1.3.3.Философия в. Дильтея

Заслуга Вильгельма Дильтея (1833—1911) заключается, прежде всего, в том, что он предпринял попытку систе­матического развития герменевтики как части более широкого методологичес­кого проекта. Цель последнего — обосновать особую значимость историко-гуманитарного познания, несводимостъ процедур такого по­знания к процедурам естественных наук. Своеобразие сферы, с которой имеют дело гуманитарные науки, состоит в том, что познаю­щий субъект сам есть часть той сферы, которую ему надлежит познать. Из этой констатации вырастает знаменитая формула Дильтея, соглас­но которой «природу мы объясняем, духовную жизнь мы понимаем». Это положение позднее послужило поводом к противопоставлению «объяснения» и «понимания» как двух несовместимых методов позна­ния.

Понимательные процедуры совершенно необходимы для пости­жения целостности, именуемой Дильтеем Жизнью. «Жизнь» здесь — наименование духовно-исторического мира. Его важнейшая особен­ность — изоморфность нам как познающим. Живое может быть по­знано живым.

«Философией жизни» Дильтей считает всякую попытку отойти оттого, что он называет «системати­ческой философией». Это литература такого типа, как у Марка Аврелия, Монтеня, Лессинга, Карлейля, Эмер­сона, Ницше, Толстого. «Писательство этого рода, — замечает Дильтей, — постольку родственно античному искусству софистов и риторов, от которого так резко отмежевался Платон в сфере философии, поскольку здесь место методического доказательства занимает убеждение, уговаривание»¹³.

Понятно, что такая «философия» может быть убе­дительной и интересной. Ведь читать, допустим, Ниц­ше в тысячу раз интереснее, чем какого-нибудь пози­тивиста, рассуждающего о «научной методологии». Но это, тем не менее, не отменяет разницы между фило­софией и литературой. «Искусство уговаривания», как отмечает Дильтей, связано с «величайшей серьезнос­тью и правдивостью»¹⁴. И это то, что мы называемжизненной правдой и что присуще хорошему реалис­тическому искусству. Дильтей пишет: «Жизнь должна быть истолкована из нее самой — такова та великая мысль, которая свя­зывает этих философов жизни с мировым опытом и поэзией»¹⁵.Но почему эта «философия жизни» встает во враждебное отношение к «систематической фило­софии»? Видимо, это происходит в такой период исто­рии, когда жизнь покидает «систематическую филосо­фию», и от нее остается пустой сухой стручок. Однако это означает, что в то же время нечто происходит и в самой жизни. Да, жизнь должна быть объяснена из нее самой. Но именно для этого необходимо системати­ческое мышление, а не одна только риторика. Иначе сама «жизнь» приобретает мистический и призрачный характер.

Наверное, поэтому «философы жизни» сами ча­сто как-будто и не живут. «Я завидую каждому, кто живет, — писал «философ жизни» О.Шпенглер. — Я проводил свое время только в мечтательных разду­мьях, и там, где мне выпадала возможность действи­тельно жить, я отступал, давая ей миновать меня, что­бы уже позднее испытывать горчайшее раскаяние»¹⁶. А разве жил мизантроп Шопенгауэр? А у Ницше разве это жизнь? И здесь невольно возникает мысль о том,что назначение «философии жизни» не в том, чтобы сделать существование человека действительной жиз­нью, а в том, чтобы компенсировать ее отсутствие.

Можно, конечно, сказать, что Гете — «философ жизни». Но специфическое направление, названное «философией жизни», возникает только тогда, когда появляется открытая враждебность по отношению к «систематической философии». У Гете этого еще не было. Все это начинается с Шопенгауэра. Именно у него мы встречаем мысль о превосходстве «жизни» над всяким систематическим мышлением. «Начиная с Шопенгауэра, — пишет Дильтей, — эта мысль разви­валась в сторону все большей и большей враждебно­сти к систематической философии; в настоящее время она образует центральный пункт философских инте­ресов молодого поколения. В этих произведениях вы­ражает себя весьма значительное самостоятельное литературное направление»¹⁷.

Разделение знания на науки о природе и науки о культуре, а также обобщение идей и принципов спе­циальных герменевтик, попытка создания общей теории понимания - все это убедило Дильтея в возможности рассматривать герменевтику как «органон наук о духе». Он стремился осуществить то, что впрямую не сделал Кант, - «критику исторического разума». Необходимо понять, как исторический опыт может стать наукой, ес­ли в историческом мире отсутствует естественнонауч­ная причинность, но имеет место связность и темпоральность жизни, «течение жизни», переживание как «проживание жизни».

Таким образом, основой объяснения познания и его понятий стано­вится человек в многообразии его сил и способностей как «волящее, чувствующее, представляющее сущест­во». Особую значимость в науках о духе получают нерасчлененность «Я» и мира, субъекта и объекта, специ­фический способ данности внутреннего опыта, самодостоверного и «переживаемого», исходя из него са­мого.