обозначался словом, давшим слав. *хorna. Допустимо предположить, что это стало причиной отсутствия в древнерусском (и его современных продолжениях) этого слова для обозначения (любой) пищи, корма, как это имеет место в остальных славянских языках (В. Даль отмечает лишь слово хорона, обозначающее действие по глаголу хоронить2). И это притом, что только на этой территории – как было сказано выше – хоронить развивает значение ‘погребать, хоронить покойника’, а в других славянских языках у его соответствий значение ‘хранить, прятать, беречь’ и ‘кормить(ся), питать(ся)’3. Следовательно, если сталкиваемся с ‘незакономерным’ поведением какой-то части семантического поля, репрезентирующей сознание определенного историко-культурного ареала, с нарушением непрерывности семантического пространства, то вправе предполагать и пытаться обнаружить ‘возмущающее’ инокультурное воздействие.
Таким образом, можно сделать вывод, что современный уровень синхронных исследований с его наработками в русле сис-
1См. Абаев В.И. Указ. соч. С. 180, 203. Об иранском влиянии на праславянский см.: Зализняк А.А. Проблемы славяно-иранских языковых отношений древнейшего периода // Вопросы славянского языкознания. М., 1962. Вып. 6; Иванов Вяч.Вс. Славяно-арийские (=индоиранские) лексические контакты // Славянская языковая и этноязыковая системы в контакте с неславянским окружением. М., 2002. С. 17– 51; Трубачев О.Н. Из славяно-иранских лексических отношений // Этимология. 1965. М., 1967; Эдельман Д.И. К происхождению иранско-славянских диахронических параллелей // Славянская языковая и этноязыковая системы в контакте с неславянским окружением. М., 2002. С. 61–103.
2Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. 3-е изд. СПб., 1903– 1909. Т. 4. С. 1222.
3Этимологический словарь славянских языков… Вып. 8. С. 78–79.
[40]