3.4. Противоречивое отношение к христианству

Важно заметить, что решающее воздействие на жизнедеятельность русского народа оказало его противоречивое отношение к Христианству, сама противоречивость его религиозности. В «Русской» религиозности между чистой, глубокой и полной верой, между цельным погружением духа в недра церковно-религиозного бытия и пустотой нет ничего промежуточного. Русский человек либо имеет в своей душе истинный «страх Божий», подлинную религиозную просветленность, либо он исповедует нигилизм – неверие в духовные начала и вседозволенность, отрицание духовных первооснов общественной и частной жизни. Чрезвычайно точно суть нигилизма выразил Вяч. Иванов: «Основная черта нашего народного характера – пафос совлечения, жажда совлечься всех риз и всех убранств, и совлечь всякую личину и всякое украшение с голой правды вещей. С этою чертой связаны многообразные добродетели и силы наши, как и многие немощи, уклоны, опасности и падения. Здесь коренятся: скептический, реалистический склад неподкупной русской мысли, ее потребность идти во всем с неумолимо-ясною последовательностью до конца и до края, ее нравственно-практический строй и оборот, ненавидящий противоречие между сознанием и действием, подозрительная строгость оценки и стремление к обесценению ценностей. Душа, инстинктивно алчущая безусловного, инстинктивно совлекающаяся всего условного, варварски-благородная, т.е. расточительная и разгульно-широкая, как пустая степь, где метель заносит безыменные могилы. Бессознательно мятежащаяся против всего искусственного и искусственно-воздвигнутого как ценность и кумир, доводит свою склонность к обесценению до унижения человеческого лика и принижения еще за миг столь гордой и безудержной личности, до недоверия ко всему, на чем напечатлелось в человеке божественное – во имя ли Бога или во имя ничье, – до всех самоубийственных влечений охмелевшей души, до всех видов теоретического и практического нигилизма»⁵⁶. Эту сложность русской религиозности, вмещающей в себя Хаос души, открытой любым идеологиям (западным, восточным), Вяч. Иванов поэтично заклеймил в 1904 г., задумываясь о поражениях в русско-японской войне.

Русь! на тебя дух мести мечной

Восстал и первенцев сразил;

И скорой казнию конечной

Тебе, дрожащей, угрозил:

За то, что ты стоить, немея.

У перепутного креста, –

Ни Зверя скиптр нести не смея.

Ни иго легкое Христа.

«Сог Ardens»

В строках Иванова – скорбное противоречие внутреннего разлада Руси, не услышавшей над хаотическим миром парения Духа, не сумевшей выбрать путь на перекрестке дорог, не вынесшей ни владычества над океаном, ни смиренного служения Свету.

Противоречивость русской религиозности Н.А. Бердяев объясняет тем, что мужественный вселенский логос – дух Христов – пленен в России женственной национальной стихией, русской землей в ее языческой первородности. Русская религиозность, по определению Н.А. Бердяева, – «женственная религиозность». «В ней слабо развито личное религиозное начало; она боится выхода из коллективного тепла в холод и огонь личной религиозности. Такая религиозность отказывается от мужественного, активного духовного пути. Это не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества, освещающего плотский быт... Россия – страна богоносная. Такая женственная, национально-стихийная религиозность должна возлагаться на мужей, которые берут на себя бремя духовной активности, несут крест, духовно водительствуют… Сама христианская любовь, которая существенно духовна и противоположна связям по плоти и крови, натурализировалась в этой религиозности, обратилась в любовь к «своему» человеку. Так крепнет религия плоти, а не духа, так охраняется твердыня религиозного материализма. На необъятной русской равнине возвышаются церкви, подымаются святые и старцы, но почва равнины еще натуралистическая, быт еще языческий»⁵⁷.

В. Розанов гениально выразил эту связь восточного, русского христианства с язычеством. В этом сплаве – особенное понимание Бога, культивирование идеала «тишины» жизни, ее «умервщления», приближения к смерти как к «святости». С одной стороны, все жизненное, живучее, крепкое на земле, преданное труду, надеющееся на людей и свойства человеческие выброшено за порог религии, церкви. С другой стороны, парадоксальным образом именно земная жизнь – центр русского религиозного мироощущения. Во фрагменте «Древность и христианство» В. Розанова озвучено это единство противоположностей:

«Ярко солнышко встало.

Яри кровь забежала.

Жилушки напрягались.

– Хочется работать!

(Язычество)

Пасмурно небо...

Сон клонит к земле...

Выспаться бы:

Не выспаться бы?

Все можно. Но можно как-нибудь

и «обойтись». Тут запасено

«покаяние». И в расчете на него

можно и «погодить»

(Христианство)⁵⁸

Для В. Розанова язычество – утро, христианство – вечер, в христианстве боль мира победила радость мира. По Розанову, Россия мечтает вернуться к радости.

Русскому человеку ведом космический логос, но специфика его отношения к природе – в несводимости к ее рациональному знанию, нравственно-поэтическое отношение к ней. Отсюда – бунт В. Розанова против коперниканского учения о соотношении солнца и земли. По его убеждению, с этого «началась пошлость планеты и опустошение Небес – от безрелигиозного нигилизма до неограниченного активизма. В отличие от его культа в западном христианстве, отмечает писатель, «православный христианин не стремится покорить природу заставить ее преодолеть свои границы, наоборот, он с любовью призовет Святой Дух сойти в материнскую плоть земли, освятить и преобразить ее». Поэтому для него нет ничего «чище природы», а поэтические строки: «Роняет лес багряный свой убор» вызывают мысль о дефиците экологического воспитания. Экосознание русского человека, по Розанову, обращено к его внутренней природе – его телесности, полу, семье. Человек входит в мир, сродняется с ним, но и мир входит в человека. Тело для него «начало духа», а дух есть запах тела; сама человеческая жизнь – это «дом. А дом должен быть тепел, удобен и кругл»⁵⁹. Поэтому, изначально святой, священной является идея «Домостроя», исчезнувшая, как заметил Розанов, со времен искусственного, дрянного и враждующего со всеми «социализма»⁶⁰. Следовательно, В.В. Розанов гениально выразил русскую религию родовой плоти, религию размножения и уюта, где Мать – Земля = Россия.

Выявленный нами в трудах Бердяева, Розанова, такой характерный для русского человека трудный синтез постоянно ставил его перед выбором ориентации на «потустронний» или «посюсторонний» миры, преображал идеи искупления и воскресения на основе земного, веселого языческого самосознания древних славян. Здесь, замечает Д. Мережковский, не Бог творит человека, а человек – Бога. Он определял православие как «язычество, притворившееся христианством, как у Толстого», в отличие от «христианства, притворившегося язычеством, как у Ницше».

Таким уникальным и противоречивым субстратом, ставшим архетипом народа буквально – пропитана вся ткань его жизнедеятельности, отношение к природе, социальное общение, внутренний мир личности.