проблемы взаимодействия

вода – жизненный, живой элемент, изначальная стихия и первоисточник всякой жизни. И сколько же художников, лишенных специфической чувствительности, требуемой для проникновения в мистерию воды, пишут такую воду, по которой “как по камню плывут утки”, как говорит Бодлер»1. Собственно, живописный язык импрессионистов, открывающий мир неуловимых, мгновенных, изменчивых впечатлений, является выражением водного мироощущения – зыбкого, пребывающего в постоянных превращениях, знающего лишь ускользающее мгновение. Эта поэзия воды неприемлема для другого опыта переживания красоты, например «геологического», с его «жаждой неподвижности», неизменности, осязаемости и устойчивости2.

Опыт переживания стихий у Башляра архетипичен, но несет в себе возможность углубления. За природными стихиями у него просвечивает мир ценностей: чистота воды, жертвенность огня, вертикальный дифференциал воздуха, спокойная и жизнеутверждающая сила земли. Выявление ценностного основания в анализе грез раскрывается (например, по версии М. Шелера) в интенциональности сознания, направленного на «идеальные» предметы, «презентирующие смысловой компонент человеческого бытия». Существование людей помимо ситуативного горизонта обладает надэмпирическим горизонтом, посредством которого человек приобщается к трансцендентным ценностям3. То есть анализ грез у Башляра содержит в себе момент отношения к ценностям. В сущности юнгианский способ анализа сознания, ориентированный на выявление его глубинных предпосылок, до определенных пределов смыкается с феноменологическими процедурами (см.: Юнг К.Г. «Феноменология духа в сказках»). Но философ отметит различия, определит возможные границы применения этих методов.

Наиболее продуктивно в теоретическом плане это сделано на материале анализа поэтического воображения. Поэтическое воображение – область художественного сознания, относящегося наряду с миром грез, сновидений, состояний созерцания к сфере во-

1Башляр Г. Художник на службе у стихий… С. 260, 261.

2Он же. Вода и грезы. Опыт о воображении материи. М., 1998. С. 53.

3История философии: Энцикл. Минск, 2002. С. 1274.

[161]

ображения. Она закрыта для мысли активной и открывается философии покоя: «Ведь в интеллектуальной жизни мы не только не живем воображением, но еще и попираем его сублимации. Мы насмехаемся над образами, сияющими простодушием… [Имея в виду мир поэтических грез. – Е. К.] следовало бы отвести воображению преобладающую роль в философии покоя. Иначе говоря, следовало бы “отправить на покой” мысль активную и утилитарную, мысль дескриптивную… Состояние покоя и есть состояние грезы… – фундаментальное состояние психики»1.

Анализ жизни воображения у Башляра лишен терминологической строгости, и это, возможно, сознательное противодействие «суждению, путающемуся в специальных терминах». В «Поэтике пространства» соседствуют на равных «транссубъективный» и «интерсубъективный» образ2. Ключевым для феноменологического анализа поэтического воображения выступают у Башляра понятия отклик и отголоски, заимствованные у Э. Минковского.

Жизнь поэтического образа – это преодоление границы внешнего и внутреннего, «дуализма субъекта и объекта – это постоянное мерцание, радужные переливы, непрекращающаяся игра перестановок»3, где соединяются чистая субъективность (переживание смыслов) и некая незавершенная реальность. Вместе с тем эта форма опыта имеет сложную временную организацию: поэтическое мгновение, в которое укладывается вся полнота переживания мира и тайн человеческой души, «мгновение сложное», соединяющее «бесчисленные одновременности»4.

Сфера поэтического воображения как предмет феноменологического описания имеет свои особенности. «Феноменологическое исследование этой сферы создания поэтического образа мы предложили бы назвать микрофеноменологией – она-то и может стать элементарной феноменологией в строгом понимании». Это пер-

1Башляр Г. Грезы о воздухе. Опыт о воображении движения. М., 1999. С. 169.

2Он же. Поэтикапространства… С. 7, 11.

3Там же. С. 7.

4Башляр Г. Новый рационализм. М., 1987. С. 347.

[162]

вичный и элементарный опыт исследования, «начальный курс феноменологии»1. Этот тезис обосновывается двояко.

Во-первых, художественное сознание по определению обра-

щено к опыту целостного и глубинного освоения реальности, где задействованы процедуры редукции – выхода в сферу имманентного опыта и его очищения, исключение трансценденции путем обращения к имманентным коррелятам2. Эта концентрация в опыте постижения целостности – нерв художественного созерцания: «Именно такого овладения «мотивом» в полном смысле этого слова добивался в многочасовом созерцании Сезанн. «Мы зреем», – говорил он. А после этого внезапно: «Все сложилось»3. О розах, изображенных Эльстиром, Пруст говорит как о некой «новой разновидности, которой этот художник, словно изобретательный садовник, обогатил семейство роз»4.

Во-вторых, поэтический образ рассматривается в качестве исходной структуры, «истока» жизни сознания, это микроструктура грезящего сознания, самое мимолетное движение, самое простое. Его особенности: «поэтический образ сущностно изменчив», и в этом смысле «он не конститутивен в отличие от понятия»5; он лишен интенциональности. Последняя возникает в целостном поэтическом тексте, где выстраивается система образов. Единичный образ этой направленности лишен (ср. Гуссерль о неинтенциональности некоторых психических феноменов6).

Поэтический образ онтологичен: следует уловить его специфическую реальность, масштаб, силу и мощь его воздействия. Его недостаточно вывести из событий внешнего – культурного или внутреннего – психологического порядка. Возможно, образ связан с некими душевными страданиями, но сам он радость и новизна. Психоаналитик углубляется в историю поэта и демонстрирует его тайные страдания («цветок он объясняет наво-

1БашлярГ. Поэтикапространства… С. 7, 15.

2ШкуратовИ.Н. Феноменологический словарь. //http: //lebenswelt.narod.ru/dictionary.htm

3Мерло-ПонтиМ. Феноменология восприятия. СПб., 1999. С. 178.

4БашлярГ. Поэтика пространства… Указ. соч. С. 19.

5Там же. С. 7.

6Шкуратов И.Н. Феноменологический подход в психологии: история и перспективы (по работам Э. Гуссерля). М., 2002. С. 66.

[163]

Исследователи говорят о двух периодах в творчестве Башляра: психоаналитическом и феноменологическом. Однако это невозможно представить как радикальную смену исследовательских парадигм: элементы феноменологического подхода выявляются в его «грезах», а в феноменологической работе «Поэтика пространства», по мнению исследователя, психоанализ «играет не меньшую роль, чем в пенталогии стихий»1. Сам философ уклонялся от однозначных формул, занимая позицию методологической неопределенности: когда-то он занимался психоанализом, но не следует думать, что он принадлежит «к прихожанам этой церкви, сводящей все к прошлому»2. Не принимает он и упреков в том, что пытается «свести науку, дух к истокам», связывая свои идеи о региональном рационализме, «с феноменологией, гуссерлианской феноменологией»3.

Вообще его методология поливариантна. Историки философии видят в нем предтечу структурализма, самого Башляра называли основным проводником юнгианских идей во Франции4, в анализе жизни поэтического воображения он обращался к феноменологической методологии, комментаторы говорят о неоромантизме, о близости Башляра фантастическому романтизму Новалиса.

Разнообразие методологического инструментария для Башляра могло быть мотивировано его опытом философского анализа науки. Исследуя природу новой рациональности, имплицированной в формах научного опыта исследования закономерностей микромира с его фундаментальной незавершенностью, подвижностью и незаконченностью, стохастичностью, философ доказывал, что изменения в аксиоматических основаниях классической науки неизбежно ведут к подвижкам в сфере научной методологии, в частности к вероятностному характеру научных построений. Философ развивает идею множественности познавательных средств,

1БашлярГ. Земля и грезы о покое. М., 2001. С. 315.

2Онже. Новый рационализм. М., 1987. С. 288.

3Там же. С. 304.

4БашлярГ. Земля и грезы о покое. М., 2001. С. 313.

[165]

полифонии философской интерпретации науки. Для него онтологии, эпистемологии, философии множественны, частичны1.

В сущности, разные теоретические инструменты позволяют развернуть новым ракурсом предмет исследования, увидеть его с новой стороны. «Психоаналитик, суди не выше чрева», – замечает Башляр2. Но его первоначальный инструмент исследования – психоанализ, притом с самого начала неклассический. Исходной точкой анализа воображения являются психоаналитические установки: статичные структуры внутреннего опыта, заданные концептуально. Они обозначены в названии работы – «Психоанализ огня», и уже в этом исследовании заданные рамки оказываются тесными. Башляр видел себя оппонентом Фрейда уже в работе 1937 г.: он сочувственно цитирует М. Шелера, отмечающего крайности теории сублимации; противопоставляет «постоянной сублимации» классического психоанализа «диалектическую сублимацию», для которой «подавление является деятельностью нормальной, полезной, более того доставляющей радость»3. Используя психоаналитический понятийный инструментарий (сублимация, архетип, трансфер), философ постоянно выходит за рамки этой методологии, преодолевает ее, вводит дополнительные понятия: «асцензиональная [франц. ascensionnel – относящийся к вознесению или восхождению. – Е. К.] психология… более пригодна для изучения непрерывности грез и сновидений, нежели психоанализ»4. Ему тесно в рамках этой методологии, он ее постоянно модифицирует, расширяет, преобразует. Чего стоят эти постоянные превращения: сублимации Фрейда противопоставляется «диалектическая сублимация» «Психоанализа огня», для которой «подавление является деятельностью нормальной, полезной, более того доставляющей радость»5. Термин «сублимация» остается в арсенале философа в совершенно непсихоаналитической интерпретации: чистая

1ВизгинВ.П. Эпистемология Гастона Башляра и история науки. М., 1996.

2БашлярГ. Поэтика пространства… С. 18

3Онже. Психоанализ огня. М., 1993. С. 151.

4Онже. Вода и грезы. Опыт о воображении движения. М., 1999. С. 40.

5Онже. Психоанализ огня. М., 1993. С. 151.

[166]

сублимация, «сублимация, ничего не сублимирующая, свободная от бремени страстей и натиска желаний»1.

Сама жизнь воображения – мир полутонов, рефлексов, сложной игры смыслов, прикосновения к непознанному, подводила его к более тонким методам описания. Воображение этимологически – это «пребывание “во-образе”», внутри образа, интенция на исследование жизни сознания изнутри2. Здесь предполагается погружение в сферу созерцания, особое напряжение внутреннего слуха и видения, особая чуткость при незавершенности, принципиальной открытости исследуемого пространства. Феноменолог работает на самых глубинах творческого акта и не интеллектуализирует образ. Он прикасается к истоку чистого воображения: феноменология рассматривает рождение образа в глубинах индивидуального опыта, с которым резонирует архетипический слой сознания3.

В работе «Поэтика воображения» Башляр определит границы применения методологии психоанализа: она объективистски ориентирована, ищет внешние, объективные корреляты; тяготеет к большим общечеловеческим масштабам, противопоказана камерным ситуациям, ситуациям микроанализа; преодолевает поверхностный психологизм, но неизбежно рационализирует ткань сознания, рационализирует образы, помещая их в заданную сетку соответствий. Методология не восприимчива к тихой жизни сознания, которая открывается лишь внутреннему слуху, она наивна в своем гносеологическом энтузиазме. Но тем не менее в логике юнгианского психоанализа рождается техника анализа грез, которая легла в основу его блистательной пенталогии. И эти идеи сохраняют значение как для самого французского философа (работа «Художник на службе у стихий» датирована 1954 г.), так и для его последователей4.

Имея в виду опыт феноменологического анализа культурных феноменов у Башляра, можно было бы, привлекая идеи М. Мерло-

1БашлярГ. Поэтика пространства… С. 15.

2Карпицкий Н.Н. Феноменология воображения. // Творческое наследие Г.Г. Шпета и философия ХХ века. Томск, 1999. С. 38.

3БашлярГ. Поэтика пространства... С. 5.

4См., напр.: Ким Юр-Ран. «Вода» в романе «Доктор Живаго» Б.Л. Пастернака //

Культурология. Дайджест. 1999. № 4 (12). С. 126–127.

[167]

Понти, которого Башляр неоднократно цитировал в «Грезах», сформулировать общие принципы феноменологического анализа культуры.

Во-первых, сама тема культуры для феноменологии органична: если культура – важный фактор жизни сознания, то сама она становится равноправным предметом исследования. У Башляра присутствует пафос принятия мира культуры, его торжественного утверждения. При этом обнаруживается почти текстуальное сближение позиций Башляра и Мерло-Понти; по мнению последнего, лучшее определение редукции принадлежит Э. Финку, ассистенту Гуссерля: «он говорил об удивлении перед лицом мира»1. Мир обнаруживает себя как нечто странное и парадоксальное, выступая фоном, предпосылкой обращения к единству сознания как основы мира. Рефлексия отступает в сторону, испытывая удивление перед лицом мира. Башляр в генезисе жизни духа выделяет грезы или изумленность: «Мир сначала прекрасен, а затем уже истинен. Миром сначала восхищаются, и только потом его верифицируют»2. Итак, общим здесь является пафос принятия мира культуры, его утверждения и феноменологического описания.

Во-вторых, обратим внимание на то, как открывается мир культуры в феноменологической проекции:

1. Он может обнаруживаться с помощью понятия жизненный мир – общий фон существования, пространство смыслов, дообъективный, лишенный оформленности мир непосредственных впечатлений и переживаний, выступающий предпосылкой последующих форм жизни в культуре. Его описание предложено у Мерло-Понти на примере детского сознания: «Ребенок живет в мире, который, как он верит без колебаний, доступен для всех, кто его окружает, и он не осознает ни себя самого, ни, впрочем, других в виде личных субъективностей, он не подозревает, что мы все и он сам ограничены определенной точкой зрения на мир… С cogito начинается борьба сознаний, каждое из которых, как об этом говорит Гегель, ищет смерти другого. Для того чтобы эта

1Мерло-Понти М. Указ. соч. С. 11–12.

2БашлярГ. Грезы о воздухе. Опыт о воображении движения. М., 1999. С. 223.

[168]

борьба могла начаться, чтобы каждое сознание могло подозревать о чуждом ему присутствии, которое оно отрицает, необходимо, чтобы все эти присутствия имели какую-то общую территорию и чтобы они вспоминали о своем мирном сосуществовании в мире детства»1. Жизненный мир, таким образом, это «общая территория существования в культуре». Жизненный мир прошлых эпох обнаруживает себя в горизонте смыслов, задающих разные способы существования, запечатленных предметно, телесно, во фрагментах культурного пространства. Культура как «объективноистинный мир», воплощенная в предметных формах, для феноменологического анализа вторична и значима как способ выражения меняющихся форм культурного опыта, предметных спецификаций жизненного мира (прежде всего в аспекте ее пространственных характеристик и телесных форм выражения). Смена форм жизненного мира запечатлена в следах прошлого.

2. Специфика жизненного мира такова, что здесь переплавляются, сочетаются, соединяются, переливаются, «мерцают» формы чистой субъективности и самой реальности. В феноменологическом описании открывается целостность бытия человека в культурном мире: «Как природа проникает в центр моей личной жизни

исплетается с ней, так и формы поведения спускаются в природу

ирасполагаются там в виде культурного мира. У меня есть не только физический мир, я живу не только среди земли, воздуха, воды, но вокруг меня существуют дороги, поля, деревни, улицы, церкви, предметы обихода, колокольчик, чайная ложечка, трубка. Каждый из этих объектов несет на себе клеймо человеческого действия, которому он служит. Каждый излучает атмосферу человечности, которая может быть определенной в очень малой степени, если речь идет о следах, оставленных на песке, или опреде-

ленной в большей степени, если я от первого до последнего этажа обхожу дом, из которого недавно выехали жильцы»2. Это снятие различий между внешним и внутренним, «этот диалог субъекта с объектом, это подхватывание субъектом рассеянного в объекте

1Мерло-Понти М. Указ. соч. С. 452–453, 454.

2Мерло-Понти М. Указ. соч. С. 443.

[169]

смысла, а объектом – интенций субъекта, это специфическое восприятие располагает вокруг субъекта мир, который сам с ним говорит, и укореняет в мире собственные мысли»1.

Такой опыт целостности созерцания мира обнаруживается у Башляра в анализе опыта созерцания природы: «Мы ощущаем таинственное родство с одиноко стоящим деревом: воображение открывает в дереве «глухой, медлительный, необоримый порыв… Покорение легкости, создание летающих предметов, воздушных и трепещущих листьев!» Дерево – «существо, которое никогда не ложится. Только человек и дерево в природе вертикальны: они образуют один тип существ. Дерево – всегдашний образец героической прямизны…»2. Обжигающий холод чистой, прозрачной воды, к которой мы прикасаемся, рождает грезу об энергии живой воды, которая способна вернуть молодость, энергию силы, жизнь: чистая вода навевает грезу о возрождении. «В воду погружаются, чтобы возродиться, омолодившись… Собственно, Источник Молодости есть в каждом доме, это – тазик с холодной водой для умывания бодрящим утром… Свежая вода пробуждает и молодит лицо... Под пробудившимся челом загорается свежий взгляд. Свежая вода возвращает взгляду “пламя жизни”»3.

3. Тематезируются пространственные характеристики, особенности пространственной организации культуры. Здесь могут обсуждаться телесные формы выражения культуры и специфика смыслового пространства.

У Мерло-Понти исследуются телесные формы выражения в культуре: «Привыкнуть к шляпе, автомобилю или трости – значит обустроиться в них или, наоборот, привлечь их к участию в объемности собственного тела»4. Воспринятые таким образом феномены культуры являются знаками иных форм опыта и способов существования: «Цивилизация, в которой я принимаю участие, существует для меня во всей своей очевидности в тех предметах обихода, которыми она себя обеспечивает. Если речь идет о неиз-

1Мерло-Понти М. С. 177–178.

2БашлярГ. Грезы о воздухе. Опыт о воображении движения. М., 1999. С. 271.

3Онже. Вода и грезы. Опыт о воображении материи. М., 1998. С. 203–204.

4Мерло-Понти М. Указ. соч. С. 191.

[170]